Я открыл коробочку, вынул одну из начал и конфет е„ сосать. Сперва я ничего особого не почувствовал; меня вс„ так же клонило ко сну. Но через некое время я почувствовал как бы л„гкий холодок; совершенно верно по всем нервам прош„л какой-то трепет, желание дремать улетучилось, я стал бодр и свеж, совершенно верно по окончании душа.
Я принялся разглядывать содержимое той части чемодана, где были вещи для меня. Я отечественный„л туго набитый деньгами кошелёк; отечественный„л очаровательные устройства для умывания и для письма. Налюбовавшись всем этим, я прив„л вс„ в порядок и закрыл чемодан, не прикоснувшись к тому отделению, где были вещи, предназначенные для Наль.
Только что я желал приняться за чтение книги, как в дверь купе легко постучали. Я немного открыл е„ и заметил в коридоре большого господина, по виду коммерсанта. Он задал вопрос меня по-французски, не хочет ли кто-либо в отечественном купе развлечься от скуки партией в винт. Я отвечал, что я слугапереводчик, в винт играться не могу. А барин мой британец, ни слова не осознаёт ни по-русски, ни по-французски. И что я ни разу не видел в его руках карт.
Визитёр извинился за тревогу и провалился сквозь землю.
Возможно, вс„ происходило самым простым и естественным образом. И вагонный спутник был из тех бессчётных карт„жников, что способны и ночь и день просиживать за карточным столом. Но моей расстроенной за последние дни калейдоскопом сменяющихся событий фантазии уже мерещился соглядатай; и я нечайно задавал себе вопрос: не такой же ли он коммерсант, как я слуга.
Положительно, — думал я, — не достаточно лишь оказаться нам на необитаемом острове и отыскать покровителя наподобие капитана Немо. Живу, совершенно верно в сказке.
Я весьма был бы рад, если бы Флорентиец бодрствовал. Мне становилось несносным это продолжительное вынужденное молчание под единственный сопровождение скрипящих на все лады мерного стука и стенок вагона кол„с.
Я ещ„ раз прочел письмо Али старшего. Я представил себе его огненные глаза и его высоченную фигуру. В мыслях поблагодарил его не только за живительные конфеты, но и за не меньше живительные слова письма. Я погладил рукой собственного очаровательного павлина на коробочке и положил е„, как лучшего приятеля, во внутренний карман курточки, накинув е„ себе на плечи.
Я уже не чувствовал давления в висках, пульс мой был ровен; я забрал книгу и решил почитать.
немного подняв выше шторку, я взглянуть на местность, по которой мы на данный момент ехали. Это опять была голодная степь; разумеется, тут не было никакого орошения. Жгучее солнце и сожж„нная обнажённая почва — вот и целый ландшафт, как хватало глаз.
Да, — это край, забытый милосердием судьбы, — поразмыслил я. — Должно быть, люди тут обожают строить голубые купола мечетей и п„стро изукрашивать их стенки, предпочитают броские краски в коврах и одеждах, дабы вознаградить себя за эту обнажённую почву, за эту ж„лтую пыль, в которой верблюд абсурд„т, утопая в ней по колено.
Поезд ш„л не особенно скоро, остановки были редки. Я начал просматривать собственную книгу. Понемногу фабула романа меня захватила, я увлекся, забыл обо вс„м и просматривал, возможно, как минимум несколько часов, поскольку почувствовал, что у меня затекли ноги и руки.
Я поднялся и начал их растирать. Скоро тело Флорентийца как-то необычно содрогнулось, он потянулся, глубоко набрался воздуха и сходу — как резиновый — сел.
— Ну вот я и выспался, — сообщил он. — Весьма тебе благодарен, что ты меня караулил. Я вижу, что ты сторож над„жный, — захохотал он, блеща белыми зубами и вспыхивающими юмором глазами. — Но по какой причине ты меня не разбудил раньше? Я дремал, должно быть, больше четыр„х часов, — продолжал он, вс„ смеясь.
Я же стоял, выпучив глаза, и не имел возможности сообщить ни слова, до того он меня поразил своим пробуждением.
— В жизни не видал таких чудных людей, как вы, — сообщил я ему. — Спите вы, как м„ртвый, а просыпаетесь, как будто бы кошка, почуявшая во сне мышь.
Разбудить вас? Да так как я же не гигант, дабы поставить вас на ноги, как это вы проделали со мной; если бы я тряс вас кроме того так, дабы душу из себя вытрясти, то вряд ли вс„ же добудился бы.
Флорентиец расхохотался, его смешили и моя лицо, и моя досада.
— Ну, давай мириться, — сообщил он. — В случае, если я тебя обидел, что дремлю на собственный манер, а не так, как надеется по хорошему тону, то, пожалуй, и ты подобрал мне сравнение не весьма лестное, что не подобает хорошему слуге ответственного барина. Уж сообщил бы хоть тигр, в противном случае не угодно ли кошка. С этими словами он поднялся, взглянуть на фрукты и сообщил: — Ну и молодец же ты! Вот так фрукты! Возможно поразмыслить, ты их стащил в Калифорнии!
— Ну, в Калифорнию я сбегать опоздал; а проводнику щедро за них заплатил, — ответил я. — На протяжении вашего сна приходил сосед — наподобие французского комми — и приглашал вас играться в винт.
Флорентиец ел дыню, кивая на мой доклад головой, и внезапно заметил письма обоих Али, каковые я оставил на столе.
Я прочел ему оба. Он задал вопрос, куда я запрятал коробочку, и в то время, когда я продемонстрировал на внутренний карман куртки, произн„с:
— Нет, не годится. В моих штанах, с внутренней стороны справа, имеется глубочайший потайной кожаный карман. Положи е„ в том направлении.
Я нащупал справа, у самой талии, карман и переложил в том направлении коробочку.
Флорентиец согнулся к: окну, осмотрел местность и сообщил:
— Не так долго осталось ждать подъедем к громадной станции. Видишь в том месте вдалеке деревья, — это уже станция. Тебе нужно будет выйти размять ноги и приобрести газет. Забери все, какие конкретно найдутся, местные также.
Я накинул курточку, запрятал письма в книгу и приготовился идти.
— Подожди, письма ты желаешь сохранить? — задал вопрос Флорентиец. — Обязательно, — ответил я.
— Тогда убери их в чемодан. И не только сейчас, — в то время, когда мы можем быть выслежены, — но ни при каких обстоятельствах и нигде не оставляй писем не запрятанными пад„жно. А наилучшее, держи вс„ в сердце и голове, а не на бумаге.
Я запрятал письма и вышел, поскольку поезд уже замедлил движение и доходил к перрону.
— Спроси на всякий случай, петли весточки до востребования лорду Бенедикту, — сообщил мне вдогонку Флорентиец.
Я подн„с руку к козырьку фуражки и вышел, спеша, как усердный слуга, выполнить приказание барина. Встретясь с проводником, я задал вопрос его, где приобрести газеты и издания, в какой стороне перрона телеграф и продолжительно ли тут стоит поезд. Проводник все мне детально поведал и пожалел, что не имеет возможности пойти со мной, поскольку это громадная станция, тут в любой момент многие сходят и садятся новые пассажиры, а потому ему нельзя отлучиться. Но поезд стоит мин. двадцать, возможно не спешить.
Я спрыгнул на перрон, когда остановился поезд. Народу было довольно много.
Гортанные голоса п„строй, сожж„нной солнцем, темнолицей толпы, рассаживающейся по вагонам, в суете и давке перемешивались со шутками и смехом бежавших за водой пассажиров с бутылками, кувшинами и чайниками в руках.
Жара и тут стояла палящая, но по окончании душного вагона воздушное пространство показался мне райским.
Я сходил на телеграф, взял две весточки для моего барина, накупил целую кучу газет, какие конкретно лишь были, и возвратился в вагон. Войдя в него, я встретился с новыми пассажирами. Один был одетый повосточному, достаточно прекрасный мужик с мягким выражением лица, второй — в белом кителе и форменной фуражке инженера-путейца, с лицом каким-то равнодушным, невысокого роста и, по всей видимости, весьма страдавший от жары.
Я вош„л в собственный купе, подал Флорентийцу газеты и телеграммы. Он прочел весточки и протянул их мне. Я сперва ничего не осознал, а позже разобрал, что русскими буквами были составлены британские слова. В одной говорилось, что на станции П. нас будут ожидать лошади. А вторая информировала, что два дома и два магазина в К. загорелись от малоизвестных обстоятельств, спасти удалось лишь животных и людей.
Я посмотрел на Флорентийца, что просматривал местную газету, взятую утром из К. В ней писалось о пожаре в доме Али, о том, что пламя перебросился через дорогу на дом капитана Т. Дом сгорел дотла, спасся один лишь денщик.
А сам капитан, его их друг и брат, хромой старик-торговец, не смогли проскочить через стенке пламени, поскольку ветхий сухой дом загорелся сходу со всех сторон, как картонный. А запас керосина, хранившийся в доме, лишь раздул пламя.
Флорентиец перев„л мне эту заметку и заявил, что если судить по весточкам, для нас до тех пор пока вс„ складывается благополучно. У него с Али было условлено, что в случае, если нас выследят в этом поезде, Али вышлет со собственного хутора лошадей на станцию П. Мы сойд„м и верн„мся на предшествующую станцию, где и сядем в столичный поезд. Весточка о лошадях имеется, до П. уже неподалеку. Сердце мо„ было неспокойно. Мне думалось, что так как брат вправду имел возможность возвратиться и оказаться в опасности. Я поделился собственными мыслями с Флорентийцем. Лицо моего приятеля было весьма серь„зно. — Что твой брат в опасности, — об этом ты знаешь.
До тех пор пока все они не сядут на пароход и не достигнут Лондона, — им угрожает беда.
Но что его нет в К. — это так же правильно, как да и то, что тебя в том месте не было на протяжении пожара. Не будем думать о фантазиях и призраках, растрачивая попусту энергию, а станем е„ собирать, дабы в полном самообладании выполнить собственную долю помощи отечественным беглецам. Сейчас тебе предстоит организовать отечественный обед.
Заплати проводнику ещ„ на чай, попроси свести тебя с поваром вагона-ресторана и закажи для собственного барина-чудака вегетарианский обед. Но лишь дабы подали его ко мне и не позднее чем через час. Не так долго осталось ждать ты почувствуешь усталость; нужно тебе покушать и выспаться. Нам предстоит в маленькое время сделать тридцать в„рст на лошадях. Лошади будут хороши, коляска, думаю, также; но тво„ здоровье хрупко.
— Я низок и худ, но здоровье мо„ прочно. Я отлично закал„н и выдрессирован братом с детства. Неоднократно сопровождал его в лагеря, один раз кроме того ходил в поход и могу шутя проехать верхом и сорок в„рст, — ответил я. — В случае, если же я упал в обморок и довольно часто ощущаю изнеможение, то лишь непривычная жара тому обстоятельством. Но конфеты Али спасут меня. Обо мне вы не думайте.
Скорее нужно опасаться вашего ужасного сна; так как если вы эдак засн„те в коляске, как дремали только что, то, вправду, возможно сгореть в пожаре раньше, чем вас добудишься. Флорентиец опять радостно расхохотался. — Эк напугал я тебя своим богатырским сном! Придется одолжить у тебя пилюлю Али и больше так не дремать, — радостно прибавил он.
— У вас имеется собственные пилюли. Вам Али дал коробочку, из которой потчевал меня в сво„м кабинете, — также смеясь, ответил я.
— Есть-то имеется, да лишь ты и вторую из данной коробочки уже съел в доме моего приятеля ночью, значит вс„ же одну ты мне обязан.
Посмеявшись над моей пилюльной скупостью, он заявил, что в далеком прошлом просматривает вопросы в моих мыслях и глазах о дервише и Али, но что поведает обо вс„м в Москве.
Я пош„л хлопотать об обеде. Звонкая монета обстряпала вс„ легко и просто.
Через час в отечественном купе стоял складной столик, и лакей из вагонаресторана прин„с хорошие вегетарианские блюда. Мой барин приказал передать повару финансовую и сердечную признательность и просьбу накормить отечественного проводника.
Наконец вс„ было убрано, и я отправился с последним поручением барина к проводнику. Я сказал ему, что весточка известила лорда о возможности хорошей торговой операции на станции П. Пускай он нас разбудит заблаговременно и окажет помощь вынести вещи на платформу. Он был весьма рад услужить нам за хороший обед и вс„ повторял, что такие хорошие пассажиры редко попадаются.
Войдя в купе, я заметил, что Флорентиец приготовил мне постель, вынув мягкую подушку из громадного чемодана. Я был растроган его заботой, отыскал в памяти, как сам он дремал на тв„рдом валике, и с укоризной сообщил ему:
— Ну, для чего вы волнуетесь? Я же имел возможность так же дремать, как и вы. Да и вряд ли засну. Нервы взбудоражены, везде мерещатся западни.
— Ничего, я дам тебе капель, возбуждение уляжется, и засн„шь сном не хуже моего.
Говоря так, он дотянулся из собственного широкого пояса-жилета мелкий флакон и накапал мне в воду пара капель.
— Гомеопатия, — сообщил я. — Не очень-то я в не„ верю, — но вс„ же проглотил и ул„гся. Последнее, что я слышал, был хохот Флорентийца; я совершенно верно провалился в пропасть и сходу прочно заснул.
Проснулся я, как мне показалось, от стука в дверь. На самом же деле это будил меня Флорентиец. На этот раз я проснулся легко, ощущая, как дивно я отдохнул. Опоздал я подняться, как раздался стук в дверь. Выглянув в коридор, я заметил проводника, что заявил, что через двадцать мин. будет станция П., я обязан собрать вещи, и он вынесет их на площадку, поскольку поезд стоит тут лишь восемь мин..
Вещей мне собирать не было нужно, вс„ было уже сделано Флорентийцем. Он успел и простыню и подушку убрать, пока я наряжался и говорил с проводником. Сам он был сейчас в другом костюме и приказал мне надеть поверх моей курточки л„гкий яркий костюм, а вместо кепи панаму. Сверх всего он накинул на меня и себя ч„рные плащи, наподобие тех, что носят морские офицеры.
Мы с проводником вынесли вещи на перрон. Кто-то из пассажиров окликнул его из вагона, он наскоро пожал мне руку и убежал.
В этом случае вся медлительность Флорентийца провалилась сквозь землю. Он скоро забрал громадной свой саквояж и чемодан, мелкий дал мне, забрал меня за руку и зашагал не в зал, а, огибая садик станции, в сторону водонапорной башни.
Чуть мы успели зайти за не„, как с противоположной стороны выскочили два дервиша, всматриваясь во тьму ночи. К ним, запыхавшись, подбежал с перрона сарт, скоро что-то сообщил и ткнул в руки билеты. Все трое помчались со всех ног к поезду и чуть успели быстро встать в последний вагон.
Мы без звучно стояли за выступом башни. Флорентиец прочно держал меня за руку.
Мы ожидали , пока поезд не отош„л и вс„ не стихло около. Тогда он сообщил мне:
— Нам нужно весьма скоро пройти с полверсты. Забери мой саквояж, дай мне собственный чемодан и прочно держись за мою руку.
Я желал возразить, но он шепнул:
— Ни слова, скорее, по окончании: мы в громадной опасности, мужайся. В случае, если успеем сесть в столичный поезд, следы отечественные затеряются.
Мы шли в глубь местности, вправо от станции. Тьма была полная. Шли мы не по дороге, а по узкой тропе и без того скоро, что я практически бежал, а Флорентиец шагал собственными долгими ногами, не подмечая ни тяжести клади, ни моего бега.
Шли мы мин. двадцать, неожиданно нас кто-то окликнул. Флорентиец ответил, и я заметил в темноте силуэт экипажа и лошадей. Кучер забрал громадной чемодан, Флорентиец втолкнул меня вовнутрь, прыгнул сам практически на ходу, — и мы понеслись. Довольно много я ездил с того времени. Ездил и на пожарных лошадях, и на рысаках, но этого безумного бега, данной т„мной ночи я не забыл и, разумеется, не забуду.
Панаму мне срочно было нужно снять; в ушах свистел ветер; лошади мчались вскачь. Соображать я ничего не имел возможности. Я не забывал лишь слова светло синий, его мужайся подобно гвоздю вошло в меня. Мы спешили так практически час; лошади не легко дышали и пошли медленнее. Мелькнул последовательность домов, деревья, — и мы неожиданно остановились. Трагедия, — поразмыслил я.
Флорентиец выпрыгнул, схватил чемоданы, как реб„нка высадил меня вместе с саквояжем и сообщил по-английски: — Скорей бери мою руку.
Мы перебежали через какой-то двор и заметили бричку, в которую мигом взгромоздились. Кучер гикнул, и мы опять помчались.
Флорентиец о ч„м-то задал вопрос кучера, одетого по-восточному, тот успокаивающе что-то растолковывал. Я подосадовал на сво„ незнание языка.
Вот, и не глух и не нем, а выходит, что и глух и нем, — думал я; в этот самый момент же дал себе слово выучиться этому проклятому языку.
— Ничего, — сообщил Флорентиец, нежно пожимая мне руку и совершенно верно просматривая мои мысли. — Беда мала, ты можешь выучить ещ„ сто языков. Мы не так долго осталось ждать приедем; возница заявил, что в следующем кишлаке нас уже ожидают билеты и что мы приедем мин. за пять до поезда.
Лошади вс„ так же скоро спешили. В данной л„гкой бричке мне бы не усидеть, если бы Флорентиец не держал меня собственной крепкой рукой за талию.
Скоро стали мелькать дома, у одного из них лошади замедлили бег, и внезапно на подножку с моей стороны кто-то впрыгнул. От неожиданности я отпрянул, но, заметив смеющуюся во целый рот лицо, осознал, что это приятель. Незнакомец умело присел на ободок брички, подал Флорентийцу конверт и радостно затрещал что-то, весьма его, разумеется, смешившее. Скоро он на ходу спрыгнул и пропал во тьме.
— Билеты имеется. Станция уже видна, — сообщил Флорентиец. — Мы спешили меньше двух часов. Вот и огоньки станции. Запомни, ты сейчас мой двоюродный брат, а не слуга. Но язык русский я знаю не хорошо, поскольку вырос и воспитывался в Лондоне. И ты мой помощник и гид в делах, без которого я обходиться не могу. Между собой мы говорим лишь поанглийски.
Мы подкатили к станции, сердечно поблагодарили возницу, и опоздали выйти на перрон, как раздался свисток поезда.
Билеты первенствовали класса. Вагон был либо безлюден, либо вс„ в н„м дремало. В просторном четыр„хместном купе не было никого. Проводник также дремал и предоставил нам самим устраиваться на собственных местах. Мне показалось, что он не совсем трезв и старается скрыть от нас сво„ состояние.
На мо„ замечание о необычном поведении проводника, кроме того не поинтересовавшегося у нас билетов. Флорентиец заявил, что нет худа без хороша, в силу того, что отечественные билеты начинаются со следующей станции. Будь он трезв, было нужно бы входить с ним в сделку. А сейчас он не сможет кроме того отыскать в памяти, на какой станции мы сели в поезд.
Разместив отечественные вещи, мы закрыли купе и растянулись на мягких кроватях, обитых красным бархатом. Флорентиец заявил, что дремать не будет, что ему нужно прочесть письмо и кое-что сообразить. Я пологал, что мой сон также дал„к, желал услышать разъяснение всех передряг данной ночи, но опоздал задать вопроса, как заснул глубоким сном.
Финиш ночи прош„л для меня без сюрпризов. Утром я проснулся совсем бодрым, и первое, что я заметил, было нежно радовавшееся мне лицо моего приятеля. Я почувствовал себя таким радостным, что вижу его не строгим и озабоченным, а хорошим и любящим! Опять мне показалось, что я знаю его давным-давно.
— Положительно, — вскрикнул я, — я имел возможность бы спорить, что давнымдавно вас знаю. Такую любовь, уверенность и доверие я испытываю подле вас. Я желал бы в любой момент, всю жизнь следовать за вами и разделять все опасности и ваши труды.
Я не могу сейчас кроме того представить жизни без вас!
Он засмеялся, поблагодарил меня за дружбу и любовь и заявил, что его жизнь состоит не из одних лишь трудов, опасностей и борьбы, но и из знаний и больших радостей, каковые он будет радостен поделить со мной, в случае, если я в действительности захочу пожить около него.
Было уже часов восемь. Солнце стояло высоко, вс„ такое же яркое. Но мы ехали уже не по голодной степи. Тут земля была покрыта не смотря на то, что и сожж„нной солнцем, но вс„ же травой. Селения виделись чаще; и у каждой речушки либо озера торчали юрты кочующих киргизов либо калмыков.
— Тут ещ„ имеется жизнь, — увидел Флорентиец. — Но ночью мы въедем в полосу пустыни и без того и отправимся по ней больше дней. Жизнь закинутых в том направлении людей — это практически лишь одни семьи ЖД персонала — полна бедствий. Кочующие пески не дают возможности развести ни огородов, ни садов.
Колодцы около станций имеется, но вода в них солона и не годится не только для питья, но кроме того для выращивания овощей. Пресную воду им доставляют в цистернах, но далеко не в достаточном количестве, и эти несчастные крадут приятель у приятеля остатки пресной воды. А на зубах у них постоянно хрустит песок.
Я представил себе эту жизнь и поразмыслил, какое количество мест ещ„ не достигла цивилизация. Как много предстоит преодолеть трудностей, дабы жизнь стала сносной для всех.
Постучали в отечественную дверь. Это был проводник, задававший вопросы билеты и просивший прощения, что он забыл их забрать у нас ночью. А на данный момент пойд„т проверка билетов, каковые должны пребывать у него. Флорентиец подал их проводнику. — Ланч, чай, — сообщил он ему с зарубежным выговором.
Я растолковал проводнику, что мой брат хочет кушать в купе, а не ходить в вагон-ресторан. Он взялся принести нам ланч, но заявил, что хороший вагон-ресторан прицепят лишь в Самаре, а до тех пор пока кормят не хорошо. На мой вопрос о фруктах ответил, что может их дотянуться на данный момент а также хорошие.
Я дал ему денег, поразмыслив, сколько же из них он пропьет. И сделал вывод, что отечественное путешествие до Москвы будет не самым комфортным и вряд ли мы возьмём съедобный ланч.
Но я совершил ошибку. Проспавшийся проводник был честным малым. Он скоро принес хороший кофе со сливками, вкусный хлеб, масло, фрукты и сыр и всю до копейки сдачу.
В то время, когда ланч был окончен и вс„ убрано, Флорентиец сообщил мне:
— Сейчас приготовься выслушать, от каких бедствий мы спаслись и какие конкретно грозы планируют над головой Али. Люди в одежде дервишей и тот третий, с билетами, которых мы встретили ночью у водонапорной башни, гнались за нами.
муллы и Фанатики выследили нас благодаря многочисленности монашествующих сект и хорошей шпионской организации, связывающей их всех между собой.
Прибежавший к дервишам сарт с билетами сообщил им, что мы следуем в К. в интернациональном вагоне, что ты едешь в платье слуги и тебя нужно прикончить в толпе на перроне. А меня попытаться захватить живь„м, в то время, когда начнется переполох. Сейчас они уже подъезжают к К. Они сели на той станции, где мы сошли, все в том месте обследовали и потому будут уверены, что нас в том месте не было. За хутором Али, откуда нам отправили лошадей, вели слежку целый сутки. Убедившись совсем, что нас в том месте нет, они попросили кучера довезти их до станции к ночному посаду. Он с наслаждением это сделал, поскольку в противном случае ему нереально было бы выехать за нами, не возбудив ничьих подозрений. Доставив их на станцию, он в тот же миг уехал, словно бы бы к себе, а в действительности остановился в том месте, которое Али указал мне в весточке. И вот след отечественный сейчас так запуган, что отыскать нас тяжело. Но все же, дабы нам ехать не вдвоем, поскольку ищут двоих, нужно отправить весточки двум моим приятелям, дабы они перехватили нас на этом поезде, как и где лишь смогут и как возможно скорее…
Я вызвался послать весточки, но Флорентиец заявил, что это нужно поручить проводнику.
Весточки были написаны. Отдавая проводнику деньги и телеграммы.
Флорентиец сообщил:
— Вс„, что останется, заберите себе. — И задержав его неотёсанную руку в собственной красивой руке, прибавил негромким проникновенным голосом: — Лишь не выпивайте больше. Это не облегчит вашего горя, а прибавит ещ„ несчастий.
Тут случилось что-то неординарное. Проводник схватил обеими руками руку Флорентийца, приник к ней и зарыдал. Эти неприятные рыдания раздирали мне душу.
Сл„зы находились в моих глазах, я чуть имел возможность их удержать.
Флорентиец усадил проводника рядом с собою на диван, от„р его сл„зы своим прекрасным, душистым носовым платком и сообщил:
— Не горюйте. Девочка ваша погибла, но супруга жива. Вы оба весьма молоды, и будут ещ„ у вас дети. Но нужно так жить, дабы дети рождались здоровыми, а исходя из этого ни при каких обстоятельствах не выпивайте. Дети пьяниц постоянно бывают больными и, значительно чаще, несчастными.
Он подал ему стакан с водой, накапав в том направлении каких-то капель. Придя в себя, проводник сообщил:
— Я ни при каких обстоятельствах не выпивал до этого раза. Но возвратившись к себе, заметил м„ртвого реб„нка и м„ртвую жену, а тут ни 60 секунд времени и нужно уезжать, — не смог я с собой совладать, в дороге начал пить. Так это я вам, барин, поведал ночью про сво„ горе. Вс„ спуталось в моей голове. Я пологал, что это я прошедшей ночью какому-то азиату говорил. Он бродил по вагонам, разыскивая собственного товарища — слугу в коричневой одежде и никак мне не верил, что таковой у меня не едет. Вс„ я перепугал. Мне показалось, что он прош„л в интернациональный вагон, а я задремал мин. на пять. А оказалось, что уже две станции проехали, отлично, что контрол„р за это время не проходил. Ах, как я вс„ перепутал спьяну! Пологал, что это я ему говорил. — Он покачал недоуменно головой. — Грех-то какой! Невесть чего мерещится.
Флорентиец ещ„ раз пожал ему руку, повторил, что супруга его была в глубочайшем обмороке, что это не редкость при родах. Он рекомендовал ему отправить к себе весточку с оплаченным ответом на Самару до востребования.
— Так вы, барин, значит врач. Оно и видно. Лишь врач и может человека человеком признать, пускай он и беден. Вы не гнушались мне руку пожать, — сказал проводник, бережно складывая платок Флорентийца и возвращая его.
— Заберите его на память о отечественной встрече, приятель, — сообщил Флорентиец. — А это передайте вашей жене, в то время, когда верн„тесь к себе, дабы принимала по одной капле перед каждой едой. В то время, когда все капли выпьет, поправится совсем. Флакон пускай покинет себе на память о враче. В то время, когда вам будет не легко в жизни, поглядите на флакон, подержите в руках мой платок и поразмыслите о моих словах, как я просил вас ни при каких обстоятельствах не выпивать.
Он ещ„ раз пожал проводнику руку, задержав ее в собственных, улыбнулся ему и сообщил:
— Мы еще с вами увидимся. Не теряйте мужества. Пьяный человек — не человек, а лишь двуногое животное. Не скорбите, что утратили реб„нка, а радуйтесь, что жива любимая супруга. Бегите, подъезжаем.
Проводник вышел, мы остались одни. На душе моей было пасмурно. Ято знал превосходно, что Флорентиец не сказал с проводником. Откуда он имел возможность знать о его горе, его жене? Какая-то раздражение и досада снова подымались во мне: снова эта ненавистная таинственность.
— Не нужно злиться, Левушка, — сообщил мне Флорентиец, ласково обняв меня за плечи. — Право же, на свете нет чудес. Вс„ разъясняется весьма легко. Я вышел ночью в коридор, слышу, кто-то плачет и причитает. Я пош„л на голос и заметил этого несчастного перед откупоренной бутылкой водки, которой он жаловался и изливал горе по погибшей жене и новорожденной дочке. Не нужно быть доктором, дабы знать, что у дам при болезни почек на протяжении родов случаются глубочайшие обмороки. Я уверен, что тут был именно таковой случай и что его супруга пришла в себя, но у бедняги не было времени дождаться и убедиться в этом. Ты уже не дитя, — продолжал он, усаживая меня подле себя. — Тебе пора покинуть манеру в первую очередь злиться, если ты чего-нибудь не осознаёшь. Во вс„м, что тебе думается загадочным и неясно прекрасным из происшествий последних дней, — если бы ты не раздражался, а собирал волю и бдительно замечал, ты бы сам убедился, — нет чудес, а имеется та либо другая степень знания.
Голос его, выражение милых глаз, вс„ было так отечески ласково и нежно, что я приник к нему, — и опять волна эйфории, спокойствия и уверенности пробежала по мне. Я был радостен.
Скоро возвратился проводник, прин„с квитанции на отправленные букет и телеграммы роз, которым украсил отечественный столик. Флорентиец заявил, что ожидает в Самаре двух собственных друзей, для которых требует покинуть соседнее с нами купе. А что касается отечественного, то желает занять в н„м все четыре места, дабы хорошенько отдохнуть. Проводник растолковал, что, заплатив за лишние две плацкарты, мы взяли право на вс„ купе. Но в случае, если желаем заказать купе для друзей, должны внести впер„д сумму за билеты и заказ, что мы на данный момент же и выполнили.
Дальше отечественное путешествие проходило без осложнений. В Самару мы должны были приехать ночью. Я весьма устал, мне хотелось дремать, и я попросил проводника сделать мне постель. Флорентиец заявил, что будет ожидать друзей, от постели отказался, а для них попросил приготовить постели в соседнем купе.
Я задал вопрос проводника, по какой причине вагон отечественный безлюден. Он растолковал, что все едут на ярмарку в дальние восточные города, что в ту сторону вагоны заполнены до отказа торговцами всех наций; а оттуда до тех пор пока идут безлюдные поезда. Но через 14 дней запрещено будет дотянуться ни одного билета обратно, кроме того и в третьем классе.
Постель моя готовься , я превосходно вымылся, с восхищением переоделся в чистое бель„ Али Махмуда, в мыслях поблагодарил его, дав себе обещание отслужить ему за заботу, простился с Флорентийцем и мигом заснул.
ГЛАВА VII
НОВЫЕ Приятели
Проснувшись, я заметил, что диван Флорентийца безлюден. Должно быть, было уже достаточно позднее утро, и — что меня особенно поразило — в окна стучал нередкий большой ливень.
С того времени как я приехал к брату в К., где летом ни при каких обстоятельствах не бывает дождя и о котором грезишь, покрытый позже и пылью, как о манне небесной, — это первенствовал ливень.
Я мигом быстро встал и захохотал, отыскав в памяти, как меня поразила быстрота перемещений Флорентийца, в то время, когда он вот так же неожиданно сел, проснувшись. И я на данный момент, совершенно верно кот, почуявший мышь, ринулся к окну и отд„рнул занавеску.
Ливень показался мне хорошим, родным братом. В его серой пелене был виден лес, настоящий зел„ный лес, и не было жары.
Какая-то нежность к собственной отчизне, кроме того как бы чуть-чуть раскаяние, что я мало ценил е„ до сих пор, с е„ лесами, рощами, зел„ными сочной травой и полями, пробежали по мне. Я радовался, что попал опять в собственный край, где нет серо-ж„лтого ландшафта, одинаково пустынного на десятки в„рст с торчащими, как бирюзовые горы, минаретами мечетей и голубыми куполами.
И когда эта восточная картина мелькнула в мо„м воображении, так сразу же поднялась передо мной и вся цепь событий, людей, небольших эпизодов и отдельных слов последних дней.
Моя радость потускнела, быстрота перемещений провалилась сквозь землю. Я стал медлительно наряжаться и думать, какой сумбур царит в моей голове. Я положительно не имел возможности связать все события в ряд последовательных фактов. И вс„, что было третьего дня, день назад либо два дня назад, — вс„ сливалось в какой-то громадный ком, и я кроме того не вс„ отч„тливо не забывал.
Неожиданно в коридоре я уловил какое-то слово, и тембр голоса снова показался мне привычным.
Необычно, — поразмыслил я. — В любой момент у меня была изумительная память на голоса и лица. А сейчас и данный дар я, думается, теряю. Должно быть, проклятая шапка дервиша да жара повредили мне не только слух, но и мозги.
В эту 60 секунд опять дон„сся из коридора баритональный, неповторимо прекрасный голос. Я кроме того сел от удивления, и всего меня бросило в жар, не смотря на то, что ни о какой жаре и помина не было.