В случае, если для сознания небожителей доступно такое понятие, как жажда славы, то оба этих божества, образы которых трансформировались в Артура, вправе вычислять себя счастливцами. Да, они лишились собственного божественного статуса, но их новые роли либо, лучше сообщить, инкарнации, перевоплотившие их в храбрецов рыцарских романов, принесли им куда больше славы. Имена рыцарей и рыцарей Артура Круглого стола отлично привычны всем, в то время как имена всевышних, не удостоившихся чести восседать за Круглым столом, возможно встретить разве что в антикварной лавке. Да, в отдаленных районах Уэльса в двенадцатом веке еще бытовали древние предания, в которых так или иначе упоминались имена Гвидиона, Гвина, Аранрод и Дилана, но они были так перепутаны и употреблялись до таковой степени бессистемно, что по ним нет никакой возможности вернуть нить старого мифа. Они не имели никакой связи с современными им гэльскими народными преданиями, изложенными в прошлых главах и сохранившими память о таких персонажах, как Гоибниу, Луг, Киан, Мананнан, Этлин и Балор.
Были, но, и другие пути, по которым слава ветхих всевышних имела возможность дойти до потомков, давным-давно потерявших веру в их божественный статус. Скрижали ранней истории Британии с готовностью распахивались навстречу бесчисленному множеству мифических персонажей — при условии, что легенды, которые связаны с ними, владели достаточнойпритягательностью. Так, известная книга Гальфрида Монмутского, не обращая внимания на все ее пышные претензии на роль исторически точного труда, есть монументом никак не меньше мифологическим, чем «Смерть Артура» либо кроме того «Мабиногион». Анналы, хранящие имена ранних английских святых, также не составляют исключения. Старого всевышнего, традиция почитания которого была через чур развитой, дабы попросту проигнорировать ее, церковные круги в большинстве случаев предпочитали поскорее канонизировать, придерживаясь неписаного правила, что терпимое отношение к кромлеху [132] облегчает восприятие евангельской проповеди. Таковой участи сумели избежать только самые «непримиримые» всевышние, такие, как Гвин ап Нудд, что, будучи ненужным для Гальфрида Монмутского и совсем неприемлемым для монастырских хронистов, так и остался осколком старого пантеона, уменьшившимся, действительно, до маленького эльфа, но однако так и оставшимся непобежденным.
Столь стойкое сопротивление достойно всяческого уважения, потому что множество древних всевышних по капризу ретивых эвгемеристов подверглись насильственной изменении. Так, богиня Дон, которую кельты почитали праматерью всех небесных всевышних, по непонятной обстоятельству превратилась в короля Лохлина и Дублина, что якобы привел в 267 году н. э. ирландцев в Северный Уэльс. Еще более выразительный пример — его сын Гвидион, подаривший обитателям собственной страны знание букв, другими словами письменность. Семейство «короля» Дона, по свидетельству манускрипта Йоло, правила в Северном Уэльсе сто двадцать девять лет, по окончании чего Кунедда, король Северной Британии, в решающем сражении нанес ирландцам сокрушительное поражение и изгнал их за море, на остров Мэн. Это сражение вправду носит исторический темперамент и, в случае, если покинуть в стороне имена Дона и Гвидиона, было, по-видимому, последней попыткой туземных обитателей-гэлов, обосновавшихся на крайней оконечности западной Британии, противостоять второй и более замечательной волне интервентов-кельтов. В составе того же манускрипта из Йоло сохранилась любопытная и практически комичная эвгемеристическая версия необычного мифа о костяной колонии Оэт и Аноэт, которую воздвиг в Гоуэре сам Манавидан фаб Ллир. Новая редакция мифа говорит, что это мрачное сооружение было настоящим строением, возведенным якобы из костей «цезариан» (другими словами римлян), погибших в битве с Кимрами. Это мрачное сооружение складывалось из множества громадных и малых камер, кое-какие из них возвышались над почвой, а другие размешались под ней. Пленники, захваченные на поле боя, помещались в более эргономичных камерах, в то время как в подземных томились изменники отчизны. «Цезариане» пара раз сносили эту колонию до основания, но кимры всегда восстанавливали ее и делали кроме того более прочной, чем прошлая. В итоге кости переломались и, будучи рассеянными по земле, стали красивым удобрением! «С тех самых пор соседи постоянно удивлялись , что в тех местах с каждым годом выращивали невиданные урожаи пшеницы, прочего зерна и ячменя, и длилось это много-много лет». Но оптимальнее с отечественными ветхими английскими всевышними мы можем познакомиться не по этим, так сообщить, неавторизованным преданиям, а в компактном, информативном и местами практически убедительном труде все того же Гальфрида Монмутского «Historia Regum Britanniae», в первый раз размещённом в первой половине XII века и в течении многих столетий считавшемся самый авторитетным источником по ранней истории отечественных островов. Очевидно, строгие критики отечественного времени относят эту книгу к историческим басням. Увы, мы больше не можем признать точной столь заманчивый рассказ о происхождении англичан от выживших защитников Трои, которых отправил на запад, на поиски новой отчизны, сам Брут, праправнук благочестивого Энея. В действительности, позднейшие читатели просто не смогут признать точным ни один из фрагментов данной «Истории», начиная с Энея и заканчивая Ательстаном. Короли в ней сменяют друг друга в полной мере убедительным образом, но, увы, все они не более чем храбрецы народных преданий.
Большая часть хроники Гальфрида Монмутского, то есть две книги из двенадцати, конечно, посвящена Артуру. В ней создатель говорит историю о том, как этот славный паладин сражался с саксами, ирландцами, пиктами и скоттами не только в собственной стране, но и по всей Западной Европе. Мы видим, как английский владыка, по окончании присоединения Ирландии, Исландии, Готланла и Оркни, одерживает громадные и малые победы, захватив Норвегию, Дакию (под которой, по всей видимости, направляться осознавать Данию), Аквитанию и Галлию. По окончании столь громких успехов ему не остается ничего другого, как свергнуть власть Римской империи, что Артур совершает та страницах той же книги), но мятеж Мордреда вынуждает его возвратиться на родину, где он и находит собственную смерть, либо (потому что кроме того «реалист» Гальфрид не в полной мере расстался с верой в бессмертие Артура) отправляется на остров Аваллон, где залечивает собственные ветхие раны. Корона Британии тем временем переходит к «его родичу Константину, сыну Кадора, герцогу Корнуолльскому, в лето пятьсот сорок второе от Рождества по плоти Господа Отечественного Иисуса Христа». Об одном из эпизодов, касающихся лично Артура, Гальфрид открыто предпочитает умалчивать, считая, по-видимому, что такие подробности не в полной мере уместны в его «Истории»; действительно, он коротко информирует нам, как Мордред, воспользовавшись отбытием Артура на континент, захватил трон, женился на Гуанхамаре (Гиневре) и заключил альянс с саксами, и все это — для того, дабы потерпеть поражение в той воистину фатальной битве, которую Гальфрид Монмутский именует «Камбула», — той самой, в которой нашли собственную смерть и Мордред, и Артур, Валган — «господин Гавэйн» Мэлори и Гвалхмей более ранних преданий. Более того, мы видим, что всевышние «старшего поколения» занимают в «Истории» Гальфрида Монмутского приблизительно такое же положение по отношению к Артуру, какое они занимают и в позднейших преданиях и валлийских триадах. Оставшись правителями, они одновременно с этим становятся подчинёнными. В «трех братьях королевской крови», носящих имена Лот, Уриан и Аугустель и считающихся правителями северных земель, нетрудно определить Ллудда, Уриена и Аравна. Этим трем братьям Артур дарует восстановление «исконных прав их предков», вручая Аугустелю полусуверенную власть над Шотландией, Уриану вверяя власть над Муриефом и восстанавливая Лота в правах «консула в Лудонезии [Лотиане] и других провинциях, по праву ему принадлежащих». Двумя вторыми правителями-подчинёнными Артура были Гунвазий, король Оркнейский, и Мальвазий, король Исландии. В этих королях мы легко определим Гвина по латинизированной форме его валлийского имени Гвинвас и корнуолльскому имени Мелвас. Но такова уж характерная черта писаний Гальфрида Монмутского, что он, не вникая в сущность материала и не обладая им, вначале переносит некоторых ветхих всевышних в эру Артура, а после этого наделяет их собственными владениями. Уриен был подчинённым Артура, но Урианус сам был королем Британии за пара столетий до рождения Артура. Луд (другими словами Ллудд) был наследником трона собственного отца, Бели. Действительно, мы не слышим тут ни каких упоминаний о его серебряной руке, но определим, что он славился как строитель зодчий и городов, сумевший вернуть стенки Триновантума [133], каковые он укрепил бесчисленным множеством башен… и не смотря на то, что он выстроил много вторых городов, более всего он обожал конкретно Триновантум и проводил в нем солидную часть года, по какой причине город данный потом стали именовать Кэрлудом, после этого, в то время, когда наименование это было сломано, — Кэрлондоном, и вдобавок позднее, в то время, когда язык со временем заметно изменился, — Лондоном. Иноземцы же, прибывшие в Британию и захватившие власть в ней, нарекли его Лондрес. В итоге, в то время, когда он [Ллудд] погиб, его тело было предано почва около ворот, каковые к тому времени именовались на языке бриттов Партлуд, а на языке саксов — Лудесгата. Его преемником на троне стал его брат , Кассибеллавн (Кассивеллавнус), в годы правления которого в Британии в первый раз высадился Гай Юлий Цезарь.
Но, собственной репутацией короля Британии Ллудд обязан не одному лишь Гальфриду Монмутскому. Один из древних валлийских романов, «История о Ллудде и Ллефелисе», входящий в состав «Мабиногиона», связывает восстановление Лондона с Ллуддом, повествуя об этом фактически в тех же выражениях, что и Гальфрид. И однако история, вводящая, так сообщить, в научный обиход эти псевдоисторические подробности, носит в полной мере мифологический темперамент. В ней рассказывается о том, как в дни Ллудда на Британию обрушились сходу три бедствия. Первым из них стало вторжение на острова необычного племени чародеев, взявшего наименование коранайд (что свидетельствует «карлики»), владевшего тремя качествами, делавшими их очень непопулярными: во-первых, за кров и пищу они расплачивались с хозяевами так называемой «чудесной монетой», деньгами, каковые не смотря на то, что снаружи и смотрелись как настоящие, скоро, когда кончалось воздействие волшебных чар, преобразовывались — как и щиты, псы и кони, сделанные Гвид ионом, сыном Дон, дабы одурачить Придери, — в комочки простого мха; во-вторых, коронайды имели возможность слышать все, что говорилось в любом уголке Британии, кроме того шепотом, только бы лишь сообщённое подхватил ветер; и, в-третьих, они были неуязвимы ни для какого именно оружия.
Вторым стал «страшный вой, появлявшийся ежегодно вечером незадолго до первого мая над кажым очагом на острове Британия, вой, проникавший в сердца людей и повергавший их в отчаяние, так что приятели теряли силы и мужество, у беременных дам случались выкидыши, а юноши и девушки лишались падали и чувств в обморок, и все деревья и животные, и источники вод утрачивали собственную жизненную силу». Третьим было неожиданное исчезновение запасов провизии в королевском дворце; это случилось так нежданно, что запасы пищи на весь год провалились сквозь землю за одну ночь, и никто не имел возможности осознать, куда же они подевались.
По совету знатных мужей Ллудд отправился во Францию, дабы попросить помощи у собственного собственного брата, Ллефелиса, что «был мужем мудрости и большого ума». Решив переговорить с братом так, дабы об этом не определили коронайды, Ллефелис приготовил долгую бронзовую трубу, через которую они и побеседовали между собой. Коварные карлики не могли слышать, о чем конкретно говорили братья через эту трубу, они подослали злобного демона, что пробрался в трубу и начал нашёптывать в нее различные оскорбительные словечки, дабы поссорить братьев между собой. Но те через чур отлично знали друг друга, дабы поддаться на такую лукавую уловку, и мигом выгнали демона, наполнив трубу вином. После этого Ллефелис дал совет Ллудду захватить с собой в Британию горстку чудесных насекомых, которых он даст ему, и настоять их дома в воде. В то время, когда вода достаточно пропитается их ядом, Ллудду останется лишь пригласить и собственных подданных, и карликов якобы на совет, и нежданно облить данной водой всех присутствующих. Простым людям эта вода не причинит никакого вреда, а вот для карликов окажется смертельным ядом.
Что же касается дикого воя, то Ллефелис объявил, что вой данный издавал дракон. Это чудовище именовалось Красным Драконом Британии, и кричит оно по причине того, что на него нападает Белый Дракон саксов, пробующий убить и поглотить его. Французский король дал совет собственному брату измерить длину и ширину острова Британия, выяснить самый центр его и приказать вырыть в том месте яму. В эту яму необходимо будет поставить котел с хмельным медом и прикрыть его атласным покрывалом. Сам Ллудд обязан будет замечать из укромного места за всем происходящим. Драконы скоро покажутся и начнут сражаться между собой в воздухе, а в то время, когда совсем ослабеют — упадут прямо на атласное покрывало, провалятся в яму и найдут в ней котел с медом Очевидно, они упьются медом и в тот же миг заснут. Когда Ллудд убедится, что они совсем беззащитны, он обязан будет спуститься в яму, завернуть их в то те самое атласное покрывало и похоронить в каменном гробу в самом надёжном месте на всей Британии. И если он сделает все как направляться, ни он, ни его подданные ни при каких обстоятельствах больше не услышат драконьего воя.
А исчезновение съестных припасов случилось по вине «чародея и могущественного мага», что собственными чарами наслал на жителей дворца глубочайший сон и, пока они дремали, свободно вынес из дворца все запасы. Впредь Ллудд обязан будет следить за ним, усевшись около котла, наполненного холодной водой. И когда он почувствует, что его одолевает дремота, он обязан в тот же миг плюхнуться в котел, дабы прогнать сон и обескуражить вора. Выслушав рекомендации брата, Ллудд поспешил в Британию. Дома он в тот же миг кинул насекомых в воду, хорошенько размешал их и пригласил на совет мужей Британии и коронайдов. В необходимый момент он неожиданно выплеснул на них воду. Англичанам она не причинила никакого вреда, а все карлики, как и предвещал Ллефелис, погибли на месте.
Затем Ллудд решил покончить с драконами. С опаской обмерив остров, он нашёл его середину. Ею был Оксфорд, и король приказал вырыть глубокую яму, поставить в нее котел с хмельным медом и прикрыть ее атласным покрывалом. В то время, когда все было выполнено, король спрятался в укрытии и принялся ожидать. Скоро в самом деле показались драконы. Они продолжительно кружились в воздухе, после этого сцепились между собой и продолжительно пробовали одолеть один другого. Выбившись из сил, они упали прямо на атласное покрывало и, провалившись под него, были перед котлом с медом. Жадно выпив мед, чудовища в тот же миг захрапели. Подождав, в то время, когда они успокоятся, Ллудд вытащил покрывало, расправил его и прочно завернул в него драконов. После этого он отнес их в округ Сноудон, где и предал их почва в отлично укрепленной крепости, развалины которой, в окрестностях урочища Бедгелерт, до сих пор именуются Динас Эмрис. Затем много лет никто и не слышал страшного воя, пока Мерлин спустя пять столетий не высвободил драконов из подземной темницы, и те в тот же миг продолжили бой, и красный дракон победил и изгнал белого из Британии. Покончив с этим, Ллудд устроил у себя во дворце пышный пир, приказал накрыть столы, подать яства и, запасшись котлом воды, принялся следить за происходящим.
Ровно в полночь он услышал ласковые, чарующие звуки музыки, нагоняющие сладкую дремоту. Но, отыскав в памяти наставления брата, Ллудд пара раз окунался в котел с ледяной водой. И вот перед самым восходом солнца в зал вошел супруг огромного роста, облаченный в доспехи. На плечах он принес корзину и принялся складывать в нее яства, находившиеся на столе. Корзина, как и мешок Пвилла, в который он кинул Гвавла, казалась воистину глубокой. Но незнакомец все-таки наполнил ее доверху и собрался было вынести из зала, но Ллудд решительно остановил его. Вспыхнула схватка, зазвенели мечи, и Ллудд победил над чародеем и сделал его своим подчинённым. Так кончились «Три бедствия Британии». В ходе превращения из всевышнего в короля Ллудд, как видим, потерял солидную часть собственных прошлых мифологических атрибутов и линия. Он лишился кроме того собственной дочери Кройддилад, которая отныне начала считаться дочерью другого божества. Не очевидно, как и по какой причине Ллудда, всевышнего неба, стали путать с Ллиром, всевышним моря, но очевидно, что Кройддилад в ранневаллийских поэмах и легендах — тот же самый перонаж, что Кордейлья Гальфрида Монмутского и еще более известная Корделия Шекспира. Великий драматург очень обязан кельтской мифологии сюжетной канвой данной легенды, в которую он вплел ужасную историю короля Лира. Лейр, как именует его Гальфрид Монмутский в собственной «Historia Regum Britanniae», был сыном Бладуда, выстроившего Кэр Бадус (Бат) и погибшего, подобно греческому Икару, на протяжении трагедии летательного аппарата собственного изобретения. Сыновей у Лейра не было, а были три дочери, Гонорилья, Реган и Корделия, и старый король при финише собственных дней решил поделить собственный королевство между ними. Но для начала он решил испытать их, дабы определить, кто из дочерей больше обожает его, дабы дать самая достойной лучшую и солидную часть собственных владений. Гонорилья, старшая из сестер, в ответ на вопрос папа о том, как очень сильно она обожает его, «призвала небеса в свидетели, что обожает его больше собственной души». Реган в ответ «поклялась, что не имеет возможности отыскать более хорошего выражения своим эмоциям, но заверила, что обожает отца более всего живого на земле». В то время, когда же настал черед Корделии, младшей из дочерей короля, она, в отличие от напыщенной патетики сестер, отвечала ему совсем в противном случае. «Папа мой, — заговорила она, — найдется ли на свете дочь, которая бы обожала отца больше, чем ее обязывает долг? По моему суждению, в случае, если кто-то клянется и уверяет, что это не верно, то это явный символ, что он скрывает собственные подлинные эмоции под покровом лукавой преданности. Я постоянно любила и почитала тебя, папа, ни в чем не преступая собственного долга, и, если ты настаиваешь и желаешь услышать от меня еще что-то особое, отыщи в памяти о том почтении, которое я в любой момент тебе показывала, и прими это за краткий ответ на все собственные расспросы. Поразмысли сам: у тебя так много владений, что тебе воистину нет цены; вот ровно так я и обожаю тебя». Услышав это, разгневанный папа в тот же миг поделил собственный королевство между двумя старшими дочерьми, выдав их замуж за двух самые знатных аристократов. Гонорилья стала женой Маглавна, герцога Альбанского [134], а Реган — женой Генуина, герцога Корнуолльского. Корделии же было отказано не только в доле наследства, но кроме того и в приданом. Но Аганипп, король франков, женился на ней для ее необычной красоты.
Вступив во владения собственной половиной королевства, зятья Лейра в тот же миг подняли мятеж против него и лишили старого монарха всякой власти. Единственной компенсацией за потерю прошлого могущества стало… милостивое согласие Маглавна выделить старику охрану из шестидесяти стражников. Но два года спустя герцог Альбанский, по требованию собственной жены Гонорильи, дочери злосчастного Лейра, сократил число стражников до тридцати. Обиженный этим, старик покинул двор Маглавна и отправился к Генуину, мужу Реган. Сначала герцог Корнуолльский принял бывшего короля с подобающими почестями, но опоздал старик прожить и года при его дворе, как второй зять сократил число его слуг до пяти. Затем обиженный старец поспешил обратно к старшей дочери, но та поклялась, что папа может остаться у них лишь при условии, что удовольствуется одним-единственным слугой. Лейр в отчаянии решил отправиться к Корделии и попросить у нее прощения, горько раскаиваясь в том, как несправедливо он обошелся с ней. Опасаясь приема, что может его ожидать, старик сел на корабль и отправился в Галлию. Прибыв в Карицию [135], он послал к дочери вестника с известием о собственных злоключениях и мольбой о помощи. Корделия срочно отправила отцу деньги, лучшие одежды и свиту из сорока стражников, и, в то время, когда тот снова получил вид, подобающий королю, Аганипп и его приближенные приняли его с подобающей пышностью, а сам Аганипп передал ему власть над Галлией , пока старик не вернет себе собственный прошлое королевство. Дабы вернуть власть Лейра в Британии, король франков со своим войском высадился на острове. Маглавн и Генуин были изгнаны, Лейр возвратился на собственный трон и прожил затем еще целых три года. Корделия, вступив во владение Британией, «похоронила отца в особенной усыпальнице, которую она повелела устроить для него под дном реки Сор в Лейчестере [»Ллир-честре] и которая первоначально была подземным святилищем в честь всевышнего Януса. В том месте все рабочие города каждый год перед тем как приступить к работам устраивали пышные празднества.
Увы, мы уже вряд ли когда-нибудь определим, что именно стоит за данной историей о Лейре и трех его дочерях, но мифологическая база данной легенды делается совсем очевидной в связи с описанием подземного храма, посвященного Ллиру, что был прежде всевышним подводного, а сейчас еще и подземного царства. Так Плутон либо Папа Дис бриттов соединились с двойственной причиной стихий, подобно римскому божеству, известному двуликому Янусу, с которым он очевидно отождествлялся. Затем в числе еще приблизительно десяти королей (потому что какие-либо иные критерии для оценки полета времени в «Истории» Гальфрида Монмутского попросту отсутствуют) мы можем определить еще как минимум двух древних всевышних бриттов, выступающих в новом виде. Бренний (другими словами Бран) ведет борьбу за королевскую власть со своим братом Беленусом. Разумеется, что перед нами — поздняя версия архаического мифа о братьях-близнецах, Тьме и Свете, что так довольно часто видится в кельтской мифологии. Бран, всевышний подземного царства и смерти, противостоит Беленусу (Белену), всевышнему здоровья и солнца. В уникальном, утра— ченном варианте мифа они, по всей видимости, поочередно одерживали верх и уступали друг другу, являя собой ночи смены и символ дня, зимы и лета. В «Истории» Гальфрида Монмутского братья поделили Британию между собой; Беленусу досталась «владения и корона острова в Лоэгрии, Кэмбрии и Корнуолле, потому, что, в соответствии с троянским законам, конкретно к нему, как к старшему, переходили права наследства», а Бренний, на правах младшего, взял «Нортумберленд с почвами, простирающимися от реки Хамбер до Кэйтнесса». Но льстецы убеждали Бренния вступить в альянс с королем Норвегии и напасть на Беленуса. Разгорелась битва, в которой Беленус одержал победу, а Бренний чуть успел бежать в Галлию, где и женился на дочери герцога, став по окончании смерти последнего его законным преемником на троне.
Появлявшись во главе сильной армии, он не преминул вторгнуться в Британию. Беленус выставил против него все силы собственного королевства, и оба войска уже готовы были скрестить мечи в решающей схватке, но тут Конвенна, мать обоих королей-братьев, сумела убедить их не вступать в бой. Так и не начав битвы, братья пришли к согласию объединить собственные армии и выступить в совместный поход в Галлию. Бритты и аллоброги покорили всех королей франков, вторглись в Италию, опустошая и разоряя деревни и города, и двинулись походным маршем на Рим. Римские консулы Габий и Порсена с почетом приняли их, преподнесли им богатые подарки — серебро и золото — и дали обещание каждый год выплачивать громадную дань. Затем Бренний и Беленус повели собственные армии в Германию и принялись опустошать ее. Но римляне, придя в себя по окончании неожиданного появления бриттов у стенку Вечного города, поспешили на помощь германцам. Тогда Бренний и Беленус снова двинулись на Рим и по окончании продолжительной осады захватили город. Затем Бренний остался в Италии, «где стал неслыханным тираном и принялся жестоко угнетать местных обитателей». (Возможно поразмыслить, что вся эта немыслимая история была придумана лишь для того, дабы заявить бриттом предводителя этрусков Бренну, что в 390 году до н. э. вправду забрал Рим). Второй брат, Беленус, возвратился в Британию. По словам все того же Гальфрида Монмутского, «он воздвиг врата дивной красоты в Триновантуме, на берегу Темзы, каковые обитатели в память о нем до этого дня именуют Билингсгейт. Не считая них, он выстроил высокую башню, а у ее стен устроил пристань и гавань для судов… В то время, когда же господь остановил его дни, тело его было предано огню, а пепел был собран в золотую урну, которую его подданные с великими почестями установили в Триновантуме на самом верху вышепоименованной башни». Его преемником стал Гургюнт Брабтрук [136], что, возвращаясь в Оркни из набега на Данес, встретил суда Парталона и его солдат, каковые плыли из Испании, планируя высадиться в Ирландии.
Ллир и его дети, занимавшие столь видное место в мифологии, не потеряли собственной популярности и по окончании того, как превратились в святых. Ранние валлийские агиографы неизменно упоминали семейство Ллира Ледиата первым в числе «Трех основных святых семейств острова Британия».Но слава самого Ллира имеется только отраженный отблеск славы его сына, Брана Блаженного, что в первый раз познакомил жителей Британии с христианством. Легенда повествует о том, что он был в плену и попал в Рим совместно со своим сыном Карадавком (которого для благой цели стали отождествлять с настоящим историческим Каратаком) и другими участниками собственного семейства, и совершил в том месте целых семь лет. За это время он успел принять христианскую веру и по возвращении на родину усердно принялся проповедовать ее в Британии. Ни его сын Карадавк, ни единокровный брат Манавидан не пошли по его стопам, но их потомки последовали примеру деда. Все сыновья Карадавка стали святыми, а его дочь Эйген, ставшая женой вождя по имени Кэр Саррлог (Ветхий Сарум), по большому счету стала первой дамой Британии, причисленной к лику святых. Ветвь Манавидана же была не столь щедрой на святость. Его внук и сын так и остались язычниками, но правнук получил известность, став святым — св. Дифаном, которого отец Елевферий назначил епископом Уэльским и что потом принял мученическую смерть в Мертир Диван. Затем линия святости среди потомков Ллира взяла предстоящее развитие. Но в том месте видятся имена персонажей, очевидно неуместных в ней: таковы Мабон, данный бывший галльско-английский Аполлон, и Герайнт и другие приближенные двора короля Артура [137].
Представление о том, что христианство, как и все другие благие подарки, происходит из кельтского Гадеса (Аида), взяло так широкое распространение, что сомневаться в этом считалось чуть ли не грехом. Но свидетельства историков хорошей античности говорят об обратном. Тацит детально излагает родословную Каратака, говоря о том, как он, и его супруга, брат и дочь были поодиночке допрошены самим императором Клавдием, но кроме того не упоминает о его предполагаемом отце — Бране. Более того, Дион Кассий именует его отцом Кунобелина, другими словами шекспировского Кимбелина, что, додаёт рассказчик, погиб задолго перед тем, как римляне в первый раз показались в Британии. Так, все точные исторические свидетельства говорят против того, что Бран мог быть одним из первых проповедников веры Христовой на земле Британии. Он был и остается все тем же мрачным древним всевышним смерти и войны, и прозвище Блаженный дали ему его верные почитатели-язычники, в особенности — барды, каковые, по всей видимости, нарекли его Бендигейд Вран. Упорство последних и побудило их не меньше упорных соперников, христианских клириков, перетянуть Брана на собственную сторону и быстро канонизировать его в качестве святого.
Никак не несложнее обстоит дело и с сестрой Брана, Бранвен по прозвищу Красивая Грудь. Богиням, как выяснилось, было легче выдержать данный процесс, чем всевышним. Свидетельство тому — «святая» Бригитта, эта «Мария Гэльская». Английская Афродита, под именем Бринвин либо Двинвин, была святой покровительницей влюбленных. Еще в середине XIV века ее алтарь в Лландвинвине, что в Англси, был любимым прибежищем несчастных влюбленных обоего пола, молившихся перед ее образом о ниспослании взаимности либо о даре исцеления и забвения от страсти. А дабы вернее добиться нужного результата, монахи из местной церкви реализовывали тут склянки с летейской водой забвения, забранной из священного источника. По свидетельству манускрипта Йоло, она, уже успев принести обеты сохранения девства и вечного безбрачия, воспылала любовью к молодому вождю по имени Мэлон. в один раз ночью, в то время, когда она горячо молилась, умоляя господа вывести ее из затруднительного положения, ей было ниспослано видение. В нем ей предлагался кубок сладкого вина, что должен был даровать ей забвение. После этого она заметила, что это же сладкое лекарство было предложено и Мэлону, отпив которого он превратился в глыбу льда. Как выяснилось, в приз за веру ей были отправлены сходу три дара. Первый из них заключался в том, что она и лишь она имела возможность вернуть Мэлона из ледяного оцепенения. Вторым бесплатно было то, что у нее раз и окончательно пропало всякое желание выходить замуж. А третий пребывал в том, что отныне она предлагала собственный заступничество всем честно любящим, давая слово или склонить к ним сердце предмета их страсти, или окончательно исцелить от нее.
С этого времени ее источник и алтарь около него и пользуются широкой известностью, но влюбленные в далеком прошлом прекратили стекаться в том направлении, и чудодейственный родник занесло песком. Однако к ней, прозванной валлийскими бардами «святой любви», иногда приходили несчастные влюбленные. Юные девушки из окрестных сёл обращались к ней с мольбой о помощи, в то время, когда все другие средства выяснялись бессильными. А колодезная вода около церкви считалась в полной мере хорошей заменой чудодейственной жидкости из в далеком прошлом пересохшего и забытого источника…
Разительным контрастом данной легкой победе над древним язычеством помогает упорное сопротивление насильственной христианизации, которое показал Гвин ап Нудд. Действительно, по свидетельству манускрипта Йоло, некоторый монах внес его имя в число сподвижников «Брана Блаженного», но сделано это было так «не серьезно», что кроме того сейчас читателя не оставляет чувство, что древний создатель этого эпизода сам стыдится содеянного им. Слава Гвина в качестве могущественного правителя фей была через чур живучей, дабы попросту отмахнуться от нее. Кроме того Спенсер в собственной «Королеве фей», именуя его не в противном случае, как «хороший господин Гайон… в коем видна добропорядочная сдержанность, подобающая великому правителю», кроме того не пробует хоть как-то замаскировать его известное языческое имя. Он не обыкновенный человек, потому что
Не дамой, но феей он рожден
И знатностью на родине почтен.
В будущем детально описываются все прелести новых добродетелей, если сравнивать с которыми старый кельтский эдем, со всеми его ручьями эля и реками, текущими вином и мёдом, вряд ли имел возможность приводить к особому почтению. Но, за исключением Спенсера, все авторы единодушно сходятся на том, что показывают Гвина ярым противником христианства.
Сохранилась любопытная и колоритная легенда, в которой имя Гвина упоминается в связи со св. Колленом, приходившимся правнуком Карадавку, сыну Брана. Святой, хотя скрыться как возможно дальше от лукавого мира, выстроил себе келью под гором, недалеко от Гластонбери Тор на острове Авильон, принадлежавшем Гвину. Неподалеку от кельи проходила дорога, и вот в один раз святой услышал разговор двоих прохожих, каковые рассуждали о Гвин ап Нудде, именуя его королем Аннвна и эльфов и всех фей на свете. Не стерпев для того чтобы кощунства, св. Коллен высунул голову из оконца собственной кельи и дал совет путникам попридержать языки, сказав, что Гвин и все его феи сущность не что иное, как демоны. В ответ прохожие возразили, что святой не так долго осталось ждать сам встретится лицом к лицу с владыкой тьмы. Скоро они скрылись из виду, а после этого св. Коллен услышал, как в дверь его кельи постучали. Спросив, кто в том месте, святой услышал в ответ: «Это я, посланник Гвин ап Нудда, короля Аида. Владыка требует тебя прийти в 12 часов дня на вершину бугра, потому что он хочет переговорить с тобой». Святой, очевидно, никуда не отправился, и тогда посланник во второй раз явился к нему с тем же приглашением. Святой снова не двинулся с места. На третий раз посланник начал угрожать св. Коллену, что, в случае, если тот не придет в назначенное место, ему не поздоровится. Затем святой решил отправиться на бугор, не забрав с собой никакого оружия. Вместо этого он освятил склянку водой и захватил ее с собой.
В большинстве случаев вершина бугра Гластонбери Тор была совсем безлюдна, но В этом случае святой с удивлением увидел, что ее венчает величественный замок. Из него то и дело выходили девы и юноши и шикарных одеждах. У ворот святого встретил паж, поведавший ему, что король ожидает его как дорогого гостя к обеду. Войдя в замок, св. Коллен заметил, что Гвин восседает в золотом кресле за столом, уставленным винами и редкостными яствами. Король пригласил святого поделить с ним трапезу, добавив, что, в случае, если какое-нибудь кушанье ему особенно понравится, его со всеми почестями отнесут к нему в келью.
— Я не ем листья с деревьев, — отвечал святой, знавший, из чего приготовлены феями все напитки и эти яства.
Никак не смутившись от столь резкого ответа, король Аннвна снова задал вопрос святого, как тому нравятся ливреи слуг во дворце. Дело в том, что с одной стороны их костюм был красным, а с другой — синим.
— Что ж, их костюм в полной мере уместен в собственном роде, — отозвался св. Коллен.
— В каком же это? — задал вопрос Гвин. — А вот в каком. Красный показывает, какая сторона туловища опалена, а светло синий — какая превратилась в лед, — отвечал святой и, покропив святой водой на все стороны, заметил, что замок, слуги и король в тот же миг провалились сквозь землю, а сам он оказался на обнажённой вершине бугра, открытой всем ветрам. По-видимому, Гвин, последний из всевышних Аннвна, к тому времени принял на себя функции всех остальных божеств. Он стал хозяином своры чудесных псов, принадлежавших прежде Аравну, известных Квн Аннвн , другими словами «адских псов» с белым красными и туловищем ушами. В фольклоре сохранилось куда больше упоминаний об этих псах, чем об их хозяине, но и эти предания в итоге ушли в прошлое по мере распространения «цивилизации». Трудно предположить, что найдется еще один преподобный Эдмунд Джоунс, разместивший в 1813 году книгу называющиеся «О явлениях призраков и духов в графстве Монмут и княжестве Уэльс», в которой говорит, что, в случае, если мы не верим в столь явные доказательства существования свехъестественного мира, нас нужно считать изменниками.