I. задания и Вопросы для подготовки дома
1. Каково в стилистике значение слова «образность»?
2. Какие конкретно слова именуются тропами? Каковы границы применения тропов в речи?
3. Какие конкретно виды тропов выделяются? В чем особенности главных тропов, применяемых в стилистике?
4. С чем связано стилистически не оправданное потребление тропов?
5. Прочтите главу «Лексические образные средства» в книжке И.Б. светло синий «Стилистика русского» (М., 2002. С. 130). Заполните таблицу, применяя изученный материал.
Таблица
Виды тропов
| № п/п | Наименование тропа | Определение тропа | Пример |
6. Выясните виды тропов, применяемые авторами.
Слезливое утро (А. Чехов); хрустальная влага (В.Солоухин); дряблый хохот (Д. Мамин–Сибиряк), сонное озеро города (А. Блок); мохнатые, шершавые листики (В.Солоухин); взлетающий бубен метели (А. Блок); Я кликал тебя, но ты не посмотрела назад, я слёзы лил, но ты не снизошла (А. Блок); загораются капли росы (В.Солоухин); влюбляется он страстно в собственную нарядную скорбь (М. Лермонтов); в каждой капле горит по солнцу (В.Солоухин).
II. Задания для исполнения в аудитории
1. Прочтите текст. Выпишите эпитеты. Укажите, какова их стилистическая функция.
2. Выпишите сравнительные конструкции. Какими методами выражены сравнения? Какова их стилистическая роль?
3. Отыщите примеры метафор в предложенном тексте. Укажите, на чем основано метафорическое потребление слов.
4. Какие конкретно еще тропы использованы в предложенном вам тексте? Выпишите их. Какова их стилистическая функция?
1 вариант
На хламе в любой момент с трубкой в зубах лежит сторож Никита, ветхий отставной воин с порыжелыми нашивками. У него жёсткое, испитое лицо, нависшие брови, придающие лицу выражение степной овчарки, и красный шнобель; он низок ростом, на вид сухощав и жилист, но осанка у него внушительная и кулаки громадные. В собственности он к числу тех простодушных, хороших, аккуратных и тупых людей, каковые больше всего на свете обожают порядок и потому уверенны, что их нужно бить. Он бьет по лицу, по груди, по пояснице, по чем попало, и уверен, что без этого не было бы тут порядка.
Потом вы входите в громадную, просторную помещение, занимающую целый флигель, если не считать сеней. Стенки тут вымазаны грязно-светло синий краской, потолок закопчен, как в курной избе, – ясно, что тут зимний период дымят печи и не редкость угарно. Окна изнутри обезображены металлическими решетками. Пол сер и занозист. Воняет кислою капустой, фитильною гарью, аммиаком и клопами, и эта вонь в первую 60 секунд создаёт на вас такое чувство, как словно бы вы входите в зверинец. В комнате стоят кровати, привинченные к полу. На них сидят и лежат люди в светло синий больничных халатах и по-древнему в колпаках. Это – сумасшедшие.
Всех их тут пять человек. Лишь один добропорядочного звания, остальные же все мещане. Первый от двери, большой, худощавый мещанин с рыжими, блестящими усами и с заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и смотрит в одну точку. ночь и День он печалится, покачивая головой, вздыхая и горько радуясь; в беседах он редко принимает участие и на вопросы обыкновенно не отвечает. Ест и выпивает он машинально, в то время, когда дают. Если судить по мучительному, бьющему кашлю, румянцу и худобе на щеках, у него начинается чахотка.
За ним направляться мелкий, живой, весьма подвижной старик с острою бородой и с тёмными, кудрявыми, как у негра, волосами. Днем он прогуливается по палате от окна к окну либо сидит на собственной постели, поджав по-турецки ноги, и неугомонно, как снегирь, насвистывает, негромко поет и хихикает. Детскую живой и весёлость темперамент проявляет он и ночью, в то время, когда поднимается за тем, дабы помолиться всевышнему, другими словами постучать себя кулаками по груди и поковырять пальцем в дверях. Это жид Мойсейка, дурачок, помешавшийся лет двадцать назад, в то время, когда у него сгорела шапочная мастерская. Из всех жителей палаты № 6 лишь ему одному позволяется выходить из флигеля а также из больничного двора на улицу. Таковой привилегией он пользуется с покон веков, возможно, как больничный старожил и как негромкий, безвредный дурачок, муниципальный шут, которого в далеком прошлом уже привыкли видеть на улицах, окруженным собаками и мальчишками. В халатишке, в забавном колпаке и в туфлях, время от времени босиком а также без панталон, он ходит по улицам, останавливаясь у ворот и лавочек, и требует копеечку. В одном месте дадут ему квасу, в другом – хлеба, в третьем – копеечку, так что возвращается он во флигель обыкновенно сытым и богатым. Всё, что он приносит с собой, отбирает у него Никита в собственную пользу. Делает это солдат грубо, с сердцем, выворачивая карманы и призывая всевышнего в свидетели, что он ни при каких обстоятельствах уже больше не начнёт пускать жида на улицу и что беспорядки для него хуже всего на свете.
(А.П. Чехов)
2 вариант
Понимаете ли вы, к примеру, какое удовольствие выехать весной до зари? Вы выходите на крыльцо… На темно-сером небе кое-где мигают звезды; мокрый ветерок иногда набегает легкой волной; слышится сдержанный, неясный шепот ночи; деревья слабо шумят, облитые тенью.
Вот кладут ковер на телегу, ставят в ноги ящик с самоваром. Пристяжные ежатся, фыркают и щеголевато переступают ногами; пара только что проснувшихся белых гусей без звучно и медлительно перебирается через дорогу.
За плетнем, в саду, мирно похрапывает сторож; любой звук как будто бы стоит в застывшем воздухе, стоит и не проходит. Вот вы сели; лошади разом тронулись, звучно застучала телега… Вы едете – едете мимо церкви, с горы направо, через плотину… Пруд чуть начинает дымиться. Вам холодно самую малость, вы закрываете лицо воротником шинели; вам дремлется.
Лошади звучно шлепают ногами по лужам; кучер посвистывает. Но вот вы отъехали версты четыре… Край неба краснеет; в березах просыпаются, неудобно перелетывают галки; воробьи чирикают около чёрных скирд.
Светлеет воздушное пространство, известный дорога, яснеет небо, белеют тучки, зеленеют поля. В избах красным огнем горят лучины, за воротами слышны заспанные голоса. А в это же время заря разгорается; вот уже золотые полосы протянулись по небу, в оврагах клубятся пары; жаворонки звонко поют, предрассветный ветер подул – и негромко всплывает багряное солнце. Свет так и хлынет потоком; сердце в вас встрепенется, как птица. Свежо, радостно, любо! На большом растоянии видно кругом. Вон за рощей деревня; вон подальше вторая с белой церковью, вон березовый лесок на горе; за ним болото, куда вы едете… Живее, кони, живее! Большой рысью вперед!.. Версты три осталось, не больше.
Солнце скоро поднимается; небо чисто… Погода будет славная. Стадо потянулось из деревни к вам навстречу. Вы взобрались на гору… Какой вид! Река вьется верст на десять, тускло синея через туман; за ней жидко-зеленые луга; за лугами пологие бугры; вдалеке чибисы с криком вьются над болотом; через мокрый блеск, разлитый в воздухе, светло выступает даль… не то, что летом. Как вольно дышит грудь, как бодро движутся члены, как крепнет целый человек, охваченный свежим дыханьем весны!..
А летнее, июльское утро! Кто, не считая охотника, испытал, как отрадно бродить на заре по кустам? Зеленой чертой ложится след ваших ног по росистой, побелевшей траве.
Вы раздвинете мокрый куст – вас так и обдаст накопившимся теплым запахом ночи; воздушное пространство целый напоен свежей печалью полыни, медом кашки и гречихи; вдалеке стеной стоит дубовый лес и сверкает и краснеет да солнце; еще свежо, во уже чувствуется близость жары. Голова томно кружится от избытка благоуханий. Кустарнику нет финиша… Кое-где разве вдалеке желтеет поспевающая рожь, узкими полосами краснеет гречиха. Вот заскрипела телега; шагом пробирается мужик, ставит заблаговременно лошадь в тень… Вы поздоровались с ним, отошли – звучный лязг косы раздается за вами. Солнце все выше и выше.
Скоро сохнет трава. Вот уже жарко стало. Проходит час, второй… Небо темнеет по краям; колючим зноем пышет неподвижный воздушное пространство.
(И.С. Тургенев)
3 вариант
Было морозное декабрьское утро. На полу, на занавесках, на диване – везде солнечный снежный свет, везде блеск ясного радостного утра. Толсто заиндевевшие, ослепляли белизной окна с узорчатой чеканкой пальм по стеклу; на столе мирно сиял бок электрического чайника. И в помещении пахло дымком, свежим горьким запахом березовых поленьев.
Жарко и ровно гудело пламя в голландке. Ветхая Мурка лежала около печи в коробке из-под торта, приобретённого Сергеем в сутки приезда в коммерческом магазине; кошка, жмурясь, старательно облизывала беспомощно пищащие серые тельца котят, тыкавшихся слепыми мордочками ей в пузо.
Сергей заметил и солнечный свет, и Мурку, и новорожденных котят и с весёлым приливом свободы улыбнулся оттого, что он в это декабрьское утро проснулся в своей квартире, в Москве, что только что чувствуемая им опасность была сном, а реальность – это комфортное солнце, холод, запах потрескивающих в голландке поленьев.
В квартире негромко по-утреннему. Он, испытывая удовольствие, услышал в коридоре серебристый голосок сестры; после этого мерзло хлопнула наружная дверь, проскрипел снег на крыльце.
– Сережка, дремлешь? Газеты!
Вошла Ася, худенький ребёнок в стареньком отцовском джемпере, взглянула быстро и заспанно на Сергея, почему-то захохотала, кинула газету ему на грудь.
– Проснулись, ваше благородие? Лучше вот… почитай. Предположительно, от судьбы совсем отстал?
Сергей потянулся на постели в благостном оцепенении спокойствия, развернул газету, свежую, холодную с улицы – она пахла краской, инеем, – и в тот же миг отложил: просматривать не хотелось. Он лежал и курил. И без того лежа, с особенным наслаждением видел, как Ася, присев перед печью, раскрыла створку, обожгла пальцы, смешно поморщилась, лицо было розовым от огня. Позже подула на пальцы, снова захохотала, косясь на Мурку, лениво и безостановочно лижущую собственных котят.
– Знаешь, я начала затапливать печку, наложила дров, зажгла, внезапно – раз! – кто-то молнией как метнется из печки, лишь дрова полетели! Наблюдаю – Мурка, глаза дикие, в зубах котенок пищит. Оказывается, она желала детенышей в печь перенести, устроить их потеплее. Вот дура-дура! Дурища, а не мамаша!
Ася со хохотом погладила утомленно мурлыкающую кошку, одним пальцем ласково совершила по головам ее мокрых, жалко некрасивых котят.
– Не такая уж она дура, – улыбнулся Сергей. – По крайней мере, шла на риск.
(Ю. Бондарев)
4 вариант
И как данный же самый лес оптимален поздней в осеннюю пору, в то время, когда прилетают вальдшнепы! Они не держатся в самой глуши: их надобно искать на протяжении опушки.
Ветра нет, и нет ни солнца, ни света, ни тени, ни перемещения, ни шума; в мягком воздухе разлит осенний запах, подобный запаху вина; узкий туман стоит вдалеке над желтыми полями. Через обнаженные, бурые сучья деревьев мирно белеет неподвижное небо; кое-где на липах висят последние золотые листья. Сырая почва упруга под ногами; высокие сухие былинки не шевелятся; долгие нити сверкают на побледневшей траве. Тихо дышит грудь, а на душу находит необычная тревога. Идешь на протяжении опушки, смотришь за собакой, а в это же время любимые образы, любимые лица, мертвые и живые, приходят на память, давным-давно заснувшие впечатления нежданно просыпаются; воображенье реет и носится, как птица, и все так светло движется и стоит перед глазами. Сердце то внезапно задрожит и забьется, страстно ринется вперед, то безвозвратно потонет в воспоминаниях. Вся жизнь развертывается легко и скоро как свиток; всем своим прошедшим, всеми эмоциями, силами, всею собственной душою обладает человек. И ничего кругом ему не мешает – ни солнца нет, ни ветра, ни шуму…
А осенний, ясный, самую малость холодный, утром морозный сутки, в то время, когда береза, как будто бы сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, в то время, когда низкое солнце уж не греет, но сверкает бросче летнего, маленькая осиновая роща вся блещет полностью, как будто бы ей радостно и легко находиться обнажённой, изморозь еще белеет на дне равнин, а свежий ветер тихо шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, – в то время, когда по реке весело спешат светло синий волны, мерно вздымая уток и рассеянных гусей; вдалеке мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в ярком воздухе, голуби скоро кружатся над ней
Хороши кроме этого летние туманные дни, не смотря на то, что охотники их и не обожают. В такие дни нельзя стрелять: птица, выпорхнув у вас из-под ног, в тот же миг же исчезает в беловатой мгле неподвижного тумана. Но как негромко, как невыразимо негромко все кругом! Все проснулось, и все молчит. Вы проходите мимо дерева – оно не шелохнется: оно нежится. Через узкий пар, ровно разлитый в воздухе, чернеется перед вами долгая полоса. Вы принимаете ее за близкий лес; вы подходите – лес преобразовывается в высокую грядку полыни на меже. Над вами, кругом вас – везде туман… Но вот ветер легко шевельнется – клочок бледно-голубого неба смутно выступит через редеющий, как будто бы задымившийся пар, золотисто-желтый луч ворвется внезапно, заструится долгим потоком, ударит по полям, упрется в рощу – и вот снова все заволоклось. Продолжительно длится эта борьба; но как несказанно прекрасен и ясен делается сутки, в то время, когда свет наконец восторжествует и последние волны согретого тумана то скатываются и расстилаются скатертями, то взвиваются и исчезают в глубокой, ласково сияющей вышине…
(И.С. Тургенев)
5 вариант
В данный час утра кухня, залитая морозным светом, была пустынной. Солнце ярко сияло и на цементном полу в ванной, колючие радостные лучики игрались, искрились на инее окна, на пожелтевшем глянце раковины. Старое, еще довоенное зеркало над ней отражало потрескавшуюся стенке, облупленную штукатурку данной ветхой маленькой помещения, в которой летом всегда было прохладно, зимний период – тепло.
Он грезил об данной ванной в те дни, в то время, когда думать о доме казалось неосуществимым. Сергей брился, радуясь переливу солнца на пузырях в мыльнице, легкой пене мыла, щекочущей подбородок, мягкой и острой надёжной бритве. В первый раз за данный месяц чувствовал он, что обычный процесс бритья – разведение душистой пены, намыливание горячей пеной щек, прикосновение лезвия к распаренной коже лица, которая делается чистой, юный, – приносит острое наслаждение.
По окончании бритья он по обыкновению поднимался под душ в ванной, ровный шум прохладной воды, утепленные иголочки по всему телу, махровое полотенце – и он ощущал себя в хорошем настроении, в то время, когда казалось, что все красивое в самом себе и в жизни он только что счастливо осознал и оно ни при каких обстоятельствах не должно провалиться сквозь землю. Он знал, что это чувство до сумерек.
Вечером либо особенно декабрьскими мглистыми сумерками, в то время, когда фонари горели в туманных кольцах, это чувство полноты судьбы исчезало, и боль, необычная, практически тоска и физическая боль охватывали Сергея. В доме и во дворе, где он вырос, его окружала пустота погибших и пропавших без вести; из всех довоенных друзей в живых остались двое…
Двор без заборов (сожгли в войну) и целый мелкий негромкий переулок Замоскворечья были завалены огромными сугробами – всю ночь близко метелило, а утром прочно ударил скрипучий декабрьский холод. Он ударил вместе с тишиной, солнцем и инеем, все словно бы сковал в тугой металлический обруч.
Ожигающий воздушное пространство застекленел, все жестко, до боли в глазах блистало чистейшей белизной. Снег скрипел, визжал под ногами; крепости холода и звук свежести был особенно приятен по окончании горячей помещения, гудевшей печи.
Данный ожесточённый холод с солнцем, режущий глаза сухой блеск были привычны Сергею по сталинградским степям – наступали на Котельниково; звон орудийных колес по ледяной дороге, воспаленные лица воинов, чуть видимые из примерзших к щекам подшлемников, древесные, негнущиеся пальцы в металлическом холоде рукавиц; и опять скрип шагов, и звон колес, и безграничное сверкание шершавого пространства… Хотелось выпивать – обдирая губы, ели крупчатый снег. В то время, когда же финиш данной степи? Где? Он шагал как в полуяви, и представлялась ему парная духота метро, шумящие эскалаторы, хохот, лица, а он ест размякшее эскимо, пахнущее теплым шоколадом…
Пришёл в сознание от глухих, сдавленных звуков, вскинул голову, не осознавая. Рядом, держась за обледенелый щит орудия, толчками двигался заряжающий Капустин, сморщив обмороженное лицо, негромко стонал сдерживаясь; слезы сосульками мёрзли на подшлемнике: «Не могу… не могу… Погибнуть лучше, под пули лучше, чем холод».
(Ю. Бондарев)
6 вариант
Через частые кусты орешника, перепутанные цепкой травой, спускаетесь вы на дно оврага. Совершенно верно: под самым обрывом таится источник; дубовый куст жадно раскинул над водою собственные лапчатые сучья; громадные серебристые пузыри, колыхаясь, поднимаются со дна, покрытого небольшим, бархатным мхом. Вы кидаетесь на землю, вы напились, но вам лень пошевельнуться. Вы в тени, вы дышите пахучей сыростью; вам отлично, а против вас кусты раскаляются и как будто бы желтеют на солнце. Но что это? Ветер неожиданно налетел и промчался; воздушное пространство дрогнул кругом: уж не гром ли? Вы выходите из оврага… что за свинцовая полоса на небосклоне? Зной ли густеет? туча ли надвигается?.. Но вот слабо сверкнула молния… Э, да это гроза! Кругом еще ярко светит солнце: охотиться еще возможно. Но туча растет: передний ее край вытягивается рукавом, наклоняется сводом. Трава, кусты, все внезапно потемнело… Скорей! вон, думается, показывается сенной сарай… скорее!.. Вы добежали, вошли… Каков дождик? каковы молнии? Кое-где через соломенную крышу закапала вода на душистое сено… Но вот солнце снова заиграло. Гроза прошла; вы выходите.
Боже мой, как радостно блещет все кругом, как воздушное пространство свеж и жидок, как пахнет грибами и земляникой!..
Но вот наступает вечер. Заря запылала пожаром и обхватила полнеба. Солнце садится. Воздушное пространство вблизи как-то особенно прозрачен, как будто бы стеклянный; вдалеке ложится мягкий пар, теплый на вид; вместе с росой падает алый блеск на поляны, еще сравнительно не так давно облитые потоками жидкого золота; от деревьев, от кустов, от высоких стогов сена побежали долгие тени… Солнце село; звезда зажглась и дрожит в огнистом море заката… Вот оно бледнеет; синеет небо; отдельные тени исчезают, воздушное пространство наливается мглою. Пора к себе, в деревню, в избу, где вы ночуете. Закинув ружье за плечи, скоро идете вы, не обращая внимания на усталость… А в это же время наступает ночь; за двадцать шагов уже не видно; собаки чуть белеют во мраке. Вон над тёмными кустами край неба смутно яснеет… Что это? пожар?.. Нет, это восходит луна. А вон внизу, направо, уже мелькают огоньки деревни… Вот наконец и ваша изба. Через окно видите вы стол, покрытый белой скатертью, горящую свечу, ужин…
В противном случае велишь заложить беговые дрожки и отправишься в лес на рябчиков. Радостно пробираться по узкой дорожке, между двумя стенками высокой ржи. Колосья негромко бьют вас по лицу, васильки цепляются за ноги, перепела кричат кругом, лошадь бежит ленивой рысью. Вот и лес. тишина и Тень. Статные осины высоко лепечут над вами; долгие, висячие ветки берез чуть шевелятся; могучий дуб стоит, как боец, подле прекрасной липы. Вы едете по зеленой, испещренной тенями дорожке; громадные желтые мухи без движений висят в золотистом воздухе и внезапно отлетают; мошки вьются столбом, светлея в тени, темнея на солнце; птицы мирно воют. Золотой голосок малиновки звучит невинной, болтливой эйфорией: он идет к запаху ландышей. Потом, потом, глубже в лес… Лес глохнет…
Неизъяснимая тишина западает в душу; да и кругом так дремотно и негромко. Но вот ветер набежал, и зашумели вершины, как будто бы падающие волны. Через прошлогоднюю бурую листву кое-где растут высокие травы; грибы стоят раздельно под собственными шляпками. Беляк внезапно выскочит, собака с звонким лаем помчится вслед…
(И.С. Тургенев)
7 вариант
В середине августа, перед рождением молодого месяца, внезапно наступили ужасные погоды, какие конкретно так характерны северному побережью Черного моря. То по целым дням не легко лежал над морем и землёю густой туман, и тогда огромная сирена на маяке плакала днем и ночью, совершенно верно свирепый бык. То с утра до утра шел постоянно небольшой, как водяная пыль, дождик, превращавший тропинки и глинистые дороги в целую густую грязь, в которой увязали на долгое время экипажи и возы. То задувал с северо-запада, со стороны степи свирепый ураган; от него вершины деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, совершенно верно волны в бурю, гремели по ночам металлические кровли дач, казалось, словно кто-то бегает по ним в подкованных сапогах, вздрагивали оконные рамы, рукоплескали двери, и дико завывало в печных трубах. Пара рыбачьих баркасов заблудилось в море, а два и совсем не возвратились: лишь спустя семь дней повыбрасывало трупы рыбаков в различных местах берега.
Жители пригородного морского курорта – большей частью евреи и греки, жизнелюбивые и мнительные, как все южане, – быстро перебирались в город. По размякшему шоссе без финиша тянулись ломовые дроги, перегруженные всяческими домашними вещами: тюфяками, кроватями, сундуками, стульями, умывальниками, самоварами. Жалко, и безрадостно, и неприятно было смотреть через мутную кисею дождя на данный жалкий скарб, казавшийся таким изношенным, нечистым и нищенским; на кухарок и горничных, сидевших на верху воза на мокром брезенте с какими-то утюгами, корзинками и жестянками в руках, на запотевших, обессилевших лошадей, каковые то и дело останавливались, дрожа коленями, дымясь и довольно часто нося боками, на сипло ругавшихся дрогалей, закутанных от дождя в рогожи. Еще печальнее было видеть покинутые дачи с их неожиданным простором, пустотой и оголенностью, с покалеченными клумбами, разбитыми стеклами, кинутыми псами и всяческим дачным сором из окурков, бумажек, черепков, коробочек и аптекарских пузырьков.
Но к началу сентября погода внезапно быстро и совсем нежданно переменилась. Сходу наступили негромкие безоблачные дни, такие ясные, солнечные и утепленные, каких не было кроме того в июле. На обсохших сжатых полях, на их колючей желтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина. Успокоившиеся деревья тихо и покорно роняли желтые листья.
Княгиня Вера Николаевна Шеина, супруга предводителя дворянства, не имела возможности покинуть дачи, в силу того, что в их муниципальном доме еще не покончили с ремонтом. И сейчас она весьма радовалась наступившим прелестным дням, тишине, уединению, чистому воздуху, щебетанью на телеграфных проволоках ласточек, стаившихся к отлету, и нежному соленому ветерку, слабо тянувшему с моря.
(А.И. Куприн)
Литература
1.светло синий, И.Б. Стилистика русского / И.Б. светло синий. – М. : Айрис Пресс, 2002. – С. 193–212.
2.Розенталь, Д.Э. Практическая стилистика русского / Д.Э. Розенталь. – М. : Верховная школа, 1987. – С. 93–97.
3.литературное редактирование и Стилистика: учеб. пособие / под ред. В. И. Максимова. – М. : Гардарики, 2004. – С. 241–257.
ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛЕВАЯ ЗАКРЕПЛЕННОСТЬ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫХ СРЕДСТВ Русского
I. задания и Вопросы для подготовки дома
1. В чем специфика функционально-стилевой закрепленности словообразовательных средств русского?
2. Чем обусловлено стилистическое применение словообразовательных окказионализмов и архаизмов?
3. В чем содержится стилистическое применение книжных и разговорно-просторечных словообразовательных средств в художественном тексте?
4. Прочтите главу 6 «Стилистические ресурсы словообразования» в книге Д.Э. Розенталя «Практическая стилистика русского» (М., 1998. С. 93–97) и начало раздела «Стилистика словообразования» в книжке И.Б. светло синий «Стилистика русского» (М., 2002. С. 193). Заполните таблицу, применяя изученный материал.
Таблица
Функции стилистических ресурсов словообразования
| № | Функции | Словообразовательные средства стилистики | |
| По Д.Э. Розенталю | По И.Б. светло синий | ||
5. Прочтите раздел, посвященный функционально-стилевой закрепленности словообразовательных средств русского, в пособии И.Б. светло синий «Стилистика русского» (М., 2002. С. 200–204). Выясните функционально-стилевую принадлежность слов по изюминкам их словообразования, разграничивая книжные, разговорные, просторечные, особые.
Асимметричный, вечерка, внештатный, грозиться, гипертрофированный, закаливание, ирреальный, культяпка, квазинаучный, киношный, курячий, откармливание.
II. Задания для исполнения в аудитории
1. Выпишите из текста слова, в которых средства словообразования имеют функционально-стилевую закрепленность. Укажите, какова их стилистическая роль. Встретились ли в предложенном тексте словообразовательные элементы, характерные для других стилей? Какова их стилистическая роль в предложенном тексте?
2. Выпишите слова, частью которых являются суффиксы субъективной оценки (в случае, если имеется). Какова их стилистическая роль в предложенном тексте?
3. Выпишите примеры словообразовательных окказионализмов и архаизмов (в случае, если имеется). Укажите их стилистическую роль.
4. Имеется ли, на ваш взор, в тексте неточности в образовании слов? В случае, если да, выпишите их и предложите собственный вариант правки.
1 вариант
…Человек извечно устроен так, что его мировоззрение, в то время, когда оно не внушено обмороком, его мотивировки и шкала оценок, его действия и намерения определяются его личным и групповым жизненным опытом. Как говорит русская пословица: Не верь брату родному, верь собственному глазу кривому. И это – самая здоровая база для поведения и понимания окружающего в нем. И продолжительные столетия, пока отечественный мир был глухо, загадочно раскинут, пока не пронизался он едиными линиями связи, не обратился в единый судорожно бьющийся ком, – люди точно руководились своим жизненным опытом в собственной ограниченной местности, в собственной общине, в собственном обществе, наконец, и на собственной национальной территории. Тогда была возможность отдельным людским глазам видеть и принимать некую неспециализированную шкалу оценок: что согласится средним, что немыслимым; что ожесточённым, что за гранью злодейства; что честностью, что обманом. И не смотря на то, что весьма по-различному жили разбросанные народы, и шкалы их публичных оценок имели возможность разительно не совпадать, как не совпадали их совокупности мер, эти расхождения удивляли лишь редких путешественников, да попадали диковинками в издания, не неся никакой опасности человечеству, еще не единому. Но вот за последние десятилетия человечество незаметно, неожиданно стало единым – обнадежно единым и страшно единым, так что воспаленья и сотрясенья одной его части практически мгновенно передаются вторым, время от времени не имеющим к’ тому никакого иммунитета. Человечество стало единым, – но не так, как прежде бывали устойчиво едиными община либо кроме того нация: не через постепенный жизненный опыт, не через личный глаз, добродушно названный кривым, кроме того не через родной понятный язык, – а, поверх всех барьеров, через интернациональное радио и печать. На нас валит накат событий, полмира в одну 60 секунд выясняет об их выплеске, но мерок – измерять те события и оценивать по законам малоизвестных нам частей мира – не доносят и не смогут донести по эфиру и в газетных страницах: эти мерки через чур продолжительно и особенно устаивались и усваивались в особной жизни отдельных обществ и стран, они не переносимы на лету. В различных краях к событиям прикладывают собственную, выстраданную шкалу оценок – и неуступчиво, самоуверенно делают выводы лишь по собственной шкале, а не по какой чужой.
И таких различных шкал в мире если не множество, то по крайней мере пара: шкала для ближних событий и шкала для дальних; шкала ветхих обществ и шкала молодых; шкала успешных и неблагополучных. Деления шкал кричаще не совпадают, пестрят, режут нам глаза, и чтобы не было нам больно, мы отмахиваемся ото всех чужих шкал как от сумасшествия, от заблуждения, – и всю землю с уверенностью судим по собственной домашней шкале. Оттого думается нам крупней, больней и невыносимей, не то, что в действительности крупней, больней и невыносимей, в противном случае, что ближе к нам. Все же дальнее, не угрожающее прямо сейчас докатиться до порога отечественного дома, согласится нами, со всеми его стонами, задушенными криками, погубленными судьбами, не смотря на то, что б и миллионами жертв, – в общем в полной мере терпимым и сносных размеров.
(А. Солженицын)
2 вариант
И вот шагает он раздольным молодым полем… Поле непаханое, и на нем только-только проклюнулась первая остренькая травка. Егор шагает обширно. Решительно. Упрямо. Так он и по судьбе собственной шагал, как по этому полю, – решительно и упрямо. Падал, поднимался и снова шел. Шел – как словно бы в этом одном все исступление, дабы идти и идти, не останавливаясь, не оглядываясь, как словно бы так возможно уйти от себя самого. И внезапно за ним – невесть откуда, один за одним – начали появляться люди. Появляются и идут за ним, чуть поспевают. Это все его друзья, подружки, потертые, помятые, с бессовестным откровением в глазах. Все молчат. Молчит и Егор – шагает. А за ним масса людей все прибывает… И продолжительно шли так. Позже Егор внезапно быстро остановился и, не оглядываясь, с силой отмахнулся от всех и сообщил зло, через зубы: – Ну, будет уж! Будет! Посмотрел назад. Ему навстречу шагает один лишь Губошлеп. Идет и радуется. И держит руку в кармане. Егор стиснул крепче зубы и также сунул руки в карманы… И Губошлеп пропал. …А стоял Егор на дороге и поджидал: не отправится ли автобус либо какая-нибудь попутная машина – до города. Одна грузовая показалась вдалеке. Работалось и не работалось Любе в тот сутки… Перемогалась душой. Согласилась нежданно подруге собственной, в то время, когда отдоились, молоко увезли и они выходили со скотного двора: – Смотри-ка, Верка, присохла так как я к мужику-то. – Сообщила и сама подивилась. – Ну, нужно же! Болит и болит душа – целый сутки. – Так а совсем уехал-то? Чего сообщил-то? – Сам, говорит, не знаю. – Да пошли ты его к линии! Плюнь. Ка-кой! Сам не знаю. У него супруга где-нибудь имеется. Что говорит-то? – Не знаю. Никого, говорит, нет. – Лжёт! Любка, не дури: прими снова Кольку, да живите. Все они выпивают в наше время! Кто не выпивает-то? Мой вон позавчера пришел… Ну, паразит!.. И Верка, коротконогая живая бабочка, по секрету, тихо поведала: – Пришел, кэ-эк я его скалкой огрела! Кроме того сама напугалась. А утром поднялся – голова, говорит, болит, ударился где-то. Я ему: выпивать нужно меньше. И Верка мелко-мелко захохотала. – И в то время, когда успела-то? – удивилась снова Любка своим мыслям. – А? – не осознала Верка. – Да в то время, когда, говорю, успела-то? Видела-то… всего дни. Как же так? Неужто так происходит? – Он за что сидел-то? – За кражу… – И Любка беспомощно взглянуть на подругу. – Шило на мыло, – сообщила та. – Пьяницу на вора… Ну и судьбина тебе выпала! Живи одна, Любка. Может, позже путный какой подвернется. А ну-ка да его снова красть потянет? Что тогда? – Что тогда? Посадют. – Ну, язви тебя-то! Ты что, полоумная, что ли? – А я сама не знаю, чего я. Как сдурела. Самой неприятно… Вот болит и болит душа, как, сообщи, век я его знала. А знала – дни. Действительно, он весь год письма слал… – Да им в том месте делать-то нечего, они и пишут. – Но ты бы знала, какие конкретно письма!.. – Про любовь? – Да нет… Все про судьбу. Он, действительно, предположительно, повидал довольно много, линия стриженый. Так напишет – прямо сердце заболит, просматриваешь. И я уж и не знаю: то ли я его обожаю, то ли мне его жалко. А вот болит душа – и все.
(В. Шукшин)
3 вариант