1. Низшие животные, живущие в несложных, постоянных и благоприятных условиях среды, приспосабливаются к ее мгновенным трансформациям при помощи прирожденных рефлексов. Обыкновенно этого не редкость достаточно для вида и сохранения индивидуума на достаточно большое время, но выжить в условиях среды более сложной и менее постоянной животное может лишь тогда, в то время, когда оно способно приспособляться к более либо менее широкому — пространственно и временно — многообразию ее. Для этого требуется узнаваемая пространственная и временная дальнозоркость. Эта дальнозоркость достигается в первую очередь более идеальными органами эмоций, а при предстоящем нарастании требований — развитием судьбы представлений. Вправду , живое существо, владеющее памятью, имеет в собственном психологическом поле зрения более широкую пространственную и временную среду, чем оно имело возможность бы обнять одними собственными органами эмоций. Оно принимает, так сообщить, и те части среды, каковые находятся в соседстве с конкретно видимыми, оно видит приближение добычи либо неприятелей, о котором ему не имеет возможности еще сказать ни один из его органов эмоций. Первобытный человек имеет количественное преимущество перед вторыми животными конкретно лишь в силе собственной личной памяти, которая с течением времени улучшается передачей воспоминаний от рода и предков. Кроме того развитие культуры по большому счету значительно характеризуется тем, что все громадные и громадные — в пространственном и временном отношении — области попадают в сферу ведения человека. По мере того, как жизнь с развитием культуры делается мало легче, в первую очередь благодаря разделению труда, формированию промыслов и т.д., представления индивидуума, ограниченные тесной областью фактов, побеждают в силе, причем совокупность представлений всего народа не теряет, но, ничего в собственном количестве. Усилившееся так мышление может понемногу само стать особой профессией. Научное мышление начинается из обыденного. Так, научное мышление есть последним звеном в постоянной цепи биологического развития, начавшегося с первых элементарных проявлений судьбы.
2. Цель несложных, обыденных представлений сводится к мысленному дополнению частично наблюдавшегося факта. Охотник, увидев добычу, воображает себе образ судьбы преследуемого животного, дабы с ним целесообразнее сообразовать собственные действия. Деревенский хозяин, планируя культивировать какое-нибудь растение, думает о подходящей земле, о верном выборе семян, о времени созревания растения. Эта черта мысленного дополнения факта по какой-нибудь данной его части есть неспециализированной для научного мышления и для обыденного. И Галилей не ищет ничего иного, как представить себе целый процесс перемещения, в то время, когда даны направление и первоначальная скорость кинутого камня. Но второй чертой научное мышление отличается от обыденного довольно часто в очень сильной степени. Обыденное мышление помогает, по крайней мере в собственных начатках, практическим целям, в первую очередь удовлетворению физических потребностей. Ставшее же более сильным, научное мышление формирует себе личные собственные цели, пытается удовлетворить самого себя, устранить умственное стеснение. Выросшее на работе практическим целям, оно с течением времени делается само себе господином. Обыденное мышление не помогает чисто познавательным целям и благодаря этого страдает кое-какими недочётами, от которых первоначально не вольно и развившееся из него научное мышление. От этих недочётов последнее освобождается только медлительно и очень понемногу. Любой взор назад, на период прошедший, законченный, учит нас, что научное мышление в собственном развитии содержится в постоянном исправлении мышления обыденного. Но с ростом культуры научное мышление начинает воздействовать и на то мышление, которое помогает практическим целям. Обыденное мышление все более и более ограничивается и вытесняется научно дисциплинированным техяи-ческим мышлением.
3. Отображение фактов действительности в отечественных мыслях либо приспособление отечественных мыслей к этим фактам позволяет отечественному мышлению в мыслях восполнять факты только частично наблюдавшиеся, потому, что это восполнение выяснено наблюдавшейся частью. Эта определенность содержится во обоюдной зависимости показателей фактов, которая и есть исходным пунктом для мышления. Так как обыденное и чуть зарождающееся научное мьпыление вынуждены ограничиться достаточно неотёсанным приспособлением мыслей к фактам, то мысли эти, приспособляемые к фактам, не всегда бывают согласны между собой. Так появляется новая задача, которую мышление должно дать добро для полного собственного удовлетворения, — задача приспособления мыслей друг к другу. Это последнее рвение, обусловливающее логическое очищение мышления, но идущее значительно дальше данной цели, есть характерным и преимущественным показателем науки, в отличие от обыденного мышления. Последнее ограничивается уже тем, что оно только примерно помогает осуществлению практических целей.
4. Научное мышление видится в двух, с виду достаточно разных, типах: в виде мышления специалиста и мышления философа-исследователя. Первый пытается к допустимо полной, безграничной ориентировке во всей совокупности фактов. Наряду с этим он не имеет возможности возвести до конца собственного строения, не позаимствовав для этого материал у экспертов. Второй намерено занят обобщением и ориентировкой в одной какой-нибудь маленькой области фактов. Но так как разграничение фактов ни при каких обстоятельствах не бывает допустимо без некоей дозы произвола и насильственности и определяется заблаговременно поставленной временной интеллектуальной целью, • то эти границы, каковые ставит себе эксперт-исследователь, с развитием особой науки все более и более увеличиваются. Эксперт-исследователь в итоге также приходит к той мысли, что для успешного ориентирования в его собственной области он обязан принять в мысль результаты, к каким пришли в собственных областях все остальные эксперты. Так и все эксперты в совокупности стремятся к ориентировке 6 мире при помощи объединения всех собственных особых областей. В виду несовершенства, неполноты достижимого это рвение ведет к открытым либо к более либо менее прикрытым заимствованиям у мышления философского. Так конечная цель всякого изучения выясняется одной и той же. Это видно из того, что и величайшие философы,такие как Платон, Аристотель, Декарт, Лейбниц и др., открыли кроме этого новые пути и в области особых наук, а иначе такие эксперты-исследователи, как Галилей, Ньютон, Дарвин и др., не ‘нося имени философов, оказали замечательное содействие формированию философского мышления.
Нужно, действительно, признать: то, что философ вычисляет за вероятное начало, радуется естествоиспытателю, только как весьма отдаленный финиш его работы. Но это различие во мнениях не должно мешать исследователям — да и вправду не мешает — обучаться приятель у приятеля. В следствии бессчётных попыток охарактеризовать неспециализированные показатели широких областей философия накопила богатый опыт в этом направлении; она кроме того мало-помалу обучилась распознавать и частично избегать тех неточностей, в каковые сама впадала и в каковые практически в любое время впадает еще и лоныне не прошедший философской школы естествоиспытатель. Но философское мышление дало естествознанию и хорошие полезные идеи, как, к примеру, разные идеи сохранения. Иначе, философ берет у особой науки более солидные основания, — чем те, каковые имело возможность ему дать обыденное мышление. Естествознание дает ему пример осмотрительного, прочного и плодотворного построения строения науки, а вместе с тем он извлекает поучительный урок из через чур большой односторонности естествоиспытателя. В конечном итоге каждый философ имеет собственный домашнее естествознание, и каждый естествоиспытатель — собственную домашнюю философию. Но эти домашние науки бывают как правило пара устаревшими, отсталыми. В весьма редких случаях естествоиспытатель может дать согласие в полной мере с естественно-научными взорами философа, по тому либо второму предлогу высказанными. Иначе, большая часть естествоиспытателей придерживается еще и на данный момент, в качестве философов, материализма, которому 150 лет от роду и недостаточность которого в далеком прошлом уже рассмотрели не только философы по призванию, но и люди более либо менее привычные с философским мышлением. Лишь немногие философы принимают на данный момент участие в естественно-научной работе, и лишь в виде исключения возможно встретить естествоиспытателя, посвящающего собственную собственную работу ума вопросам философским. А в это же время то и второе непременно нужно с целью достижения согласия между теми и другими, потому что одно чтение ни тем, ни вторым оказать помощь не имеет возможности.
В случае, если мы посмотрим назад назад, на ветхие, тысячелетние дороги, по которым шли естествоиспытатели и философы, мы заметим, что они в некоторых собственных частях отлично проложены. Но во многих местах они как словно бы запутываются под влиянием естественных, инстинктивных, как философских, так и естественно-научных предрассудков, оставшихся в виде мусора от неудавшихся работ и старых попыток. Было бы полезно от времени до времени расчищать эти кучи мусора либо обходить их.
5. Не только человечество, но и любой отдельный человек находит в себе, раз пробудившись к полному сознанию, готовое мировоззрение, в сложении которого он не принимал участия. Он приобретает его, как культуры и дар природы. Ни один мыслитель не имеет возможности сделать ничего более, как исходя из этого мировоззрения, развивать его потом, вносить в него поправки, пользуясь опытом предков, избегая по мере разумения неточности последних, — одним словом, самостоятельно и осмотрительно еще раз пройти собственный ориентирующий путь. К чему же сводится это мировоззрение? Я нахожу себя в пространстве окруженным разными телами, талантливыми двигаться в этом пространстве. Тела эти сущность: мёртвые тела, растения, животные, люди. Мое тело, также талантливое двигаться в пространстве, есть для меня в такой же мере видимым, осязаемым, по большому счету чувственным объектом, занимающим часть чувственного пространства, находящимся’ вне остальных тел и рядом с ними, как сами эти тела. Мое тело отличается от тел остальных людей, кроме личных показателей, еще и тем, что при прикосновении к нему являются необычные ощущения, которых я при прикосновении к вторым телам не замечаю. По большому счету мое тело есть мне в возможности совсем хорошей от той, в которой являются мне все остальные тела. Потом, я нахожу в себе воспоминания, надежды, опасения, склонности, жажды, волю и т.д., в развитии которых я в такой же мере неповинен, как в существовании тел в окружающей меня среде. Но с данной волей связаны перемещения одного определенного тела, конкретно того, которое по этому показателю и по вышеуказанным показателям обозначается, как мое тело. В то время, когда я замечаю перемещения тел вторых людей, то сильная аналогия и практические потребности, действию которой я не могу противиться, побуждают меня мыслить, что и с ними связаны такие же воспоминания, надежды, опасения, склонности, жажды, воля, какие конкретно связаны с моим телом. Потом, действия вторых людей заставляют меня допустить, что мое остальные и тело тела существуют для них столь же конкретно, как для меня существуют их тела вместе с остальными телами, но мои воспоминания, жажды и т.д. существуют для них также только как следствие непреоборимого заключения по аналогии, как для меня существуют их воспоминания, жажды и т.д. Назовем покуда совокупность всего существующего конкретно в пространстве для всех именем физического и конкретно эти лишь одному, а для всех других существующее лишь, как следствие умозаключения по аналогии — именем психологического. Совокупность всего, конкретно данного лишь одному, назовем кроме этого его (более тесным) Я.
6. То, что я нахожу в пространстве, в окружающей меня среде, представляет собой части, зависящие друг от друга. Магнитная стрелка приходит в перемещение, в то время, когда в достаточной близости от нее помещают второй магнит. Поведение вторых людей заставляет допустить, что в этом отношении находимое ими подобно находимому мною; знание зависимостей между находимым, между переживаниями имеет для нас великий интерес как практический, для удовлетворения потребностей, так и теоретический, для мысленного восполнения неполноты находимого. При изучении обоюдной зависимости между действиями разных тел я могу разглядывать животных и тела людей как тела не живые, отвлекаясь от всего, взятого через умозаключение по аналогии. Но я этим методом опять подмечаю, что мое тело оказывает в любой момент значительное влияние на преднаходимое этим методом. На белый лист бумаги может бросать тень какое-нибудь тело; но я могу на этом странице заметить пятно, сходное с данной тенью, и в том случае, если конкретно до этого наблюдал на весьма яркое тело. При соответственном положении моих глаз я могу видеть оЭно тело вдвойне либо два очень сходных тела втройне. В случае, если я раньше скоро вращался, то я могу видеть тела, находящиеся механически в движении, в состоянии спокойствия либо, напротив, тела, находящиеся в покое, могу видеть тогда движущимися. В то время, когда же я закрываю глаза, то все, что я оптически преднахожу, по большому счету исчезает. Соответственными действиями на мое тело смогут быть позваны осязательно либо термически и тому подобные преднаходимые. Но в то время, когда мой сосед делает такие испытания на своем теле, во всем, находимом мною, это не изменяет ничего, не смотря на то, что из его сообщений я определю, да и по аналогии обязан допустить, что его преднаходимые соответствующим образом изменились.
Итак, составные части находимого мною в пространстве зависят не только по большому счету друг от друга, но и от того, что другие находят наблюдениями над моим телом да и то же самое mutatis mutandis возможно сообщить о каждом человеке. Исходя из этого тот, кто переоценивает последнюю зависимость от отечественного тела всего того, что мы находим, и потому недооценивает всех других существующих зависимостей, легко склоняется к тому, дабы все находимое нами разглядывать только как продукт отечественного тела, вычислять все субъективным. Но мы постоянно имеем перед глазами пространственные границы U отечественного тела и видим, что части находимого нами вне U в равной мере зависят друг от друга и от находимого в. Действительно, изучение зависимостей, вне U лежащих, значительно несложнее и значительно дальше ушло вперед, чем изучение зависимостей, переходящих пределы U. Но в итоге мы все же должны принять, что эти последние зависимости сущность все же того же рода, как и первые, в чем нас все более и более убеждает развивающееся изучение чужих тел, людей и животных, находящихся вне пределов отечественного U.
Простой субъективизм, разглядывающий уклоняющиеся преднаходимые одной и той же личности при изменяющихся услрвиях и различные преднаходимые разных личностей как случаи иллюзии и противополагающий эту последнюю какой-то остающейся в любой момент постоянной действительности, на данный момент более недопустим. Потому что для нас принципиально важно лишь полное знание всех условий того либо друтого преднаходимого; лишь в таком знании находим мы практический либо теоретический интерес.
7. Все физическое, находимое мною, я могу разложить на элементы, в настоящее бремя предстоящему разложению не поддающиеся: цвета, тоны, давления, теплоту, запахи, пространства, времена и т.д. Эти элементы оказываются в зависимости от условий, лежащих вне и в U. Постольку, и лишь постольку, потому, что эти элементы зависят от условий, лежащих в U, мы именуем их кроме этого ощущениями. Так как ощущения моих соседей столь же мало даны мне конкретно, как и им мои, то я вправе те же элементы, на каковые я разложил все физическое, разглядывать и как элементы психологического. Так физическое и психологическое содержат неспециализированные элементы и, следовательно, между ними вовсе нет той резкой противоположности, которую обыкновенно принимают. Это делается еще яснее, в то время, когда выясняется, что воспоминания, представления, чувствования, воля, понятия строятся из оставшихся следов ощущений и с этими последними, следовательно, вовсе не несравнимы. В случае, если я сейчас именую всю совокупность моего психологического, не кроме и ощущений, моим Я в самом широком смысле этого слова , то в это смысле я могу заявить, что в моем Я заключен мир (как чувство и как представление). Но не нужно упускать из виду, что это воззрение не исключает вторых, имеющих равное право на существование. При данной мнению солипсизма, стирающий противоположность между миром и отечественным Я, данный мир как что-то независимое как словно бы исчезает. Но граница, которую мы обозначили через U, наряду с этим все же остается; она сейчас идет не около более тесного Я, а через середину более широкого Я, через середину сознания. Не обратив внимания на эту границу и не приняв в мысль аналогию отечественного Я с чужим Я, мы по большому счету не могли бы прийти к мнению солипсизма. Так, кто говорит, что отечественное познание не можетвышли из пределов отечественного Я, тот имеет в виду расширенное Я, которое предполагает уже признание чужих и мира Я. Не усиливает дела и ограничение теоретическим солипсизмом исследователя. Нет изолированного исследователя. Любой ставит себе кроме этого и практические цели, любой обучается и у других и трудится кроме этого для ориентировки вторых.
8. При констатировании находимого нами физического мы легко впадаем в различные неточности либо иллюзии. Прямую палку, опущенную в воду в косом положении, мы видим переломленной, и человек неопытный имел возможность бы поразмыслить, что и для осязания она окажется такой же. Мнимое изображение в вогнутом зеркале думается нам осязаемым. Ярко освещенному предмету мы приписываем белый цвет и бываем изумлены, в то время, когда находим, что тот же предмет при умеренном освещении оказывается тёмного цвета. Древесный ствол в темноте напоминает нам фигуру человека, и нам думается, что мы видим перед собой этого человека. Все такие иллюзии основаны на том, что мы не знаем условий, при которых отыскано было бы то либо второе интеллектуальное переживание, либо не принимаем к сведенью, либо предполагаем не существующие, а другие условия. Отечественная фантазия дополняет кроме этого частично то, что мы находим в самая привычной для нее форме и тем самым довольно часто искажает его. Итак, к противоположению в действительности и обыдённом мышлении иллюзии, явления и вещи приводит то, что смешиваются интеллектуальные переживания при особенных условиях с таковыми при условиях в полной мере определенных. Это противоположение явления и вещи, раз развившись в неточном обыденном мышлении, попадает и в мышление философское, которое и освобождается от этого воззрения с трудом. Непознаваемая вещь в себе, стоящая сзади явлений, имеется несомненная сестра обыденной вещи, утратившая последние остатки собственного значения! По окончании того как отрицанием границы U все содержание отечественного Я взяло темперамент иллюзорный, какое еще непознаваемое возможно для нас по ту сторону границы, которую отечественное Я ни при каких обстоятельствах переступить не имеет возможности? Что это, как не возвращение к обыденному мышлению, которое сзади обманчивого явления постоянно находило еще какую-то главную сущность?
В то время, когда мы разглядываем элементы — красное, зеленое, теплое, холодное и т.д., как бы они ни назывались, и каковые в их зависимостях от находимого вне U сущность физические элементы, а в их зависимостях от находимого в U — психологические, но без сомнений и в том и другом случае конкретно эти и люжЭестбенные элементы, то при таком несложном положении дела вопрос об действительности и иллюзии теряет собственный суть. Мы имеем тогда пред собой одновременно и совместно элементы настоящего мира и элементы отечественного Я. Интересовать нас может еще лишь одно, это — функциональная зависимость (в математическом смысле) этих элементов друг от друга. Эту сообщение элементов возможно называть вещью. Но эта вещь не есть уже непознаваемая вещь. С каждым новым наблюдением, с каждым новым естественно-научным принципом познание данной вещи делает успешные шаги вперед. В то время, когда мы объективно разглядываем отечественное (тесное) Я, то и оно выясняется функциональной связью элементов. Лишь форма данной связи тут пара другая, чем та, которую мы привыкли обнаружить в области физической. Отыщем в памяти, к примеру, разные отношения представлений к элементам первой области, ассоциативную сообщение этих представлений и т.д. В малоизвестном, непознаваемом что-то, находящемся сзади этих элементов, мы не находим потребности, и это что-то нимало не способствует лучшему пониманию. Действительно, сзади Я стоит что-то, практически еще неисследованное — конкретно отечественное тело. Но с каждым новым физиологическим и психотерапевтическим наблюдением это Я делается нам более привычным. Интроспективная и экспериментальная психология, психопатология и анатомия мозга, которым мы обязаны уже столь полезными открытиями, мощно трудятся тут, идя навстречу физике (в самом широком смысле), дабы, дополняя друг друга, привести к более глубокому познанию мира. Возможно сохранять надежду, что все разумные вопросы с течением времени все более и более приблизятся к собственному разрешению.
9. В то время, когда мы исследуем обоюдную зависимость между сменяющимися представлениями, мы делаем это в надежде осознать психологические процессы, отечественные действия и собственные переживания. Но тот, кто в конце собственного изучения думает нужным опять признать сзади действий и этих переживаний — замечающего и действующего субъекта, тот не подмечает, что он имел возможность бы не затруднять себя вовсе изучением, потому что он опять возвратился к собственному исходному пункту.
10. Распространение анализа отечественных переживаний впредь до элементов, дальше которых покуда мы идти не можем, воображает для нас в большинстве случаев ту удачную сторону, что обе неприятности -проблема непознаваемой вещи и неприятность в такой же мере неподдающегося изучению Я — приобретают собственную самая простую, самая прозрачную форму и именно поэтому смогут быть легко выявлены как неприятности мнимые. По окончании того, как совсем исключается то, изучение чего не имеет по большому счету никакого смысла, тем с большей ясностью выступает то, что вправду возможно изучено науками особыми, — многообразная, всесторонняя обоюдная зависимость элементов между собой. Группы таких элементов возможно называть вещами (телами). Но выясняется, что изолированная вещь, строго говоря, не существует. Лишь преимущественное внимание к зависимостям, более сильным и более кидающимся в глаза, и невнимание к менее заметным и более не сильный зависимостям дают нам возможность при первом предварительном изучении создавать фикцию изолированных вещей. На для того чтобы же характера различении зависимостей основано противоположение мера и отечественного Я. Изолированного Я нет совершенно верно так же, как нет изолированной вещи. Вещь и Я сущность временные фикции однообразного рода.
11. Отечественная точка зрения не дает философу ничего либо дает мало. В ее задачу не входит разрешать оЭну либо семь, либо девять мировых тайных. Она ведет лишь к устранению фальшивых, мешающих естествоиспытателю, неприятностей и другое предоставляет хорошему изучению. Мы даем в первую очередь лишь отрицательный регуля-тиб естественно-научному изучению, о котором философу вовсе нет необходимости заботиться, — я имею в виду философа, что знает либо, по крайней мере, считает, что знает, уже верные базы мировоззрения. Для естествоиспытателя, но, воображает совсем второстепенный интерес вопрос о том, соответствуют ли либо нет его представления той либо другой философской совокупности, раз лишь он с пользой может использовать их как исходный пункт собственного изучения. Дело в том, то работы естествоиспытателя и способы мышления и философа очень между собой разны. Не будучи столь радостным, дабы владеть, подобно философу, непоколебимыми правилами, он привык и самым надежным, наилучше принципам и обоснованным взглядам приписывать только временный темперамент и считать, что они смогут быть поменяны под влиянием нового опыта. И в конечном итоге величайшие удачи науки, величайшие открытия были вероятными лишь благодаря такому отношению к науке со стороны естествоиспытателей.
12. И естествоиспытателю отечественные рассуждения смогут продемонстрировать лишь идеал, приблизительное и постепенное осуществление которого должно быть предоставлено науке будущего. Установление прямой зависимости элементов друг от друга имеется столь непростая задача, что она не решиться сходу, а лишь ход за шагом. Было значительно легче сперва установить только примерно и в неотёсанных очертаниях обоюдную зависимость целых комплексов элементов (тел), причем в сильной степени зависело от случайности, от практической потребности, от прошлых определений, какие конкретно элементы казались более ответственными, на каких сосредоточивалось внимание и какие конкретно оставались без внимания. Любой отдельный исследователь со всей собственной работой образовывает только одно из звеньев в долгой цепи развития, обязан исходить из несовершенных, добытых его предшественниками знаний и может лишь эти последние дополнять и исправлять применительно к собственному идеалу. С признательностью пользуясь для собственных собственных работ указаниями и помощью, каковые он находит в работах собственных предшественников, он довольно часто незаметно прибавляет к собственным своим неточностям заблуждения и ошибки собственных современников и предшественников. Возвращение к совсем наивной мнению, будь оно быть может, воображало бы для человека, что сумел бы обеспечить себе полную свободу от взоров современников, рядом с невыгодой свободы от предвзятых взоров, и невыгодную сторону данной свободы — полное смятение перед сложностью задачи и невозможность начать изучение. Так, в случае, если мы на данный момент возвращаемся как словно бы к примитивной мнению, дабы начать изучение сызнова и повести его лучшими дорогами, то это наивность неестественная, не отказывающаяся от польз, составляющих плод долгого пути развития, а, наоборот того, пользующаяся взорами, предполагающими достаточно высокую ступень физического, физиологического и психотерапевтического мышления. Лишь на таковой ступени мыслимо разложение на элементы. Дело идет о возвращении к исходным пунктам изучения с более глубоким и богатым воззрением, составляющим плод конкретно этого предшествующего изучения. Должна быть достигнута узнаваемая ступень психологического развития, дабы научная точка зрения стала по большому счету вероятной. Но никакая наука не имеет возможности пользоваться спутанными и неясными понятиями профанов, а обязана возвратиться к их начаткам, к их источнику, дабы придать им более ясный, более определенный темперамент. Неужто же лишь теории и психологии познания должно быть в этом отказано?
13. В то время, когда нам приходится изучить многообразие элементов, находящихся в разнообразной обоюдной зависимости друг от друга, то для определения данной зависимости в отечественном распоряжении имеется лишь один способ — способ трансформации. Нам ничего более не остается, как замечать изменение каждого элемента, которое связано с трансформацией каждого из остальных элементов данного многообразия, причем не образовывает громадной отличия, наступает это последнее изменение само по себе либо под влиянием отечественной воли. Зависимость устанавливается при опыта и помощи наблюдения. Будь элементы кроме того лишь попарно зависимы друг от друга, а от остальных не зависимы, систематическое изучение этих зависимостей составляло бы уже достаточно тяжёлую задачу. Математически же возможно доказать, что при зависимостей в комбинации 3, 4 и т.д. трудность планомерного изучения весьма скоро сменяется практической неосуществимостью. Всякое временное пренебрежение зависимостями, менее всего кидающимися в глаза, всякое выделение зависимостей самые выдающихся не имеет возможности не ощущаться как значительное облегчение. И первый, и второй род облегчения были сперва отысканы инслшнктиб-но, под давлением практической потребности, психической организации и нужды, а потом были использованы естествоиспытателями сознательно, умело и методически. Не будь этих облегчений, на каковые при всем том возможно наблюдать как на несовершенства, наука по большому счету не имела возможности бы появиться и развиваться. Изучение природы сходно с распутыванием очень запутанного клубка ниток, причем счастливая случайность играется практически столь же ключевую роль, как тщательное наблюдение и ловкость. Работа исследователя столь же возбуждает последнего, как охотника возбуждает преследование с громадными препятствиями малознакомой дичи.
В то время, когда желают изучить зависимость каких-либо элементов, то полезно сохранять по возможности постоянными те элементы, влияние которых не подлежит сомнению, но при изучении ощущается как помеха. В этом содержится первое и самоё важное облегчение изучения. Познание двойной зависимости каждого элемента — от элементов, в U и вне U находящихся — заставляет нас сперва заняться изучением обоюдных взаимоотношений между элементами, находящимися вне U, а элементы, находящиеся в U, сохранять как постоянное, т.е. замечающего субъекта оставлять при допустимо однообразных условиях. Разглядывая обоюдную зависимость освещенности тел либо их температур либо их перемещений при допустимо однообразных условиях одного и того же субъекта либо кроме того разных, участвующих в наблюдении, субъектов, мы по возможности освобождаем отечественные знания в физической области от влияния отечественного личного тела. Дополнением к этому помогает изучение поддерживающих пределы U и лежащих в этих пределах зависимостей физиологических и психотерапевтических, причем изучение этих последних ввиду того, что физические изучения уже произведены раздельно, значительно уже облегчено. И это разделение изучения появилось инстинктивно, и остается лишь сохранить его методически, поняв его удачную сторону. Изучение природы дает нам множество примеров аналогичных разделений в меньших областях изучения.
14. Пристально обозревая область опробования природы, мы будем замечать работу естествоиспытателя в ее отдельных чертах. Мы спрашиваем: какими средствами познание природы сейчас делало настоящие шаги вперед и какими средствами оно может рассчитывать развиваться в дальнейшем? Естественно-научное отношение инстинктивно развилось в практической деятельности, в простом мышлении и из этого лишь перенесено в область научную, развившись в итоге в сознательную методику. К нашему наслаждению, нам не будет необходимости выходить за пределы эмпирически данного. В случае, если мы сумеем свести отдельные черты в работе исследователя к замечаемым в конечном итоге чертам отечественной физической и психологической жизни, — к чертам, каковые видятся и в практической судьбе, в мышлении и действиях народов, в случае, если мы сумеем доказать, что эта работа дает вправду практические и интеллектуальные пользы, то этого будет для нас достаточно. Естественной базой этого изучения будет неспециализированный обзор отечественной физической и психологической жизни.