— Да я никаких сказок не знаю, — смущенно и по секрету сообщил мне Степан Денисович, — ну, время от времени придумаешь что-нибудь — для детишек. А сейчас я им забыл заявить, что… раз… может, человек не обожает…
Ванька просунул голову между нами и сообщил:
— Вы его не слушайте. Сказки у батька хорошие. Говори, батько, не ломайся.
Степан Денисович посмотрел на Ваньку и сдался:
— Ну… что ж! Лишь негромко сидите, не сербайте и не плямкайте.
Кто-то из старших обиженно не удержался:
— Мы не плямкаем!
Но на него заворчали, и внезапно все связалось в целую гармонию: тишина, направленные на батька искристые взгляды и ожидающие, прихваченные хорошим, умным и радостным вниманием лица. Степан Денисович пересел на табуретку, захватил бороду рукой и потащил ее вправо, дрогнул под усом снисходительной, иронической ухмылкой и начал…
3. Что такое авторитет?
Что такое авторитет? По этому вопросу не только родители, но и эксперты-педагоги время от времени путаются в теории. А на практике явление авторитета предоставлено полному самотеку и исходя из этого в большинстве случаев относится к тем качествам человека, каковые поступают от всевышнего. В случае, если говорят: У такого-то имеется авторитет — это вовсе не означает, что такой-то чему-то обучился, а свидетельствует, что у него от природы имеется талант авторитета. Развивая это положение, многие уверенны, что авторитет содержится в осанке, в выражении глаз, по большому счету, в наружной импозантности.
Таковой милостью божьей авторитет, само собой разумеется, не у каждого возможно, как не у каждого случается хороший тенор. Исходя из этого большая часть граждан с завистью посматривают на авторитетных счастливцев. Что делать? Авторитет — необходимая вещь, без него нереально трудиться, а в семье это предмет самой первой необходимости. Любой и старается, в случае, если уж нет природного дара, заменить его каким-нибудь суррогатом, потому, что суррогаты отнюдь не запрещены, кроме того в национальных магазинах продается, к примеру, кофе суррогат! Совсем открыто! Так как и с голосом так: нет хорошего тенора, имеется какой-нибудь, при помощи его не только говорят, но кроме того и поют. Нет хорошей фигуры, делается фигура при помощи костюма, и не только для неспециализированного приличия, но кроме того и для побед.
Так делают и с авторитетом. Любой старается из чего-нибудь его приготовить, и мало имеется таких людей, каковые в отчаянии махнули рукой на собственную бесталанность и живут как попало.
Давайте посмотрим в кое-какие домашние гнезда и посмотрим, как родители устраиваются с авторитетом. Нас поразит в первую очередь то событие, что мы нигде не отыщем авторитета милостью божьей, а отыщем или самодеятельный суррогат, или настоящий авторитет, но последний оказывается сделанным вовсе не из специальных глаз и осанки, а совсем из вторых вещей.
Суррогатное творчество родительского авторитета весьма распространено. Имеется пара его типов, мы отметим самые броские.
Т и п п е р в ы й. В этом типе авторитет делается по принципу потрясения. Родители, а больше всего отцы, держатся перед домашними, как всевышние. У нас отдельные углы, недоступные, как святая святых в иерусалимском храме. В семье все с трепетом произносят: папина кровать, папин шкаф, папины брюки. Отец, возвращаясь со работы, не проходит по помещениям, а шефствует. Обедает отец один, хмурый и загазеченный, а дети это время где-нибудь пересиживают в домашнем переулке. В то время, когда отец дома, все передвигаются на носках и говорят шепотом. Папин авторитет поддерживается множеством и специальным ритуалом ритуальных предметов. Ко мне относятся: папина машина, папин водитель, папин портфель и в особенности папин кабинет, но не редкость, что ритуальный характер принимают и предметы менее большие, среди них и папина зубочистка. Папина служебная деятельность обыкновенно покрывается мраком неизвестности, отчего она думается более блестящей и ответственной.
Отец для того чтобы сорта редко спускается со своей вышины для производства педагогического действия, но ни за что нельзя утверждать, что отец педагогически нейтрален. Наоборот, все, что совершается в семье, совершается от его имени либо от имени его будущего недовольства. Конкретно недовольства, а не бешенства, в силу того, что недовольство папино — вещь страшная, папин же бешенство себе нереально. Мама исходя из этого так и говорит:
— Отец будет обижен.
— Отец определит.
— Придется поведать папе.
Отец редко входит в яркое соприкосновение с подчиненными. Время от времени он разделяет трапезу за неспециализированным столом, время от времени кроме того кинет величественную шутку, на которую все обязаны ответить восторженными ухмылками. Время от времени он ущипнет девочку за подбородок и сообщит:
— Живешь?
Девочка обязана замереть от счастья и опустить голову.
Но такая прогулка папы по домашним угодьям происходит редко. Больше частью отец передает собственные впечатления-директивы через маму по окончании ее доклада. Тогда мама говорит:
— Отец не согласен.
— Отец согласен.
— Отец определил и весьма злился.
Польза для того чтобы авторитета в том, что он создаёт настоящее потрясение, и наряду с этим на долгое время. Кроме того женатые сыновья опасаются тревожить папу и предпочитают иметь дело с секретарем, то бишь с мамой. Из детей таковой семьи выходят люди, весьма склонные к подхалимству.
Варианты, само собой разумеется, вероятны. Это зависит от многих событий, больше всего от характера мамы. При весьма покорной маме, перепуганной не меньше детей, последние приобретают возможность время от времени покуражиться хотя бы над матерью. В таковой семье при первом ослаблении отцовского авторитета все может полететь в трубу.
Вариации вероятны и в самом отце. При дефиците ритуальных предметов напряжение производится более несложными и неотёсанными методами. В случае, если нет папиного кабинета и папиной машины, пускается в движение постоянная молчаливость, окрик, ругательство, по большому счету, оскал зубов. Яркое соприкосновение протекает с ремешком и палкой в руках.
Само собой очевидно, это суррогат. Авторитета тут нет, а вместо него организуется ужас, притом того сорта, что именуется безотчетным.
Предполагается, что ужас удержит детей от всего нехорошего, а священный папино одобрение и папин пример научат детей всему хорошему. На деле и сам отец ничего хорошего не знает, в силу того, что поглощен собственной святыней, и от нехорошего он никого не удержит, в силу того, что дети могут помогать лишь его самодурству.
Т и п в т о р о й. Авторитет создается по принципу жёсткой воли. Родители не окружают себя недосягаемым ритуалом и не стараются потрясти и запугать детей. Тут родители по большому счету более умственные и склонные к педагогическим рассуждениям. Основанием для родительской мудрости тут помогает узнаваемая формула:
— Раз сообщил — так и будет.
Родители лишь и смотрят за тем, дабы родительский авторитет имел темперамент тавровой балки: ни согнуть, ни поделить, ни переместить. Не обращая внимания на громадную распространенность этого типа, любой его представитель глубоко уверен, что он первый это придумал, исходя из этого любой весьма ревниво относится к собственному детищу и ни при каких обстоятельствах ему не изменяет.
Жизнь детей в таковой семье не имеет самодовлеющей сокровище, она принесена в субординации и жертву последовательности. Добросовестные родители строго наблюдают за тем, дабы в домашней дисциплине не происходило никаких колебаний. Без ритуала и грубости, однако упорно, родители рассыпают приказания и положения, замечания и наказания. Отлично они сделаны либо не хорошо, изменились события либо остались прежними — покинь надежду окончательно, она должны выполняться, перемены и коррективы неосуществимы. Довольно часто родители и сами видят, что поступили не хорошо, что получается бесцельно, время от времени страшно, время от времени жестоко, все равно: авторитет — основное.
Такая совокупность приносит большой ущерб не столько в собственном действии на ребят, сколько в действии на своих родителей. Понемногу они становятся сухими формалистами, и уже не только в области приказания, но и по большому счету в собственном отношении к детям. Формализм укрепляется в самой родительской натуре, он мешает им видеть рост и движение детской личности, своеобразие и особенность отдельного случая, неожиданные повороты детской психики, личные неточности и собственную неповоротливость. Ребенок таким воспитателям думается зеркалом авторитета, не больше того.
Это также суррогат, не таковой глупый, как первый, но значительно глупее всякого другого. В нем ничего нет, не считая примитивной прямолинейности. Возможно, имеется такие роды деятельности, где он может понадобиться, но на детей он может оказывать лишь аморальное влияние.
Живые, податливые, легко формирующиеся и изменяющиеся духовные перемещения ребенка вовсе не имеют вида прямой линии, а, скорее, напоминают сложный зигзаг, сопровождаемый петлями и частыми возвращениями, явлениями повтора и ритма. Тавровая балка для для того чтобы сложного перемещения — наименее подходящий регулятор, талантливый лишь разрушать ласковые нити детского характера. Сейчас ребенка цукали за неправда, наложили наказание, видели какой-то поворот, но не разобрали, какой и в какую сторону, выдержали наказание до конца, создали этим новый поворот, также не разобрали какой, наломали, напортили, смяли и идею правды и идею лжи, все повороты и все впечатления. И довольны, в силу того, что основное достигнуто — сохранен родительский авторитет. на следующий день будут цукать за правду, которая показалась почему-то неудобной, будут так же слепы и без того же ничего не заметят, а дело до конца доведут. Все эти финиши один с другим не сходятся, да и любой в отдельности ничего не следует.
В таковой семье нет всеподавляющего страха, но нет и второй серьёзной вещи: целесообразности и разумности родительского авторитета. Что окажется из детей, угадать тяжело, в силу того, что через чур разнообразны и случайны комбинации родительской тупости и детского движения. Но беспринципность в таковой семье рождается непременно. Дети привыкают к неожиданным и неоправданным сопротивлениям, привыкают к бессилию всех разумных правил, привыкают к формализму и глупости. Унеся эту привычку в судьбу, они и в том месте готовы будут встретиться с любым требованием и с любым капризом без сопротивления. Они выработали в себе умение извернуться, дабы в том и в другом случае не очень сильно пострадать, и этим умением они воспользуются кроме того и тогда, в то время, когда им будет предъявлено разумное требование. Жизнь они встретят без ненависти и любви — лишь одной острым глазом и ловкостью.
Представители обоих рассмотренных типов часто хвастают тем, что они выполняют волевое воспитание. Многие обожают слушать их рассуждения, развесив уши и умиляясь. Многие уверены, что хороший воспитатель неосуществим без сильной воли. Это одно из самых дикий заблуждений. Нет ничего более забавного, как воля педагога в приложении к ребенку. Сочетание этих двух слов отдает настоящим варварством, как сочетание кузнечного молота и фарфоровой чашки. Воля нужна педагогу лишь в редких случаях, в основном в вопросах перевоспитания. В обычной семье, в маленьком домашнем коллективе, воля нужна лишь для одной цели: вынудить себя самого — воспитателя — поразмыслить и поступить верно. Направляя же волю на детей, к тому же без предварительного размышления, это приносит лишь вред, и наряду с этим большой.
4. О половом воспитании
Я разрешаю себе мелкий парадокс:
— Наилучшим образом неприятность полового воспитания разрешается в отсутствие полового воспитания.
Для нервных читателей, и в особенности докторов педагогических наук, предстоящего просматривать не советую, а но, в особенности переживать и не нужно: кое-какие коррективы к парадоксу будут вовремя допущены.
Давайте заберём быка за рога. Чего мы желаем добиться от отечественных детей в области полового воспитания? Не подлежит сомнению, что в отечественные цели вовсе не входит обратить их в бесполые существа, относиться к половой жизни и с ханжеским стоицизмом и осуждением. Иначе, нас как словно бы вовсе не увлекает фигура С. из романа А., этакая… жеребячья простота взаимоотношений.
Единственная отечественная цель может заключаться лишь в создании высокой культуры половой жизни, той культуры, которая выработана человечеством весьма в далеком прошлом, высочайшие образы которой достигнуты еще во времена Данте, Петрарки, Шекспира. Я думаю, вопрос о необходимости таковой культуры мы не будем обсуждать, потому, что мы уже молчаливо дали согласие, что живем в момент самой напряженной борьбы за громадную общечеловеческую культуру, наконец, хотя бы уже по причине того, что мы не отказываемся от тёплой пищи, электричества, радио и книги.
Прошу вас, лишь не поразмыслите, что высокая культура половой жизни нужна лишь для украшения судьбы, что она подобна гирляндам роз, венкам на челе, шелковым благовониям и одеждам. В данной и в действительности прекрасной области все же запрятаны настоящие фундаменты людской общежития. Тут заложены начали эйфории и горя, разумной деятельности, человеческой любви и человеческого гуманизма. Мы еще можем представить себе общество без телефонов и железных дорог, но общество без упорядоченной и приведенной к высоким формам половой жизни не имеет возможности самостоятельно существовать. Общество развратников стоит ниже социальных возможностей, потому что в таком обществе не существует ни людская нравственность, ни людская дисциплина.
Высокая культура половых взаимоотношений обязана находиться перед нами как одна из основных публичных целей. Но мы еще раз настаиваем на том, что наилучшее половое воспитание то, в котором нет полового воспитания. Это происходит по причине того, что культура половой жизни не начало вещей, а их финиш. Воспитывая отдельное половое чувство, мы еще не воспитываем гражданина, воспитывая же гражданина, мы тем самым воспитываем и половое чувство. И исходя из этого нет отдельной области полового воспитания.
Я не могу представить себе никакого нужного прикосновения взрослых к половой сфере ребенка либо юноши, не считая одной формы: половое воспитание не выходит за границы неспециализированного дисциплинирования личности. Вот та самая дисциплина, вот тот самый родительский авторитет, о котором говорилось в прошедшей главе, без каких бы то ни было дополнительных особых приспособлений должны обеспечить и верное половое воспитание. В совсем здоровой семье и в совсем здоровом обществе половые темы просто не появляются. Лишь в то время, когда дети близко подходят к границам взрослой судьбе, в то время, когда начинают звучать уже облагороженные темы брака и любви, вероятна прямая консультация своих родителей и, само собой очевидно, нужна помощь матери в гигиенических вопросах, которые связаны с наступлением половой зрелости у девушек.
Я управлял трудовой колонией им. М. Горького, в то время, когда вопросы полового воспитания меня невольно заинтересовали. В то время у меня не было семьи, и мой опыт в данной ласковой области был совсем ничтожен. А в мою колонию приходили дети в 12-15 лет, именно в том возрасте, в то время, когда, казалось мне, без полового воспитания запрещено никак обойтись. Мое положение, само собой разумеется, было значительно тяжелее положения любого родителя не только по причине того, что детей было довольно много, но в большинстве случаев по причине того, что у моих детей был уже обширный опыт жизненной борьбы, и а также опыт половых представлений, если не половой жизни. В особенности затрудняли меня девочки. Кое-какие из них побывали кроме того в девушках легкого поведения и принесли оттуда растревоженное любопытство, умение кокетничать и скомканные жизненные возможности.
А я сам не имел возможности противопоставить этому тяжелому комплексу не только никаких знаний, но и никакого жизненного опыта, потому что по необычному стечению событий в собственной жизни не видел ни одной девушки легкого поведения, ни одной развратной дамы (бывают такие телячьи судьбы, вот такая была и у меня). О развратной даме и о девушке легкого поведения у меня были лишь книжные представления. Не обращая внимания на то что книги о таких вещах говорили в любой момент с хорошими гуманитарными слезами и освещали души лучом надежды и благородного всепрощения, у меня осталось от этих образов непонятности и ощущение брезгливости. Я просто не мог себе представить, как это возможно за деньги, систематично торговать своим телом, как возможно наряду с этим сохранить какие-то остатки людской личности.
Одним словом, я стоял перед задачей полового воспитания совсем невооружённым, потому что запрещено же было вычислять оружием мой мещанский ужас перед женским развратом.
5. Солидарность, долг и любовь
Аскетизм имеется необязательный отказ от жажд, ответ уединиться среди неспециализированного хаоса в неподвижном голодном покое. В альтруизме больше социальной активности, но это активность уступчивости в каждом отдельном случае, это отказ от жажд из боязни синяков.
Нет, в отечественную программу по большому счету не входит отказ от жажд. Ни голодного одиночества, ни нищенских реверансов перед хаосом жадности мы не желаем. Наоборот, сама революция отечественная — это открыто заявленное право человека на жажду. И исходя из этого в воспитании отечественных детей альтруизм и аскетизм не смогут иметь места, и такие штуки отечественное общество не вычисляет нравственной доблестью.
Но мы не можем воспитывать и привычку к механическим пределам жадности, т.е. воспитывать моральную совокупность буржуазного типа. Жадность отечественных людей обязана не механически ограничиваться общей толкотней, а органически преобразовываться в гармонию жажд, в строгую и правильную совокупность солидарности.
Мысль солидарности вырастала в людской истории с самых первых ее страниц. Когда человек встал над животным миром, когда обучился мыслить и сказать, когда появилось публичное производство — не имела возможности не появиться идея о необходимости равноправного контракта между людьми, о возможности порядка вместо суматохи в области людских жажд.
Но пестрота и сложность людской истории не разрешили данной идее верно высказаться и реализоваться. К солидарности человечество пробивалось не только через темноту нищеты и невежества, но и через блеск растущей цивилизации, ослепительные вспышки науки и человеческого изобретения. В этих сложившихся условиях выросли и окрепли тезисы собственности, продажи и покупки, анархия и формализм религии личной воли. Человечество все больше обрастало историческими привычками классового устройства.
Для идеи солидарности тем более тяжело было отыскать для себя пути, в силу того, что она ни при каких обстоятельствах не была в интересах правящих классов, а следовательно, и в интересах искусства и науки. Она жила в тлеющих, неясных рвениях, в полусонном социальном университете не только в рядах пролетариев и плебса. А сейчас мир, выстроенный на жадности, производил не только сильные характеры миллиардеров и владык, но и правила общей толкотни, то, что именовалось в истории законностью, страной, народовластием, цивилизацией, производил буржуазную так именуемую культуру. В известной мере она давала силу проповеди солидарности, она информировала ей страсть и культуру мысли и слова, она обнаружила огненные правила справедливости. Лишь армия и богатство, лишь опыт и организация власти отсутствовали у приверженцев солидарности. И этого было достаточно для того, чтобы проповедь солидарности подменилась проповедью чего-то другого, похожего на нее, но не ее.
Исторический путь идеи солидарности — это фальсификации и путь ошибок. Так была создана с Флавиев времен и христианских Цезарей проповедь ленивой любви и нищеты, непротивления и солидарности терпения. Позже появились идеи Великой французской революции, чуть-чуть коснувшиеся вековых стремлений к общечеловеческой солидарности и утопленные в страсти к победе нового класса буржуазии. На смену им пришли идеи утопического социализма, а позднее анархизма, идеи солидарности, подкрепленные наивной верой в мощь свободы и человеческого сознания, но не подкрепленные винтовкой.
И лишь кодекс металлических законов Маркса, гений борьбы Ленина, …гений народов СССР отдали в распоряжение идеи солидарности великие силы…
В ветхой морали высокая нравственность всегда была в странном родстве с глупостью. Многие деятели ветхого времени достаточно открыто подчеркивали эту родственность. И это были не только циники, живоглоты и купцы, но и такие узкие аналитики, как Достоевский. Его князь Мышкин — превосходная иллюстрация к этому закону. Структура нравственного поступка так очевидно противоречила структуре общества, что лишь не сильный мыслящий аппарат способен был не подметить этого несоответствия.
Но возможно, в данной толпе найдется пара человек, каковые не полезут в драку, каковые не побегут в общем паническом перемещении, каковые обрекут себя на голодную смерть, но никого не столкнут с дороги и никому не придавят горла. Их поведение, само собой разумеется, обратит на себя внимание остальных — один назовет их подвижниками, нравственным храбрецами, другие назовут дураками, и эти два суждения не будут пребывать в особом несоответствии между собой.
Сейчас представьте себе второй случай: в таком же положении оказался организованный отряд людей, они объединены сознательной уверенностью в том, что их интересы солидарны, что солидарность эта обеспечивается и эмоцией их уважения друг к другу, и разумной убежденностью в пользу таковой солидарности, и доверием к избранным вождям, и дисциплиной в структуре функций и органов. В случае, если таковой отряд найдёт запасы пищи, он направится к ним стройным маршем и остановится по жёсткому командному слову лишь одного человека на расстоянии, как словно бы наименее возможном, на расстоянии нескольких человек, у которого заглохнет чувство, что завопит, зарычит, оскалит зубы и ринется, дабы одному поглотить отысканные запасы, — его поведение будет очевидно для всех и самым аморальным и самым глупым…
Но кто же в этом отряде будет примером нравственной высоты?
Тут мы подошли к самому серьёзному тезису, на что обращаем особое внимание своих родителей. В этом отряде на громадной нравственной высоте будет несколько какой-нибудь храбрец, а все члены отряда.
По ветхой морали, нравственная высота была уделом редких подвижников, особых монстров, число которых было так незначительно, что канонизация их совершалась в большинстве случаев через пара сотен лет, в то время, когда в памяти людей они сохранялись в туманных формах устного придания и легенды, в то время, когда, следовательно, уже не тяжело было кое-что и приукрасить. Обычный человек не только в глубине души, а и совсем открыто для себя такую нравственную высоту вычислял недоступным и непосильным делом, и с этим все были согласны, т.е. целый контингент таких же обычных людей. Такое, так сообщить, снисходительное отношение к нравственному совершенству в далеком прошлом сделалось нормой публичной морали.
В людской моральной практике было, фактически говоря, две нормы: одна — парадная, для нравственной проповеди и для экспертов-подвижников, вторая — для обычных случаев судьбы, для людских будней. По первой норме надеялось последнюю рубаху дать ближнему, пренебречь достатком, дать щеки и правую и левую и пр. По второй норме ничего хорошего не полагалось, и измерителем нравственности была не нравственная высота, а что-то противоположное: обычный житейский грех. Так уже и вычисляли: все люди грешат, с этим ничего не сделаешь.
Коммунистическая мораль, выстроенная на идее солидарности трудящихся, одновременно с этим не есть вовсе мораль воздержания. Требуя от личности ликвидации жадности, уважения к жизни и интересам человека-творца, коммунистическая мораль требует солидарного поведения и в любой другой ситуации, и в особенности требует солидарности в борьбе. Расширяясь до философских обобщений, мысль солидарности между трудящимися захватывает все области судьбы, потому что с позиций единого человечества жизнь имеется борьба за любой лучший завтрашний сутки, борьба с природой, с темнотой, с невежеством, с зоологическими атавизмами, с пережитками варварства, борьба за освоение неисчерпаемых неба и сил земли, за невыразимо прекрасное будущее и великое человечества.
Удачи данной борьбы прямо пропорциональны величине солидарности человечества. Лишь двадцать лет мы прожили в данной новой нравственной атмосфере, а какое количество мы уже пережили великих сдвигов в самочувствии людей! Самочувствие совсем нового, примечательно нового человека для нас самих еще так непривычно, что мы не всегда отдаем себе отчет в его содержании, и тем более нам тяжело проектировать подробности этого самочувствия в отечественной воспитательной работе.
Мы еще не можем заявить, что мы совсем освоили логику и диалектику новой, коммунистической морали. В значительной степени в собственной педагогической деятельности мы руководствуемся интуицией, больше сохраняем надежду на отечественное чувство, чем на отечественную правильную идея…
В диалектике эмоций социалистического общества любовь ни при каких обстоятельствах не может быть основанием людской поступка. Это христианская композиция. В совершенном самочувствии христианина любовь проектировалась как априорное начало людских взаимоотношений. Сама она исходила конкретно от божеского задания, сама она не имела никаких оснований в людской обществе.
В отечественном обществе беспричинная, ни на чем не основанная любовь есть аморальной и чуждой нам категорией. У нас любовь возможно завершением взаимоотношений, но не началом их… Долг перед страной, перед всем обществом, перед человечеством может вытекать у нас лишь из глубокого, сознательного и одновременно с этим родного ощущения солидарности трудящихся, крепкой убежденности в том, что эта солидарность — благо для всех, и среди них и для меня самого. В социалистическом долге нет ни альтруизма, ни самопожертвования — это нужная, нравственно необходимая, но совсем настоящая категория, владеющая той металлической логичностью, которая может вытекать лишь из здоровых и настоящих, не небесных, а земных, не идеалистических, а материалистических людских заинтересованностей.
Вот из данной настоящей сущности и обязана вытекать мысль долга. Публичный долг имеется функция публичного интереса.
Но в этом положении еще ничего не решается. Из области таких солидарных заинтересованностей проистекает мысль долга, но не обязательно проистекает исполнение долга.
Солидарность заинтересованностей и вытекающая из нее солидарность идей еще не составляют нравственного явления. Последнее наступает лишь тогда, в то время, когда наступает солидарность поведения.
Многие товарищи считают, что солидарность идей (заинтересованностей) непременно ведет к солидарности поведения. Такое убеждение имеется большая вредная неточность.
По большому счету можно считать теоремой, что солидарность поведения неосуществима без солидарности идей (за исключением случаев слепого поведения либо поведения двурушника), но обратное заключение будет заключением неправильным.
Никакое значение расчётов и чертежей, никакое теоретическое изучение разработок материалов, сопротивления материалов не побудят человека заняться постройкой дома, если он ни при каких обстоятельствах не видел кирпича, балки, цемента, стекла и т.п.; если он не упражнялся фактически в работе над ними, если он не освоил процесс постройки всеми собственными пятью внешними эмоциями, собственной волей, своим опытом.
Совершенно верно так же никакие идеи не выяснят линии поведения человека, в случае, если у него не было опыта поведения.
Опыт солидарного поведения и составляется настоящий объект социалистического воспитания.
В советской семье, в советском обществе данный опыт накапливается с самых малых лет. Развиваясь рядом с развитием сознания, данный опыт и дает те превосходно действенные, воодушевленные кадры молодых отечественных деятелей, которыми мы справедливо гордимся.
Но в некоторых семьях не уделяют достаточного внимания образованию для того чтобы опыта. В том месте время от времени нажимают на чистую идею, а довольно часто кроме того и на чистую любовь в надежде, что то либо второе достаточно гарантирует верное поведение.
поведения и Зависимость идей мы уже видели. А что такое любовь?
А любовь — это также… поведение. Она придет вместе с долгом, как дети одной матери.
Из очерка Книга для своих родителей
…Вечер 7 ноября. столовая и Кабинет в хорошей коммунальной семье. Довольно много книг. На столе сейчас белая как снег скатерть, а из кухни пролезают самые красивые запахи. В широкие окна блестящими, броскими глазами наблюдает иллюминированный город. Праздник.
На турецком диване девочка лет пятнадцати. Она полулежит в неудобной капризной позе, на худеньком еще кулачке ее кучерявая головка.
Перед девочкой стоит мать:
— Верочка, но что же я могу сделать? Надень шерстяное…
Девочка подымает голову с кулачка и говорит матери скоро, скоро:
— Отстаньте с вашим шерстяным! Заладили одно да и то же! В то время, когда еще… еще в августе говорили: пошьем, пошьем, вот вам пошили, это по причине того, что модистка недорогая… вам все недорогое необходимо!
Мать беспомощно оглядывается на мужа. Супруг хмурит брови и перелистывает фолиант отвлечённого Слова о полку Игореве. Вера внезапно срывается с дивана, ветром вылетает из помещения, рукоплещет дверью. Она отправилась плакать.
Утром на другой сутки между родителями разговор. Папа говорит:
— Все же это… линия знает что! Что это такое: комсомолка, ученица седьмого класса, не отправилась на вечер… посвященный Октябрю, в силу того, что у нее не готово платье! Ты осознаёшь, что это такое?
— Я осознаю, — говорит мать, — но Вера так обожает данный праздник! Само собой разумеется, ей жалко.
…Нет, вы непременно ищете оправдания: то вы весьма заняты, у вас нет времени воспитывать, то во дворе нехорошие мальчики, то у вас нехорошие родственники, то вы были больны, то вы довольно часто переезжали с места на место, то доход недостаточен. Вспоминаете кроме того дороговизну продуктов.
Но, время от времени вы честно и благородно рассказываете:
— Да, другие могут воспитывать! Я, возможно, вправду не так делаю. Нужно, видите ли, знать, как воспитывать, нужно, осознаёте, такое средство знать…