— Так как это Тихон отечественный, — сообщил эсаул.
— Он! он и имеется!
— Эка шельма, — сообщил Денисов.
— Уйдет! — щуря глаза, сообщил эсаул.
Человек, которого они именовали Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, целый тёмный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
— Ну ловок, — сообщил эсаул.
— Экая бестия! — с тем же выражением досады проговорил Денисов. — И что он делал до сих пор?
— Это кто? — задал вопрос Петя.
— Это отечественный пластун. Я его отправлял языка забрать.
— Ах, да, — сообщил Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как словно бы он все осознал, не смотря на то, что он решительно не осознал ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. В то время, когда, при начале собственных действий, Денисов пришел в Покровское и, как в любой момент, призвав старосту, задал вопрос о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но в то время, когда Денисов растолковал им, что его цель бить французов, и в то время, когда он задал вопрос, не забредали ли к ним французы, то староста заявил, что миродеры бывали совершенно верно, но что у них в деревне лишь один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов приказал позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сообщил при старосте пара слов о той верности царю и ненависти и отечеству к французам, которую должны беречь сыны отечества.
— Мы французам дистрофичного не делаем, — сообщил Тихон, по всей видимости оробев при этих словах Денисова. — Мы лишь так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров совершенно верно десятка два побили, в противном случае мы дистрофичного не делали… — На другой сутки, в то время, когда Денисов, совсем забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, дабы его при ней покинули. Денисов приказал покинуть его.
Тихон, сперва исправлявший тёмную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., не так долго осталось ждать оказал способность и большую охоту к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всегда приносил с собой оружие и платье французское, а в то время, когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, начал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не обожал ездить верхом и постоянно ходил пешком, ни при каких обстоятельствах не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон*, что он носил больше для хохота, пика и топор, которым он обладал, как волк обладает зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково правильно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, забрав топор за обух, выстрагивал им узкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал собственный особое, необыкновенное место. В то время, когда нужно было сделать что-нибудь особенно тяжёлое и противное — выворотить плечом в грязи повозку, за хвост извлечь из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, состояться в сутки по пятьдесят верст, — все показывали, посмеиваясь, на Тихона.
— Что ему, линии, делается, меренина громадный, — говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть поясницы. Рана эта, от которой Тихон лечился лишь водкой, внутренне и наружно, была предметом самых радостных шуток во всем отряде и шуток, которым с радостью поддавался Тихон.
— Что, брат, не будешь? Али скрючило? — смеялись ему казаки, и Тихон, специально скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он злится, самыми забавными ругательствами бранил французов. Случай данный имел на Тихона лишь то влияние, что по окончании собственной раны он редко приводил военнопленных.
Тихон был самый нужный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и благодаря этого он был шут всех казаков, гусаров и сам с радостью поддавался этому чину. Сейчас Тихон был отправлен Денисовым, в ночь еще, в Шамшево чтобы забрать языка. Но, либо по причине того, что он не удовлетворился одним французом, либо по причине того, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.
VI
Поболтав еще пара времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое сейчас, глядя на близость французов, Денисов, казалось, совсем решил, он развернул лошадь и отправился назад.
— Ну, бг’ат, тепег’ь отправимся обсушимся, — сообщил он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, всматриваясь в лес. По лесу, между деревьев, громадными легкими шагами шел на долгих ногах, с долгими мотающимися руками, человек в куртке, казанской шляпе и лаптях, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек данный быстро бросил что-то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к главе. Это был Тихон. Изрытое морщинами и оспой лицо его с мелкими узкими глазами сияло самодовольным радостью. Он, высоко подняв голову и как словно бы удерживаясь от хохота, уставился на Денисова.
— Ну где пг’опадал? — сообщил Денисов.
— Где пропадал? За французами ходил, — смело и быстро отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
— Для чего же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не забрал?..
— Забрать-то забрал, — сообщил Тихон.
— Где ж он?
— Да я его забрал сперва-наперво на зорьке еще, — продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, — да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого именно заберу.
— Ишь, шельма, так и имеется, — сообщил Денисов эсаулу. — Для чего же ты этого не пг’ивел?
— Да что ж его водить-то, — со злобой и быстро перебил Тихон, — не гожающий. Разве я не знаю, каких вам нужно?
— Эка бестия!.. Ну?..
— Отправился за вторым, — продолжал Тихон, — подполоз я таким манером в лес, да и лег. — Тихон нежданно и гибко лег на брюхо, воображая в лицах, как он это сделал. — Один и навернись, — продолжал он. — Я его таким манером и сграбь. — Тихон скоро, легко быстро встал. — Отправимся, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Ринулись на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, дескать, Христос с вами, — вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
— То-то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи-то, — сообщил эсаул, суживая собственные блестящие глаза.
Пете весьма хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от хохота. Он скоро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не осознавая того, что все это означало.
— Ты дуг’ака-то не воображай, — сообщил Денисов, со злобой покашливая. — Для чего пег’вого не пг’ивел?
Тихон начал чесать одной рукой пояснице, второй голову, и внезапно вся рожа его растянулась в сияющую глупую ухмылку, открывшую недочёт зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился радостным хохотом, к которому присоединился и сам Тихон.
— Да что, совсем несправный, — сообщил Тихон. — Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить-то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не отправлюсь, говорит.
— Экая скотина! — сообщил Денисов. — Мне расспросить нужно…
— Да я его задавал вопросы, — сообщил Тихон. — Он говорит: не хорошо знаком. Отечественных, говорит, и довольно много, да всё нехорошие; лишь, говорит, одна заглавия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, — заключил Тихон, радостно и решительно посмотрев в глаза Денисова.
— Вот я те всыплю сотню гог’ячих, ты и будешь дуг’ака-то ког’чить, — сообщил Денисов строго.
— Да что же серчать-то, — сообщил Тихон, — что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я тебе каких желаешь, хоть троих приведу.
— Ну, отправимся, — сообщил Денисов, и до самой караулки он ехал, со злобой нахмурившись и без звучно.
Тихон зашел позади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких-то сапогах, каковые он кинул в куст.
В то время, когда прошел тот овладевший им хохот при улыбке и словах Тихона, и Петя осознал на мгновенье, что Тихон данный убил человека, ему сделалось неудобно. Он посмотрел назад на пленного барабанщика, и что-то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость длилась лишь одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с большим видом о завтрашнем предприятии, с тем дабы не быть недостойным того общества, в котором он был.
Отправленный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам на данный момент приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов внезапно повеселел и подозвал к себе Петю.
— Ну, г’асскажи ты мне пг’о себя, — сообщил он.
VII
Петя при выезде из Москвы, покинув собственных родных, присоединился к собственному полку и не так долго осталось ждать затем был забран ординарцем к генералу, руководившему многочисленным отрядом. Со времени собственного производства в офицеры, и в особенности с поступления в армию, где он принимал участие в Вяземском сражении, Петя пребывал в неизменно счастливо-возбужденном состоянии эйфории на то, что он большой, и в неизменно восторженной поспешности не пропустить какого-нибудь случая настоящего геройства. Он был весьма радостен тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что в том месте, где его нет, там-то сейчас и совершается самое настоящее, геройское. И он спешил поспеть в том направлении, где его не было.
В то время, когда 21-го октября его генерал выразил желание отправить кого-нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, дабы отправить его, что генерал не имел возможности отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая сумасшедший поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того дабы ехать дорогой в том направлении, куда он был отправлен, поскакал в цепь под пламя французов и выстрелил в том месте два раза из собственного пистолета, — отправляя его, генерал конкретно запретил Пете принимать участие в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого-то Петя покраснел и смешался, в то время, когда Денисов задал вопрос, возможно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя думал, что ему надобно, строго выполняя собственный долг, на данный момент же возвратиться. Но в то время, когда он увидал французов, увидал Тихона, выяснил, что в ночь обязательно атакуют, он, с быстротою переходов парней от одного взора к второму, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор весьма уважал, — дрянь, немец, что Денисов храбрец, и эсаул храбрец, и что Тихон храбрец, и что ему было бы стыдно уехать от них в тяжёлую 60 секунд.
Уже смеркалось, в то время, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме показывались лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (дабы не видели дыма французы) разводившие красневший пламя в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, дав сушить, собственный мокрое платье и в тот же миг принялся помогать офицерам в устройстве стола .
Через десять мин. готовься стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, жареная баранина и белый хлеб с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя был в восторженном детском состоянии ласковой любви ко всем людям и благодаря того уверенности в такой же любви к себе вторых людей.
— Так что же вы думаете, Василий Федорович, — обратился он к Денисову, — ничего, что я с вами останусь на денек? — И, не ждя ответа, он сам отвечал себе: — Так как мне велено определить, ну вот я и определю… Лишь вы меня разрешите войти в самую… в основную. Мне не требуется призов… А мне хочется… — Петя стиснул зубы и посмотрел назад, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
— В самую основную… — повторил Денисов, радуясь.
— Лишь уж, прошу вас, мне дайте приказ совсем, дабы я руководил, — продолжал Петя, — ну что вам стоит? Ах, вам ножик? — обратился он к офицеру, желавшему отрезать баранины. И он подал собственный складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
— Заберите, прошу вас, себе. У меня довольно много таких… — покраснев, сообщил Петя. — Батюшки! Я и забыл совсем, — внезапно вскрикнул он. — У меня изюм прекрасный, понимаете, таковой, без косточек. У нас маркитант новый — и такие красивые вещи. Я приобрел десять фунтов. Я привык что-нибудь сладкое. Желаете?.. — И Петя побежал в сени к собственному казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. — Кушайте, господа, кушайте.
— В противном случае не требуется ли вам кофейник? — обратился он к эсаулу. — Я у отечественного маркитанта приобрел, прекрасный! У него красивые вещи. И он честный весьма. Это основное. Я вам отправлю обязательно. А возможно еще, у вас вышли, обились кремни, — так как это не редкость. Я забрал с собою, у меня вот тут… — он продемонстрировал на торбы, — сто кремней. Я весьма дешево приобрел. Заберите, пожалуйста, сколько необходимо, в противном случае и все… — И внезапно, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он начал вспоминать, не сделал ли он еще каких-нибудь глупостей. И, выбирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе-барабанщике представилось ему. «Нам-то превосходно, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» — поразмыслил он. Но увидев, что он заврался о кремнях, он сейчас опасался.
«Задать вопрос бы возможно, — думал он, — да сообщат: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу на следующий день, какой я мальчик! Стыдно будет, в случае, если я спрошу? — думал Петя. — Ну, да все равно!» — и в тот же миг же, покраснев и со страхом глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сообщил:
— А возможно позвать этого мальчика, что забрали в плен? дать ему чего-нибудь покушать… может…
— Да, жалкий мальчишка, — сообщил Денисов, по всей видимости, не отыскав ничего стыдного в этом напоминании. — Позвать его ко мне. Vincent Bosse его кличут.* Позвать.
— Я позову, — сообщил Петя.
— Позови, позови. Жалкий мальчишка, — повторил Денисов.
Петя стоял у двери, в то время, когда Денисов сообщил это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
— Разрешите вас поцеловать, голубчик, — сообщил он. — Ах, как превосходно! как отлично! — И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
— Bosse! Vincent! — прокричал Петя, остановясь у двери.
— Вам кого, сударь, нужно? — сообщил голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика-француза, которого забрали в наше время.
— А! Весеннего? — сообщил казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки — в Весеннего, а солдаты и мужики — в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с понятием о молоденьком мальчике.
— Он в том месте у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! — послышались в темноте передающиеся смех и голоса.
— А мальчонок шустрый, — сообщил гусар, находившийся подле Пети. — Мы его покормили недавно. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
— Ah, c’est vous! — сообщил Петя. — Voulez-vous manger? N’ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, — прибавил он, неуверено и нежно дотрогиваясь до его руки. — Entrez, entrez[85].
— Merci, monsieur[86],— отвечал барабанщик дрожащим, практически детским голосом и начал обтирать о порог собственная нечистые ноги. Пете очень многое хотелось сообщить барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Позже в темноте забрал его за руку и пожал ее.
— Entrez, entrez, — повторил он лишь ласковым шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» — проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
В то время, когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он лишь ощупывал в кармане деньги я был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
VIII
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов приказал одеть в русский кафтан, для того, чтобы, не отсылая с военнопленными, покинуть его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал довольно много рассказов про необычайные жестокость и храбрость Долохова с французами, и потому с того времени, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, наблюдал на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем дабы не быть недостойным кроме того и для того чтобы общества, как Долохов.
Наружность Долохова необычно поразила Петю собственной простотой.
Денисов наряжался в чекмень*, носил бороду и на груди образ Николая-чудотворца и в манере сказать, во всех приемах показывал особенность собственного положения. Долохов же, наоборот, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, сейчас имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой несложной фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, в тот же миг же начал расспрашивать о деле. Денисов говорил ему про планы, каковые имели на их транспорт многочисленные отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Позже Денисов поведал все, что он знал про положение французского отряда.
— Это так, но нужно знать, какие конкретно и какое количество армий, — сообщил Долохов, — нужно будет съездить. Не зная правильно, сколько их, пускаться в дело запрещено. Я обожаю бережно дело делать. Вот, не желает ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
— Я, я… я отправлюсь с вами! — вскрикнул Петя.
— Совсем и тебе не требуется ездить, — сообщил Денисов, обращаясь к Долохову, — а уж его я ни за что не разрешу войти.
— Вот замечательно! — вскрикнул Петя, — отчего же мне не ехать?..
— Да оттого, что незачем.
— Ну, уж вы меня простите, в силу того, что… в силу того, что… я отправлюсь, вот и все. Вы заберёте меня? — обратился он к Долохову.
— Отчего ж… — рассеянно отвечал Долохов, всматриваясь в лицо французского барабанщика.
— В далеком прошлом у тебя молодчик данный? — задал вопрос он у Денисова.
— в наше время забрали, да ничего не знает. Я покинул его пг’и себе.
— Ну, а остальных ты куда деваешь? — сообщил Долохов.
— Как куда? Отсылаю под г’асписки! — внезапно покраснев, вскрикнул Денисов. — И смело сообщу, что на моей совести нет ни одного человека. Г’азве тебе тг’удно отослать тг’идцать ли, тг’иста ли человек под конвоем в гог’од, чем волшебник’ать, я пг’ямо сообщу, честь воина.
— Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет сказать эти любезности прилично, — с холодной усмешкой сообщил Долохов, — а тебе-то уж это покинуть пора.
— Что ж, я ничего не говорю, я лишь говорю, что я обязательно отправлюсь с вами, — неуверено сообщил Петя.
— А нам с тобой пора, брат, кинуть эти любезности, — продолжал Долохов, как словно бы он обнаружил особое наслаждение сказать об этом предмете, злившем Денисова. — Ну этого ты для чего забрал к себе? — сообщил он, покачивая головой. — После этого, что тебе его жалко? Так как мы знаем эти твои расписки. Ты отправишь их сто человек, а придут тридцать. Умрут с голоду либо побьют. Так не все ли равняется их и не брать?
Эсаул, щуря яркие глаза, одобрительно кивал головой.
— Это все г’авно, тут г’ассуждать нечего. Я на собственную душу забрать не желаю. Ты говог’ишь — помг’ут. Ну, хог’ошо. Лишь бы не от меня.
Долохов захохотал.
— Кто же им не приказал меня двадцать раз поймать? А ведь поймают — меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. — Он помолчал. — Но нужно дело делать. Отправить моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? — задал вопрос он у Пети.
— Я? Да, да, обязательно, — покраснев практически до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Снова в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что нужно делать с военнопленными, Петя почувствовал торопливость и неловкость; но снова опоздал осознать хорошенько того, о чем они говорили. «Нежели так думают громадные, узнаваемые, значит, так нужно, значит, это отлично, — думал он. — А основное, нужно, дабы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной руководить. Обязательно отправлюсь с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он также привык все делать бережно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе ни при каких обстоятельствах не думает.
— В силу того, что, — согласитесь сами, — если не знать правильно, сколько в том месте, от этого зависит жизнь, возможно, сотен, а тут мы одни, и позже мне весьма этого хочется, и обязательно, обязательно отправлюсь, вы уж меня не удержите, — сказал он, — лишь хуже будет…
IX
Одевшись в кивера и французские шинели, Петя с Долоховым отправились на ту просеку, с которой Денисов наблюдал на лагерь, и, выехав из леса в идеальной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов приказал сопровождавшим его казакам ждать тут и отправился большой рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от беспокойства, ехал с ним рядом.
— В случае, если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, — тихо сказал Петя.
— Не владей русским языком, — стремительным шепотом сообщил Долохов, и в ту же 60 секунд в темноте послышался оклик: «Qui vive?»[87] и звон ружья.
Кровь ринулась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
— Lanciers du sixieme[88],— проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Тёмная фигура часового стояла на мосту.
— Mot d’ordre?[89] — Долохов придержал лошадь и отправился шагом.
— Dites donc, le colonel Gerard est ici?[90] — сообщил он.
— Mot d’ordre! — не отвечая, сообщил часовой, загораживая дорогу.
— Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d’ordre… — крикнул Долохов, внезапно вспыхнув, наезжая лошадью на часового. — Je vous demande si le colonel est ici?[91]
И, не ждя ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом отправился в гору.
Увидев тёмную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и задал вопрос, где офицеры и командир? Человек данный, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно поведал, что офицеры и командир были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он именовал господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов развернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к громадному пылавшему костру, около которого, звучно говоря, сидело пара человек. В котелке с краю варилось что-то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
— Oh, c’est un dur a cuire[92],— сказал один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
— Il les fera marcher les lapins[93]…— со хохотом сообщил второй. Оба замолкли, всматриваясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, доходивших к костру с собственными лошадьми.
— Bonjour, messieurs![94] — звучно, четко выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, большой офицер с долгой шеей, обойдя пламя, подошел к Долохову.
— C’est vous, Clement? — сообщил он. — D’ou, diable…[95]— но он не докончил, определив собственную неточность, и, легко нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, задавая вопросы его, чем он может служить. Долохов поведал, что он с товарищем догонял собственный полк, и задал вопрос, обращаясь ко всем по большому счету, не знали ли офицеры чего-нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Пара секунд все молчали.
— Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard[96],— сообщил с сдержанным хохотом голос из-за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им нужно в ночь же ехать дальше.
Он дал лошадей воину, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с долгой шеей. Офицер данный, не спуская глаз, наблюдал на Долохова и переспросил его еще раз: какого именно он был полка? Долохов не отвечал, как словно бы не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он дотянулся из кармана, задавал вопросы офицеров о том, в какой степени надёжна дорога от казаков в первых рядах их.
— Les brigands sont partout[97],— отвечал офицер из-за костра.
Долохов заявил, что казаки страшны лишь для таких отсталых, как он с товарищем, но что на многочисленные отряды казаки, возможно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, сейчас он уедет», — всякую 60 секунд думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал снова закончившийся разговор и прямо начал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Задавая вопросы про пленных русских, каковые были при их отряде, Долохов сообщил:
— La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille[98],- и звучно захохотал таким необычным хохотом, что Пете показалось, французы на данный момент определят обман, и он нечайно отошёл на ход от костра. Никто не ответил на смех и слова Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и тихо сказал что-то товарищу. Долохов поднялся и кликнул воина с лошадьми.
«Подадут либо нет лошадей?» — думал Петя, нечайно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
— Bonjour, messieurs[99],— сообщил Долохов.
Петя желал сообщить bonsoir[100] и не имел возможности договорить слова. Офицеры что-то шепотом говорили между собою. Долохов продолжительно садился на лошадь, которая не стояла; позже шагом отправился из ворот. Петя ехал подле него, хотя и не смея посмотреть назад, чтобы увидать, бегут либо не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов отправился не назад в поле, а на протяжении по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
— Слышишь? — сообщил он.
Петя определил звуки русских голосов, увидал у костров чёрные фигуры русских военнопленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, что, ни слова не сообщив, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где ждали казаки.
— Ну, сейчас прощай. Сообщи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, — сообщил Долохов и желал ехать, но Петя схватился за него рукою.
— Нет! — вскрикнул он, — вы таковой храбрец. Ах, как отлично! Как превосходно! Как я вас обожаю.
— Отлично, отлично, — сообщил Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов разглядел, что Петя нагибался к нему. Он желал поцеловаться. Долохов поцеловал его, захохотал и, развернув лошадь, скрылся в темноте.
X
Возвратившись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в беспокойстве, досаде и беспокойстве на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
— Слава всевышнему! — крикнул он. — Ну, слава всевышнему! — повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. — И чег’т тебя забери, из-за тебя не дремал! — проговорил Денисов. — Ну, слава всевышнему, тепег’ь ложись дремать. Еще вздг’емнем до утг’а.
— Да… Нет, — сообщил Петя. — Мне еще не хочется дремать. Да я и себя знаю, нежели засну, так уж кончено. И позже я привык не дремать перед сражением.
Петя посидел пара времени в избе весело вспоминая подробности собственной поездки и быстро воображая себе то, что будет на следующий день. Позже, увидев, что Денисов заснул, он поднялся и отправился на двор.
На дворе еще было совсем мрачно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки показывались тёмные фигуры казачьих шалашей и связанных совместно лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых находились лошади, и в овраге краснелся догоравший пламя. гусары и Казаки не все дремали: кое-где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто-то, и около них находились, жуя овес, оседланные лошади в темноте Петя определил собственную лошадь, которую он именовал Карабахом, не смотря на то, что она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
— Ну, Карабах, на следующий день послужим, — сообщил он, нюхая её ноздри и целуя её.
— Что, барин, не спите? — сообщил казак, сидевший под фурой.
— Нет; а… Лихачев, думается, тебя кликать? Так как я на данный момент лишь приехал. Мы ездили к французам. — И Петя детально поведал казаку не только собственную поездку, но да и то, по какой причине он ездил и по какой причине он думает, что лучше рисковать собственной судьбой, чем делать наобум Лазаря.
— Что же, соснули бы, — сообщил казак.
— Нет, я привык, — отвечал Петя. — А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не требуется ли? Ты забери.
Казак высунулся из-под фуры, дабы поближе разглядеть Петю.
— Оттого, что я привык все делать бережно, — сообщил Петя. — Иные так, кое-как, не приготовятся, позже и жалеют. Я так не обожаю.
— Это совершенно верно, — сообщил казак.
— К тому же вот что, прошу вас, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя опасался солгать) она ни при каких обстоятельствах отточена не была. Возможно это сделать?
— Отчего ж, возможно.
Лихачев поднялся, порылся в вьюках, и Петя не так долго осталось ждать услыхал агрессивный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
— А что же, дремлют молодцы? — сообщил Петя.
— Кто спит, а кто так вот.
— Ну, а мальчик что?
— Весенний-то? Он в том месте, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад-то был.
Продолжительно затем Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась тёмная фигура.
— Что точишь? — задал вопрос человек, подходя к фуре.
— А вот барину наточить саблю.
— Хорошее дело, — сообщил человек, что показался Пете гусаром. — У вас, что ли, чашка осталась?