ПЕРЕВОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Со второй половины XIV в. усиливаются культурные связи Руси с южнославянскими странами и Византией. Центром культурного общения славяно-греческого мира есть Афон. Именно поэтому более интенсивной делается переводческая деятельность в Киевской Руси, сосредоточенная в основном при митрополичьей кафедре в Москве. Тут существенно пополняется фонд переводной исторической, патристической и агиографической литературы.
В конце XIV в. появляются новые переводы творений «отцов церкви»: Василия Великого, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Аввы Дорофея. Переводится Шестоднев Севериана Гавальского, поэма Георгия Писиды «Похвала к всевышнему о сотворении всей твари». Распространяются переводы, выполненные на балканском полуострове: произведения псевдоДионисия Ареопагита (перевод Исайи), «Диоптра» Дионисия Дисипата, «Беседование с хионы и турки» Григория Паламы в изложении Таронита, литургико-поэтические произведения Филофея Коккина.
Агиографическая литература пополняется переведенными в Болгарии с греческого языка житиями Григория Синаита, Феодосия Тырновского, Федора Едесского, и болгарскими и сербскими житиями, Иоанна Рыльского, Илариона Меглинского, Стефана Не-мани, Саввы, Стефана Лазаревича и др. Сербский «Цароставник», либо «Родослов», делается примером для создания родословцев тверских, а после этого столичных князей. Пополняется вымышленная литература «Вопросами Иоанна Феолога», «Вопросами Варфоломеевыми к Богородице», «Никодимовым евангелием» и др..
С конца XIV в. предстоящее развитие приобретают сборники Пролог, Четьи-Минеи, «Измарагд», триодный и минейный «Торжественники», вбирающие в свой состав не только переводные произведения, но и произведения уникальной древнерусской агиографической и учительной литературы. Появляются переводы греческих хроник Константина Манассии и Иоанна Зонары, сделанные на славянском юге. Обе они излагали события глобальной истории от сотворения мира до 1081 г. (Манассия) и 1118 г. (Зонара), уделяя громадное внимание церковной истории. Зонара применял в собственной хронике произведения древних историков. Манассия придал историческому материалу темперамент завершенного сюжетного повествования и излагал его в пышной риторической манере. По хронике Манассии древнерусские читатели познакомились с новой редакцией повести о Троянской войне — «Притчей о кралех» (полное наименование— «Повесть о извествованых вещех, еже о кралех притчя и о рожених и пребываних»). В отличие от хроники Иоанна Малалы, по которой древнерусский читатель ранее знакомился с повестью о взятии Трои, «Притча о кралех» излагает события Троянской войны в более беллетризированной, занимательной форме, опираясь на мифологические поэмы Овидия, древние предания. Фантастические рассказы о вещих снах, предсказаниях перемежались с рыцарскими куртуазными мотивами. Так, при дворе Царя Менелая «добрии витези играху на фарижех» (конях), храбрецы обширно оперируют понятиями рыцарской чести, взаимоотношения Париса и Елены изображаются в типично куртуазном духе. Парис пишет «на всяк сутки» Елене амурные письма «червленемь вином на белом убрусе» (полотенце): «Елено царице, обожай мя, да тя обожаю». Но в притче все же торжествует средневековое представление о не добрый жене. Менелай повелевает убить Елену и Париса: «главы усекнути», «да ин никто тебе не превари, ни прелстит».
Завершается повесть нравоучительной сентенцией: «Тако всевышний смиряет возносящихся и семя нечестивых потребит».
Стилем исторического повествования хроники Манассии воспользовались составители второй редакции Еллинского летописца (середина XV в.). Появление новой редакции хронографа, и хронографических сборников свидетельствовало о росте в Киевской Руси интереса ко глобальной истории. Новая редакция хронографа включала сведения о церковной истории, среди них и полемические произведения против латинян, вторую редакцию «Александрии» и новую пространную редакцию Елены и жития Константина.
Наровне с хронографом в XV в. пользуется популярностью «Палея» толковая и историческая. Появляется новый перевод «Александрии» (сербская редакция), в котором усилена назидательность, подвергнут христианизации образ центрального храбреца, даны психотерапевтические мотивировки поступков персонажей посредством эмоционально-лирических и риторических монологов. В сербском переводе распространяется сборник назидательных притч — «Стефанит и Ихнилат» (Увенчанный и Следящий), восходящий к арабскому переводу «Пан-чатантры». Жанр восточной притчи обширно ставил глупости и вопросы мудрости, вражды и дружбы, коварства и доверчивости, ненависти и любви, добра и зла, скупости и щедрости и т. п. Эти притчи воспринимались как дидактические наставления в нормах христианской морали и включались в дискуссию злободневной для XV века неприятности роли, значения и места правителя-царя в жизни собственной подданных и страны, значения умных и злых, коварных советников, окружавших царя.
Так, в XV в. столичная литература начинает занимать ведущее положение среди литератур вторых областей северо-восточной Руси, она утверждает нравственный идеал человека, всецело отдающего себя служению обществу, благу вторых людей. Тема созидания централизованного суверенного Русского страны, защита его целостности, борьбы за независимость делается центральной темой данного периода. Литература отразила значительные стороны характера складывающейся русском народности: стойкость, героизм, умение переносить трудности и невзгоды, волю к победе и борьбе, ответственности и чувство родины за ее судьбу.
Отражая подъем национального самосознания, эта литература возобновляет и развивает лучшие традиции XI—XIII вв.: ее гражданско-патриотический, смелый пафос, ее документальный и эмоционально-экспрессивные стили.
Сепаратистским областническим тенденциям феодальных верхов Твери и Новгорода противостоит народная мысль единства Руси под руководством сильной великокняжеской власти, единого политического госцентра. В первый раз в литературе начинает звучать голос торгово-посадского населения: появляется новый тип писателя — создатель «Повести о нашествии на Москву Тохтамыша», создатель «Повести о Псковском взятии». развитие и Возникновение рационалистического еретического перемещения в Новгороде, Москве и Пскове говорит о тех сдвигах, каковые случились в сознании посада, об усилении его активности в идеологической и художественной судьбе.
Появляется интерес к светскому повествованию с развернутым занимательным сюжетом. Это ведет к трансформации жанровой структуры, как исторических повестей, так и житий. Возрастает интерес и к внутренним состояниям людской души, психотерапевтическим переживаниям, динамике эмоций и чувств. Борение эмоций высказывает мастер красивого «психотерапевтического портрета» Феофан Грек, переполняющие душу эмоции восхищения, благоговения и удивления передает в собственных житиях Епифаний Премудрый. Вместе с тем и изобразительное мастерство, и литература воплощают идеал красоты душевной гармонии, идеал человека, всецело отдающегося служению идее мира и всеобщего братства. (Сергий Радонежский в изображении Епифания Премудрого, «Троица» Андрея Рублева).
Появление этих новых явлений в литературе финиша XIV—XV вв. разрешает последовательности исследователей сказать о литературе Предвозрождения. Но данный вопрос испытывает недостаток в особом обстоятельном изучении. Факты литературного развития данного периода говорят о господстве церковной идеологии, развитии и возрождении традиций литературы XI—XIII вв. Ломки классических жанровых структур не отмечается. искусство и Литература развиваются в русле средневековых форм и средневекового миросозерцания. Главные упрочнения русского народа были направлены на борьбу с монголо-татарскими поработителями, на созидание единого централизованного страны. «Продолжительно Российская Федерация оставалась чуждою Европе,— писал А. С. Пушкин.— Приняв свет христианства от Византии, она не
приняла участие ни в политических переворотах, ни в умственной деятельности католического мира. Великая Эпоха ренесанса не имела на нее никакого влияния; рыцарство не одушевило предков отечественных чистыми восхищениями, и благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отозвалось в краях оцепеневшего севера».
КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
1. В каких произведениях и как отразились исторические события 1380 г.— битвы на поле Куликовом?
2. Каковы черты сходства «Задонщины» и «Слова о полку Игореве» и в чем состоит отличие «Задонщины» от «Слова»?
3. Какова образная совокупность «Задонщины», каков ее каковы особенности и художественный пафос стиля?
4. Каков темперамент изображения исторических героев и событий в «Сказании о Мамаевом побоище»?
5. Каковы идейно-художественные изюминки «Повести о Столичном взятии от царя Тохтамыша»?
6. В то время, когда и как начинает формироваться политическая теория «Москва — третий Рим» («Повесть о взятии Царьграда» и «Повести о Вавилонском царстве»)?
7. Неприятность формирования эмоционально-экспрессивного стиля. Как она решается в современной науке?
8. «Слово о преставлении и житии… Дмитрия Ивановича». Каково своеобразие его стиля и идейного содержания?
9. Дайте неспециализированную чёрта творчества Епифания Премудрого.
10. Каков темперамент храбрецов произведений Епифания Премудрого и каковы художественные правила их изображения?
11. Дайте неспециализированную чёрта стиля «плетения словес» Епифания Премудрого.
12. Каковы главные темы, стилистические особенности и жанры новгородской литературы XV века?
13. Как отразились в Новгородской литературе XV в. идеи еретических перемещений «стригольников» и «жидовствующих»?
14. Каково идейно-художественное содержание «Повести о Псковском взятии»?
15. Какие конкретно главные произведения созданы в Твери в XIV—XV вв.? Дайте их краткую чёрта.
ЛИТЕРАТУРА
ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО
РУССКОГО СТРАНЫ
Рост политического, экономического и военного могущества Столичного страны стал причиной окончательной ликвидации монголо-татарского ига в 1480 г.
К концу XV в. политическое объединение северо-восточной Руси около Москвы было по большей части завершено: в 1472—78 гг. присоединен Новгород, в 1485 г.— Тверь, в 1486 г.— Верейско-Белозерское княжество, а по окончании ареста в 1491 г. Андрея Углицкого и смерти в 1494 г. Бориса Волоколамского все центральные русские почвы были включены в состав Столичного страны.
Упрочнение централизованного страны протекало в напряженной политической и идеологической борьбе. В централизации управления были заинтересованы и показавшаяся новая социальная прослойка — служилое дворянство, и торгово-ремесленное население городов, и, в конечном итоге — широкие веса трудящихся. Ветхие удельные порядки отстаивала родовитая знать, бояре-вотчинники, стремившиеся сохранить феодальные права бесконтрольной власти в собственном уделе. Первоначально эта борьба выражалась в столкновении двух враждующих между собой церковных группировок «стяжателей» и «нестяжателей».
Борьба церковных группировок.Идеологами тёмного духовенства, больших церковных феодалов выступили Иосиф и новгородский архиепископ Геннадий Волоцкий (Иван Санин) (1439—1515). Защищая интересы «воинствующей церкви», Геннадий выдвинул теорию превосходства «священства» над «царством», а Иосиф пробовал доказать, что царям должно поклоняться только «телесне», а «не душевне», «воздавати им царскую честь, а не божественную».
Деятельно борясь с новгородскими и столичными еретиками, Иосиф ставит собственной задачей укрепить авторитет воинствующей церкви, авторитет монашества. Соперникам университета монашества — столичным еретикам Иосиф противопоставляет собственный «Устав» (краткую редакцию). «Устав» требует «неспециализированное житие» монахов, отказа от владения личным имуществом, необходимого «рукоделия» (труда) и соблюдения строжайшей дисциплины, иерархической субординации.
В 1499 г. Иван III примиряется со своим сыном Василием и женой Софьей Палеолог. В царскую опалу попадают его внука матери и сторонники Дмитрия Елены Волошанки, разделявшей взоры столичного кружка еретиков. Сейчас воинствующие церковники получают у князя созыва особых соборов для суда над еретиками в 1503 и 1504 гг. Главным обличителем ереси выступает Иосиф Волоцкий. В «Просветителе» он опровергает главные положения новгородско-столичной ереси, выдвинув против еретиков тяжёлое обвинение в «жидовстве». Волоцкий игумен добился у правительства Ивана III принятия ожесточённых мер по отношению к еретикам: начальники перемещения были казнены, а большинство еретиков выслана.
На соборе 1503 г., по-видимому, по инициативе Ивана III, был поставлен вопрос о монастырском землевладении, потому что к этому времени у монастырей выяснилось значительно больше земель, чем у страны. На соборе «нача старец Нил глаголати, дабы у монастырей сел не было, а жили бы чернъцы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием». Против Нила Сорского выступил Иосиф Волоцкий — ссылаясь на авторитет «писания», греческих и русских святых, основателей монастырей, он обосновывал необходимость монастырского землевладения: «стяжания церковныя — божия сущность стяжания».
Точка зрения Волоцкого игумена была поддержана митрополитом большинством и Симоном участников собора. Ее приверженцы стали называться «иосифлян», либо «стяжателей», а их соперники — «нестяжателей», либо «заволжских старцев», от имени которых выступал Нил Сорский.
Так, собор 1503 г. содействовал окончательному идеологическому оформлению двух группировок в русской церкви — «стяжателей» и «нестяжателей». И не смотря на то, что побеждала точка зрения «иосифлян», они, но, вынуждены были пойти на компромисс со светской властью, согласившись с тем, что без санкции князя монастыри не смогут расширять собственных земельных владений, а прошлые обладатели смогут выкупать у монастырей некогда принадлежавшие им почвы.
Иосиф Санин в 1507 г. отдает Волоколамский монастырь под патронат Василия III, преобразовываясь, по словам собственных соперников, в «аристократа князя». его сторонники и Иосиф начинают деятельно поддерживать политику Василия III, направленную на упрочнение централизованного страны. Они обосновывают теорию религиозного абсолютизма, утверждая теорию божественности царской власти: «Царь убо естеством подобен всем человеком, а властию же подобен вышнему всевышнему». Так, идеолог воинствующих церковников в итоге делается идеологом служилого дворянства.
Другую группировку в русской церкви, оформившуюся к началу XVI в., возглавил Нил Сорский (1433—1508). Он появился в Москве и, по всей видимости, принадлежал к дьяческому роду Майковых, постригся в Кирилловом монастыре на Белом озере, совершил путешествие в Константинополь и на Афон, а по возвращении ушел из монастыря «непользы для душевныя» — обиженный установившимися в том месте порядками. Выбрав на реке Соре «угодное» место, «занеже мирской чади мало входно», Нил в конце 70-х — начале 80-х годов основывает собственную «пустынь». В 1490 г. его, по предложению новгородского епископа Геннадия, завлекают к участию в церковном соборе, осуждавшем новгородских еретиков. Нил решительно отверг «лжеименитых… преподавателей предания и еретические учения».
Я. С. Лурье отмечает, что сейчас еще не существовало никаких разногласий между его сподвижником и Нилом «жёстким старцем» Кириллова монастыря Паисием Ярославовым, с одной стороны, и Иосифом Волоцким и епископом Геннадием — с другой. Иосиф кроме того применял «Послание некоему брату» Нила в введении к своим «словам» о почитании икон, включенным в «Просветитель». Произведения Нила Сорского переписывались и хранились в Иосифо-Волоколамском монастыре и были в том месте популярны.
Центральные произведения Нила Сорского — «Устав», написанный по окончании возвращения с Афона, и «Предание о жительстве скитском» (80-е — начала 90-х годов XV в.). В них дана программа умеренных реформ монастырского уклада. Говоря о предпочтении «скитского жития» «неспециализированному», Нил в «Предании» главным требованием верной монастырской судьбы вычисляет умеренность как в «потребах и куплях,» так и в получении «милостыни» от «христолюбцев». База нравственной судьбе монахов, согласно точки зрения Нила,— «рукоделие», труд. «Предание» запрещает самовольный выход из монастыря, хранение в кельях «многоценных вещей», пребывание и пьянство в монастырях дам и «отрочат».
«Устав» излагает учение Нила о «мысленном делании», нужном монаху для борьбы со «страстными помыслами» и с целью достижения нравственного совершенства. Это учение опирается на творения Нила Синайского, Иоанна Лествичника, и византийских и афонских исихастов; одновременно с этим оно обнаруживает глубокие знания Нилом внутреннего мира человека.
Нил Сорский отрицал политическую роль монашества, выдвигал его нравственное, духовное значение. Преисполненные созерцательной религиозно-мистической лирики произведения Нила как словно бы далеки от мирской суеты, но предлагаемая им программа реструкуризации монашеской судьбе отражала насущные интересы северно-русского тёмного духовенства. Севернорусские монастыри всегда сталкивались с крестьянами, каковые враждебно относились к монастырской колонизации, сопровождавшейся захватом крестьянских земель. И выдвинутая Нилом на соборе 1503 г. программа «нестяжания» отвечала боярской аристократии и интересам крестьян. Последняя сохраняла надежду за счет секуляризации монастырских земель, каковые отойдут к великому князю и будут им «испомещаться» служилым людям, сохранить в неприкосновенности собственные земельные вотчины. Исходя из этого ревностными последователями Нила Сорского выступили представители «великих родов»: князь-инок Вассиан Патрикеев, Иван Охлебинин, Григорий Тушин.
Вассиан Патрикеев обосновывал, что «монастырям сел не подобает держать», и наряду с этим ссылался на интересы крестьян. Эта апелляция к народу, «зашита» его заинтересованностей, исходящая от представителя боярской оппозиции, очень примечательна.
заволжских «старцев» и «Борьба иосифлян» завершается в первой трети XVI столетия торжеством «иосифлян». У кормила церковного управления становятся уроженцы Иосифо-Волоколамского монастыря.
Появившаяся в начале XVI в. заволжских «старцев» и «полемика иосифлян» покинула неизгладимый след в литературе, содействовала формированию публицистики, которая достигла собственного невиданного расцвета в XVI столетии.
Неприятности власти единодержавного правителя, предела и характера его «самовластия» стоят в центре внимания публицистических произведений. Эти вопросы поднимали епископ Вассиан в собственном послании на Угру Ивану III (1480 г.), столичные еретики, Иосиф Волоцкий. В конце XV — начале XVI в. их ответу посвящены легендарно-исторические повести о мутьянском воеводе Дракуле, Иверской царице Динаре, о Басарге.
«Повесть о мутьянском воеводе Дракуле».«Сказание о Дракуле воеводе, либо Повесть о мутьянском воеводе Дракуле», созданная в конце XV в., ставит вопрос о характере власти единодержавного властителя, о значении его личности и занимает серьёзное место в развитии жанра историко-легендарной повести.
В 40-е годы прошлого столетия А. X. Востоков выдвинул предположение, что автором ее есть царёв дьяк Федор Курицын, управлявший консульство в Венгрию и Молдавию в 1482—1484 гг. Эта догадка встретила помощь и у современного исследователя повести Я. С. Лурье.
Исторический прототип Дракулы — воевода Влад Цепеш, руководивший Румынией в 1456—1462 и 1476 гг. О его необычайной жестокости в Европе ходило довольно много рассказов (в Германии кроме того был издан последовательность «летучих листков» о Дракуле). Текст русской повести наверное восходит к устным рассказам, услышанным ее автором в Румынии и Венгрии.
Написанная в форме посольской «отписки», «Повесть о Дракуле» основное внимание сосредоточивает на деяниях самовластного воеводы.
Эти деяния излагаются в форме маленьких, в основном сюжетных рассказов-смешных рассказов, где первостепенное значение получает диалог, а будущее персонажа, с которым ведет беседу Дракула, зависит от находчивости и ума собеседника. «Зломудрый» и одновременно «велемудрый» правитель превыше всего ценит в человеке ум, находчивость, умение выйти из затруднительного положения, воинскую доблесть (отличившихся в сражении солдат он «учиняет витязями»), честность, ревностно оберегает пиетет «великого правителя». «Грозный», неподкупный владыка ненавидит «во собственной почвы» зло и казнит всякого, «аще ли громадны болярин, либо священник, либо инок, либо несложны», за идеальное им злодеяние, никто «не имеет возможности искупиться от смерти», «аще и громадно достаток имел бы кто».
Одновременно с этим Дракула, имя которого в переводе с румынского свидетельствует «сатана», очень твёрд: велит прибить гвоздями «капы» (шляпы) к головам послов, каковые по обычаю собственной страны не сняли их, явившись к «правителю велику» и учинив тем самым ему «срамоту»; казнит солдат, каковые были ранены в пояснице; сажает на кол посла, осудившего жестокость Дракулы; сжигает стариков, нищих и калек, аргументируя собственный поступок «добрыми» целями: тем самым он высвободил их от недугов и нищеты, «и никто же да не будет нищ в моей почвы»; обедает «под трупием мертвых человек», а слугу, что заткнул шнобель, «смраду оного не могии терпети», велит посадить на кол; приказывает отсечь руки нерадивой ленивой жене, супруг которой ходит в рваной сорочке; кроме того сидя в темнице, куда его бросил, захватив в плен, венгерский король, Дракула «не оставя собственного злого обычая» и предает казни мышей, птиц (последних ему намерено берут на рынке).
Создатель повести практически не высказывает собственного отношения к поведению храбреца. Сначала подчеркивается «зломудрие» Дракулы и его «жития», а после этого негодование автора вызывает «окаанство» воеводы, убившего мастеров, сделавших по его заказу бочки для золота. Такое имел возможность содеять «токмо тезоименитый ему диавол», утверждает создатель. Измена Дракулы православию и переход по требованию венгерского короля в «латыньскую прелесть» порождает дидактическую тираду автора, что осуждает его за то, что он «отойди от истины и остави свет и приа тьму», а исходя из этого «и уготовася на нескончаемое мучение».
В целом же повесть лишена христианского дидактизма и провиденциалистского взора на человека. Все поступки Дракула совершает по собственной воле, не подстрекаемый к ним никакими потусторонними силами. Они свидетельствуют не только о его «зломудрии», но и «велемудрии» «великого правителя», честь и преимущество которого он ревностно оберегает.
Не прославляя и не осуждая собственного храбреца, создатель повести как бы приглашал читателей учавствовать в ответе центрального вопроса — каким должен быть «великий правитель»: подобает ли ему быть «милостиву» либо «суровому», что «от всевышнего поставлен ecu лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати».
Данный вопрос после этого делается главным в публицистике XVI в., и на него будут отвечать Иван Пересветов и Иван Грозный, Максим Андрей и Грек Курбский.
«Повесть об Иверской царице Динаре».Ответу данной темы посвящена кроме этого «Повесть об Иверской царице Динаре» (финиш XV — начало XVI в.). В повести прославляется умная царица Грузии (исследователи считают, что ее историческим прототипом явилась известная царица Тамара), управляющая собственной страной подобно хорошему кормщику. воинская доблесть и Христианское благочестие — отличительные качества царицы, каковые раскрываются в центральном эпизоде повести, посвященном изображению борьбы Динары с персидским царем. Угрожая лишить Динару власти, персидский царь требует, дабы она срочно отправила ему подарки в два раза больше тех, какие конкретно отправлял ему ее папа Александр. Динара с гордым преимуществом столичного правителя отвечает, что собственную власть она получила от всевышнего, и персидский царь забрать ее не имеет возможности. Она противопоставлена не только «зверозлобному» персидскому царю, но и нерешительным грузинским вельможам, каковые опасаются выступать против персов. Динара вдохновляет вельмож мужественной речью. А после этого, совершив паломничество в монастырь, устремляется на персов и побеждает , отрубив голову нечестивому царю.
«Повесть об Иверской царице Динаре» лишь условно возможно отнесена к жанру исторических повестей. Основное в повести — апофеоз единодержавной власти благочестивой царицы. Повесть говорит, что лишь «самодержец» способен обезопасисть собственную державу от иноземных неприятелей и править царством в тишине и мире. Для этого он обязан владеть воинской доблестью и христианским благочестием. Власть правителя начинает окружаться ореолом святости, исходя из этого в изображении Динары активно применяются приемы агиографии, выступающие в тесном переплетении с приемами воинских повестей. В известной мере «Повесть об Иверской царице Динаре» подготавливает создание тех христианских идеализированных биографий правителей Руси, каковые после этого войдут в Степенную книгу. Одновременно с этим она говорит о крепнущих культурных и Грузии и литературных связях России.
Мудрость, находчивость и смелость — вот качества, нужные царю. Эта идея есть центральной и в сказочно-«исторической» повести о Басарге. Тут же осуждается ожесточённый, немилостивый и коварный правитель Антиохии — царь Несмеян Гордый, ненавидящий православие.
«Хожение за три моря» Афанасия Никитина.Выдающимся произведением финиша XV в. есть «Хожение за три моря» тверского торговца Афанасия Никитина, помещенное под 1475 г. в Софийской летописи.
Собственный «хожение» в Индию Никитин совершал с 1466 по 1472 г.. Он был одним из первых европейцев, вступивших на землю «брахманов», о сказочных чудесах и громадных богатствах которой говорили «Сказание» и «Александрия об Индии богатой».
«Хожение» — это драгоценный исторический документ, живое слово человека XV столетия, превосходнейший монумент литературы. Для собственного произведения Афанасий выбирает жанр путевых записок, очерков. В отличие от «путешествий-хождений» XII—XIII вв., его «хожение» лишено религиозно-дидактических целей. Никитин едет в неизвестную русским людям Индию чтобы собственными глазами видеть ее, дабы в том месте «взглянуть товаров на Русскую почву».
Так, не только любознательность, но и практическая сметка торговца руководила Афанасием в его путешествии.
На основании «Хожения за три моря» мы можем четко представить себе незаурядную личность русского человека, патриота собственной отчизны, прокладывающего пути в неизвестные государства для «пользы Руския почвы». испытания и Никакие невзгоды, выпавшие на долю Афанасия на многотрудном пути, не могли испугать его, сломить его нолю. Лишившись в устье Волги собственных судов, каковые были разграблены степными кочевниками, он продолжает путь. Возвращение назад в Тверь не сулило ему ничего, не считая долговой колонии, а вперед манила даль неизвестных земель.
Переплыв Каспий, пройдя через Персию и переехав Индийское море, Никитин, наконец, достигает цели. Он в центре Индии: посещает города Чивиль, Джуннар, Бедер, Парват.
Пытливо присматриваясь к обычаям и нравам чужой страны. Афанасий свято хранит в собственном сердце образ отчизны — Русской почвы. Чувство отчизны обостряется на чужбине, и не смотря на то, что в Киевской Руси довольно много непорядков, ему дорога его отчизна, и он восклицает: «Русская почва, да будет всевышним хранима!.. На этом свете нет страны, аналогичной ей, не смотря на то, что вельможи Русской почвы несправедливы. Да станет Русская почва благоустроенной и да будет в ней справедливость!»
Православная вера есть для Никитина знаком отчизны. Отсутствие возможности правильного и строго соблюдения религиозного обряда в чужой стране вызывает у него чувство печали. Никакими угрозами нереально вынудить Афанасия «креститься в Махмет дени», т. е. принять мусульманство. Переменить веру для него равносильно поменять отчизне. Но Афанасий чужд религиозного фанатизма. Он пристально присматривается к религиозным верам индийцев, детально обрисовывает буддийские святыни в Парвате, религиозные обряды и подмечает: «…правую веру всевышний ведает». Поражает Никитина обилие в Индии каст — «вер» — 84, а «вера с верою не выпивает, не ест и не женится».
«Хожение за три моря» отличается обилием автобиографического материала, Никитин детально обрисовывает собственные внутренние переживания. Но центральное место в «Хожении» занимает обстоятельный рассказ Афанасия об Индии.
Русского человека интересуют нравы и быт чужой страны. Его поражает «черный» цвет кожи местных обитателей, их одежда: «…люди ходят нагы все, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу плетены». Особенно необычным и необыкновенным для русского человека был вид «простоволосых» замужних дам. Так как для русской дамы «опростоволоситься» — раскрыть собственные волосы — было величайшим позором. Не едят индийцы «никоторогомяса», а едят днем два раза, а ночью не едят и не выпивают вина. В пищу употребляют «брынец» (рис) да «кичири» (морковь) с маслом, да «травырозные едят». Перед приемом пищи омывают руки, ноги и прополаскивают рот. Едят правою рукою, а ножа и ложки не знают. На протяжении еды многие накрываются покрывалом, дабы их никто не видел.
Кидается в глаза Афанасию социальные религиозная рознь и неравенство: «…сельскыя люди голы велми, а бояре сильны добре и пышны велми; в все их носять на кроватех своеих на сребряных, да пред ними водят кони в снастех золотых…»