В базу параграфа положен доклад на методологическом семинаре. Университета языкознания АН СССР.
Эти понятия для большинства советских (и не только советских) лингвистов, по-видимому, не различаются, а термины употребляются в полной мере синонимично. Приведем пара примеров: «Языкознание изучает язык в двух замыслах: в плане статическом (синхронном) и историческом (диахронном)… Лишь при историческом рассмотрении делается ясным, как и по какой причине создалась… языковая совокупность»; «Никак нельзя противопоставлять совокупность языка его формированию… Синхрония, не смотря на то, что и вырастает из диахронии… Подобное познание историзма…»; «Своеобразным для соссюрианства есть… разрыв между диахронией и синхронией, т. е. отказ от исторической точки зрения…» 3
В чем пафос позиции тех, кто, как Р. А. Будагов либо В. И. Абаев, провозглашает примат историзма (диахронии, развития) над синхронным (статическим)? Во-первых, в том, что «язык начинается не только в прошлом, но и в настоящем», т. е. в неосуществимости «строгой синхронии». Во-вторых, в том, что только историческая точка зрения разрешает связать эти языкознания с данными вторых публичных наук. Оба тезиса неоспоримы. Но, как мы постараемся продемонстрировать ниже, точка проповедников историзма и зрения защитников в языкознании через чур узка и ограниченна чтобы быть верной. При чтении работ, посвященных отстаиванию историзма, поражает сразу же одна черта, свойственная им: субъективность. Лингвисты, пишущие о проблемах истории языка, изолируются от того, что думают по подобным вопросам логики, философы, историки, социологи. Ссылки на работы логического и философского характера появляются, только тогда, в то время, когда автору нужно таковой ссылкой подтвердить правильность либо, вернее, правомерность того либо иного собственного тезиса (СНОСКА: См. сноски на работы Б. А. Грушина и Е. П. Никитина соответственно на стр. 5 и 30 брошюры Р. А. Будагова). В это же время конечно было бы ожидать, что создатель, пишущий на эту тему, будет исходить в первую очередь из достижений логики исторического изучения, из философского истолкования понятия развития и т. д.
К сожалению, этого нет, и перед тем как изложить отечественную собственную точку зрения либо, вернее, параллельно с этим, нужно изложить наиболее значимые положения логики исторического изучения. Мы будем опираться на книгу Б. А. Грушина (СНОСКА: См.: Б. А. Грушин. Очерки логики исторического изучения (проблемы и процесс развития его научного воспроизведения), М.,1961. Сноски на страницы данной книги потом даются в тексте в скобках).
В первую очередь о том, что изучает история. Это не просто «отношения, связывающие элементы в порядке последовательности», как определяет Ф. де Соссюр предмет диахронической лингвистики, но внутреннее строение (механизм) самого исторического процесса; каков бы ни был изучаемый объект («несложная» совокупность, «зависимая» совокупность, «сложная» совокупность), «в любых ситуациях современное научное воспроизведение истории объекта будет означать раскрытие закономерного процесса его развития как совокупности» (стр. 17).
Логика знает пара типов элементарных процессов развития: процессы происхождения элементов; процессы происхождения связи; процессы преобразования связи; наконец, преобразования связи и процесс подчинения совокупностью. Все эти элементарные процессы общи для разных областей действительности; с особой ясностью они выступают в экономическом анализе Маркса на страницах «Капитала».
«Каждый процесс может и должен быть охарактеризован в первую очередь с позиций его составляющих — тех элементов, зависимостей и связей объекта, каковые участвуют в ходе» (стр. 51). Составляющие процесса по собственной функции смогут быть неоднозначными: это условия процесса и образующие процесса. Образующие — это то, что отвечает на вопрос «что начинается?», т. е. то, что мы имеем в отечественном объекте в исходном пункте процесса и в его конечной точке как следствие. «Под условиями процесса направляться осознавать те составляющие его механизма, каковые снабжают превращение исходного пункта процесса в его итог» (стр. 52). Сопоставляя только образующие процесса в исходном и конечном его пунктах, мы приобретаем представление о сущности процесса; разглядывая условия его, мы можем осознать не только сущность, но и механизм развития. В отличие от составляющих конкретно-исторические условия (к примеру, условия происхождения капитала в различных государствах) не определяют внутреннего механизма процесса, но воздействуют только на его форму. Исходя из этого изучение механизма процесса может и должно идти в отвлечении от них.
Так, первое противоположение, которое выступает во всяком историческом изучении,— это изучение сущности процесса versus изучение механизма процесса. Здесь-то и лежит необходимость разделения двух понятий из трех, вынесенных в заглавие этого раздела. Одно дело, в то время, когда мы подходим к изучению истории языка с позиций регистрации тех либо иных трансформаций в языке либо языковой совокупности (СНОСКА: Мы не говорим тут до тех пор пока о разнице развития и изменения, не смотря на то, что эта отличие для логики исторического изучения очень значительна); это диахронический подход. Совсем второе, в то время, когда мы стремимся не только установить, так сообщить, номенклатуру трансформаций, но и вскрыть причинную сторону процесса, установить совокупность факторов, заставляющих объект изменяться. Это подход исторический.
Различие этих двух подходов в весьма четкой форме молено отыскать еще у И. А. Бодуэна де Куртенэ. У него это, с одной стороны, «определение и изучение условий трансформаций» (динамика), с другой — «рассмотрение… языка во временной последовательности» (история) (СНОСКА: И. А. Бодуэн де Куртенэ. Фонология. «Избранные труды по неспециализированному языкознанию», т. I. M., 1963, стр. 355). В второй работе это «историческая часть — «раньше было так — сейчас стало так» и «каузальная часть — учение о обстоятельствах» (СНОСКА: И. А. Бодуэн де Куртенэ. Базы неспециализированной фонетики. (Из курса лекций). «Вопросы языкознания», 1959, 6, стр. 125). Эти два подхода проявляются и в работах одного из ближайших учеников Бодуэна — Е. Д. Поливанова; тут противопоставляются друг другу, например, «установление предшествующих этапов… для данных звуков и конкретных слов» и «неспециализированное учение о механизме языковой эволюции» либо лингвистическая историология (СНОСКА: См.: А. А. Леонтьев. И. А. Бодуэн де Куртенэ и петербургская школа русской лингвистики. «Вопросы языкознания», 1961, № 4, стр. 120—121).
Познание различия этих двух правомерности и подходов каждого из них совсем не так тривиально и само собой светло, как это может показаться на первый взгляд. Отыщем в памяти, что, к примеру, для Соссюра, как и для лингвистов женевской школы, трансформации были «внешними по отношению к совокупности», они нарушали, искажали равновесие совокупности; это значит, что исследователь разглядывает как закономерную сторону исторического процесса только его сущность, но не механизм. Историческому процессу отказывают в условиях, считая его имманентным, т. е. полагая, что составляющие процесса исчерпываются его образующими.
Возвратимся, но, к азбуке логики исторического изучения. «Каждый объект,— говорит Б. А. Грушин,— первоначально дан исследователю как сложное «неразобранное целое», включающее в себя массу первоначально не распознанных и четко не зафиксированных составляющих, находящихся к тому же в видимом беспорядке» (стр. 79). Эти составляющие бывают двух типов. Одни из них даны нам конкретно — это эмпирические либо внешние составляющие целого. Вторая часть возможно вычленена только в следствии анализа внешних составляющих — это внутренние составляющие целого. Ко мне входят элементы, зависимости и связи.
«Разобрав» по составляющим отечественный объект, мы должны сейчас опять «собрать» его в собственном теоретическом мышлении, в противном случае говоря, в модели. Это возможно сделать неоднозначным методом — расположив составляющие или в синхронический последовательность целого, или в полихронический последовательность целого. Полихронический последовательность внешних составляющих будет эмпирической историей объекта, полихронический последовательность внутренних составляющих — структурой развития объекта, синхронический последовательность внешних составляющих имеется эмпирическое описание объекта, синхронический последовательность внутренних составляющих — структура объекта.
Итак, эмпирическое противопоставляется генетическому. Примечательно, что некий эквивалент этому различению мы можем отыскать у Бодуэна в его различии развития и истории: история имеется «последовательность однородных, но различных явлений, связанных между собой причинностью не яркой, а лишь опосредствованной» (СНОСКА: И. А. Бодуэн де Куртенэ. Избранные труды по неспециализированному языкознанию, т. I. M., 1963, стр. 208). Развитие же — «это постоянная и постоянная протяженность однородных, но различных явлений, связанных между собою яркой причинностью, либо же, в следующей степени научного совершенства, развитие — это постоянная продолжаемость значительных трансформаций, а не явлений» (СНОСКА: В том месте же, стр. 251). Тут история соотносится с «эмпирической историей», а развитие — со «структурой развития» (примечательно, что совпадают кроме того термины, не смотря на то, что Б. Грушин, если судить по его книге, не знаком с работами Бодуэна).
Применительно к языку эмпирическая история — это последовательность текстов, а структура развития — эволюция языковой совокупности, абстрагируемая из этих текстов. Практически мы, само собой разумеется, ни при каких обстоятельствах не имеем дело в собственной науке с последовательностью текстов, но эксцерпируем из данной последовательности отдельные слова, формы слов, аффиксы, наконец звуки. В то время, когда мы констатируем, что слово кот раньше звучало как kotii, то это и имеется изучение на уровне эмпирической истории.
Но возвратимся к книге Грушина. Наиболее значимым принципом его книги есть тезис о том, что процесс воспроизведения развития объекта имеется процесс сотрудничества изучений его структуры и структуры его развития. Говоря словами Маркса, «анализ есть нужной предпосылкой генетического изложения, понимания настоящего процесса развития в его разных фазах» (СНОСКА: К. Маркс. Теория прибавочной цене, т. III. M., 1963, стр. 365). Любая абсолютизация одной из сторон этого единства, т. е. любая попытка противопоставления друг другу «лишь системного» (либо «лишь структурного») и «лишь исторического» изучения неверна уже с элементарно-логической точки зрения. В это же время такая абсолютизация очень распространена в отечественной науке. Она в очень характерной форме выступает в книге Ф. де Соссюра и отразилась не меньше ярко в дискуссии по диахронии и синхронии и особенно в ее печатных материалах (СНОСКА: См. сб.: «О соотношении исторического исследования и синхронного анализа языка», М , 1960).
Итак, «воспроизведение в мышлении процессов развития объекта требует изучения и структурного и генетического последовательностей объекта; наряду с этим… понимание и анализ генезиса объекта [структуры его развития. — Л. Л.] предполагает уже проанализированную и осознанную структуру объекта» (стр. 98).
Что это указывает? Единицей генетического изучения есть историческое изменение связи, зависимое от исторического трансформации целого (совокупности), а не историческое изменение элемента, как такового. Дабы верно выбрать искомую сообщение, нам нужно проанализировать структуру целого. Иными словами, в случае, если забрать пример из лингвистики, с логической точки зрения верно ставить вопрос не о том, в какой звук развился звук а, а о том, как изменилось то либо иное фонологическое противопоставление, куда входит фонема а, либо о том, что происходило с дифференциальными показателями данной фонемы. Кстати, из этого же ясно, что чуть ли имеет суть ставить вопрос о дифференциальных показателях как показателях вечных, неизменных и атрибутируемых любой фонеме в любую секунду бытия языка; это понятие должно быть производным от конкретной совокупности либо, в случае, если быть правильным, от типа совокупности.
В случае, если мы обратимся к системному анализу объекта, мы не сможем дать научного анализа его развития и останемся на уровне эмпирической истории либо, в лучшем случае, изучения сущности процесса, но не его механизма, как это произошло с домарксовой наукой об обществе, главным недочётом которой было неумение верно выделить образующие процесса развития.
Забрав развитие определенной связи («генетическую несколько»), мы должны разбирать его не только с позиций образующих процесса развития (начальное и конечное состояние объекта), но и с позиций условий процесса, приведших к исследуемому трансформации в объекте. Иными словами, мы в любой момент должны составить представление не только о сущности процесса, но и о его механизме. «Развитие… происходит… не само по себе, но благодаря трансформаций в совокупности в целом, т. е. благодаря сотрудничества образующих элементарного процесса с другими составляющими совокупности, играющими роль условий процесса» (стр. 147). Вот пример изучения, совершённого по данной схеме. Это изучение условий происхождения капитала в «Капитале» К. Маркса и «Развитии капитализма в РФ» В. И. Ленина. Он рассматривается первоначально чисто логически и изображается снаружи как введение своеобразного условия существования капитала, т. е. условия, приводящего к трансформации элементарной связи. Таким условием есть наличие свободной рабочей силы. У Ленина установленный Марксом в логическом анализе элементарный процесс, так сообщить, проецируется в историю совокупности, где вычленяются те составляющие, каковые обусловили происхождение капитала в настоящем историческом развитии. Условиями процесса тут будет привлечение купеческого и ростовщического капиталов, разные формы экспроприации земельных собственников и другие факторы, обусловливающие происхождение своеобразных капиталистических взаимоотношений, т. е. составляющих новой структуры. И в том и другом случае исследуется механизм развития, а какова будет та конечная модель, к которой мы придем — логическая либо историческая, — и по большому счету выберем ли мы логический (как у Маркса) либо исторический (как у Ленина) движение изучения, зависит от задач самого отечественного изучения. Кстати, живую параллель сообщённому образовывает мысль Вяч. Вс. Иванова о принципиальном сходстве порождающей и сравнительно-исторической грамматики.
Какой же из этих двух способов изучения первичен, какой — произволен?
Выше подчеркивалось, что без системного анализа не может быть исторического изучения. Но правильно и обратное: без изучения структуры развития нет системного анализа состояния объекта. Дело в том, что только учет настоящих условий процесса развития разрешает выбрать из множества вероятных моделей совокупности объекта ту, которая соответствует настоящим его особенностям. Разрешим себе не останавливаться на этом вопросе детальнее, ограничась только констатацией того тривиального факта, что то, что мы в большинстве случаев именуем синхронией,— это, в сущности, не срез, соответствующий речи сегодняшнего либо прошлого дня, а констатация положения в языковом коллективе в течении некоего произвольного отрезка времени. Какого именно? Для того чтобы, в то время, когда в языке не происходит какое количество-нибудь заметных трансформаций, в то время, когда он осознается его носителями как неизменный. Время диахронии — время объективное; время синхронии — время в известном смысле субъективное.
По словам Ф. Энгельса, логический метод есть «не чем иным, как тем же историческим методом, лишь высвобожденным от его исторической формы и от нарушающих его случайностей» (СНОСКА: К. Маркс. К критике политической экономии, М., 1949, (см.: Приложение II. Ф. Энгельс. Карл Маркс. «К критике политической экономии», стр. 236)). Оба метода имеют единый предмет изучения — это процесс развития совокупности. Но яркая задача разна при различных методах. И нужно заявить, что у исследователя-«историка» эта задача сложнее, чем у «теоретика»: в случае, если последний обязан установить только структурные связи в данном состоянии совокупности, то первый никак не имеет возможности обойтись без того, дабы не распознать настоящие составляющие исторического процесса, а время от времени — дабы не обратиться и к конкретно-историческим условиям этого процесса. По парадоксальному определению Г. П. Мельникова, «структурники как бы снимают сметану с того молока, которое собрали субстантники» (СНОСКА: Г. П. Мельников. Еще раз о необходимости применения в языкознании математических способов. В сб.: «восточные языки и Лингвистическая типология». М., 1965, стр. 302). И в тех условиях, в то время, когда история совокупности изучена мало, логический метод оказывается для исследователя более удачным, не смотря на то, что и не дает полной и во всем убедительной картины. Теоретическую модель легче выстроить, но ее необходимо еще контролировать (о чем ниже). В случае, если мы еще раз взглянуть на ту единицу процесса развития, которая выделяется логиками («генетическая пара» с приложенными к ней условиями трансформации), то заметим, что такая пара — простейшее отношение — соответствует тому, что Маркс и Ленин именовали «клеточкой» совокупности. С выделением таковой клеточки связана мысль восхождения от абстрактного к конкретному — логического способа, сейчас подробно созданного советскими учеными и особенно проф. А. А. Зиновьевым (СНОСКА: См. автореферат дисс. «Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале «Капитала» К. Маркса)». М., 1955). В сущности, конкретно этим способом трудился и Л. С. Выготский, в то время, когда в 1934 г. в книге «речь и Мышление» противопоставлял друг другу «анализ по элементам» и «анализ по единицам» и в качестве таковой единицы речевой деятельности брал знаковую обстановку.
Очень принципиально важно для предстоящего подчернуть, что выделение «клеточки» процесса развития не свидетельствует, что мы и при историческом и при логическом рассмотрении будем иметь дело с одними и теми же элементами, одними и теми же связями и одними и теми же условиями развития. Достаточно довольно часто мы только можем констатировать, что выделенное нами при историческом рассмотрении элементарное отношение соответствует снаружи иному отношению, выделяемому при логическом рассмотрении. К примеру, у Маркса мы имеем, с одной стороны, историческую сообщение прибавочная цена прибыль; с другой — логическую сообщение потребительная цена цена товар. Но, не обращая внимания на кажущееся внешнее несовпадение этих связей, они, по существу, аналогичны, обрисовывают одинаковый настоящий процесс и именно и образуют «клеточку» процесса развития, лишь рассмотренную и промоделированную по-различному: в одном случае — под историческим, в другом — под логическим углом зрения.
Лингвистика данной неприятности—неприятности «клеточки»,— в сущности, не ставила. Напротив, скажем, у Соссюра мы находим учение о двух несовпадающих видах единиц— синхронических и диахронических.
Б. А. Грушин показывает в собственной книге, что принцип материалистического понимания истории возможно разглядывать и с позиций логической — как совокупность приемов исторического изучения. С данной точки зрения, по В. И. Ленину, в принципе материализма принципиально важно выделить две стороны.
Во-первых, внешние факты развития имеется форма проявления закономерного исторического процесса. Исходя из этого их нужно растолковывать не из них самих, а из процесса, скрытого за ними. В противном случае мы рискуем впасть либо в прагматизм, характерный для домарксова материализма, либо в субъективизм.
Во-вторых, все замечаемые нами события и факты отражают объективный естественноисторический процесс. Исходя из этого при воспроизведении и исследовании этого процесса нужно исходить не из априорных сущностей, но из данных объективной истории, растолковывать их через нее.
Перед тем как опять возвратиться к фактически лингвистике, мы желали бы прибавить к выделенным выше трем антиномиям исторического изучения (диахрония — история, эмпирическая история — развитие структуры, логический метод — исторический метод) четвертую, не акцентированную в книге Б. А. Грушина, но известную нам из русской научной традиции. Мы имеем в виду то, что русский историк Н. И. Кареев выяснил как различие историки и историологии. Историка имеется теория исторического знания, методика истории; историология — теория исторического процесса. Пользуясь совокупностью охарактеризованных выше понятий, возможно заявить, что историология имеется учение о ходе развития во всей полноте его составляющих, как внутренних, так и внешних, тогда как историка имеется изучение только структуры развития объекта.
Что же обязана — под углом зрения ранеесказанного — воображать собой такая теория языка, которая обязана удовлетворять потребностям исторического изучения? Она обязана вскрывать структуру развития объекта; это должна быть лингвистика, талантливая дать системный анализ языка, выделить элементарные отношения его единиц как в плане логическом, так и в плане историческом. И в этом вопросе В. И. Абаев очевидно неправ, ставя структурную лингвистику вне науки о языке. Она именно стоит ближе к искомому идеалу, нежели то, что довольно часто именуется, не смотря на то, что данный термин очень неудачен, классической лингвистикой.
В одной из собственных статей И. И. Ревзин дал такую интерпретацию различия этих лингвистик, к которой, с отечественной точки зрения, возможно присоединиться. Он отнес к структурной лингвистике всю область лингвистического моделирования, а классическую лингвистику внес предложение осознавать как совокупность идей, исследований и методов, предшествовавших появлению структурной лингвистики (СНОСКА: См.: И. И. Ревзин. единство языкознания и Структурная лингвистика. «Вопросы языкознания», 1965, № 3, стр. 46). «Нужно, но, сразу же оговориться, что верно выстроенные модели не являются монополией и тем более отличительной чертой «структурной» лингвистики по отношению к «неструктурной», «классической». Линия раздела проходит где-то в другом месте. До тех пор пока что и в структурной лингвистике достаточно нередки работы, в которых подход к вопросам моделирования остается на уровне финиша XIX в.» (СНОСКА: А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности, стр. 47).
В случае, если принять эту поправку — в том смысле, что не любая структурная лингвистика эксплицитна,— возможно, на отечественный взор, дать согласие и с тезисом И. И. Ревзина, что «структурная лингвистика выдвигает определенные догадки о структуре языка, каковые должны проверяться экспериментально. Наиболее значимым лингвистическим опытом, поставленным самим развитием людской общества, есть история языка» (СНОСКА: И. И. Ревзин. единство языкознания и Структурная лингвистика, стр. 59). Отметим, что писал в свое время Энгельс Марксу по поводу логического анализа форм цены: «Самое большее, что возможно было бы сделать, это пара более пространно доказать исторически то, что тут достигнуто диалектическим методом; так сообщить, проверить это на примере истории» (СНОСКА: К. Маркс и Ф. Энгельс. Письма о «Капитале».М., 1948). Легко, кстати, видеть, что распространенное в европейской лингвистике XIX в.— впредь до Мейе — противоположение неспециализированного языкознания как вневременного учения о структуре языка по большому счету и исторического языкознания как учения об эмпирическом историческом развитии конкретного языка небезосновательно, но об этом нужно сказать очень.
Итак, мы нуждаемся в структурной теории языка, причем таковой, которая имела возможность бы лечь в базу исторического изучения в указанном выше смысле. Здесь-то и появляется очень значительная неприятность: как обширно мы должны «захватывать» в отечественном изучении, где логические границы процесса развития языка? Данный процесс отнюдь не сводится к несложной констатации трансформаций в совокупности, т. е. к языковой диахронии. И уж, само собой разумеется, он не сводится к прослеживанию внешней стороны языкового развития, к прослеживанию того, как один текст, либо одно слово, либо один аффикс последовательно сменяется вторым, потому что тут мы по большому счету будем оставаться в границах эмпирической истории отечественного объекта. По-видимому, логически целесообразно брать развитие языка лишь во всей совокупности обусловливающих это развитие факторов, т. е., несложнее говоря, обращаться к анализу речевой деятельности. Конкретно таковой подход характерен для многих современных лингвистов и первым делом для Эухенио Косериу. Напомним особенно характерное место из его переведенной на русский язык книги: «В большинстве случаев, дабы растолковать изменение, исходят из совокупности: совокупность разглядывают как данное, а изменение как проблему. Но, строго говоря, более логично поменять изменение и систему местами… Деятельность, создающая язык, сама есть системной… Никакого разногласия между «системой» и «изменением» не существует и, более того… направляться сказать кроме того не о «совокупности» и «перемещении» как о противопоставленных друг другу вещах, а о «совокупности в движении»: развитие языка — это не постоянное «изменение», произвольное и случайное, а постоянная систематизация» (СНОСКА: Э. Косериу. Синхрония, история и диахрония. В сб.: «Новое и лингвистике», вып. III. M., 1963, стр. 174). И потом Косериу предлагает для для того чтобы развития термин «история языка». Сходное познание совокупности возможно отыскать в известной статье А. В. де Гроота «Structural linguistics and phonetic law» (СНОСКА: «Lingua», v. 1, 1948, No. 2).
В случае, если доходить к истории языка так, то в первую очередь напрашивается определенное познание онтологии самой языковой совокупности. Его возможно сформулировать следующим образом. Совокупность языка выступает в настоящем развитии языка (а не в отечественном моделировании этого развития) как узнаваемая форма сотрудничества составляющих процесса развития — как его образующих, так и условий. В противном случае говоря, это те факторы, каковые обусловливают потребление сейчас конкретно данного элемента, но факторы, забранные как целое, в их обоюдной обусловленности. Таковой взор на природу системности отнюдь не нов. Он восходит к известному философскому тезису о тождестве взаимодействия и связи: в том событии, что «тела находятся во обоюдной связи, уже заключено то, что они воздействуют друг на друга» (СНОСКА: Ф. Энгельс. Диалектика природы. Собр. соч., изд. 2, т. 20.М„ 1961, стр. 392). Философ И. И. Новинский в книге «Понятие связи в марксистской философии» (СНОСКА: См.: И. И. Новинский. Понятие святи в марксистской философии. М„ 1961) намерено подчёркивает динамический темперамент понятия связи в марксистской философии и относительный темперамент устойчивости связи в совокупности.
Как же при таких условиях, при таком понимании совокупности языка, обстоит дело с тем, что в большинстве случаев именуется совокупностью? Во-первых, мы, говоря о совокупности языка, значительно чаще имеем в виду не ее реализацию в настоящей языковой истории, а ее модель, т. е. некую абстракцию, каркас, выстроенный из мнимых элементов (единиц), только косвенно отражающий настоящие связи элементов речевой деятельности, сотрудничество ее факторов. Но кто заявил, что кроме того самая верная модель непременно должна быть изоморфной моделируемому объекту? Современная теория моделирования (и не только лингвистического) утверждает именно обратное. Во-вторых, одинаковая в принципе сообщение может, как уже отмечалось выше, выступать при логическом и историческом методах изучения в различных формах. Так, предлагаемая интерпретация совокупности не исключает и классической интерпретации.
Итак, историческое изучение развития языка, полноценное историко-языковое изучение предполагает: а) диахронии и разграничение истории, развития и эмпирической истории; б) раскрытие структуры объекта (языка), т. е. системный анализ; в) анализ в качестве объекта не языка в узком смысле, а языковой либо речевой деятельности.
В. И. Абаев прав, требуя введения в современную лингвистику принципа историзма. Как показывает сообщённое выше, его точка зрения по большому счету во многом логически оправдана, но он неправ в двух отношениях. Во-первых, в собственном отношении к структурной лингвистике, без которой неосуществим и настоящий историзм. Во-вторых (это связано с первым), в том, что он кличет назад к принципу историзма, смешивая его с установлением эмпирической истории объекта. Нужно же кликать вперед, к новому, историко-генетическому принципу, синтезирующему в себе противоречащие сейчас друг другу структурализма и тенденции историзма. Имеется все основания призывать к опоре на таковой принцип, потому что отечественная наука осталась чуть ли не последней в числе наук о человеке, где таковой принцип еще не занял подобающего места; сошлемся хотя бы на психологии и пример этнографии.
И без того же как в этих науках, введение в лингвистику историко-генетического принципа должно привести к расширению ее границ и превращению ее из науки лишь о языке в науку о речевой деятельности в целом.