— Не печалься, Наталия, и не думай, что ты втянула меня в грех. В то время, когда я тебя забрал, совесть моя уже не была чиста. — Он положил её голову на подушку, закрыв собственное лицо руками. — Не ты меня, а я тебя до этого дня обманывал. Ты годами тосковала по собственному законному сыну; и я также тосковал по сыну, не смотря на то, что и по незаконному.
— У тебя также незаконнорожденный ребенок? О, Боже, — застонала баронесса, — забери меня скорее к себе!..
— Не умирай, Наталия, не забыв обиду меня! Я больше ни при каких обстоятельствах не обижу тебя собственной близостью, лишь забудь обиду!
Она беззвучно зашевелила губами и, подняв руку, положила её ему на голову, по её щекам катились большие слёзы. Ах, в далеком прошлом уже не было страшнее осуждённого и великодушнее помвлованного человека, чем она!
Вошедший пан Николай, облегчивший собственную боль неприятными слезами в соседнем помещении, отыскал собственную дочь опять как будто бы в агонии, а барона на коленях около неё.
О, это была страшная ночь!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Было уже за полночь, в то время, когда дверь спальни открылась и на её пороге, запыхавшись от поспешного подъёма по лестнице, остановилась, устремив взор в постель, новая хозяйка данной помещения Маргита Орловская. Приглушённо крикнув: «Мама, мамочка моя!», она подбежала к ней и ринулась около кровати на колени.
Да, это была её мать, но как она изменилась!
Ещё внизу, во дворе, она слышала, как дед сообщил:
— Она умирает и желает со всеми вами повидаться. Но я не знаю, придёт ли она ещё раз в себя; уже два часа, как она без сознания.
«Вот как мы встретились», — поразмыслила Маргита безрадосно. И внезапно она отыскала в памяти прощание на перроне в Ц., и как она позже тосковала по ней, в особенности вечером в сутки рождения матери, и как она чуть удержалась тогда, дабы не отправиться к ней. Если бы Маргита ей тогда написала, то мать имела возможность бы обратиться к ней и всё определить о Никуше и, возможно, не заболела бы. Но сейчас было поздно…
Маргита прекратила целовать руки матери и испуганно взглянуть в её Спокойное, но помрачневшее от боли лицо.
Да, возврата не было. Но не лишилась ли Маргита кроме этого возможности свидетельствовать перед ней об Иисусе Христе, Которого мать не знала? Если она больше не придёт в себя, она погибла. «Христос, не допусти этого!» — вздыхала юная дама, прильнув к чуть дышавшей груди матери, как будто бы старалась своим телом обезопасисть её от вечной погибели.
Действительно, Николай сообщил матери, дабы она искала Иисуса Христа, что имеется ещё вторая жизнь и что они в том месте смогут встретиться.
Но разве она Его искала? Пришла ли она к Нему? Ах, кто бы ей ответил на данный вопрос?! О, какие конкретно мысли мучили Маргиту по дороге, как она боролась! Она бы не взяла верх, если бы не Николай. Наконец она осознала, что и для её матери имеется смягчающие события, не смотря на то, что она и уничтожила счастье отца: так как она тогда не знала Христа. Как Маргита страдала от сознания, что время благодати для матери её прошло! Слёзы катились по её щекам.
— Не плачьте, сударыня, — раздался внезапно рядом привычный голос. Через слёзы она заметила лицо Анечки. — Не плачьте, — повторила женщина сочувственно. — Правильно, пани баронессе недолго осталось жить, но она отправится к себе, к Иисусу.
— Ах, Анечка, если бы я верила в этом и в том, что я с ней в том месте встречусь!
— Поверьте мне, сударыня, она уверовала в Господа и отыскала мир в Нём. О если бы вы слышали, как она свидетельствовала о милости Господа перед деканом Юрецким!
— Перед кем?..
Маргита поднялась и, держа руку матери в собственной руке, пересела в кресло.
— Что декану тут, было необходимо? Так как моя мать уже не католичка?
— Он желал вернуть её в лоно католической церкви. В случае, если нам никто не помешает, я вам всё поведаю.
— Непременно поведайте, пожалуйста!
— И мне также, — раздался за спиной Маргиты голос Никуши. парень склонился у постели матери и положил голову рядом с её головой, поцеловав её влажный лоб и волосы.
Анечка увидела его взор, словно бы сказавший: «Я так страдаю. В случае, если у тебя имеется утешение для меня, то дай мне его». Анечка начала сказать и передала те слова баронессы, каковые глубоко запали в сердце дочери и сына и каковые, возможно, ни при каких обстоятельствах не забудут пан декан и Николай Юрецкий.
— Да, ты была права, матушка! Ты познала Того, Что и мне открылся, — со слезами сказала Маргита. — Ты не имела возможности привести меня к Нему, в силу того, что ты Его сама не знала. О Никуша! — Маргита обняла брата. — Всю жизнь она блуждала без Христа, какой безлюдной и печальной была эта жизнь!..
— Не плачь, Маргита!
— Да, не плачьте, Маргита. Пани баронесса слышит вас. Она не спит и в сознании. Она лишь через чур не сильный, дабы открыть глаза. Но в случае, если разрешите, я ей помогу.
— О да, прошу вас, Аурелий!
— Вот вода, пан врач! — Анечка подала ему чашку для умывания.
Юный доктор умыл лицо больной. Она глубоко набралась воздуха и открыла глаза. Её яркий взор остановился на дочери.
— Маргита, наконец-то ты тут!
— Мамочка, моя родная!
Больная желала протянуть руки к дочери, но они бессильно опустились. Тогда дочь подняла и прижала их к собственной груди.
— О, матушка моя, поскольку я сходу пришла, в то время, когда ты нас позвала!
— И я также, матушка! — Никуша согнулся к ней и поцеловал её руки.
Врач опять протёр лицо пациент, в силу того, что казалось, что она опять утратила сознание.
— О Господи, дай мне ещё мало силы, — вздыхала она с напряжением.
— Непременно даст, дорогая мама, — уверяли её дети.
— Вы совместно пришли? — задала вопрос она через некое время. — И вы меня желаете забыть обиду? Ты, Никуша, меня уже забыл обиду, но ты, Маргита!.. Я сейчас ни при каких обстоятельствах уже не смогу исправить собственные неточности. Забудь обиду, моё дитя, несчастной матери твоей, как и Христос забыл обиду ей её тяжёлые грехи! Не прерывай меня, — попросила она, в то время, когда Маргита, целуя её, старалась помешать ей сказать. — Ещё одно я тебе обязана сообщить: обстоятельством моего заблуждения, падения и всего несчастья, в которое я ввергла вас и многих вторых, было то, что я не знала Иисуса Христа. Ты, дорогой мой сын, знаешь Его, и что бы с тобой ни произошло, ты постоянно будешь радостен. А ты, Маргита?..
— О, матушка, и мне Христос уже открылся, не волнуйся обо мне.
Я ни при каких обстоятельствах не буду принадлежать той церкви, которая ввела тебя в заблуждение!
Больная закрыла глаза. Её лицо высказывало счастье.
Дочь комфортно уложила её в подушки. Казалось, что мать желала отдохнуть. Но внезапно она опять открыла глаза, как будто бы искала кого-то.
— Вы одни тут?
— Нет, пани! — склонился к ней Аурелий. — Адам Орловский также пришёл с нами, и пан Коримский.
— И он пришёл?.. О, признательность Тебе, Иисус! Маргита, приведи ко мне Адама, и в то время, когда придёт твой папа, покиньте нас ненадолго одних.
Находившийся в коридоре пан Адам содрогнулся, в то время, когда внезапно кто-то сообщил:
— Адам, зайди, прошу вас, мать тебя кличет!
Он повернулся и обнял плачущую мужу. Она прильнула к нему и обвила руками его шею. Он содрогнулся от эмоции, доселе им ещё не испытанного.
— Маргита, не плачь, — успокаивал он её, убирая прядь волос с её лба.
— Ах, разреши мне поплакать, поскольку в том месте запрещено из-за матери и Никуши.
— Ну поплачь, поплачь, в случае, если тебе от этого легче, мой цветок, но выйдем на свежий воздушное пространство.
Ветерок успокоил Маргиту
— Идём, не будем медлить, — сообщила она, подняв глаза на супруга, — и не думай нехорошего о моей матери. Ах, у неё было так мало счастья на данной почва!
Маргита не знала, какую истину она сказала этими словами, но она её ощущала.
Адам Орловский ничего не думал. А что он думал, того не имел возможности выразить. Но в то время, когда пара мин. спустя он стоял у кровати когда-то горячо любимой им тёти, которая сказала ему «Сделай Маргиту радостной, как это будет в твоих силах, и не разочаруй её. Так как ты Орловский, а Орловские всегда были верны…», он дал ответ, продиктованный не состраданием и не чрезвычайностью момента, а идущий из глубины сердца: «Не опасайся, тётя, я твоё доверие оправдаю. По моей вине она ни при каких обстоятельствах не будет несчастной!».
В это же время в библиотеке Орловского стремительными шагами взад и вперёд ходил Манфред Коримский. Он знал, для чего его позвали ко мне. Его когда-то столь любимая, боготворимая им супруга желала с ним сказать. Сейчас ему казалось, что сердце не выдержит эмоции страстной, с новой силой воспламенившейся и годами подавляемой, но ни при каких обстоятельствах не угасавшей тоски и любви по ней. Он горел жаждой поспешить к ней, встретиться с ней и, не обращая внимания на нанесённую ему обиду, живую либо мёртвую заключить в собственные объятия.
Само собой разумеется, обида была громадна. Но сейчас Наталия у него принесла свои извинения, и это для него было удовлетворением, поскольку он верил, что она сейчас знает, что был не он виноват, а она.
Он слышал, что она опять была в сознании и сказала с детьми. Адам также побывал у неё, а сейчас зашёл к ней пан Николай.
Но у Коримского всё ещё не хватало сил предстать перед ней.
Наконец он собрался с силами: «Она просила меня прийти и желает примирения.
Я обязан воспользоваться моментом, второй случай может не представиться». Не легко набравшись воздуха, он открыл дверь и стремительными шагами, не оглядываясь, прошёл коридор. Он кроме того не увидел прислонившегося к окну человека, вид которого высказывал ещё большее страдание, чем его собственное. Но и находившийся у окна человек не подмечал, что делалось около него.
Кто в состоянии измерить ту боль, которая может поместиться в тесном сердце человека, в то время, когда перед глазами двух мужчин, каковые на своём жизненном пути друг на друга бросали непроницаемую тень, проходит всё их прошлое со своим обманчивым счастьем, горечью и тяжёлой борьбой?
Члены семьи умирающей дамы, по состоянию которой доктора уже видели, что её пробуждение было последней вспышкой перед угасанием пламени её жизни, поцеловав её, вышли друг за другом, покинув её наедине с первым мужем. В комнате стало негромко. Дама лежала с закрытыми глазами.
Щёки её лихорадочно горели. У ног её стоял Манфред. Какая она была прекрасная! Это была она — его Наталия, но сейчас супруга другого.
От внутренней боли Коримскому хотелось заскрежетать зубами. Она внезапно пришла в сознание, и их глаза встретились продолжительным немым взором. Он его не выдержал. Ноги его ослабли, и он сел в кресло, закрыв лицо руками.
— Для чего ты позвала меня? — задал вопрос он со стоном.
— В силу того, что, — ответила она таким печальным голосом, слыша его, никто не удержался бы от слёз, — в силу того, что я сейчас знаю, что ты мне не изменял, что мои подозрения были напрасными. Я согрешила против тебя совершенно верно так же, как ты согрешил против Людмилы Боринской.
Он выпрямился. Поражённый, он взглянуть на неё.
— Ты об этом знаешь?..
— Я лишь сейчас определила, в то время, когда всё утрачено, что у тебя была невеста, и что она тебе была больше, чем невеста. Я её погубила тем, что стала между вами. Она отомщена и в далеком прошлом у Господа. И я сейчас отправлюсь за ней и буду благодарить её за то, что она нас не прокляла, а погибла с молитвой на устах за нас и отечественное счастье. Но её молитва не могла быть не услышана, в силу того, что Всевышний честен: Он не имел возможности благословить счастье, выстроенное на могиле невинной души, которую предали.
— Наталия, будь милосердна! — простонал он.
— Ах, не думай, что я обвиняю лишь тебя, — сказала она с большим трудом. — Если бы не я, ты бы Людмилу ни при каких обстоятельствах не покинул. Исходя из этого я у тебя два раза обязана принести свои извинения: за то, что я виновна в твоей измене, и за то, что опозорила твоё имя. То, что ты обманывал меня, в то время, когда заверял, что я твоя единственная любовь — я тебе прощаю, как Христос меня забыл обиду. Забудь обиду и меня, Манфред!
Она протянула к нему руки. Он упал на колени на том месте, где некое время назад стоял на коленях барон Райнер.
— Мне нечего прощать, мы одинаково виновны. Я одурачил Людмилу, ты меня покинула и поменяла тем, что дала собственную руку Райнеру. И однако мы не равны, потому что если бы я тебе сообщил правду, всё могло быть в противном случае. Но тогда я не имел возможности этого сделать. А сейчас я тебя прошу лишь об одном: сообщи мне, от кого ты определила правду? Ты уверена, что не ошибаешься?
— Этого я тебе сообщить не могу, — набралась воздуха она, — в другом случае я человеку с безобидной душой причинила бы громадную боль.
— Ах, поразмысли, он имел возможность бы меня навести на след, а я бы так желал примириться.
— Примириться?.. Бедный Манфред! Всё это уже прошло! Проси у Господа помилования, обратись к Иисусу Христу; Он один может тебе оказать помощь, Он готов забыть обиду всё. Он меня забыл обиду и тебя забудет обиду, другого пути нет… Манфред, подай мне собственную руку, помирись со мной, — сообщила дама по окончании паузы чужим голосом,
— я умираю.
Она приподнялась в кровати и прижала руку к сердцу. Видя, что она падает, он подхватил её. Лёд был сломан и последнее самообладание покинуло его. С невыразимой болью он понял, что единственное его счастье возвратилось к нему, дабы погибнуть на его руках.
— Не умирай!.. — вскрикнул он в отчаянии, стараясь нежными словами и ласками привести её в эмоцию. — Будь моей, как прежде! Мы начнём новую судьбу! Мы понесём тебя на руках, дети и я! О, не покидай нас!
Она не отвечала, не смотря на то, что он увидел, что слышит его и осознаёт. Она лежала в его объятиях, как сломанный цветок, с выражением боли на лице.
Внезапно у дверей послышался шорох. Коримский посмотрел назад и через слёзы заметил прислонившегося, к притолоке бледного человека. Их глаза встретились и…
— наступил страшный момент!
«Как ты осмеливаешься прикасаться к ней?!» — казалось, сказал угрожающий взор барона. «Чего тебе тут необходимо? Она моя и лишь моя! Она возвратилась ко мне!» — казалось, возражал Коримский.
Дама открыла глаза и взглянуть в сторону дверей. Раздался душераздирающий крик. Только сейчас она поняла величину греха, совершённого ими троими, от которого тут, на земле, не было спасения; потому что совершённое не было возможности исправить: поделённое грехом соединить было нереально.
На крик матери прибежала Маргита и заметила, что с одной стороны кровати стоял папа, схватившийся обеими руками за голову; иначе — о кошмар! — склонился барон Райнер, а в кровати лежала мать с каким-то необычным выражением лица.
— О Боже, — сообщил кто-то за спиной Маргиты, — она скончалась…
Значит взор её, которым она некое время назад провожала собственных родных из помещения, был её последним прощанием с ними.
В то время, когда через мгновение все опять собрались в спальне, любой осознал, что убило эту даму. Николая Коримского вынесли без сознания из помещения. Маргита и Адам увели старика, что был печален. А рядом с погибшей остался барон Райнер, без слов утешения со стороны вторых.
«Но именно он больше вторых на данный момент испытывает недостаток в поддержке и утешении, — так думала Анечка, но она не осмеливалась затронуть скорбящего человека. — Кто бы имел возможность ему оказать помощь?.. Брат Урзин!»
Она выглянула за дверь, где без звучно стоял юный человек.
— Вы тут, пан Урзин? Баронесса уже скончалась, она погибла так нежданно… Ах, какая это боль для всех! Пан Николай утратил сознание, его было нужно унести.
— А вы тут? — удивлённо задал вопрос провизор.
— Да, все пришли, пан.
— А кто в том месте, у неё?
— Пан барон Райнер. Никто о нём, бедном, не заботится. Он приехал ночью, после этого ушёл по делам, и возвратился именно в тот момент, в то время, когда скончалась его супруга. Ах, мне его так жаль, и я не смею заговорить с ним. Да мне ещё и экономку нужно разыскать и задать вопрос, что мы дальше будем делать с баронессой. Не имеет возможности же она продолжительно тут оставаться.
— Идите, Анечка.
Юный провизор отошёл от двери. Женщина видела, что он направился к постели усопшей и склонился над припавшим к ней человеком.
— Её душа сейчас у Господа, — проговорил он так негромко, но мило, что человек рядом с ним содрогнулся. Он поднял голову и взглянуть в спокойное хорошее лицо, полное сочувствия.
— Кто вы? — задал вопрос он.
— Мирослав Урзин.
— Урзин? — Он выпрямился. — ПРИЯТЕЛЬ Степана Градского?
— Да, пан барон,
— Ах, — сообщил барон, разламывая руки, — вы оказали мне такое милосердие, но по какой причине вы не подождали ещё мало, пока я не пришёл?
Приятели встали.
— Пан барон, поверьте мне, я не имел возможности в противном случае. Вы всё не шли а также известия от вас не было. А пани баронессе становилось всё хуже. Наконец, я был должен позвать пана Орловского, в силу того, что поразмыслил: в случае, если Господь её желает отозвать, лучше ей быть сейчас у собственного отца, дабы не говорили позже, что провизор Коримских залечил её.
Юный человек согнулся к усопшей матери Никуши и без того же, как прежде, в то время, когда она лежала в жару, исправил подушки, осторожно положив её голову и закрыв полуоткрытые глаза. В то время, когда он убирал с её лба упавшие пряди золотистых волос, на них упали его слёзы. Он сложил узкие пальцы погибшей на грудь, как для молитвы. После этого он внезапно забрал руку приятели, что, как будто бы окаменев, смотрел за его действиями.
— Видите, пан барон, для неё сейчас наступили вечный покой, счастье и мир, чего на данной безнравственной почва вы ей ни при каких обстоятельствах не могли бы дать.
Барон осознал истину этих слов. Да, он больше ничего не имел возможности бы ей дать, если бы она помирилась с Коримским.
— Разлучённая с детьми, — продолжал Урзин, — в силу того, что события ей не разрешали посещать в Орлове, она ощущала себя бесприютной. А в том месте, — Урзин продемонстрировал на небо, — в том месте не будет ни слёз, ни боли. Всё это для неё сзади! Она первая ушла в том направлении, а если вы последуете за ней, на что я надеюсь, и станете в том месте совместно, то это никому уже боли не причинит.
Барон внезапно прислонился к молодому человеку, казавшемуся ему хорошим ангелом.
— Ах, разве вы совершенно верно понимаете, что она ушла в том направлении? Мы жили без Христа, а Степан Градский говорит, что того, кто Господа не принял. Всевышний отвергнет.
— Но пани баронесса приняла Его, в этом я уверен.
— А кто ей указал на Него?
— Я, пан барон, я имел это счастье. Да, она Его приняла, а сейчас Он принял её. Давайте, пан барон, помолимся!
Юный человек преклонил колени. Сперва он благодарил Иисуса Христа за то, что Он отысканную овечку Собственную привёл, а негромкую пристань. Позже он просил силы для всех, кому смерть её нанесла мощный удар, и милости оказать помощь всем им познать путь спасения, дабы в один раз всем встретиться у престола Агнца. Барон всё это время плакал. После этого он успокоился и, встав, поцеловал губы и лоб погибшей жены.
— Я благодарю вас, вы облегчили мои страдания. Да вознаградит вас Всевышний за это и за всё, что вы для неё сделали, — сообщил он негромким голосом. — Но если вы уже столько сделали, то дайте совет мне ещё, что мне сейчас делать. Вы согласитесь, что я не могу разрешить, дабы её хоронили Орловские. И по большому счету я её тут не покину. У меня и без того ничего не осталось, пускай хотя бы её могила будет на моей отчизне. Тут для неё при жизни не было места, и по окончании смерти не будет…
— Нет, пан барон, церковь чуть ли допустит, дабы её похоронили на вашем кладбище, а евангелическое кладбище лишь в Раковиане. Предоставьте мне, прошу вас, средства и адрес, я всё устрою. Лишь об одном прошу я вас: дайте ветхому пану Орловскому возможность снарядить собственную дочь в последний путь. Вы ему окажете милость и успокоите его боль.
— Согласен, — ответил барон по окончании некоего раздумья. — А сейчас сообщите мне, где я на это время могу остановиться? Урзин назвал ему гостиницу.
— Дрожки, на которых я приехал, стоят ещё у ворот парка.
— Тем лучше. Сообщите, прошу вас, Орловским, что я приеду за своей женой. В то время, когда тут всё будет закончено, отыщите меня, пожалуйста. Так как вы сейчас мой единственный приятель на данной страшной чужбине.
— О, пан барон, у вас имеется ещё один Приятель, Что вас обожает, может утешить и оказать помощь: Господь Христос.
Райнер склонил голову. Ещё раз простившись со своей супругой, он торопливо вышел из помещения. Стенки Орлова, казалось, упали на него…
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Барон Райнер вышел в одну дверь, а в другую Маргита ввела собственного дедушку.
Заметив Урзина, заплаканное личико её просветлело.
— Видите, Мирослав, — вскрикнула она, — матушка моя погибла, но мы все с ней помирились!
— Не плачьте, пани Маргита, — сообщил юный человек, пожимая протянутую ему руку, — она не погибла. Разве вы не понимаете, что Господь сообщил: «Верующий в Меня не погибнет вовек»? Она жива по-настоящему лишь на данный момент, в то время, когда заметила Господа Иисуса Христа, оторвавшего её из всех скорбей и утешившего её. Для неё все страдания кончились. Мы остались скорбящими, но мы все должны благодарить Господа, что Он упокоил её!
Маргита внезапно успокоилась. Она согнулась к матери. О, какая чудная истина! Христос её утешил абсолютно. Она сейчас у Него!..
В последующие дни, всю собственную жизнь, когда Маргита вспоминала о собственной матери, ею овладевало мира и чувство счастья.
— Да, сейчас ты с Ним и знаешь Его лучше нас всех, — сообщила Маргита со слезами.
Но это уже не были слёзы печальной скорби. Они сняли последний гнёт с её сердца и разрешили Маргите в эти тяжёлые дни быть светом для всей семьи.
В это же время Урзин подошёл к как будто бы окаменевшему пану Николаю, для которого сейчас, не считая погибшей его дочери, не существовало ничего на свете.
— Ваша милость!
Старик пришёл в сознание как будто бы из полузабытья.
— Она погибла, — сообщил он, показывая на дочь. — Если бы я покинул её у вас, она бы ещё жила; но мы измучили её, мы отравили ей последнии секунды судьбы, а также принести свои извинения у неё сейчас нереально.
Пан Николай вряд ли знал, что он сказал и к кому обращался; ему нужно было уменьшить собственное скорбящее сердце.
— Она всех забыла обиду, ваша милость. В Царство Небесное зло не уносят. Души, перешедшие в другой мир, смогут лишь благословлять, в силу того, что они у Всевышнего, а Всевышний — Сам любовь.
— Вы так вычисляете? — Старик Орловский схватил руку молодого человека, стараясь удержать её в собственной. Он ощущал, что Урзин обладал чем-то, чего ему не хватало. В эти 60 секунд ему нужна была опора. — Вы думаете, что она не попала в преисподняя, что она ушла к себе, как она верила?
— Сын Божий говорит: «В случае, если будешь верить, заметишь славу Божию». Она в Него верила, и Он не имел возможности одурачить её надежды. «Приидите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас». Вот она и отправилась к Нему, и Господь успокоил её. В то время, когда пастырь находит заблудшую овцу, он её несёт не куда-нибудь, а к себе. И она также была заблудшей овечкой, но Христос отыскал её, забрал её на Собственные плечи, и сейчас Он говорит ангелам:
«Порадуйтесь со Мной, Я отыскал Собственную пропавшую овцу». Она дома, ваша милость, но тело её ещё тут, и мы должны что-то сделать, дабы послать её тело в последний путь.
— Вы правы…
Так успокоившийся старик, которому слова молодого человека показались благой вестью, отыскал в памяти забытые собственные обязанности. Сейчас начались заботы и труд, в силу того, что у баронессы из вещей ничего с собой не было, а дотянуться в Подграде нужное для похорон было нереально. Маргита выбрала из собственных запасов самое узкое бельё и помогла одеть собственную мать. Она расчесала её долгие, частые волосы. После этого они с Анечкой отправились в Подград и приобрели в том месте мало белого атласу, что ещё в прошедшем сезоне был привезён торговцем для одной невесты, но так и остался невыкупленным.
Дома она отпорола кружева от собственного свадебного платья, и Анечка с горничной принялись за работу. За три часа платье было готово. Они распустили её долгие золотистые волосы и покрыли их свадебной вуалью Маргиты.
Таковой встретился с ней сын, жизнь которого пара часов тому назад висела на волоске и что лишь на данный момент, опершись на руку приятеля, имел возможность зайти в украшенную цветами помещение.
— Присядь, Никуша, — попросил его Аурелий.
парень послушался. Он наблюдал на маму собственную, как во сне.
— Сотрудник, возможно однако не стоило приводить его ко мне? — обеспокоился врач Раушер. — В случае, если у него сердечный приступ повторится, всё будет кончено. Бедный Никуша!
— Негромко, сотрудник, — ответил юный доктор. — Я надеюсь, что он поплачет тут, и это принесёт ему облегчение.
— Возможно, покинуть его тут одного?
— Да, пожалуй, отправимся из этого.
В то время, когда доктора вышли из помещения, Никуша закрыл лицо обеими руками, но не начал плакать, а лишь откинулся в кресле, как человек, у которого всё болит. После этого он внезапно поднялся и склонил собственную голову рядом с головой без движений лежащей матери. О, как они были похожи! В то время, когда он закрыл глаза, казалось, что и он неживой.
Каково было находившемуся в дверях Коримскому при виде данной картины! Горе тому сердцу, которому приходится испытывать подобные мучения и которому нет утешения, в силу того, что Христос не имеет места в нём!
— Разрешите мне умереть с моей матерью! — вскрикнул парень, в то время, когда его привели в эмоцию. — Все мои надежды уничтожены, я не могу посвятить собственную жизнь Христу, я желаю уйти к Нему. Для бесцельной, безлюдной жизни у меня нет сил.
Только папа осознал его слова. Он опасался, что имя его перед миром может стать притчей во языцех из-за веры в Христа. Но разве оно не стало таковым сейчас, в то время, когда смерть Наталии Орловской опять напомнила забытую домашнюю катастрофу, тем более, что барон Райнер собирался увезти покойную мужу из Орлова?
Коримский наблюдал на усопшую и ему казалось, что уста её желают сообщить:
«Если ты Ничего не можешь сделать для собственного сына, то я заберу его с собой, и мы всегда будем радостны у Иисуса, для Которого в твоём доме нет места».
— Покинь его мне! — стонал Коримский, протянув руки к погибшей, как будто бы пробуя остановить её. — Я всё сделаю, лишь покинь его мне!
— Не имеете возможность ли вы покинуть нас ненадолго одних, пан Коримский, — задал вопрос внезапно привычный голос.
Коримский повернулся.
— Урзин, вы тут? Наконец-то!.. О, уведите его из этого, в противном случае он также погибнет, и сообщите ему, что я поразмыслил о том, что он просил у меня в Боровце, и что я на всё согласен.
Коримский скоро повернулся и вышел. Дверь за ним негромко закрылась, и в помещении, где лежала покойница, запел сперва не сильный, а позже всё более крепнущий голос:
«Имеется ясный лучший мир другой, яркий мир! Яркий мир!
В том месте нет печали никакой, чудный край! Чудный край»
Святые песни в том месте поют, в том месте духи яркие живут.
Нет человека, который знает в том месте греха; яркий мир! Яркий мир!
Нет туч на небе голубом, чудный край! Чудный край!
Никто не стонет под трудом; Божий эдем! Божий эдем!
Все эйфории в том месте без финиша пред ликом Господа Отца.
Всё в том месте ликует в мире том. Чудный край! Чудный край!
Хоть мы виновны пред Христом, Он нас спас! Он нас спас!
Не смотря на то, что всю землю объят грехом. Он нас спас! Он нас спас!
И Кто пришёл за нас терпеть. Тот может всю вину стереть,
В страну блаженства снова ввести. Он нас спас! Он нас спас!
Идите все Его путём, за Ним! За Ним!
Идите все в Отцовский дом, за Ним! За Ним!
Торопитесь, время нас не ожидает, но всё торопится оно вперёд.
Уж не так долго осталось ждать час отечественный подойдёт, за Ним! За Ним!»
Юный человек допел песню до конца и склонился к рыдающему парню:
— Не плачь, Никуша, твоей матери сейчас отлично.
— Я знаю, верю и ощущаю, что ей отлично, но как больно ей, возможно, было расставание! Она примирилась с отцом, а позже явился Райнер, и это её убило. Ах, ни при каких обстоятельствах я не забуду её страшный крик, как будто бы над пропастью.
— Но, Никуша дорогой, помни, что он был последним. Из её уст таковой крик больше ни при каких обстоятельствах не вырвется! Если ты Понял целый кошмар страданий, каковые твоей матери было нужно вынести, то ты можешь осознать величие Божьего милосердия, спасшего её. И не смотря на то, что мне не легко, я однако обязан тебе напомнить, что у тебя имеется обстоятельство благодарить Господа. Твоя мать приняла Иисуса Христа и вместе с Ним и Его заветы, следовательно, она ни при каких обстоятельствах больше не имела возможности бы возвратиться к Райнеру и жить с ним. А разлука с ней погубила бы его. Но и он был ей весьма дорог; она не имела возможности на него пожаловаться. К твоему отцу она, в соответствии с Слову Божию, также не имела возможности возвратиться. Так что ей ничего другого не оставалось, как возвратиться к собственному отцу, и тем самым опять поделить Орловских и Коримских, или где-нибудь жить в полном одиночестве. Господь избавил её от этого. Да, ей было нужно испытать всю печаль от сознания собственной безнравственности и её последствий!
Но это был только один момент! Тем больше радости и блаженства испытывает душа, в то время, когда она, избавленная от мучений и всех волнений, достигает негромкой пристани мира и спасения!
В комнате стало негромко. Внезапно парень ринулся на грудь собственному ПРИЯТЕЛЮ.
— Я благодарю тебя, Мирослав, за всё, но особенно за это объяснение! Не смотря на то, что и больно его слушать, но оно приносит излечение.
Да, Всевышний из любви забрал её к себе, и я благодарю Его за это всем сердцем. Он и меня в своё время заберёт к Себе.
— По какой причине ты этого желаешь, Никуша? — задал вопрос Урзин, гладя тёплый лоб парня. — Ты ощущаешь себя так не хорошо?
— Слава Всевышнему, мне полегчало с того времени, как я выплакался. Как будто бы камень упал с души. Но у меня спазмы сердечные повторились, и я лишился последних сил.
— Господь Христос даст тебе новые силы, и ты сможешь Ему ещё лучше послужить.
парень опечалился ещё больше.
— Ах, у меня нет возможности Ему помогать! О, если бы ты знал!
И Николай пожаловался приятелю, как провалились его красивые замыслы довольно евангелизации в Подграде.
— А где ты желал устроить молитвенный дом? — задал вопрос Мирослав, задумавшись.
— В Боровце.
— О, тогда не отчаивайся, Никуша! Папа твой просил меня передать тебе, что он поразмыслил о твоей просьбе довольно Боровца и со всем согласен.
— Он просил мне это передать? — парень весело встал. — Но в то время, когда и где?
— В то время, когда он был тут. Возможно, отправимся сейчас к вему?