Однако, прежде ты был мне дядей, а потому дядей обязан остаться.
не забываешь ли ты то сентябрьское утро по окончании атаки? В то время, когда ты ринулся в наступление, жаля неприятеля пулями, как будто бы мальчишка перепрыгивая через мёртвых французов и камни, стреляя и пронзая соперника наравне
с лучшими. Подобное неповиновение приказу, как мне думается, практически возможно было бы приравнять к мятежу. Повезло, что удалось дотянуться тебе полковой мундир — не смотря на то, что сидел он туго, и, как я нашёл позднее, разошелся по швам на плечах. В другом случае ты рисковал взять пулю в пояснице от кого-нибудь из отечественных разгоряченных парней! В тот сутки я поразмыслил: «В данной битве сражаются два кузена, два Полдарка, и будь я проклят, в случае, если знаю, от кого дух захватывает больше». Убивать и самому быть убитым — дело достаточно нечистое, но мне думается, в тот сутки на нас снизошло в некоем роде воодушевление!
Я перечитываю твое письмо из Лондона. Радостен, что ты благополучно добрался до дома. Мне стыдно, что я не удосужился написать ответ. Для всех нас эта зима выдалась тяжелой, многие из лучших офицеров больны либо ранены, кое-какие же из нехороших выпрашивали — и приобретали! — отставку, дабы возвратиться к себе.
болезнь и Временное бездействие были одинаково изнурительны, но В первую очередь марта мы шли в наступление и сражались, шли в наступление и сражались. И без того с каждым днем, блестяще и ожесточенно.
Увы, время это нельзя назвать радостным, потому что отечественные непрекращающиеся победы были отравлены кошмарами, поджидающими нас в отвоеванных городах и деревнях. Знаешь ли, кузен — для разнообразия, пожалуй, назову тебя так… Так вот, знаешь ли, кузен, прежде я думал, что сражаюсь со свирепым, но храбрым и добропорядочным неприятелем? Я столкнулся с бессчётными примерами дружбы и уважения между англичанами и французами.
Обычно было тяжело помешать сближению между несложными воинами до и по окончании битвы. Они как будто бы бойцы на ринге. Когда драка заканчивается… И генералы никак не отличаются. Сульт, что воздвиг Муру монумент в Корунье, наглядный тому пример. Но тут, в отношении к португальцам… Мы шли, маршировали, ехали, а мимо нас тянулись мили покойницких, гниющих трупов, изнасилованных и замученных дам, детей, повешенных вниз головой, оскверненных церквей, искалеченных священников, мужчин с выколотыми глазами… Это поменяло мое мнение. Может ли несложная война превратиться в возмездие? Для португальцев — вне всякого сомнения.
Сейчас мы поднялись лагерем под Альмейдой. В том месте покинули гарнизон французы, и дьявольской работенкой будет выкурить их оттуда. Как ты точно отметишь, я опять возвратился на ту реку, где утратил кусок челюстной кости. Я пережил эту зиму, но успех от меня отвернулась. Я утратил собственного хорошего приятеля Сандерса. И Партриджа. Ядро оторвало ему голову практически сразу после того, как мы покончили с завтраком. Ты встречал обоих, так что обязан не забывать. Партридж — это длинноволосый блондин.
Кстати, ваше военное ведомство смягчило собственный отношение к увеличениям и удостоило Гектора МакНила чести быть произведенным в очередное звание! По окончании твоего отъезда я много раз виделся с ним. Хороший уважения человек, но голова его полна рассказов о скверных ветхих днях, в то время, когда любой обитатель Корнуолла — согласно его точке зрения
— был контрабандистом.
Высказываю глубочайшую собственную любовь тете Демельзе, Джереми, Клоуэнс и Изабелле-Роуз, Дрейку, Морвенне, Сэму, Заки Мартину, Бену Картеру, Джеки Хоблину, Джуду и Пруди Пэйнтерам — коль они еще живы — и всем другим твоим приятелям, каковые, как тебе думается, имели возможность бы не забывать меня, и которым я могу быть представлен.
Я также имел возможность бы взять отпуск, если бы просил. Но я не стал — частично по причине того, что, как я считаю, война на полуострове входит в победную фазу, частично по причине того, что воссоединение (что за библейское слово!), в противном случае сообщить возвращение, мне думается неуместным. Я знаю, что многие приятели были бы мне рады, но с учетом моих обязательств, это все еще не настоящее воссоединение.
Быть может, со временем все изменится.
Как прежде, твой любящий племянник, (кузен — двоюродный племянник?)
Джеффри Чарльз
III
Объявление в «Королевской газете Корнуолла» от 18 мая 1811 года.
«Банк Уорлеггана уведомляет о начале сотрудничества с банком Плимута, Солтэша, Бодмина и Лискерда в Корнуолле и Дэвоне, начиная со следующего понедельника, 20 мая 1811 года.
Эти трансформации ни в коей мере не затрагивают векселя и активы Банка Уорлеггана, Труро, а призваны только значительно лучше обезопасисть интересы клиентов, и увеличить возможности банка. С этого времени Банк Уорлеггана будет именоваться Банк Уорлеггана Уильямса. Партнерами выступят господин Джордж Уорлегган, господин Хамфри Уильямс, господин Кэрри Уорлегган и господин Руперт Крофт.
IV
Письмо лорда Эдуарда Фитцмориса мисс Клоуэнс Полдарк, 16 июня 1811 года.
Дорогая мисс Полдарк!
Рискну написать Вам опять, убедив себя в том, что мое первое письмо, возможно, затерялось в дороге, возобновить, пускай только как то разрешают формальности письма, отечественную февральскую дружбу и заявить, что я честно сохраняю надежду на Ваше успешное возвращение к себе. Верю, в том месте Вы сумели насладиться всеми разнообразнейшими красотами, что предлагают нам лето и весна. Корнуолл так на большом растоянии из этого, и хоть на западе я ощущаю себя местным
обитателем, мне ни при каких обстоятельствах не доводилось посещать в вашем округе, только в один раз я добирался до Эксетера.
Вместе с этой запиской либо скоро за ней последует письмо от моей тетушки с приглашением совершить финиш июля с нами в Бовуде. Это домашний обычай (и я до сих пор с радостью ему следую) — солидную часть сезона провести в Лондоне, после этого несколько недель в Уилтшире, а после этого отправиться в отечественный шотландский домик, дабы поохотиться на глухаря.
А это значит, нас ожидают красивые дни в Бовуде, где соберется большинство моей семьи, и мы с тетушкой были бы весьма рады заметить в том месте Вас. И хоть это далековато от Корнуолла, путь не дольше половины дороги в Лондон. Надеюсь, нам удастся убедить Вас, что путешествие того стоит.
Очевидно, письмо тетушки будет направлено Вашей матушке, а, помимо этого, будет содержать приглашение и для неё, дабы Вы не ощущали себя неудобно без сопровождения.
Поверьте, дорогая мисс Полдарк, ваш приезд доставил бы нам огромное наслаждение.
С искренним уважением,
Эдуард Петти-Фитцморис
Глава вторая
I
В последнюю пятницу мая Джереми поделился с матерью собственной идеей посетить мисс Тревэнион.
— Ты приобретал от неё вести? — задала вопрос Демельза.
— Нет.
— Ты писал ей?
— в один раз. И не дождался ответа.
Демельза посмотрела на собственного высокого сына. Глаза парня были безлюдны. Так безлюден не редкость взор парней, попавших в неприятности.
— Твоему отцу не пришлось по нраву письмо госпожа Беттсворт.
— Знаю. Но выждал два месяца. Думаю, у меня имеется право их посетить.
— Само собой разумеется. Мне сказать отцу?
— В то время, когда я уеду.
— Не пологаю, что он будет против.
— направляться ли подождать два месяца? — задал вопрос Джереми.
— Нет, — криво улыбнулась Демельза. Они направились к конюшне.
— Когда-то у тебя была лошадь по имени Каэрхейс, — сказал Джереми. — Это было до моего рождения?
— Да, еще перед тем, как в отечественной семье показался достаток. Мы реализовали ее, в то время, когда нуждались в деньгах.
— Откуда у нее такое имя? В то время ты была знакома с Тревэнионами?
— По-моему, у нее уже было это имя, в то время, когда мы ее приобрели. Спроси лучше у отца.
— Как-нибудь. — Джереми начал седлать лучшего чалого коня по кличке Колли (краткое от Коллингвуд). Его приобрели для охоты, но с годами Джереми начал питать отвращение к этому развлечению, и сейчас в большинстве случаев скакал галопом по вересковым пустошам. Демельза увидела, как принарядился Джереми, — таким она его еще не видела.
— Джереми.
— Да?
Она помогла затянуть подпругу.
— Знаю, ты плохо расстроился, и я ничем не могу тебе оказать помощь. Это так меня огорчает. Я кроме того не могу дать тебе совет.
— Никто не имеет возможности.
— Да ты его и не примешь. Правильно. Ненужно старикам сказать молодым, в особенности своим детям, что они и сами через это прошли. Такое не берется в расчет. Это отражает только личные переживания, ревность либо потрясения. Все мы рождены однообразными, но наряду с этим любой из нас неповторим, и все мы страдаем.
Джереми похлопал ее по руке.
— Но имеется кое-что ответственное, — добавила Демельза. — Ни при каких обстоятельствах помни, что ты Полдарк.
Колли начал проявлять нетерпение в предвкушении прогулки. Джереми похлопал его по морде.
— Маловероятно, что я об этом забуду.
— Я имею в виду… — Демельза помедлила. — Семью твоего отца, а не мою. Меня огорчит, в случае, если шахтерское происхождение будет мешать тебе .
Что ж, наконец-то она это сказала.
Джереми выглянул из конюшни, в его глазах ничего не отражалось.
— Ты иногда берешь меня в церковь. Мы так как ходим в том направлении всей семьей пара раз в год.
— И?
— Говорят: чти отца и мать. Эту заповедь я выполняю. Осознаёшь? Не волнуйся. Я выполняю всю заповедь, а не половину. В этом нет ничего для того чтобы. В случае, если кто-то научит меня иному, то точно не ты.
— Я только…
— Я замечательно знаю, о чем ты говоришь. А сейчас, мама, занимайся собственными делами, а я займусь собственными. Никакая женщина…
Он запнулся.
— Это возможно не она. А ее родители.
Джереми посмотрел на маму и язвительно улыбнулся.
— Это мы посмотрим.
II
Замок купался в море колокольчиков. А над ними трепетало кружево молодых буковых и березовых листьев. В бухте мерцало прозрачное море.
Джереми разрешил войти старый лакей, как словно бы всегда носивший мятые чулки.
— Отправлюсь погляжу, господин. Не знаю совершенно верно, где на данный момент мисс Кьюби, господин. Покорнейше прошу садиться, господин.
Джереми не принял приглашения. Вместо этого он прошелся по громадной и высокой гостиной, где в марте они музицировали. Клавесин Клеменс открыт, на нем лежало пара страниц с нотами. У камина находились ботинки, а пламя никак не хотело умирать и пускало узкие дымные спирали. К стенке прислонились четыре ружья. На диване лежали две развернутые английские газеты: «Таймс» и «Морнинг пост». Со стенку рассеянно взирали портреты предков Тревэнионов.
По окончании продолжительного ожидания дверь открылась, и у ног Джереми с лаем запрыгали два спаниеля.
— Дорогой мой Полдарк! — Это был майор Джон Тревэнион, его хорошо сжатые губы растянулись в приветствии. — Как отлично, что вы пришли. Как поживаете? Около свирепствуют заболевании. Прошу, проходите ко мне. Тут куда эргономичнее.
Он повел его в кабинет — помещение мельче размером и более светлую, с видом на пустошь. Как в большинстве случаев, в том месте был приличный беспорядок.
В уголке у камина сидела за вышивкой госпожа Беттсворт. Она улыбнулась такими же хорошо стиснутыми губами, как у сына, и оторвалась от работы, дабы протянуть руку, над которой склонился Джереми.
Они поболтали о погоде, инфлюэнце, нехватке лошадей из-за войны, о том, как тяжело отыскать приличных каменщиков для постройки замка, о приближающихся в Бодмине скачках — о них майор, наверное, был очень осведомлен. Это поле битвы было Джереми не по нраву. Честно говоря, нехорошее из вероятных, но он не разрешил себя заболтать либо запутать .
— Вообще-то я приехал посетить мисс Кьюби, — нежданно сказал он. — Прошло уже больше двух месяцев с отечественной последней встречи.
По окончании маленькой паузы Тревэнион ответил:
— Кьюби в добром здравии, но на данный момент ее нет дома. Она навещает кузенов в Трегони. Но я сообщу ей, что вы заходили. Я передам ей… э-э-э…
ваше сообщение, в случае, если желаете.
— Сообщите ей, я разочарован тем, что на Пасху ей не разрешили посетить мою семью в северной части прибрежной полосы.
— Не разрешили? — Майор Тревэнион уставился на маму налитыми кровью глазами, но она не обратила на него ни мельчайшего внимания. — Думаю, у нее были другие обязательства. Разве не так? Что ж, мне весьма
жаль, Полдарк. Нам всем жаль. Сообщить по правде, матушка воспитывает всех детей в строгости и не разрешает им свободу, которую жаждут взять многие современные девушки.
— Возможно, она возьмёт мало свободы, дабы приехать в второй раз? К примеру, с Огастесом?
— Огастес в Лондоне, — сообщил майор Тревэнион. — Он взял должность в Казначействе, где, как мне думается, его дары раскроются
полностью. Он пишет занятные письма.
— Господин Полдарк, — вмешалась госпожа Беттсворт, — будьте хороши, передайте мне тот зеленый шелк.
Джереми поспешил выполнить просьбу.
— Он пишет занятные письма, — продолжил майор Тревэнион и захохотал, не успев поведать шутку. — Говорит, что ехал в наемной карете, где на полу вместо ковра лежала солома. Ходил на работу в Вестминстерское аббатство, и в том месте кроме него находился только один прихожанин. А в лавках, он утвержает, что полно оскорбительных карикатур на любых известных персон. Французов, британцев, американцев…
Ненадолго повисла тишина.
— Надеюсь, мисс Клеменс в добром здравии? — задал вопрос Джереми.
— Да, благодарю вас. Несколько дней назад мы совместно ездили в Ньютон-Эббот, моя кобыла Роузленд победила в том месте приз королевы Шарлотты… На обратном пути дороги около Плимута заполонили воины — и пешие, и в экипажах, они направлялись на суда. Подкрепления для Индии и Португалии. Слава Всевышнему, война начала менять направление к лучшему, в далеком прошлом пора.
— без сомнений, — дал согласие Джереми.
— Воображаете, из-за данной нескончаемой войны стало так тяжело отыскать людей, что приходится платить тридцать фунтов в год кроме того самому паршивому лакею. Кроме того дамы стали просить больше. Я плачу кухарке тринадцать фунтов в год. Как справляется ваш папа?
— Честно говоря, — ответил Джереми, — я не интересовался этими вопросами. Большая часть слуг трудятся у нас весьма в далеком прошлом. У нас нет лакеев, по большей части дамы, каковые оказывают помощь моей матушке, и еще двое слуг делают различную работу по дому.
— И какое количество акров образовывает ваше поместье?
— Думается, около сотни.
— У нас тысяча, и добрая половина обрабатывается. И вдобавок имеется около пяти сотен акров на полуострове Роузленд, достаточно плодородная почва. Но очевидно, больше всего меня тревожат пятьсот акров около замка. Они
закрыты от ветров, и тут возможно выращивать редкие кустарники. Если бы
у меня было время, я бы вам их продемонстрировал.
— Мисс Кьюби показывала кое-какие, в то время, когда я был тут в последний
раз.
— Вот как? Ах да.
Госпожа Беттсворт подняла голову.
— Надеюсь, вы простите нас, что мы не приглашаем вас к обеду, господин Полдарк. Вы же осознаёте, в то время, когда в доме осталось так мало участников семьи, нам необходимо крайне мало, и для кухарки будет достаточно затруднительно поменять меню в таковой поздний час.
Джереми встал.
— Очевидно. Я осознаю. — Он взглянуть на хозяев. — Не смотря на то, что, пожалуй, не в полной мере осознаю. Прошу меня забыть обиду. Я вырос в семье, где привыкли выражаться прямо. И в следствии не могу оценить любезность, которая маскирует неодобрение. Я бы предпочел прямое объяснение обстоятельств этого неодобрения, нежели скрывающие его тщетные слова. Госпожа Беттсворт… Майор Тревэнион… Всего вам хорошего.
Он поклонился и шагнул к двери. Его рука на дверной ручке дрожала от бешенства.
— Подождите, Полдарк. — Джон Тревэнион отпихнул спаниеля, нервничающего у его ног. — Матушка, псам необходимо прогуляться. Я провожу мистера Полдарка к лошади.
— Очевидно, — сообщила она и на мгновение застыла с иголкой в руках. — Хорошего вам дня, господин Полдарк.
Джереми не подмечал ничего около, шагая по крыльцу и холлу. За парадной дверью, выходящей на укрытую от моря сторону, тянулся арочный проход. У выхода из него он привязал к коновязи Колли.
Тревэнион не поспевал за ним, но нагнал, в то время, когда Джереми уже планировал сесть в седло. Ветер растрепал узкие каштановые волосы Тревэниона.
— Слишком мало хорошая партия, — сообщил он.
— Что?
— Вы попросили назвать обстоятельство. Разве это не разумеется? Вы недостаточно хорошая партия для Кьюби. Тревэнионы живут в этом самом месте уже пятьсот лет. С 1313 года, в случае, если быть правильным. Это кое-что да значит. Вы приятный юный человек, Полдарк, что-то в вас имеется. Вы были бы желанным гостем в этом доме. Но в качестве мужа моей сестры, а ведь конкретно этого вы получаете, это светло, вы и близко не годитесь. Ясно? Это достаточно разумеется? У нас более высокие цели. Простите.
— А Кьюби?
— Ах, Кьюби… Она обожает флиртовать. Разве вы не увидели? Ей нравятся юные люди, да и кому бы не нравились в таком-то возрасте? Она думает, что многих держит на привязи. А мы против этого не возражаем, пускай возьмёт собственную долю романтики. Но вы стали через чур без шуток к этому относиться. Осознаёте? Она еще весьма молода. Через несколько лет мы подберем ей мужа, мы втроем — она, отечественная матушка и я — выберем совместно, и подходящую партию.
Взявшие свободу спаниели игрались на гравийной дорожке недалеко от Колли, и лошадь беспокойно выбирала ногами при их приближении.
— И какая же опасность в том, что я отношусь к этому без шуток, в случае, если ваша сестра относится несерьезно?
— Моя сестра не редкость важна два либо три раза в год. И что? Прошедшей в осеннюю пору она воспылала детской любовью к каменщику, но не так долго осталось ждать это переросла, повстречав другого молодого человека, — он расхохотался. — Всё это было в полной мере приемлемо, в силу того, что выходило из последовательности вон. Но вы
— джентльмен, соответственно ваше внимание необходимо разглядывать под другим углом. Если вы вычисляете нас нелюбезными, прошу, войдите в отечественное тяжёлое положение.
— Тяжёлое положение, — ответил Джереми, чуть овладев своим голосом, — тяжёлое положение в том, дабы поведать соседу, что он недостаточно оптимален, потому, что, не смотря на то, что и джентльмен, но очевидно через чур небольшой. — Он быстро встал в седло. — Это правда. Отечественное поместье не так громадно, как ваше, а родословная не так долга. Но задумайтесь вот над чем. Вы Беттсворт, ставший Тревэнионом. Мне же не было нужно поменять фамилию.
Дистрофичный и напыщенный майор вспыхнул. В двадцать четыре года он стал шерифом Корнуолла, и никто в далеком прошлом уже не осмеливался сказать ему подобное.
— Рекомендую вам убраться из этого, господин Полдарк, — сообщил он.
III
Было пять часов пополудни, и Джереми не убрался. Он остановил лошадь на возвышенности, на проселочной дороге в полумиле от замка. Ему пригодилось некое время, дабы отыскать данный наблюдательный пост. Из этого он не видел арочный проход перед дверью дома, но
замечательно имел возможность рассмотреть все тропки и дорожки, из него ведущие. Он совершил тут уже два с половиной часа. Колли замечательно перекусил в изгороди на обочине, но Джереми совсем ничего не ел. Но он не ощущал голода. Он имел возможность остаться тут хоть еще на двадцать часов, в случае, если необходимо.
Два раза мимо него проходили безрадостные селяне. Солнце скрылось за бегущими тучами. На втором склоне начали косить траву, вчетвером на широком поле: две дамы в чепцах и два мальчика. Практически сразу после ухода Джереми майор Тревэнион обогнул дом и отправился к его незаконченной части. В том месте никто не трудился, и дело очевидно не продвинулось по окончании Пасхи. Тревэнион скоро возвратился и скрылся в. Около трех часов няня повела двух мелких мальчиков на прогулку по берегу. В том месте они пробыли около часа. Кроме этого, за целый сутки никто не выходил и не входил в замок.
В голосе госпожа Беттсфорт, поразмыслил Джереми, имеется валлийские нотки. Не солгали ли они по поводу Кьюби, возможно, она не уехала, может, ее закрыли в помещении наверху, накручивал себя он. Но они никак не сумели бы заблаговременно подметить его появление. А Кьюби, пускай и самая юная в семье, не из тех, кто будет без звучно мучиться. Она заколотила бы в дверь. Но Джереми был знаком с дисциплиной, царящей в аналогичных семьях. Кьюби не знала отца, он был драгуном и погиб еще до ее рождения, его роль принял на себя старший брат. Была ли госпожа Беттсворт столь уступчивой, как смотрелась, либо в действительности именно она всем распоряжалась?
Колли начал беспокоиться, ему надоело столько времени нести на себе хозяина. Но если он спешится, то практически ничего не заметит.
На склоне бугра появилось облачко пыли. В том месте шла дорога, по которой он приехал. За высокой, покрытой бессчётными майскими цветами живой изгородью он заметил въезжающих в ворота лошадей. Он развернул Колли и переместился на несколько шагов. Мужик и две дамы. Сердце Джереми заколотилось. Он определил одну из дам и был практически уверен по поводу второй. Мужик был одет во что-то наподобие мундира.
Джереми спешился, отпер ворота и совершил лошадь на поле, иначе поля последовали вторые ворота и дорога. Но он не стал садиться
в седло.
Он услышал голоса и девичий хохот. Джереми их не видел, а они не встретятся с ним, пока не покажутся из-за поворота в двадцати ярдах вверх по склону.
Кроме того на данный момент, в то время, когда стояла сушь, у обочины журчал ручеек. Склон пестрел цветами национального флага — красная смолевка, белый
сердечник и броские полупрозрачные колокольчики. Везде торчали огромные папоротники.
И вот они показались. Это были Клеменс и Кьюби. А человеком в форме по счастью был лакей.
Они остановились. В любом случае, обойти его было нереально. Джереми снял шляпу.
— Хороший сутки.
Клеменс засмеялась. В отличие от Кьюби, она красотой не блистала, но была весьма дружелюбной. Хохот закончился, и веселие сменилась удивлением. Кьюби медлительно покраснела.
— Я заезжал с вами повидаться, — сообщил Джереми, но вас не было. Надеюсь, вы в добром здравии.
Клеменс похлопала лошадь по холке.
— Господин Полдарк. Какой сюрприз! Ну разве это не сюрприз, Кьюби? Совсем страно.
— Громадный сюрприз, — дала согласие Кьюби.
— Я виделся с вашей братом и матушкой, и мы поболтали о том, о сем. Как Огастес?
— Он в Лондоне. — Клеменс кинула взор на сестру. — Мы возвращаемся к чаю. Допустимо… вы желали бы к нам присоединиться?
— Благодарю, но я уже простился. Было бы неподобающе возвращаться.
Лошади забеспокоились, топчась на узкой дороге.
— Уортон, — сообщила Клеменс, — вы отправитесь со мной. Я желаю перемолвиться словечком с госпожа Кларк из усадьбы. Мисс Кьюби присоединится к нам через пара мин..
— Да, мисс.
Клеменс согнулась и протянула руку.
— Всего хорошего, господин Полдарк. Жаль, что вы нас не застали. Возможно, в второй раз…
Джереми поцеловал ее перчатку.
— Очевидно.
Он отвел лошадь к обочине, дабы остальные имели возможность проехать. Кьюби не двигалась. Ее лицо было скорее безрадостным.
В то время, когда Клеменс с лакеем скрылись за следующим поворотом, Джереми сообщил:
— Вы спасли меня от таможенников, а сейчас не хотите знать. Она скоро посмотрела на него, а позже взглянуть на море.
— Имеется закон, — продолжил Джереми, — по которому всё, что
приносит море, в собственности хозяину поместья.
Она подоткнула локон под треугольную шляпку и направила лошадь на поле, где та имела возможность пощипать траву.
— Либо хозяйке, — сообщил Джереми.
— Прошу вас, не шутите со мной.
— В школе я знавал одного мальчика, что постоянно смеялся, в то время, когда ему было больно.
— Для чего вы сейчас приехали? Разве письма было слишком мало?
— От вашей матушки? Нет. По какой причине вы не ответили на мое?
— А что хорошего это бы принесло?
— А вы не вычисляете, что я заслуживаю объяснения из первых уст? В последнюю отечественную встречу вы меня поцеловали и…
— Я не целовала! Это вы…
— Вы меня поцеловали. Никаких сомнений! И назвали «дорогой Джереми». И попросили опять приехать. Кроме того в случае, если это был легкомысленный порыв, а я в это не верю, я имею право на объяснение из первых уст. Вы так не думаете?
Кьюби опять взглянуть на него, но снова только на миг, смущенным, туманным взором.
— Я вела себя довольно глупо. Сообщила так легко от желания пофлиртовать…
— Так говорит и ваш брат.
— Правда?
— Да. Я с ним поболтал. Рядом с вашей матушкой он холодно произносил любезности. А у двери я попросил его объясниться, и он растолковал. Заявил, что я недостаточно оптимален для вас. Вот что я ощущаю, но что ощущаете вы?
— Думаю, мне пора.
— Вы этого желаете?
Она желала проехать мимо, но Джереми схватил ее лошадь под уздцы.
— Конечно же, я не желаю, — со злобой сообщила она. — Мой брат может думать, что ему угодно.
— А ваша матушка?
— Конечно, я прислушиваюсь к ней.
— А она очевидно с ним согласна.
— У меня имеется собственное мнение.
— Я так и поразмыслил. — Джереми сглотнул, планируя с мыслями. — Я знал… встречал многих юных леди вашего возраста в различных частях графства. Я замечал, как шепетильно за ними присматривают и осуществляют контроль. В любой момент лишь «да, мама» и «нет, мама», и ни шагу за
пределы приличий. Они довольно часто выходят замуж за тех, кого для них выбрали… Из всех привычных мне девушек вы меньше всех похожи на такую. Вы скорее станете направляться собственным предпочтениям. Мне и в самом ужасном сне не приснится, что вы с братом и матерью совместно и хладнокровно решите, за кого вам выйти замуж!
— Кто так сообщил?
— Он.
Они замолчали, только лошади рвали траву и трудились челюстями, а время от времени позвякивала упряжь.
— Я выйду замуж по собственному выбору и без всяких ограничений. Но разве это не обосновывает мое утверждение, что вы мне равнодушны? Мое поведение было… легко развлечением.
— Клянусь, — с печалью сказал Джереми, — я практически вам поверил.
— Что ж, тогда разрешите мне проехать! Дурак! Разве тогда я не сообщила вам, что не всё так конкретно?! Разве я не сообщила вам, не просила вас ни при каких обстоятельствах не принимать меня без шуток?
— Сейчас вы рассказываете как человек, которому не всё равняется.
— Мне сделать вам больно! Этого слишком мало?
— Больно? Да я умираю от отчаяния!
Кьюби сглотнула и засмеялась через слезы, хлынувшие из глаз.
— Никто не умирает из-за любви. Я совершенно верно знаю. Поэты так превозносят любовь, что считается нужным по ней плакать.
— Что вы и делаете, — сообщил Джереми, поднеся руку к лицу.
Она натянула поводья и прикоснулась лошадь хлыстом, отправив ее мимо Джереми по дороге. Они взглянули друг на друга затуманенными взглядами.
— Прощайте, — сообщила она. — Может, вы мне и небезразличны. Но этого мало. Это не вы мне не подходите, а я вам. Вспомните тех, кто покоится на церковном кладбище — нам повезло больше. Они бы всё отдали, только бы получить отечественные разрушенные сердца!
Она отправилась дальше. Ее шляпка согнулась, а стройная фигура раскачивалась в такт неровной поступи лошади по крутому склону. Кьюби легко развернула голову, но позже решительно не стала оборачиваться.
Глава третья