Товарищи, у нас сейчас сложилась особая обстановка. Она содержится в том, что на прошедшей лекции я взял пара записок с очень значительными вопросами, исходя из этого я решил (и я думаю, это верно) сейчас посвятить отечественное время ответам на вопросы.
Дело в том, что записки все значительные, и у меня создалось чувство, что они требуют развернутого ответа, быть может, кроме того и некоторых дополнительных вопросов, каковые приведут к ответам. Необходимо сделать маленькую паузу и самую малость осмыслить тот материал, что был мной передан. Я принял такое ответ из педагогических, в первую очередь, мыслей, вот и разрешите мне начать сегодняшнее занятие с ответов на эти вопросы.
Я привел вопросы, каковые взял, в некую совокупность. Одна из записок гласит: «Вы дали следующее определение мышлению: мышление — это процесс, благодаря которому мы можем опосредствованно делать выводы о том, что скрыто от отечественного чувственного восприятия. Нет ли, — задаёт вопросы товарищ, — в этом определении порочного круга? Мыслить и делать выводы — термины, определяемые приятель через приятеля. Нет ли в этом определении формальной логической неточности: определение малоизвестного через малоизвестное?»
Вопрос весьма значительный. Он значителен сам по себе как вопрос об определении мышления. Он кроме этого значителен, как вопрос об определениях по большому счету.
То определение, которое было мною дано и которое я процитировал по записке, — это одно из вероятных определений мышления. В то время, когда речь заходит об определениях по большому счету, то нужно иметь в виду, что в любом определении — что бы мы ни определяли — содержится некое высказывание, которое не имеет возможности исчерпать существа определяемого. С данной точки зрения оказываются честными и такие определения, как к примеру: «мышление представляет собой особый вид деятельности» (верно?) либо: «мышление имеется функция мозга субъекта». Верно? Верно. «Мышление имеется — сейчас определение познавательное — процесс перехода от незнания к знанию». Верно? Верно.
Я сформулирую несложную общеизвестную идея: определение не имеет возможности исчерпать существа предмета. И имеет (добавлю от себя) суть лишь в отношении некоей решаемой задачи. Какую же задачу решало данное определение, то, которое я процитировал по записке? Это определение отвечает конкретной задаче: специфицировать, другими словами указать особенности этого класса процессов отражения действительности. Сначала был поставлен вопрос о мышлении как об отражении. Нужно специфицировать, следовательно, данный вид либо класс отражательных процессов в отличие от другого, весьма широкого, класса процессов психологического отражения, то есть, от процессов чувственного восприятия, — вы не забывайте, с чего я начал. В то время, когда мы говорим о психологическом отражении, мы имеем дело в первую очередь с конкретно чувственным отражением. И эта форма не исчерпывает все формы отражения. Появляется еще одна форма отражения, которую мы в большинстве случаев именуем мысленным, мыслительным отражением, либо попросту мышлением — наровне с процессами восприятия. Они чем-то отличаются от процессов чувственного отражения, от восприятия и процессов ощущения, с которыми мы имели дело в предшествующей части курса. Конечно, что необходимо было отыскать то, что специфицирует мышление — в условиях необходимости отличить мышление от восприятия. И тогда дается ответ: мышление специфицируется собственной опосредствованностью в отличие от непосредственности чувственного отражения. Значит, логического круга — определения малоизвестного через малоизвестное — тут нет. Тут имеется указание на особенности данной формы психологического отражения. Оно выражено в определении, которое соотносится сейчас с задачей: отличить восприятие, эту форму, от мышления. Вот по какой причине я детально сказал: возможно забрать в качестве критерия участие языковых значений — это не критерий, в силу того, что я преломляю видимое как бы через призму значения, другими словами передо мной не что-то тёмное, продолговатое и т.д., а что? микрофон, правда? белый лист бумаги? скрепка? Придание значения имеется значительный момент восприятия, по крайней мере, людской восприятия. Значит, не это. Обобщенность? Неверно. Я не могу забрать критерием обобщенность по той несложной причине, что сами образы способны генерализоваться, хотя бы по типу гальтоновской фотографии, в случае, если направляться ветхим, наивным представлениям о чувственном обобщении: наслаивание сходного с выделением неспециализированного, значительного — однообразного в различных впечатлениях. Действительно, это весьма наивное представление, гальтоновское. Я его привел в качестве иллюстрации, примера. Так, само собой разумеется, никакое обобщение не происходит. Так происходит фамильная фотография по Гальтону, другими словами если вы много-много родственников снимаете на одну пластинку, любой раз снимая с недодержкой так, что сумма выдержек будет включать и чувствительность материала, и освещенность объекта, то вы в следствии получите некоторый генерический образ — фамильную фотографию — и вы заметите: что-то будет схвачено на фотографии — что-то общее в чертах лица, конфигурации (само собой разумеется, в одном масштабе нужно снимать). И сотрется это личное. Ну, это, само собой разумеется, гальтоновское представление более чем наивно и не выдерживает никакой критики. Такое возможно сделать, но не так строятся обобщения — не методом стирания редко представленного и усиления довольно часто представленного. Не так ли? Это вправду некоторый генерический образ, но таковой весьма необычный уровень обобщения, в отношении которого возможно кроме того ставить вопрос так: да существует ли оно, не придумал ли его Гальтон посредством образа фотоаппарата, снимающего с недодержками?
Значит, не обобщение, не преломление через призму значений. В том месте еще возможно отыскать кое-какие критерии, каковые возможно применить. Да! Вот еще что я сказал: образ, другими словами чувственное восприятие, и имеется образ вещи, а мышление — отношения между вещами. Во-первых, отношение между вещами имеется черта вещей. Примечательно, что кроме того на ранних ступенях развития, схватывая предмет и формируя образ предмета, мы непременно формируем, исследуем данный предмет в его отношениях; каких — это вопрос второй — но пространственных, к примеру, непременно, временных непременно. Мы имеем дело, в то время, когда говорим по большому счету о восприятии, с предметной минимально-четырехмерной действительностью. Я имею в виду вещественную реальность, реально-вещественную реальность. В силу того, что мир существует не в противном случае, как в трехмерном пространстве, пространство и имеется форма его существования и без него нет объектов, вещей, предметных вещей, вещественных предметов. И он существует кроме этого во времени либо, что то же самое, в движении. Итого мы насчитали с вами уже четыре измерения: три пространственных и прибавьте к этому время, в случае, если желаете, назовите это перемещением.
И вы представьте себе положение (не стану сказать — человека) какого-нибудь животного, кроме того не весьма разумного. В каком же мире оно существует? В неподвижном либо движущемся? В движущемся — значит изменяющемся во времени, правда? В силу того, что такова объективная форма существования объективных вещей. И что, оно имеет дело с миром теней либо трехмерных предметов? С миром трехмерных предметов. А вот в то время, когда психологи начали развертывать собственные исследования восприятия, то любимым материалом для изучения стало, само собой разумеется, двухмерное изображение, изображение на плоскости. Вещь достаточно тяжёлая и вторичная по отношению к восприятию изображения в трехмерности, это узнаваемая абстракция. Поразмыслите, трехмерный мир, переданный на плоскости! Умная передача. Я укажу на мелкое изучение (я возвращаюсь сейчас к человеку), оно опубликовано, но по-моему, на украинском языке, да и в редком издании. Оно занимательно. В том месте брали очень небольших детей и давали им иллюстрации из книжек для таких же мелких, а после этого обсуждали с этими малышами, что нарисовано, направляя внимание ребенка (в случае, если сказать несложным языком) собственными вопросами на пространственную ориентацию предметов, и в том месте открыли изумительные вещи: относительность более удаленного от меня — это выше, более близкого ко мне — это ниже. Это изучение было совершено весьма в далеком прошлом, в связи с одной прикладной проблемой, проблемой социальной. Появилась неприятность иллюстрирования книг для мелких детей. Вот тогда и собрали изображения из существующих книжек, реально напечатанных в те годы в тогдашних издательствах. Это был приблизительно 1932 год. Мы открыли весьма несложную вещь: для малышей непременно требование четкого указания пространственного размещения изображений; к примеру, рисовать лягушку без травы — запрещено, это ничего не может сказать ребенку. Нужно обозначить на рисунке почву, траву, ввести условность так же, как у нас появилась условность в следствии школьного обучения, что наверху на географической карте — север. Это совсем условная вещь.
Словом, мы имеем дело с этим миром и исходя из этого нам нужно тут отыскать какой-то особый критерий. Вот данный критерий, это различение, спецификация мышления и имеется его опосредствованность. Но я снова повторяю то, что я сказал (я по памяти на данный момент восстанавливаю): в то время, когда мы говорим «опосредствовано», то нужно постоянно указать, сходу раскрыть, в чем состоит опосредствование, в силу того, что опосредствовано все. Сообщить: «опосредствованный процесс» — это значит ничего не сообщить. Тут сходу появляется вопрос: а как яркий? Не отыщу ли я его опосредствованности? Мы всегда имеем дело со сложно опосредствованными процессами. Значит, в чем опосредствованность? Я тогда изображал, как получается представление о твердости предмета: царапаньем одного вторым. Другими словами нужно привести один объект со свойством, недоступным для яркого восприятия, во сотрудничество с другим. И в случае, если окажется, что данный объект изменяется принимаемым мною образом, то я могу делать выводы по принимаемому о недоступном восприятию или как следует, или количественно. Это все равно. Скажем, для меня возможно конкретно недоступна количественная оценка при шкалы твердости либо качественная — при рентгеновских лучей. Значит, или граница моего чувственного познания определяется комплектом рецепторов, или их чувствительностью, порогами, диапазоном работы рецепторов. Вот когда мы эти ограничения надожили, то сходу изменяется масса недоступных вещей. Процесс мышления и имеется процесс превращения конкретно недоступного, другими словами конкретно не могущего влиять на отечественные рецепторы, в дешёвое через дешёвое. Вот двойной движение. Эта идея ясна либо нет? Тогда с определением все обстоит благополучно. Значит, тут «опосредствованность» имеется в виду «если сравнивать с непосредственностью чувственного восприятия». Не смотря на то, что оно опосредствовано значением, но все-таки это в другом смысле. Исходя из этого, возможно мое определение вычислять верным (я его напомню еще раз): процесс, благодаря которому мы можем опосредствованно делать выводы о том, что скрыто от отечественного чувственного восприятия.
Возможно тут слово «делать выводы» заменить словами «переходить от принимаемого к тому, что скрыто от восприятия, ощущения». Тут ударение не на слове «делать выводы», а на «опосредствованности». Что касается неизвестности восприятия, то вопрос тут снят. По какой причине? По причине того, что, если вы спросите: а известны ли процессы восприятия и известен ли абсолютно процесс восприятия, я отвечу так же, как если вы спросите о каждый вещи либо о любом втором ходе: нет, абсолютно, само собой разумеется, малоизвестен и, возможно, это в бесконечность уходит, правда? Что-то мы знаем, поскольку что-то мы заблаговременно выяснили. Вопрос второй: правильно либо неверно. И мы имеем знание о восприятии и, сопоставляя эти знания, мы выясняем одну из изюминок мышления. Какую? Ту, которую обнаруживает мышление при сопоставлении с восприятием. И больше никакую другую.
Вторая записка, весьма тяжёлая. Другими словами не весьма, нет — тяжёлое потом. Вопрос: «Не могли бы вы задать категориальные характеристики понятия мышление в рамках теории деятельности?»
Вопрос данный пара тяжелее, чем прошлый, вот в каком отношении: данный вопрос не весьма ясен, вернее, он бывает осознан в нескольких различных смыслах. Я все-таки постараюсь ответить на данный вопрос, принимая записку в самом несложном значении.
Самое простое содержится в том, дабы дать кое-какие характеристики мышления в рамках теории деятельности. Я, следовательно, отвлекаюсь до тех пор пока от примененного автором записки понятия «категориальные характеристики». А пропуская это, я говорю на данный момент о характеристике мышления так, как в большинстве случаев процесс мышления выступает в совокупности неспециализированного представления о людской деятельности. Вот с данной точки зрения мы и должны в первую очередь фиксировать тот факт, что мышление имеется некая людская деятельность, а не прибавка к ней и не сторона ее.
В первую очередь данный вид деятельности обязан взять какое-то собственный означение, чтобы дальше позже этим значком выделить эту деятельность, означить ее и ее иметь в виду. Конечно, это каждый осознаёт, и в этом содержится сущность дела, но нужно легко терминологически ввести, что мышление имеется деятельность, деятельность особенная, то есть — это деятельность, которую мы именуем «познавательной». Сейчас нам нужно взглянуть, что же мы именуем познавательной деятельностью? Чем это мышление характеризуется как познавательная деятельность?
В то время, когда мы говорим «познавательная деятельность», то это значит, что деятельность эта отвечает тому либо второму познавательному мотиву. Вот этот-то познавательный мотив и придает данной деятельности, другими словами интеллектуальной деятельности, узнаваемый суть для субъекта, «личностный суть», как время от времени я говорю. Значит, эта деятельность, так же как и другие виды людской деятельности, есть сложно регулируемой, например, она регулируется (конкретно по причине того, что она мотивирована) и со стороны, будем говорить так, «субъективных регуляторов». Это в высшей степени условное наименование, и я поясню несложными словами то, что я имею в виду.
К примеру, в отличие от какой-то второй деятельности, она еще регулируется эмоционально, аффективно. Вот это и придает мышлению, с позиций психолога, темперамент деятельности, а не цепочки неких объективно характеризуемых процессов. Это весьма без шуток. Мы все время говорим о мышлении как о деятельности субъекта, утверждающего собственную жизнь, другими словами живого существа. И я не буду произносить вечно повторяющихся афоризмов: «без фантазии (либо без чувств) не может быть искания истины», ясно? Их нескончаемое множество, таких суждений философов. Они высказывались учеными, вот что самое серьёзное, опытными, так сообщить, «думателями». И если вы любите просматривать литературу о процессах научного творчества, об истории научных открытий, то, возможно, вы обращали внимание на то, что эти описания всегда перемежаются указаниями на какие-то эмоциональные компоненты данной деятельности развернутого мышления. Это, само собой разумеется, несомненный факт, и без этого факта нельзя понять не только конкретной динамики процесса, но кроме того и тех фундаментальных изменений, каковые эти процессы познавательной деятельности претерпевают.
Так, что же характеризует мышление как людскую деятельность? Это в первую очередь познавательная мотивация: для чего эта деятельность развертывается. В то время, когда я говорю «мотивация», я постоянно имею в виду и лежащую за мотивом потребность, которая в мотиве-то и находит собственный развитие, собственный содержание, содержательную чёрта.
Вы, возможно, понимаете, какое значение придавал Павлов ориентировочному рефлексу и какое значение по большому счету придается в современной психологии ориентировочно-исследовательской деятельности у животных. Павлов писал, что из этого рефлекса ориентировки и вырастает вся наука.
Это что может значить? Так как ориентировка, ориентировочно-исследовательская деятельность (показалось что-то новое, нужно выяснить, что это за новое, — покатать, приблизить, понюхать, попытаться, порвать, передвинуть, что-то еще сделать), сказал Павлов, благородна. Это что может значить? Нет потребности половой, пищевой, еще какой-то второй. Она, эта деятельность, имеет другую мотивацию. Это мотивация познавательная.
Вы осознаёте? Это подготовка, ознакомление с полем вероятного действия. Что такое показалось? Оно встретилось на пути, а что оно такое? Нужно же ближе определить, а дабы ближе определить, нужно что-то сделать. Нужно деятельность какую-то показать, и вот эта деятельность и именуется «ориентировочной». Будет ли она в элементарной форме представлена, вернее в элементной: в виде ориентировочного рефлекса, будет ли она представлена в виде того, что Павлов именовал «исследовательско-ориентировочной», будет ли она именоваться как-то в противном случае, но она существует, и это действительность судьбы, действительность живых организмов. Лишь она, эта действительность, начинается как следует, получает новые черты, появляются фактически познавательные мотивы, каковые, со своей стороны, способны к формированию и развитие которых порождает развитие намерено познавательного поведения, к нему относится и мышление.
Вы имеете возможность мне заявить, что тут, возможно, нет различия между мышлением и восприятием. Я сообщу, что тут нет различия в классе, по неспециализированному типу тут мотивация познавательная. Но имеется и кое-какие особенности, каковые на протяжении развития познавательных мотивов приводят к формированию мышления.
Значит, я на данный момент сообщил: «каковые на протяжении порождения мышления приводят к изюминкам трансформации и этой мотивации этих мотивов». Мышление, это опосредствованное познание, в первый раз выступает не в форме деятельности, а в форме действия. Другими словами раньше выступает не познавательный мотив, он в том месте имеется где-то по большому счету в диффузной форме, он может находиться где-то, но, в первую очередь, появляется познавательная цель. Порождение мышления и имеется порождение целей, целеобразование, но лишь целей каких? Познавательных. И только вторым ходом эта цель, а соответственно, и воздействие, отвечающее цели, может увеличиваться, так сообщить, в иерархическом ранге, другими словами преобразовываться в мотив. Цель начинает покупать мотивирующую функцию. Сперва деятельность практическая, в ней вычленяется некая предварительная, не аккуратная часть, компонент, момент, лучше сообщить, в силу того, что деятельность — по большому счету неаддитивное образование в принципе. Момент, что может и нужно делается некоей познавательной целью в недрах какой-то второй деятельности, практической, допустим.
Вот и появляется, порождается познавательная цель. Значит, порождается мышление сперва в ранге действия, в ранге целенаправленного процесса и в недрах практического действия. А после этого мотив сдвигается на цель, возможно, конкретно методом фиксации и иррадиации аффекта, что руководит деятельностью в целом в соответствии с данной цели (так, возможно, и происходит, и это отлично клинически подтверждаемо), и это новое перемещение, из этого вероятна изменение действия в независимую деятельность: со своим мотивом, что может занимать высокое место в общей иерархии мотивов людской судьбе, а время от времени и первое место, главенствующее, одно из главенствующих, правда? Это все те люди, каковые посвящают себя благородному знанию, благородной науке. Кстати, наука не бывает благородной, она тогда не наука. Корысть научной деятельности состоит только в том, что она требует нужных условий для себя, а также не только условий в смысле лабораторного оборудования, но и устроение себе спокойной жизни, правда? Но для чего? Для какого-либо дела собственной жизни, которое в этом случае имеется дело научное (не всегда и не для всех, а для кого-то). В другом случае эта научная деятельность с чисто познавательной мотивацией исчезает, и происходит — это клиника показывает — распад сущности познавательной деятельности. Это ясно? Она трансформируется еще раз. Она делается утилитарной, средством судьбы. И исходя из этого страшно снижает собственную потенцию. Наконец, в деятельности, в анализе деятельности имеется еще одно весьма любопытное перемещение, изменение, снова подпадающая под неспециализированные законы изменений, замечаемых на протяжении развития, становления либо угасания деятельности. Происходит изменение действий не только «вверх», в то время, когда воздействие преобразовывается в деятельность, к тому же время от времени в центральную для человека, другими словами самую серьёзную. А бывает и изменение «вниз», понижение ранга. Воздействие (и познавательное воздействие) способно преобразовываться по неспециализированному закону в операцию, другими словами в метод исполнения некоего другого действия — или также познавательного, или практического. Действие-то практическое, а методы какие конкретно? Ну, будем говорить, теоретические, это бывшие мыслительные действия, отработавшиеся, автоматизировавшиеся и взявшие ранг метода действия, а не самого действия. Для нас с вами, для отечественных современников прибегнуть к логарифмической линейке для ответа задачи свидетельствует что? Совершить воздействие либо применить метод? Применить метод. Я могу им обладать либо не обладать. Он бывает отработан весьма совсем либо менее совсем.
Я ни при каких обстоятельствах не забуду картину с логарифмической линейкой, которую я замечал. Землемер-техник трудится на поле, а я иду мимо и замечаю следующее: с одной стороны, он поглощен тем, что кокетничает с женщиной, которая держит рейку, а иначе, он скоро перемещает движки и записывает, другими словами делает то, что я не могу сделать и, предположительно, хороший математик также не имеет возможности, в силу того, что это должно быть уже отработано, затехнизировано до операций; нужно всю жизнь двигать логарифмическую линейку, дабы перевоплотить это все в металлический нераспадающийся непроизвольный навык, так же, как вы пишете письмо. Это же не воздействие, это для вас воздействие записывания, а акт писания букв имеется метод исполнения действия записывания. У вас набита рука, это у вас идет весьма гладко. Орфография у вас по Буслаеву, настоящая. Кстати, вы понимаете, что Буслаев (он по большому счету был превосходным ученым) сказал об орфографии? Имеется у него записка по русской грамматике, где сообщено следующее: «Кого же нужно вычислять грамотным? Нет, не человека, что может написать грамотно. Нужно грамотным вычислять человека, что не имеет возможности написать неграмотно, в силу того, что фактически мы не можем думать, это должно превратиться в метод, в операцию. Размышления по поводу написания не должны занимать отечественные мысли, оно так должно делаться само». Значит, видите, воздействие может понижаться до ранга операции, причем операции практического действия (вот что самое увлекательное) и в том направлении входить в качестве его аккуратного элемента. Мышления, видите, как бы и не остается, правда?
А поразмыслите, поскольку оно же генетически, формально ничем не будет различаться от мышления. Никто не вычисляет каким-то уж весьма творческим мышление, в то время, когда вы обращаетесь Сейчас к высшей математике на ее самом элементарном уровне, в случае, если возможно сказать об элементарном уровне высшей математики. Но во времена, в то время, когда делались первые шаги, это так как было проблемой, открытием, творчеством. А сейчас где оно, открытие, творчество? В начале обучения, а после этого? А после этого моментальное понижение в ранге. И без того это понижение в ранге может идти до бесконечности.
Что это за операции, каковые мы именуем операциями мыслительными? Это в широком смысле слова логические операции, соответственно, кроме этого и математические, верно? Мы можем не различать математические и логические операции, это мыслительные операции в любых ситуациях. Это логические операции, это методы исполнения мыслительных действий.
Смотрите, какие конкретно трансформации мышления и как выступает мышление через призму данной деятельности. В то время, когда мы говорим о мышлении как об операции, то это одна совокупность проблем и задач, каковые ставятся тут; в то время, когда мы говорим о познавательных действиях, то это второй последовательность вопросов, каковые ставятся перед нами. Но в то время, когда мы говорим о деятельности мышления, тут совсем уже вторая проблематика. на данный момент мы эту проблематику именуем творческой. И в этом трудность неприятности. В случае, если мы утратим это перемещение, мы ничего не скажем. Мы будем его отыскивать в действиях и не отыщем его, мы будем его отыскивать в операциях и не отыщем также. Значит, нам нечего искать в том месте, значит, необходимо искать в деятельности. И тогда мы заметим: и роль мотивации, и роль чувств и т.п. раскрываются перед нами в проблематике творческого мышления.
Вот по какой причине принципиально важно осознать, преломить это мышление через призму людской судьбе, включить концептуальный аппарат деятельности, в противном случае оно ничего не приобретает в собственном конкретном развитии. Вы видите, я начинаю на данный момент защищать собственную теорию деятельности, еще раз, в сотый раз обосновывать эвристичность данной теории для изучения таких сложных процессов, как мышление.
Но монотонность (везде деятельность, действия, операции и, наконец, функции-реализаторы) нарушается вот чем: особенность мыслительного действия пребывает в том, что оно происходит при неполных условиях. У меня не все условия налицо. Это весьма характерная черта, которая специфицирует мыслительную деятельность.
В действии мышления, как и в целом в интеллектуальной деятельности, существует весьма занимательная обстановка, которой мы с вами будем заниматься и которая специфицирует, нарушает монотонность, о которой я на данный момент сказал: воздействие, реализация операции… Тут нас ожидают неожиданности, и мы давайте разберемся в этих неожиданностях, и таковой раздел я задумал намерено. Вот по какой причине я не желаю спешить с мышлением, мне хочется сделать мышление психотерапевтическим, а не физиологическим и не логическим и не философским. Тут сущность в том, что в познавательных задачах существуют два решения: одно ответ — открытие условий, второе — их выполнение и использование ответа.
Эта весьма сложная динамика быстро отличает деятельность мыслительную, нарушает монотонность. Тут масса возвратов, имеется два решения и они повторяются на различных уровнях: на суперуровне интеллектуальной деятельности, деятельности мышления; на уровне мыслительных актов, действий. Лишь на уровне операций они не смогут повториться. Проиллюстрирую, что я желаю сообщить. Вы, возможно, понимаете, что имеется задачи программирования. Так вот, я желаю обратить ваше внимание на то, что при составлении программ имеются два различных программирования: одно — его возможно так и назвать — это программирование для программиста; а второе — программирование для автомобили программистом. Вам понятна отличие? Вторая программа — это про мышление либо про операции? Про операции. А лишь первая программа имеется познавательная. Программа для программиста не имеет вида программы. Она не той формы, какова программа для автомобили. Эта одна из иллюстраций, а я могу таких иллюстраций привести десятки. Я лишь желаю поэтому сообщить: а что делает мыслящая машина? На каком уровне познавательные процессы идут в мыслящих логически автомобилях? Логические — это вычислительные, это компьютеры, и т.д. Ну, что же логические автомобили делают? Думают они все-таки либо не думают? Эти споры и дискуссии, вы, возможно, понимаете, ведутся уже лет пятнадцать-двадцать. От первых логических автомобилей. Это же терминологические дискуссии, они безлюдны и нелепы. Если бы наука регулировалась правилами игры, жестко фиксированными, то я бы ввел среди этих правил одно: прекратить всякую дискуссию о том, думают ли автомобили. Стройте автомобили и не спорьте о том, думают они либо нет.
Теоретики автомобилей давным-давно — лет десять тому назад — дали весьма четкую формулу. И она не может быть опровергнута никакими эвристическими программами, никакими вторыми предстоящими шагами в развитии компьютеров. Вы постоянно имеете дело с исполнением операций. Операций. Вот и все. И если вы сейчас поразмыслите о всяких вторых программах, то это машины и программы операций их делают. В то время, когда вы задаете программу отыскания операции, то это также «операция по отысканию операции». Это постоянный метод. Откуда же берутся эти программы? Операции смогут быть экстериоризированы, снаружи выражены. В этом внешнем виде они передаются автомобилям. Вы, само собой разумеется, понимаете, что автомобили не телепаты? Определить ваши мысли они не смогут, они вне парапсихологии, бедные автомобили этого не могут. Значит, им возможно передать это лишь во внешнем виде. Не имеет значение, в какой форме.
А дальше в том месте все интериоризируется. Вы же не видите ничего, правда? Внешние и внутренние машинные процессы — это в любой момент сперва изменение в операцию, а позже передача. В этот самый момент — я знаю — кое-какие математики, логики весьма агрессивны по отношению к идее операции и сами наряду с этим применяют данный термин, полностью конкретно определяя его и используя.
Вот тогда и начинается разговор явный: а что же мы, так, отдаем машине? Всю ее аккуратную, так именуемую операционную, часть, с которой она справляется лучше, чем отечественная голова, в силу того, что у нас медленный процесс и любая дрема нескончаемая. Она также лжёт, но меньше. Она нас вооружает. Но дело в том, что, по мере того как она нас вооружает, она высвобождает мышление, а мышление начинает прогрессировать и, так, порождать новые операции. И передача будет происходить неизменно. Они все время будут умнеть, эти автомобили. А потому, что они все время будут усовершенствоваться, то мы будем от этого также все время умнеть и придумывать все новые и способы решения и новые задачи. Вот и идет перемещение.
А это перемещение, вы думаете, новое? Открытое в эру логических автомобилей? Нет. Это перемещение постоянно существовало, но лишь, само собой разумеется, без данной техники, и исходя из этого на втором уровне.