Язык как коммуникативная совокупность представляет собой в материальном замысле достаточно ограниченный механизм — и по количеству лексикона и по грамматическим формам, — на базе которого строятся речевые высказывания. В содержательном замысле, но, язык разрешает фактически выразить нескончаемое количество мыслей, идей, применяя любой раз минимальный комплект слов, грамматических средств и словоформ. Настоящие отношения любого языкового высказывания покрывают собою всю сеть познанных человеком предметов, явлений и процессов — всего многообразия окружающего мира.
Коммуникация представляет собой не несложный физический процесс передачи некоего сообщения, а процесс, благодаря которому эта передача из личного в один момент делается публично осознанным продуктом, порождаемым гносеологической установкой людской сознания.
Коммуникация опосредует личное содержание через личную обращение и преобразовывается в социальное явление, демонстрируя тем самым полное единство коммуникативной гносеологической и социальной функций языка.
Языковой символ в этом нюансе не есть символ либо метка вещи либо явления, а имеется только элемент, входящий как составная часть в вербальную коммуникативную совокупность. Коммуникация имеется процесс порождения языковых единиц, и в целом он представляет собой не сумму знаков, а средство реализации мыслительного содержания. Объяснение данной способности языка должно основываться не на строении самого символа, а на той когнитивной предпосылке, которая образует информативную базу самой коммуникации.
Строение символа, его материальная организация есть внешним показателем, либо, возможно сообщить, физическим параметром коммуникации и, следовательно, второстепенным для её функционирования. Объяснение свойства словесной коммуникации передавать совершенное содержание должно быть основано объяснении свойств материальных, физических, звуковых единиц и всей языковой структуры закреплять совершенную сущность вощи, воображать ее в сознании и превращать в интерсубъективный публичный феномен. Иначе говоря языковая структура должна быть рассмотрена под углом зрения ее способности в субъективной людской материальной форме передавать адекватно саму действительность. Запрещено избежать той прямой презумпции, что языковая структура в ее форме, совсем хорошей от формы самой вещи, все-таки репрезентирует эту вещь и позволяет человеку оперировать ею и практическом и теоретическом познании.
Элементы данной языковой структуры должны быть и данном случае пригодны чтобы вне самой вещи воображать ее в познании и человеческом общении, т.е. создавать в собственной организации второй мир — совершенный мир, к котором существуют зафиксированные в языковой структуре сами настоящие предметы. Указанная свойство языкового элемента (в этом смысле возможно сообщить языкового символа) реализуется лишь благодаря тому событию, что в языковом символе воспроизводится не сама вещь, а те отличительные показатели, наименованием которых делается языковой символ.
Языковое означивание, представленное в отдельном языковом элементе — символе — и осуществляемое по законам номинации, имеется вторичное существование вещи, по собственному существу адекватное отражение данной вещи, растолковывающее, так, вторичный темперамент людской познания. Конкретно в языковом символе и осуществляется предпосылка познания вощи как отражение ее в субъективной людской форме. Языковой символ, так, есть людской формой гносеологического освоения вещи, ее отчуждения и, следовательно, ее присвоения в сознании и одновременно практического овладения ею. Языковой символ возможно выяснен исходя из этого как человеческий метод отчуждения вещи, включаемой в со совершенной сущности в совокупность взаимоотношений в языковой структуре сообразно тем настоящим соотношениям, каковые характерны каждой конкретной вещи, явлению, процессу в настоящей картине мира.
Роль языкового символа состоит не в том, дабы быть легко меткой вещи, а в том, дабы воображать её в сознании, замещать её в качестве отчужденной вещи и принимать участие во всей познавательной интеллектуальной деятельности человека .
Исходным пунктом коммуникации в принципе обязана рассматриваться такая единица, которая структурно организована и может высказывать сущность явлений в их минимальных отношениях с другими явлениями. Базой структуры для того чтобы высказывания есть отношение элементов, а не сами элементы, составляющие только подробности, из которых строится цельное высказывание.
Настоящей единицей языка должна быть фраза — высказывание, — а не слово когда ее часть. Лексический символ вправду выступает в качестве элементарном номинативной единицы, но номинация сама по себе не образовывает содержания высказывания, в случае, если под номинацией иметь в виду то ее свойство, что она лишь обозначает некую вещь либо явление. Высказывание не обозначает отдельную вещь, а обнаруживает в адекватной субъективной форме истину существования вещи, т.е. ее бытие в отношении к вторым вещам.
Конечно, дабы выразить некое отношение, необходимо располагать теми элементами, между которыми устанавливаются эти отношения. В высказывании устанавливаются отношения между словами как элементарными номинативными единицами, воображающими отдельные вещи и явления, но обнаруживающими собственную подлинную природу лишь на уровне высказывания, в структуре которого реализуются условия для выражения объективных закономерностей связей настоящих вещей и явлений. Исходя из этого высказывание может составлять главный элемент коммуникации, так когда на базе высказывания человек может ориентироваться в истинности либо ложности его определенных суждений, оценок.
Языковой символ, имеющий в качестве второй стороны кое-какие значения, реализует их как конкретное значение конкретно в речевом произведении. Все учение о многозначности слова, так, опиралось на категорию языкового значения и его реализацию в речи. Таковой подход в какой-то степени поменял известное положение о языке, то есть о языке, существующем лишь в коммуникации, представив результаты лингвистического описания языкового символа, к примеру вокабуляра, в качестве второго уровня самого языка. В случае, если же воображать себе функцию языкового символа не как простое наименование предметов, а как участие в образовании настоящего высказывания, то нужно признать первичным для языкового символа не уровень языкового значения, а уровень настоящего конкретного значения в составе коммуникативного отрезка. В этом смысле значимость и значение любого языкового символа создают неразрывное единство, потому, что сам символ есть не принадлежностью словаря, а принадлежностью конкретного высказывания.
Слишком общий темперамент отражательной сущности символа (его значения) разрешает ему принимать участие в бесчисленных вариациях высказываний лишь при том условии, что во всех этих высказываниях сохраняется главное свойство символа — в отчужденной форме воображать саму настоящую вещь (явление), в каких бы ситуациях и аспектах они ни раскрывались в коммуникативном акте.
Высказывание, как было уже отмечено выше, возможно признано однозначным молекулярным элементом коммуникации на том основании, что лишь оно в собственной структуре раскрывает подлинную сущность бытия вещи, то есть ее существование в связях с другими предметами. Субъектно-предикативная структура высказывания для того и предназначена, дабы отразить в качестве минимального звена эту связь. Возможно заявить, что лишь, что минимальное звено способно обнаруживать суть сообщения, заключающегося в том, что коммуникант формирует в нем собственный познание конкретного кусочка действительности и передает его в ходе коммуникации. Суть высказывания возможно выяснить, так, как отражение относительной самостоятельности существования вещи, в котором обнаруживается «суть» вещи как ее подлинное место в цепи вещных связей. В случае, если для лексического символа характерно только обозначение, именование вещи, то для высказывания значительно не само именование, а установление связей между обозначаемыми вещами. Конечно, что лексический символ и все ему подобные языковые обозначения типа номинативных словосочетаний снабжают только статический элемент бытия, те. ту либо иную вещь либо его свойства в качестве показателя вещи (денотат) тогда как высказывание снабжает отражение связи денотатов (обстановка) в качестве предмета собственного содержания. Действительность расчлененности и в один момент взаимосвязанности элементов приобретает собственный совершенное существование в языке в коммуникативных единицах высказывания, передающих любой раз конкретную истину — обстановку бытия, создавая тем самым предпосылка для общения людей, в ходе которого передаются добытые знания о мире и формируется публичное сознание.
Отдельные высказывания о обстановках связываются после этого в ходе коммуникации в закономерные тематические фрагменты, из которых в итоге создается ткань людской знания, зафиксированного в языковых символах. Язык вправду фиксирует в собственных формах мир таким, каким его отобразил человек, но это не свидетельствует, что нарисованная языком картина мира представляет собой новый мир если сравнивать с объективным миром в том смысле, что закономерности языкового мира характерны лишь человеку и языку, что как бы не познает мир, а накладывает на него собственные внутренние знания, собственную сетку взаимоотношений и так формирует новый, языковой мир. В действительности знание, фиксируемое в языке, представляет собой только вторичный мир закономерности которого адекватны исходному, не смотря на то, что субъективны по форме собственного существования. Вторичность же не свидетельствует нового мира, а говорит только о том, что конструкции этого вторичного мира имеется настоящее отражение первичного и настоящего, доказательством чего помогает практика человека, овладевающего закономерностями мира и обосновывающего тем самым адекватность собственного познания. Вербальный мир имеется, фактически, не мир, а метод людской представления настоящего мира, детерминированный в итоге его законами.
В случае, если разглядывать язык как совокупность, которая призвана адекватно реализовывать человеческое знание, то в этом случае контекстуальные условия, будь они экстра- либо интралингвистические, абсолютно согласуются с объективной действительностью в содержании информации и в итоге не смогут преобразовываться в особенные языковые факторы, характерные лишь языку. Догадка о влиянии языка на восприятие мира представлена, как мы знаем, в науке ко многих разновидностях, причем кое-какие философы, опирающиеся на теорию отражения, считают, что эта догадка имеет основания в том смысле, что «язык оставляет собственный своеобразный след на знании» и что «…итог отражения окружающей нас действительности преломляется через призму языка».
Задача лингвистического изучения при таких исходных позициях в соответствии с таковой концепцией обязана быть в том, чтобы постараться скорректировать своеобразный, а следовательно, и искажающий истину объекта «языковой эффект», иначе говоря постараться отыскать тот коэффициент поправки, что снимал бы личный языковой момент и корректировал, так, отношение языка к действительности. Одним из способов таковой корректировки и может рассматриваться, согласно точки зрения представителей данной точки зрения, контекст, другие моменты и подтекст.
Нужно прямо заявить, что несостоятельность аналогичного подхода к языку разъясняется в первую очередь тем, что заставляет признать в том либо другом виде существование третьего мира — языкового сознания как промежуточного сознания, собственного рода звена, а это нарушает основополагающий принцип материалистической теории — принцип адекватности отражения в сознании объективной действительности.
Диалектическая природа языка пронизывает целый его механизм и требует исходя из этого учета всех его противоречивых сторон. Сущность языкового символа, с одной стороны, состоит конкретно в том, что он в качестве отчужденной материи реализует абстрактную сущность настоящих предметов через совершенное содержание, иначе, сам символ в широком смысле привязан к конкретному явлению, а следовательно, и к конкретному отрезку коммуникации. В случае, если в животном мире всевозможные сигналы, определяемые поведением особей либо сообществ, выстроены на рефлекторной базе и жестко привязаны к конкретной обстановке, благодаря чего они имеют значения лишь во время сохранения либо действия определенной обстановке, то языковой символ, напротив, благодаря собственной обобщенности вольно перемещается в любой конкретной ситуации, поскольку вобрал в себя самые общие особенности тех либо иных настоящих условий. Но любопытно, что, не обращая внимания на слишком общий темперамент языкового символа, связанного с абстрагирующей деятельностью людской познания, в настоящей коммуникации снова объединяются абстрактность и конкретность содержания вербальных актов благодаря привязанности любой коммуникации к конкретным условиям общения, иначе говоря благодаря неизбежного включения любого коммуникативного акта в контекст общения. На этом основании контекст нужно разглядывать не только как нужное условие существования коммуникативного процесса, но и как сущностную чёрта языка и его внутреннее уровень качества, благодаря которому реализуется адекватность познания.
Конечно, что функционирование языка фактически было бы нереально в случае, если бы речевой аппарат не мог быть конкретно соотнесен любой этот раз с соответствующим конкретным предметом — «разовым» объектом и т.д. Такое явление имело возможность бы создать обстановку, при которой человек действовал бы только в сфере абстракции и не имел возможности ориентироваться в мире конкретных вещей (что фактически свидетельствует, конечно, парадокс). Соединение обобщающего, абстрактного и одновременно конкретного значения любой языковой формы, как лексической, так и грамматической, и должно образовывать тот механизм языка, что выступает в качестве противовеса многозначности и изолированной отвлечённости языковых единиц и что возможно именовать контекстным механизмом. Если бы язык воображал собой комплект изолированных слои либо грамматических форм (в виде, к примеру, перечисления слов, даваемых в простом словаре), то коммуникация не была бы вероятной не только потому, что она состояла бы из хаоса знаков, но и по причине того, что многозначная единица не имела возможности бы быть соотнесена с конкретным настоящим предметом. В полной мере конечно для языка, к примеру, использовать слово машина для огромного последовательности технических устройств. Так же в полной мере конечно для языка информативно однозначное содержание высказываний одного грамматического типа: Я встретил на улице студента; Я заметил приятеля на улице; Я написал письмо и т.д.
Так именуемое явление многозначности, присущее всем языкам, не имеет возможности рассматриваться как ущербность языка, порожденная каким-либо случайным событием, которое язык как бы обязан стремиться всегда устранять. Напротив, нужно признать, что многозначность как в сфере лексики, так и в сфере грамматики есть нужным качеством языка, обусловливаемым самой сущностью его материального устройства, и биологическими предпосылками мышления человека.
Необходимость набора объема правил и ограниченного лексикона связана, с одной стороны, с качественными изюминками физиологического механизма людской мозга (память), а иначе, с самой природой человеческого языка, то есть с обобщающим характером языкового символа — слова и абстрактной сущностью грамматических категорий. Изюминкой словесного символа есть в первую очередь то, что он в любой момент приложим к последовательности однотипных, однородных либо подобных явлений.
Неизбежность полисемии в языке возможно растолковать антиномией непредельности /предельности в языке: с одной стороны, бесконечность содержания сознания и, с другой — ограниченность языковых знаков, в силу чего одинаковый звуковой комплекс (фиксированная единица текста от пробела до пробела), владеющий достаточно развернутой семантической структурой, оказывается многофункциональным. Отдельные элементы его семантической структуры попеременно участвуют в акте коммуникации, а выбор их определяется речевой обстановкой.
Так именуемое прямое значение слова (дом, стол, путь и т.д.) обозначает конкретно класс соответствующих предметов, а переносное значение маркирует класс подобных предметов по какому-либо показателю (смежность, часть, целое, функция; к примеру, путь — жизненный путь).
Данный факт, конечно, в далеком прошлом отмечен в лингвистике, признавшей взаимосвязанность всех элементов языка как на формальном, так и на содержательном уровне. Взаимосвязанность единиц языка в семантическом замысле и определяет контекст как функционирования языка и необходимое условие организации .
Потребление любой языковой единицы немыслимо вне связи с другими единицами либо формами. Так, Ю.Найда думает, что в случае, если сказать о практическом (поисковом) контексте, то в этом случае принципиально важно знать, какие конкретно события сопоставляются в коммуникации (иначе говоря что есть стимулом), какие конкретно отношения существуют между коммуникантами и т.д. Но имеется и чисто лингвистический контекст. Большая часть семантических единиц находится в связи с другими единицами, и исходя из этого значения этих единиц довольно часто смогут раскрываться лишь благодаря связи с другими единицами.
Сущность языка и состоит конкретно в том, что он воображает собою не несложный комплект единиц, а совокупность, существующую реально лишь в виде множества высказываний, иначе говоря язык имеется в первую очередь процесс коммуникации, нескончаемый процесс построения фраз. К примеру, отдельное слово как таковое ни при каких обстоятельствах не может быть соотнесено с каким-либо конкретным предметом, если оно не будет включено в коммуникативный акт, что заблаговременно предполагает построение и передачу некоего сообщения.
Само же по себе сообщение имеется уже сложная единица, в которой как минимум существуют две категории: то, о чем сообщается, да и то, что сообщается. Эта универсальная конструкция любой коммуникации есть первым условием обмена мыслями в людской коллективе, и оно имеется первое условие, которое квалифицирует положение и семантику языковой единицы как момент некоей цепи, контекста. В этом смысле понятия «контекст» и «коммуникация» совпадают, в случае, если учитывать дискретный темперамент как самой коммуникации, так, следовательно, и контекста. В случае, если коммуникация создается лишь на базе довольно законченных в смысловом и формальном отношении отрезков речи, то функционирование каждой единицы в этом отрезке определяется конкретно тем контекстом, что устанавливает однозначность соответствующей единицы, к примеру слова либо словосочетания, либо целого предложения. «…Неспециализированный суть высказывания — итог действия некоего целого, в которое входят и слова и, в конечном итоге, собеседники. Это целое, „неспециализированная обстановка, в которой осуществляется коммуникация и где значения вступают в контакт с частными случаями и преобразовываются в „суть; это целое, это и имеется контекст».
В связи с тем, что контекстно-коммуникативный нюанс появляется только тогда, в то время, когда наличествует некий отрезок связанных каким-либо образом единиц (к примеру, словосочетание), делается ясным, что контекст но собственной природе в любой момент возможно реализован лишь в совокупности, что в полной мере закономерно, поскольку каждая настоящая коммуникативная единица представляет собой грамматики и неразложимое единство лексики.
Одно из кардинальных положений современного языкознания содержится в том, что язык воображает собою не несложную совокупность категорий и форм, а настоящую совокупность, в которой по горизонтали и вертикали скреплены все звенья, не смотря на то, что и с определенной степенью свободы их взаимоотношений.
Каждая языковая единица в этом замысле имеет собственный определенное место в данной совокупности, к примеру, слово как элемент класса, слово как элемент типа словосочетаний, как элемент семантического поля, как элемент определенного жанра, как синтагматический и парадигматический член в координатах речевого акта и т.д. — грамматическая форма как элемент определенной оппозиции в синхронном и диахронном разрезе, как элемент грамматической и иерархической структуры и т.д. Конечно ожидать исходя из этого, что каждая изоляция либо сепаратизация языковой единицы не имеет возможности разрывать все эти связи, а, напротив, обязана фиксировать эти отношения. самые доступными для для того чтобы анализа, непременно, являются конкретно замечаемые формы (грамматическая категория, морфологические показатели и т.д.). Более сложными явлениями оказываются семантические связи, проистекающие из характера лексического либо грамматического значения языковой единицы. Трудность этого явления содержится в том, что содержание языковой единицы не всегда поддается правильному определению, к примеру значение многозначного слова вo всех семантических пересечениях сверхсложной картины связей значений единиц в высказываниях в текстах.
Но при всей трудности разрешения данной неприятности в качестве окончательного императива для лингвистики сохраняется установка на то, дабы элементы языка в формальном и семантическом замыслах пребывали в определенной совокупности, не допускающей никакого искажения, потому что в этом случае адекватность описания поведения языковых единиц в коммуникации срочно разрушается. Поэтому нужно еще раз указать на то, что прямым проявлением системных связей в семантике есть контекст как мера, вывешивающая и балансирующая минимально нужное, довольно определенное звено в общей семантической совокупности языка.
Контекст не имеет возможности рассматриваться как метод порождения либо преобразования значений тех либо иных единиц. Контекст имеется свойство данной совокупности и форма ее существования. В этом смысле контекст не имеет возможности выступать в роли, отличающейся от роли самой языковой совокупности, и не имеет возможности пребывать исходя из этого вне самой совокупности. Причиной, что может рассматриваться как порождающее начало для любого текста в глобальном нюансе, есть исходя из этого не контекст, а сама совокупность. Запрещено сказать о том, что контекст порождает некое содержание в определенном речевом отрезке, так же как нельзя говорить и о том, что данный отрезок формирует сам контекст, потому что в таковой интерпретации контекста кроется опасность того, что контекст возможно перевоплощён в чисто имманентное начало языка, граничащее с таким уже явлением, которое не поддается рациональному управлению, иначе говоря преобразовывается в «вещь в себе». Единственно вероятным объяснением сущности контекста и истинной роли возможно лишь указание на его диалектический темперамент, имеющий две взаимосвязанные стороны: существование его как свойства всей совокупности языка и реализация его в конкретном речевом фрагменте, в котором проявляется одно из звеньев данной совокупности; иначе говоря само построение какого-либо высказывания в один момент реализует и общесистемные и конкретные связи наличествующих в этом высказывании форм и единиц. Эта вторая сторона и воображает интерес в первую очередь для языковедческих изучений, потому, что анализ контекста постоянно имеет определенные границы и привязан к конкретным коммуникативным актам — от единичного высказывания до целого текста.
Реализация тех либо иных значений отдельных единиц и рамках довольно законченных коммуникативных актов имеется, следовательно, одно из звеньев реализации всей языковой совокупности, а специально для состава данного акта — материальный минимум контекстуальных связей, строго фиксирующих семантику единиц и создающих нужную однозначность речевого акта. В конечном счете контекстуальные реализации сущность только те настоящие настоящие связи, каковые отображаются в том либо другом высказывании. Лишь в этом смысле контекст детерминирован, но уже не языковой совокупностью, а, как и все познавательное содержание людской мышления, объективным миром. При фантазии контекста и «всей» свободе он постоянно удерживается в границах, дешёвых пониманию здравого смысла, иначе говоря определенной «разумностью» настоящего мира.
Одной из задач лингвистики и есть исходя из этого допустимо полное представление, семантики любой языковой единицы — от слова до высказывания — во всех их семантических контекстуальных связях, обнимающих в итоге целый количество так называемой многозначности языковых явлений как обобщенной категории настоящих контекстуальных проявлений. В итоге лингвистика может взять определенный комплект типизированных контекстов, видящихся в речевом потреблении, и выяснить кроме того те достаточно свободные границы контекста, каковые выходят за рамки типовых и становятся личными. Типизированные контексты смогут быть увязаны с типизированными номинативными обстановками для высказывания и слова и смогут быть благодаря этого кроме того нормированы, а личные контексты смогут быть обрисованы как пример применения многозначных обстановок в авторской речи. В случае, если первый вид контекстов окажется характерным так именуемому неспециализированному языку, то второй вид может оказаться только чёртом языка художественной литературы. свободы жесткости и Понятия контекста вряд ли смогут быть строго ограничены одной линией, поскольку переход из контекста одного типа в второй может иметь узкие их сканирование и связи для языкознания фактически нереально, но эта трудность не снимает действенности неспециализированного тезиса о том, что контекст, реализующий всю семантическую совокупность языка в ее конкретных фрагментах, возможно в определенной степени типизирован к категориальном и личном замысле. К примеру, для простых слов типа конъюнктура, положение в любой момент допустимо определение через обычный контекст, как экономическая конъюнктура, интернациональное, внутреннее положение и т.д. В принципе вопрос о типовых номинативных обстановках решается выбором словосочетаний как минимального звена контекста, что отражается, в большинстве случаев, в толковых словарях либо в особых словарях словосочетаний. К сожалению, типовые контексты при статистическом либо словарном обследовании очень ограниченны, поскольку распространяются максимум на высказывание, а в большинстве случаев — на словосочетание и не выходят в микро- и макротекст. Но кроме того фиксация в пределах предложения дает громадной материал как грамматического, так и лексического порядка, потому, что данный метод воображает как минимум словарный состав языка не как элементарную совокупность, а как закономерную совокупность связей слов, имеющих коммуникативную значимость. Это событие особенно принципиально важно для применения на практике типовых контекстов (обстановок) в учебных материалах при преподавании родного и зарубежных языков.
направляться еще раз выделить, что цельность коммуникативного акта, а следовательно, и его структуры, его контекстуальной обусловленности не уничтожает той самостоятельности входящих в любой коммуникативный фрагмент словосочетаний — и элементов слов, — на субстанции которых и строятся лексические и грамматические отношения, В этом случае при соблюдении принципа диалектического подхода к вышеуказанным явлениям нет никакой опасности растворить субстанциональные элементы контекстной структуры и отнять у них номинативной самостоятельности, конкретно самостоятельности, и одновременно и связи с другими такими же независимыми элементами (словами).
Совокупность языка, складывающаяся из всей совокупности синтагматических и парадигматических взаимоотношений, есть потому совокупностью, что она скреплена отношениями между субстанциональными единицами, каждое звено которых — пучок конкретных взаимоотношений и возможно выяснить как контекст.
Все значимые единицы языка, начиная от слова и заканчивая группой предложений, входят как составные элементы в ту либо иную структуру высказывания, определяемую коммуникативным заданием, в котором смысл и место единицы заблаговременно предопределены неспециализированным планом сообщения. Контекст исходя из этого нужно разглядывать как настоящий языковой статус вербального общения людей, без которого немыслима однозначная коммуникация как предпосылка прагматического результата словесного высказывания. В этом замысле правомерно сказать не только о коммуникативной грамматике, но и о коммуникативной лексике, потому, что все единицы этих уровней подчинены законам образования словесных единиц, формируемых не на базе предложений и линейного сцепления слов, а на базе выбора единиц, значение которых задается не реестровым местом в совокупности языка, а любой раз семантическими параметрами конкретного коммуникативного отрезка. Эта значительная изюминка естественного языка как четко организованной совокупности и обусловливает контекстное функционирование языковых единиц .
В языке не существует ни одной единицы независимо от уровня, на котором она функционирует, которая была бы полностью изолированной как в формальном, так и в содержательном замысле. Как минимальная семантическая единица, из которых составляется слово (аффиксы и корни), так и большая языковая единица — текст, характеризующийся сочетанием множества высказываний, обязательно входит в состав некоего определенного семантического микрополя, создающего условия для однозначного формирования той либо другой информации в семантически законченном отрезке коммуникации (от предложения и выше). Семантическая система (сфера поля) способна дать добро любую многозначность языковых единиц на базе корректировки значения ядерных единиц, складывающихся в организованную, так именуемую молекулярную семантическую единицу.
Место каждой семемы, непременно, выяснено в данной молекулярной структуре языка, отражающей в конечном счете упорядоченный темперамент самих вещных взаимоотношений. Эта семантическая инфраструктура образует, со своей стороны, базу, на которой строится сообщение более большого порядка впредь до неспециализированной семантической совокупности всего языка. Очевидно, что эта неспециализированная семантическая совокупность имеется уже не что иное, как совокупность всех понятийных элементов людской знания, отражающих настоящий мир. Упорядоченный темперамент семантической совокупности зиждется исходя из этого на закономерностях существования объективного мира, исключающих хаос в собственном настоящем бытии. Подобно этому и язык функционирует как форма выражения системных знаний человека о действительности, в которых, следовательно, все содержательные единицы занимают строго определенное место (включая и варианты), обусловленное всей семантической совокупностью языка.
Контекстная семантика и имеется та категория, которая связывает воедино все сферы и поля разных уровней языка и обязана рассматриваться как предварительное условие содержательной интерпретации коммуникативных единиц. Сообщение каждой единицы с целым текстом по иерархии, от первой ступени до целой семантической совокупности, является законом семантической организации языка, что возможно назвать законом семантической комплементарности совокупности языка.
Познание коммуникации как общения, применяющего не только чисто нереальные, но и те подсобные средства, каковые подключаются в настоящем общении людей к чисто языковым факторам (так именуемые паралингвистические средства), логически требует включения в контекстную семантику всех интерпретации и условий коммуникации, так, контекста как глобального явления, иначе говоря как комплекса языковых и неязыковых знаний, приобретающих собственный выражение на вербальном и невербальном уровнях. Адекватное описание языка поэтому возможно достигнуто при условии, в то время, когда учитывается не только языковой закон семантической комплементарности, но и существо глобального контекста, сопровождающего коммуникативный акт.