П рошло 14 дней с момента появления Ани в Зеленых Мезонинах, а госпожа Линд еще не явилась, дабы как направляться ее разглядеть. Но, необходимо сообщить, в оправдание госпожа Рейчел, что была она в том не виновата. Тяжелый не по сезону грипп вынудил эту хорошую даму оставаться дома со времени ее последнего визита в Зеленые Мезонины. Госпожа Рейчел болела нечасто и питала явное презрение к людям не сильный здоровья, но грипп, по ее убеждению, не был простой заболеванием и следовало видеть в нем определенного рода кару Божью. Но, когда врач разрешил ей выходить из дома, она поспешила в Зеленые Мезонины, разрываясь от желания и любопытства заметить сироту, о которой по Авонлее кружили догадки и всякого рода истории.
В прошедшие 14 дней Аня не теряла напрасно ни 60 секунд: она уже знала каждый кустик и каждое дерево около дома. Она поняла, что за яблоневым садом начинается тропинка, ведущая к лесу, и изучила ее до самого финиша. Тропинка эта бежала на протяжении прелестных изгибов ручья, через мостик, среди зарослей пихты и под сводами сплетающихся между собой диких вишен, позже петляла по уголкам, близко поросшим папоротниками, и терялась под покачивающимися кронами кленов и рябин.
Аня подружилась и с источником в равнине — чудесно глубоким, чистым и неординарно холодным. Он был обложен ровными плитами красного песчаника, а около росли папоротники, похожие на огромные ладони. А за ним был бревенчатый мостик через ручей.
Данный мостик повел легкие Анины ножки к поросшему лесом бугру, где под высокими пихтами и густыми елями царили вечные сумерки. Тут росли мириады ласковых ландышей, этих скромных и прелестных лесных цветов, да кое-где попадались бледные воздушные перелески,[2]словно души прошлогодних цветов. Узкие паутинки блистали, словно бы нити серебра, между деревьями, а шишки и сучья елей, казалось, дружески шептались между собой.
Все эти восхитительные путешествия совершались в те часы, в то время, когда ей разрешалось поиграть. По возвращении Аня засыпала Мэтью и Мариллу рассказами о собственных «открытиях». Мэтью, очевидно, не жаловался, он слушал все с безмолвной и довольной ухмылкой. Марилла не возражала против «болтовни», пока не обнаруживала, что сама через чур увлеченно слушает. Тогда она в большинстве случаев быстро заставляла Аню замолчать, быстро приказав придержать язык.
В то время, когда госпожа Линд пришла в Зеленые Мезонины, Аня была в саду, блуждая как вздумается по буйным колышущимся зеленым травам, расцвеченным красноватым вечерним солнцем. Так что у почтенной хорошей женщины была хорошая возможность всесторонне обсудить собственную заболевание, расписав биение сердца и каждую боль с таким очевидным наслаждением, что Марилла поразмыслила, что кроме того грипп может принести удовлетворение. В то время, когда все подробности были исчерпаны, госпожа Рейчел обратилась к основной цели собственного визита:
— Я слышала необычные вещи о вас с Мэтью.
— Я думаю, ты поражена не больше, чем я сама, — сообщила Марилла. — Я лишь на данный момент начинаю приходить в себя.
— Плохо, что случилась такая неточность, — сообщила госпожа Рейчел сочувственно. — И вы не могли послать ее обратно?
— Пологаю, что имели возможность, но мы решили не делать этого. Мэтью она приглянулась. Да мне и самой она нравится, не смотря на то, что обязана признать, что имеется у недостатки и нея. Отечественный дом как будто бы ожил. Она и в действительности милое создание.
Марилла сообщила больше, чем планировала, в силу того, что прочла явное неодобрение в лице госпожа Рейчел.
— Вы взяли на себя огромную ответственность, — сообщила почтенная женщина мрачно, — особенно по причине того, что вы ни при каких обстоятельствах не имели дела с детьми. Я полагаю, вы мало понимаете о ней и ее характере, и запрещено заблаговременно предугадать, каким окажется данный ребенок. Но я, само собой разумеется, не желаю напугать вас, Марилла.
— Это и нереально, — сухо отрезала Марилла. — В случае, если уж я на что-то решаюсь, то не отступаю. Тебе, возможно, хочется посмотреть на Аню? Я позову ее.
Аня вбежала в помещение. Лицо ее еще сияло восхищением нового «открытия», сделанного в саду. Но, смущенная тем, что нежданно появилась в обществе незнакомой особы, она неуверенно остановилась в дверях. без сомнений, она смотрелась весьма необычно в маленьком тесном платье из твёрдой ткани, привезенном из приюта; торчавшие из-под него ноги казались неуклюже долгими. Веснушки ее были бессчётнее и заметнее, чем в большинстве случаев. Непокрытые, растрепанные ветром волосы были в поразительно прекрасном беспорядке; они ни при каких обстоятельствах не казались более рыжими, чем сейчас.
— Да-а, выбрали тебя не за красоту, это совершенно верно, — таков был ясный комментарий госпожа Рейчел Линд. Госпожа Рейчел была одной из тех восхитительных и всеми любимых особ, каковые гордятся тем, что высказывают собственный мнение прямо и открыто. — Она плохо тощая и некрасивая, Марилла. Иди ко мне, детка, и дай мне тебя разглядеть. Господи помилуй, да видал ли кто столько веснушек? А волосы — красные, прямо морковка! Подойди ко мне, детка, слышишь?
Аня «подошла», но совсем не так, как ожидала почтенная женщина. Одним прыжком она перенеслась через кухню и остановилась перед госпожа Рейчел с красным от бешенства лицом; губы ее кривились, и вся тоненькая фигурка дрожала с головы до ног.
— Я вас ненавижу! — закричала она, задыхаясь и топая ногой. — Я вас ненавижу, ненавижу, ненавижу… — Она топала все посильнее с каждым очередным утверждением неприязни. — Как вы смеете именовать меня худой и некрасивой? Как вы смеете сказать, что у меня веснушки и рыжие волосы? Вы неотёсанная, невоспитанная, бесчувственная дама!
— Аня! — вскрикнула Марилла в кошмаре.
Но Аня продолжала бесстрашно наблюдать в лицо госпожа Рейчел, с поднятой головой, сверкающими глазами, сжатыми кулачками. Яростное раздражение исходило от всей ее фигурки.
— Как вы смеете сказать такое обо мне? — повторяла она неистово. — Как бы вам понравилось, если бы вы услышали такое о себе? Как бы вам понравилось, если бы вам заявили, что вы толстая и неуклюжая и что у вас, возможно, нет кроме того искры воображения! Меня не тревожит, в случае, если я кроме того и раню ваши эмоции, в то время, когда это говорю! Я кроме того желаю их ранить. Вы ранили мои эмоции еще посильнее, чем их когда-либо ранил пьяный супруг госпожа Томас. И я ни при каких обстоятельствах не забуду обиду вам этого, ни при каких обстоятельствах, ни при каких обстоятельствах!
И она топнула снова и снова.
— Да видел ли кто подобное! — вскрикнула ошеломленная госпожа Рейчел.
— Аня, отправься в собственную помещение и оставайся в том месте, пока я не приду, — сообщила Марилла, с большим трудом обретая дар речи.
Аня, разразившись слезами, ринулась к двери и захлопнула ее за собой так, что кроме того противни, висевшие на стенке, сочувственно задребезжали, и вихрем помчалась через переднюю и вверх по лестнице. Донесшийся сверху грохот свидетельствовал, что дверь комнатки в мезонине была захлопнута с той же гневом.
— Ну, не питаю зависть к тебе, Марилла, что ты будешь это воспитывать, — сообщила госпожа Рейчел с неописуемой торжественностью.
Марилла открыла рот, дабы сказать какие-то слова извинения либо возмущения, но то, что она сообщила, выяснилось необъяснимым для нее самой как в ту 60 секунд, так и потом.
— Тебе не следовало насмехаться над ее наружностью, Рейчел.
— Марилла, уж не желаешь ли ты заявить, что имеется оправдание данной кошмарной вспышке, которой мы только что стали свидетелями? — вопросила госпожа Рейчел раздраженно.
— Нет, — сообщила Марилла медлительно. — Я не пробую оправдать ее. Она вела себя плохо, и мне нужно будет поговорить с ней об этом. Но мы должны принимать к сведенью кое-какие события. Ее ни при каких обстоятельствах не учили тому, что верно, а что нет. А ты вправду была через чур ожесточённа к ней, Рейчел.
Марилла не смогла удержаться от данной последней фразы, не смотря на то, что снова удивилась себе самой. Госпожа Рейчел встала с видом обиженного преимущества.
— Да, я вижу, Марилла, что мне нужно будет быть весьма осмотрительной в выражениях затем, поскольку щекотливые эмоции сирот, вывезенных неизвестно откуда, стоят тут на первом месте. О нет, я не злюсь, не переживай. Мне через чур вас жаль, дабы у меня еще имело возможность оставаться какое-либо чувство раздражения. Вам нужно непросто с этим ребенком. Но если бы ты приняла мой совет — чего ты, я полагаю, не сделаешь, не смотря на то, что я воспитала десять детей и похоронила двоих, — ты «поболтала» бы с ней хорошей березовой розгой. Я думаю, это был бы самый действенный язык в общении с для того чтобы рода ребенком. Я догадываюсь, что темперамент у нее такой же пламенный, как и ее волосы. Ну, до свидания, Марилла. Я надеюсь, ты иногда будешь заходить ко мне, как в большинстве случаев. Но не ожидай, что я не так долго осталось ждать покажусь тут, где возможно подвергнуться подобного рода оскорблениям и обращению. Для меня это что-то новое.
И госпожа Рейчел с преимуществом выплыла из помещения — в случае, если лишь возможно сообщить так о толстой даме, которая постоянно ходит вразвалку, — а Марилла с весьма важным выражением лица направилась в мезонин.
Поднимаясь по лестнице, она не легко думала о том, что же ей направляться предпринять. Она испытывала большой кошмар при мысли о сцене, которая только что случилась. Как обидно, что Аня выказала такую вспыльчивость конкретно перед госпожа Рейчел Линд! Нежданно Марилла с укором и тревогой дала себе отчет в том, что ощущает больше унижения перед соседкой по причине того, что случилось, чем огорчения по поводу для того чтобы большого недочёта в Анином характере. И как наказать ее? Дружеский совет употребить березовую розгу, о превосходном действии которой должны были свидетельствовать все дети госпожа Рейчел, не завлекал Мариллу. Она не воображала себе, что может бить ребенка. Нет, нужно было отыскать какой-то второй метод наказания, дабы вынудить Аню понять всю тяжесть ее проступка.
Марилла нашла Аню лежащей лицом вниз на постели. Она рыдала, совсем не обращая внимания на то, что нечистые ботинки пачкали чистое покрывало.
— Аня, — сообщила Марилла без суровости в голосе.
Не было ответа.
— Аня, — строже повторила она, — на данный момент же поднимись с кровати и послушай, что я тебе сообщу.
Аня сползла с кровати и села на стул, находившийся рядом. Лицо ее распухло и было мокрым от слез. Она упрямо не поднимала глаз.
— Отлично же ты себя ведешь, Аня! И тебе не стыдно?
— Она не имела никакого права именовать меня некрасивой и рыжей, — отвечала Аня с упреком.
— Ты также не имела никакого права впадать в таковой бешенство и сказать с ней подобным образом. Мне было стыдно, плохо стыдно за тебя. Я желала, дабы ты была мила и вежлива с госпожа Линд, а ты вместо этого так меня опозорила. Я совсем не осознаю, по какой причине тебя так задело, в то время, когда госпожа Линд заявила, что ты рыжая и некрасивая. Ты сама это неоднократно сказала.
— Но так как это громадная отличие, в то время, когда вы рассказываете что-то о себе и в то время, когда слышите это от вторых, — отвечала Аня со слезами. — Вы имеете возможность знать, как вы в действительности выглядите, но не имеете возможность не сохранять надежду, что другие думают в противном случае. Вы, возможно, думаете, что у меня страшный темперамент, но я ничего не имела возможности сделать. В то время, когда она все это сообщила, что-то встало во мне и стало меня душить. Я легко должна была наброситься на нее.
— В хорошем же свете ты себя выставила, обязана я сообщить. Госпожа Линд будет что поведать о тебе везде — и она поведает, не сомневайся. Это плохо, что ты так вышла из себя, Аня.
— Но вы лишь вообразите, что вы почувствовали бы, если бы кто-нибудь сообщил вам в лицо, что вы тощая и некрасивая, — оправдывалась Аня в слезах.
Давнишнее воспоминание нежданно ожило в памяти Мариллы. Она была еще очень небольшая, в то время, когда услышала, как одна из ее теток сообщила о ней, обращаясь к второй родственнице: Жаль, что она такое невзрачное, некрасивое создание. Марилле было уже пятьдесят, в то время, когда она, наконец, смогла забыть об этих так ужаливших ее словах.
— Я не утверждаю, что госпожа Линд была права, говоря о тебе все то, что она сообщила, — признала она мягче. — Рейчел через чур прямолинейна. Но это совсем не прощает твоего поведения. Она незнакомая дама, намного старше тебя и к тому же моя гостья — вот три достаточных предлога, дабы ты отнеслась к ней с уважением. Ты же была неотёсанной и наглой, и — в голову Марилле пришла спасительная мысль наказания — ты обязана пойти к ней к себе и заявить, что весьма сожалеешь о собственной вспышке, и попросить прощения.
— Я ни при каких обстоятельствах не смогу этого сделать, — сообщила Аня решительно и мрачно. — Вы имеете возможность наказать меня любым методом, Марилла. Имеете возможность закрыть меня в чёрном, сыром подвале, где живут жабы и змеи, держать в том месте на воде и хлебе, и я не буду жаловаться. Но я не могу попросить госпожа Линд забыть обиду меня.
— У нас нет обыкновения закрывать людей в чёрных, сырых подвалах, — сообщила Марилла холодно, — к тому же их и нет в Авонлее. Но извиниться перед госпожа Линд тебе придется, в противном случае ты останешься в собственной комнате до тех пор, пока не сообщишь мне, что готова это сделать.
— Значит, мне нужно будет остаться тут окончательно, — сообщила Аня скорбно, — в силу того, что я не могу сообщить госпожа Линд, словно бы жалею о том, что ей сообщила. Как я могу это сделать? Так как я не жалею. Я жалею, что огорчила вас, но счастлива, что сообщила ей все. Это было огромным облегчением. Я не могу заявить, что я жалею об этом, в случае, если я не жалею, правда? Я кроме того не могу вообразить, что жалею об этом.
— Возможно, твое воображение получит лучше на следующий день утром, — сообщила Марилла, поднимаясь, дабы уйти. — У тебя имеется ночь, дабы поразмыслить о собственном поведении и поменять собственный мнение. Ты сказала, что попытаешься быть весьма хорошей девочкой, в случае, если мы покинем тебя в Зеленых Мезонинах, но обязана заявить, что в это тяжело поверить сейчас.
Покинув эту парфянскую стрелу[3]терзать Анину бурную душу, Марилла спустилась в кухню, охваченная раздражением и мучительным беспокойством. Она была сердита на себя равно как и на Аню, в силу того, что, когда ей вспоминалось ошеломленное лицо госпожа Рейчел, губы ее нечайно растягивались в ухмылке и она ощущала совсем предосудительное желание расхохотаться.
Глава 10
Аня просит прощения
В тот вечер Марилла ничего не сообщила Мэтью о произошедшем, но в то время, когда и на следующее утро Аня упорствовала , было нужно дать нужные объяснения в связи с ее отсутствием за завтраком. Марилла поведала Мэтью всю историю, приложив много упрочнений, дабы представить в должном свете всю чудовищность Аниного поведения.
— Хорошо, что Рейчел Линд так осадили. Она просто надоедливая ветхая сплетница, — таков был утешительный ответ Мэтью.
— Мэтью, ты меня удивляешь: знаешь, что поведение Ани было легко ужасным, и однако поднимаешься на ее сторону! Не так долго осталось ждать ты сообщишь, словно бы она совсем не заслуживает наказания.
— Ну… нет… не совсем, — отвечал Мэтью смущенно. — Я признаю, что ее нужно самую малость наказать. Но не будь с ней через чур жестка, Марилла. Отыщи в памяти, поскольку у нее никого не было, дабы научить ее, как себя вести. Ты… ты так как разрешишь ей поесть?
— В то время, когда это ты слышал, дабы я голодом вынуждала людей к хорошему поведению? — задала вопрос Марилла возмущенно. — Она будет имеется в простое время, я сама отнесу еду ей наверх. Но она останется в том месте, пока не согласится извиниться перед госпожа Линд, и это решение, Мэтью.
Ланч, ужин и обед состоялись в молчании, в силу того, что Ани так же, как и прежде не было за столом. Любой раз по окончании еды Марилла относила в мезонин полный поднос кушаний и позднее приносила его обратно практически в том же виде. Вечером Мэтью с тревогой присмотрелся к содержимому последнего принесенного сверху подноса. Неужто Аня весь день ничего не ела?
В то время, когда к концу дня Марилла отправилась, дабы пригнать коров с дальнего пастбища, Мэтью, что следил за ней, слоняясь около амбаров, проскользнул в дом с видом вора и встал по лестнице, ведущей в мезонин. В большинстве случаев Мэтью вращался между кухней и собственной маленькой спальней около передней, иногда отваживаясь на посещение гостиной либо столовой, в то время, когда к чаю приглашали священника. Но на втором этаже собственного дома он был в последний раз, в то время, когда помогал Марилле оклеивать спальню для гостей, а было это четыре года назад.
Он тихо прошел через мелкую переднюю мезонина и пара мгновений постоял перед дверью Аниной комнатки, перед тем как отважился постучать в нее пальцами и после этого, открыв дверь, посмотреть вовнутрь.
Аня сидела на желтом стуле у окна, безрадосно глядя в сад. Она казалась таковой маленькой и несчастной, что у Мэтью дрогнуло сердце. Он тихо прикрыл за собой дверь и на цыпочках подошел к ней.
— Аня, — тихо сказал он, как будто бы опасаясь, что их подслушивают. — Как ты тут, Аня?
Аня еле улыбнулась :
— Хорошо. Я довольно много мню, и это оказывает помощь приятнее убивать время. Само собой разумеется, мне достаточно одиноко. Но это ничего, я не так долго осталось ждать привыкну.
Аня снова улыбнулась, храбро глядя вперед — на много лет грядущего ей одиночного заключения.
Мэтью отыскал в памяти, что он обязан сообщить то, что планировал, безотлагательно, поскольку Марилла имела возможность возвратиться раньше простого.
— Послушай, Аня, ты не думаешь, что лучше это сделать и покончить с этим? — тихо сказал он. — Придется это сделать непременно, знаешь, поскольку Марилла — плохо непреклонная дама… плохо непреклонная, Аня. Сделай это на данный момент, послушай, и все будет сзади.
— Вы имеете в виду попросить прощения у госпожа Линд?
— Да… попросить прощения… вот конкретно, — сообщил Мэтью горячо. — Загладить это, так сообщить. Вот к этому я и веду.
— Я полагаю, что могу это сделать для вас, — сообщила Аня задумчиво. — Это будет действительно, в случае, если я сообщу, что мне жаль, что я так вела себя, в силу того, что мне и в действительности жаль. Мне было ни капельки не жаль вчерашним вечером. Я плохо злилась и день назад, и всю ночь. Я знаю, что так было, в силу того, что я просыпалась три раза и любой раз была легко в неистовстве. Но этим утром все прошло. Я уже не была в неистовстве… осталось лишь какое-то неприятное изнеможение. И мне стало так стыдно. Но я просто не могла поразмыслить о том, дабы пойти и сообщить об этом госпожа Линд. Это было бы так унизительно. И я сделала вывод, что лучше останусь тут взаперти на всегда, чем извинюсь. Но сейчас… для вас я сделала бы что угодно… и если вы вправду желаете, дабы я…
— Ну само собой разумеется желаю. В том месте внизу плохо одиноко без тебя. Сходи и загладь это все… будь умницей.
— Отлично, — сообщила Аня покорно. — Я сообщу Марилле, когда она придет, что раскаялась.
— Верно… верно, Аня. Но не скажи Марилле, что я с тобой об этом сказал. Она поразмыслит, что я вмешиваюсь в ее дело, а я давал слово этого не делать.
— Дикие кони не оторвут у меня эту тайну, — празднично дала обещание Аня. — Лишь неясно, как дикие кони смогут оторвать у кого-нибудь тайну.
Но Мэтью уже ушел, испуганный собственным успехом. Он торопливо направился на самый отдаленный финиш конского пастбища, дабы Марилла не заподозрила, что он был наверху. Сама же Марилла по возвращении в дом была приятно поражена, услышав жалобный голосок, кликавший сверху через перила лестницы:
— Марилла!
— Ну, что такое? — задала вопрос она, входя в переднюю.
— Мне жаль, что я вышла из себя и сказала грубости, и я согласна пойти и сообщить это госпожа Линд.
— Отлично, — отвечала Марилла решительно, ничем не выдав облегчения, которое испытала наряду с этим известии. Перед этим она уже с тревогой думала о том, что же ей делать, в случае, если Аня не захочет уступить. — Я зайду за тобой по окончании дойки.
И вот по окончании дойки Марилла и Аня отправились совместно к госпожа Линд, первая — с поднятой головой и торжествующая, вторая — сгорбившаяся и подавленная. Но на половине пути Анина подавленность провалилась сквозь землю, как будто бы по волшебству. Она подняла голову и легко шагала вперед, устремив глаза на закатное небо, от всего ее существа веяло сдерживаемым оживлением, Марилла с неодобрением наблюдала на эту перемену. Это не было смиренное раскаяние, с которым следовало явиться перед обиженной госпожа Линд.
— О чем ты думаешь, Аня? — задала вопрос она быстро.
— Я думаю о том, что обязана сообщить госпожа Линд, — отвечала Аня мечтательно.
Казалось бы, все в порядке… либо практически в порядке. Но Марилла не имела возможности избавиться от впечатления, что что-то в ее замысле наказания идет не так, как нужно. Аня не имела права смотреться таковой весёлой и сияющей.
Аня оставалась весёлой и сияющей, пока они не появились в присутствии госпожа Линд, которая сидела с вязаньем у окна собственной кухни. Тогда радость провалилась сквозь землю, и во всех чертах Ани явилось унылое раскаяние. Перед тем как кто-либо успел сообщить хоть слово, Аня нежданно упала на колени перед изумленной госпожа Рейчел и с мольбой протянула к ней руки.
— О, госпожа Линд, я так глубоко сожалею, — сообщила она с дрожью в голосе. — Я ни при каких обстоятельствах не смогу выразить все мое огорчение… нет, ни при каких обстоятельствах, даже в том случае, если я воспользуюсь всеми словами словаря. Вы должны легко это вообразить. Я вела себя плохо по отношению к вам… и навлекла позор на моих дорогих друзей, Мэтью и Мариллу, каковые разрешили мне остаться в Зеленых Мезонинах, не смотря на то, что я не мальчик. Я очень нехорошая и неблагодарная девочка и заслуживаю того, дабы меня наказали и окончательно изгнали из общества глубокоуважаемых людей. Это было весьма дурно с моей стороны — поддаться бешенству по причине того, что вы сообщили мне правду. Это была действительно, каждое ваше слово было правдивым. У меня рыжие волосы, и я веснушчатая, и тощая, и некрасивая. То, что я сообщила вам, также было правдой, но мне не следовало этого сказать. О, госпожа Линд, прошу вас, прошу вас, простите меня. Если вы откажетесь, это будет катастрофа всей моей жизни. Так как вы не желаете быть обстоятельством катастрофы всей жизни бедной маленькой сироты, пускай кроме того у ужасный характер и нея? О, я точно знаю, что вы не желаете. Прошу вас, сообщите, что вы прощаете меня, госпожа Линд.
Аня сложила руки, склонила голову и ожидала решения суда.
Не могло быть никаких сомнений в ее искренности — честность слышалась в каждом звуке ее голоса. И Марилла и госпожа Линд ощущали неподдельное звучание данной искренности. Но первая из них с кошмаром осознала, что Аня воистину наслаждалась юдолью унижения и упивалась полнотой собственного смирения. Где же благотворное наказание, которое она, Марилла, изобрела и которым так кичилась? Аня перевоплотила его в собственного рода наслаждение.
Хорошая госпожа Линд, не обремененная избыточной проницательностью, не сумела заметить этого. Она осознала лишь, что Аня принесла извинения по всем правилам, и все чувство обиды провалилось сквозь землю в ее добром, пускай кроме того и любящем заниматься не собственными делами, сердце.
— Ну, ну, детка, поднимись, — сообщила она сердечно. — Само собой разумеется я тебя прощаю. Я, возможно, сообщила тогда мало лишнего. Но уж такая я откровенная, все прямо говорю. Ты не принимай это так близко к сердцу, вот что. Запрещено отрицать, что у тебя плохо рыжие волосы, но я знала одну девочку — ходила вместе с ней в школу, — и волосы у нее в юные годы были совершенно верно такие, как у тебя, но в то время, когда она выросла, волосы потемнели и стали прекрасного каштанового цвета, И я совсем не удивлюсь, в случае, если и твои потемнеют… совсем не удивлюсь.
— О, госпожа Линд! — Аня глубоко набралась воздуха, поднимаясь с колен. — Вы дарите мне надежду. Я всегда буду вычислять вас моей благодетельницей. О, я могу вынести все, стоит мне лишь поразмыслить, что мои волосы, в то время, когда я вырасту, станут прекрасного каштанового цвета. Значительно легче быть хорошей, в случае, если иметь прекрасные каштановые волосы, как вы думаете? Возможно мне сейчас пойти в ваш сад и посидеть на скамье под яблоней, пока вы с Мариллой станете говорить? В том месте значительно больше простора для воображения.
— Да, Боже мой, само собой разумеется беги, детка. И можешь, в случае, если желаешь, нарвать себе букет белых июньских лилий, они растут в том месте в уголке, около скамейки.
В то время, когда дверь за Аней закрылась, госпожа Линд скоро встала, дабы зажечь лампу.
— Она и в действительности необычная девчушка. Садись на данный стул, Марилла, он эргономичнее, чем тот. Я тот держу для батрака… Да, она необычный ребенок, но что-то в ней имеется такое привлекательное. Я не удивляюсь сейчас, что вы с Мэтью забрали ее… и не опасаюсь за вас… Она, возможно, окажется совсем неплохой. Само собой разумеется, у нее необычная манера выражаться… чуточку через чур… ну, через чур сильные выражения, ты осознаёшь. Но у нее это, возможно, пройдет, в то время, когда она поживет с цивилизованными людьми. И темперамент у нее через чур несдержанный, я ощущаю. Но в этом имеется и хорошая сторона, в то время, когда у ребенка таковой темперамент: вспыхнет да и остынет, но не будет хитрить и обманывать. Сохрани Боже от умного ребенка, сообщу я вам. А по большому счету, Марилла, она, наверное, мне нравится.
В то время, когда Марилла направилась к себе, Аня выбежала из душистых сумерек сада с охапкой белых нарциссов в руках.
— Я отлично извинилась, правда? — задала вопрос она с гордостью, в то время, когда они зашагали к дому. — Я поразмыслила, что раз уж мне придется это сделать, то необходимо сделать как направляться.
— Ты сделала все как направляться; все в порядке, — признала Марилла. Она опять с кошмаром поняла, что при воспоминании об этом извинении ей хочется смеяться. У нее было неловкое чувство, что ей следовало бы отчитать Аню за то, что та так отлично просила прощения. Но это было легко смешно! Она успокоила собственную совесть, сообщив сурово:
— Я надеюсь, у тебя не будет больше случая прибегать к таким извинениям. Я надеюсь, впредь ты попытаешься обладать собой, Аня.
— Это совсем не было бы тяжело, если бы люди не издевались над моей наружностью, — сообщила Аня со вздохом. — Я не злюсь ни почему другого, но я так устала от того, что издеваются над моими волосами, что сходу вскипаю. Как вы думаете, мои волосы и в самом деле станут прекрасного каштанового цвета, в то время, когда я вырасту?
— Ты не должна так много думать о собственной наружности, Аня. Опасаюсь, что ты через чур тщеславная девочка.
— Как я могу быть тщеславной, в случае, если я некрасивая? — возразила Аня. — Я обожаю все прекрасное и терпеть не могу, в то время, когда взглянуть в зеркало и видишь что-то совсем некрасивое. Мне так безрадостно от этого… так же безрадостно, как в то время, когда я наблюдаю на любую ужасную вещь. Я ее жалею, в силу того, что она некрасивая.
— Красив тот, кто красиво поступает, — процитировала Марилла.
— Мне это уже говорили, но я в этом сомневаюсь, — скептически увидела Аня, нюхая собственные нарциссы. — Ах, какие конкретно эти цветы душистые! Как это мило, что госпожа Линд мне их подарила. У меня сейчас совсем нет к ней враждебного эмоции. Такое прелестное, приятное чувство, в то время, когда извинишься и тебя забудут обиду, правда?.. Какие конкретно звезды сейчас броские! Если бы вы имели возможность жить на звезде, какую бы вы выбрали? Я — вон ту, громадную и броскую, над тем чёрным бугром.
— Аня, помолчи, — сообщила Марилла, ощущая, что совсем измотана попытками уследить за полетом Аниных мыслей.
Аня не сообщила больше ни слова, пока они не ступили на тропинку, ведущую к их дому от громадной дороги. Легкий шаловливый ветерок, целый пропитанный пряным запахом молодых обрызганных росой папоротников, подул им навстречу. Вдалеке между теней деревьев был видимым приветливый свет, лившийся из окна кухни Зеленых Мезонинов. Аня нежданно прижалась к Марилле и всунула собственную ручку в ее загрубелую ладонь.
— Как это чудесно — возвращаться к себе и знать, что это твой дом, — сообщила она. — Я уже обожаю Зеленые Мезонины, а ведь я ни при каких обстоятельствах прежде не обожала ни одного места. Ни одно не казалось мне моим домом. Ах, Марилла, я так радостна. Я имела возможность бы молиться прямо на данный момент, и это совсем не показалось бы мне тяжёлым.
Какое-то теплое и приятное чувство наполнило сердце Мариллы, в то время, когда маленькая худенькая ручка легла в ее ладонь, — возможно, это было чувство материнства, которого она была лишена. Сама его сладость и непривычность обеспокоили ее. Она поспешила привести собственные эмоции в простое состояние, перейдя к внушению морали.
— Если ты будешь хорошей девочкой, Аня, ты постоянно будешь радостна. И ты не должна думать, словно бы это тяжело — просматривать молитву.
— Просматривать молитву — это не совсем то же самое, что молиться, — сообщила Аня задумчиво. — Но я желаю вообразить, что я ветер, что гуляет в том месте, в вершинах деревьев. В то время, когда я утомлюсь от деревьев, я воображу, что я легко порхаю внизу, среди папоротников… а позже полечу в сад госпожа Линд и вынужу все цветы танцевать… а позже я одним порывом пронесусь над клеверным лугом… а позже я буду дуть на Озеро Сверкающих Вод и перевоплощу всё его в мелкие блестящие волны. О, в ветре так много простора для воображения! Я больше уже не буду сказать, Марилла.
— Слава Тебе, Господи, — выдохнула Марилла с искренним облегчением.
Глава 11