То ли история, то ли живая будущее.
Скопища ангелов, демонов, духов ли, тварей
Нас по сюжету кладут в колыбели, в гроба.
Лишь бы безостановочно и без передышки,
Лишь б летело, парило, горело и жгло,
Лишь б пульсировал свет, и будили бы вспышки
Камеры глаза, и сердца, и мира стекло!
2015, Новгород
* * *
Праздник зимнего солнцестояния,
Праздник дня, за которым – светлынь,
Танцем северного сияния,
Аномальной погодою хлынь!
Мир продлится, и света прибавится
Силе времени благодаря,
И еще один год позабавится
Каруселями календаря.
Свет небесный людского надежнее.
Хоть и Солнце обрушится в тьму.
Век наступит темнее и тревожнее,
Но черно и тревожно – кому?!
В немногословную эру будущую
Впав, Вселенная отыщет в памяти детей,
Отыщет в памяти матерь-материю, ожидающую
Новых циклов рождений, смертей.
Всё родится, что было задумано,
Испытает взросления гнет
И под Шуберта либо под Шумана,
Пыл истратив, утомится-уснет.
Но до сна еще будет брожение,
Тленье многих кровавых костров,
Перед тем как получит выражение,
Обобщившись, целый опыт миров.
Не так долго осталось ждать станем сестрою Венеры мы
По масштабам космических лет,
Станем мрачно-кипящими, серыми…
А до тех пор пока – я сохраняю надежду на свет!
А до тех пор пока – в нас блуждает энергия,
Хоть иногда она искажена.
Солнце светит. Еще не померк и я,
И на сердце – тепло, рыжина…
Верю в ярких людей, в человечество,
И аналогичных себе я ищу.
Всё играясь в жречество и шаманство,
По земле, как по небу, печалюсь.
2015–2016, Новгород
* * *
Грите
«Дай, Господь, мне и чуткую душу, и четкую плоть!
Я желаю в полный рост причаститься Твоими
Всеми твердями, зыбями,
сушею и Океаном…
Терпко-сладкий орех расколоть,
Кисло-сладкий попытаться плод, и вкусить его имя…»
Чтобы общаться со сворами птичьими, сворами рыбьими,
Я в себе их и мыслю, и внимательно слушаю.
Может, я только вкушаю подарки,
Всевышнему в жертву подарки приносить не умея,
И, собственные возводя, разрушаю чужие миры?
А меня оплели
Нескончаемые связи, встречи и разлуки,
Нити тканей, и крови, и нервов, и мыслей, и речи,
Как и Почву – магнитные струи ли, струны Почвы.
Нет пути, чем через органы эмоций, наудачу, прямее.
Но от путаниц многих дорог
И сетей
Непрозрачен
Человек, при рождении – чист, как стекло,
И с годами всё более тускл, и невнятен, и мрачен.
Временами яснеет, что билось, светилось и жгло.
Говорят, что яснеет еще перед смертью –
Между твердью и зыбью…
Дух так держится, множится в отечественных совокупностях зеркальных,
Постигая и нас, и себя,
То любя, то терпя, то портя, то скорбя,
Пропустив вещий зов голосов неповторимых.
А мы ширим пространство для Духа, творящего в нас
И творимого нами.
Ухо видит и слушает глаз
Эхо творчества над именами.
зрение и Слух не утомить,
Не пресытить и не утолить,
Не рассеять энергию эту
И не сжать в разрушительный луч,
Ко всему окружившему свету
И теплу собственный зеркальнейший дом обратив, –
Верю: вот он, от времени к вечности ключ –
Возможность любых возможностей.
2015, Новгород
* * *
Поэтам-гамперовцам
Так негромко в начале – так шумно в конце,
В то время, когда мы поэтим и празднуем новый
Венок ли сонетов, и, отыскав в памяти терновый,
Мы то о винце, то о делу венце.
По венам течет воодушевления вино,
И лишь б услышать послание более!
А всё отзвучит на сегодня – и тише,
Чем было в начале… Не всё ли равняется,
Как мы развлекаемся, тут же мудрим,
Какой у нас раскрепощения метод?!
И лишь не вышло и криво, и косо б.
Тут любой по-своему неповторим:
Кто больше просматривает земные стихи,
Кто больше о том неземном переходе,
Где вот уже дух и воля на свободе,
Где уже контрасты и шире штрихи,
Где ты, хоть и выпиваешь за столом, хоть и ешь,
Практически не нуждаешься в этом, как йоги.
А дальше – в стихах нет потребности. Все дороги
Открыты, и воздушное пространство целителен, свеж,
И лишь б пробило до дрожи, до слез,
До небольших мурашек, пока не обладаем
телом и Душою. Нас тянет к идеям
Под бой то часов, то по рельсам колес.
На белом экране – красивый курсив.
Откуда в нас ровной гармонии мера –
И в лучшее, и в честное вера?
Внезапно данный отечественный мир так прощально красив,
Внезапно краше для нас и не будет, и нет,
Внезапно творчество – отечественного зла оправданье?!
Какое счастье! – Какое страданье!
А веник метет и сметает сонет…
На выставке в зале, где ярких стихов
Я слышал десятки, а возможно – много,
Сейчас скопление смертных грехов,
Греха первородного – бесповоротней.
В конце же финишей, всё в начало начал
Стремлюсь я попасть, через стихи – и в мир Божий.
Я, возможно, ранее не подмечал
Целый хор мракобесья, на хоррор похожий.
Завешаны стенки-то – кошмар какой!
С картин в нас смотрят отечественные смертные вины:
Вон дом на юру, как старая женщина с клюкой,
Как крышка открытая домовины,
Вот в поезде лица смешались в одно,
Вон толпы линий взором колют монашку,
Вон тёмный уходит на белое дно,
Вот в море осеннее кинуло пташку,
Вот прямо на контурной карте лицо,
Вон – дальше – личина, вся цвета металлик.
Берут же и страхи, и страсти в кольцо,
Где вместо живого стеклянный хрусталик!
Вот Бродский как словно бы – из рваных газет:
Портрет не эры, а Деда Мороза…
Что ж ночью, в то время, когда тут погасят целый свет?!..
Печальней печальной поэзии проза.
Они кувыркаются, мечут и рвут,
Кусают воздух и друг друга кусают,
Съедая целый воздушное пространство, и новых кличут,
И в окнах меж этим и тем зависают…
Пускай так эфемерна их смутная плоть,
Они кроме того в яркое время страшны.
Средь них бы поверить, что с нами – Господь,
Что к чистым искусствам их тьмы не причастны,
В то время, когда придумываем стихи под дождем,
Под снегом, под солнцем в лучах-возможностях;
В то время, когда воскресения праведных ожидаем,
Хоть вслед – воскресению быть нечестивых…
2015–2016, СПб, Новгород
* * *
Внезапно послышалось: посыпались тарелки –
Вся керамика печалится, хрустит хрусталь.
Помещение еще звенит. Осколки мелки.
Кто-то в реку сиганул, шагнув с моста ль,
Либо с башни, – тут же вдребезги разбился.
Луч и тучу, луч и воду раздробил.
не забываю я: в февральских сумерках влюбился,
В сентябре – прохладном, ясном – полюбил.
Стол накрыт, тепло, спокойная посуда.
Ожидаем счастливчиков, и ужас, и страсть гоня.
Те – под пламенем влюбленности, как чуда,
Мы – у ровного амурного огня.
Ты наблюдала в окно – в том месте автомобили то глохли, то шли:
Воспаленно-слезливо вдалеке светофор всё мигал им.
В городах знаков неба значительнее символы почвы,
В городах небо иногда наблюдает на нас мадригалом.
Но и без мадригала влюбленные пары в метро
На ступенях, бегущих так медлено, – за многоэтажкой,
Всё наслаждаясь приятель втором, смотрят то смешно, то хитро.
По соседству влюбленные делятся полною чашкой.
Я легко позабыл о тебе, я легко суетлив,
В силу того, что ты рядом в любой момент, а стихи всё торопят…
Ты простужена: лестницу и чашку не поделив,
Я с тобой перешел незаметно через ропот на шепот.
2015, СПб
* * *
В «Народном» – сутолока-давка,
И в изобилии земном
Стоят у каждого прилавка,
В особенности – в овощном.
Шум в магазине, шум в бытовке.
Криклив, но терпелив Ашот.
Все всё сметают по дешевке:
Копейка рублик бережет.
Но ставят новый последовательность продуктов.
Прошу я, дело – к январю:
Приобрети еще тех битых фруктов,
Я сам варенья наварю!
Восточно-южные рынки
Нам позавидовать имели возможность б,
В то время, когда зимний период, хоть будни – хмары,
От нас вкус судьбы не отлип.
Хоть будни хмары, но, как храмы,
За магазином – магазин.
Тут пропадем и до утра мы:
Хватило б корзин и денег!
Дарами пользуясь, благами
(Собственная имеется в этом правота)
Себя мы ощущаем всевышними,
Отечественный культ – живота и ума.
О, та иллюзия блаженства
И полной чаши бытия!
Несовершенство совершенства –
Тому виной мы все, и я.
2015, Новгород
* * *
Бледнеют небеса.
Поля-поляны кошены,
Подкошены леса,
И солнце – в две горошины,
Как бы антигриппин,
Замечательнее гомеопатии,
Сквозит меж лиц и спин,
Мы дремлем в его объятии.
И в случае, если умирать,
То в первое предзимие,
В то время, когда к стихам в тетрадь
Собственный не засуну имя я.
А вдруг жить и жить,
В то время, когда другие – погибли,
То ясности помогать:
Из сумерек – и в сумерки…
В оконце деревца
Мелькают, как безликие.
Дорога – без финиша.
Реликвия, религия.
Внезапно, по окончании всех сует
Большого города,
Прищуришься на свет
И содрогнёшься – не от холода,
От смешанных тех эмоций,
Что, кроме того на безлесии,
Превыше всех искусств,
Превыше и поэзии.
О, лишь б одолеть
Маршрута рассудительность!
Трясет вагона клеть.
Вздремнув, теряю бдительность –
И снятся наяву
То звезды, то созвездия,
И трепетно живу
На ровном неспециализированном месте я.
Дай мне хоть небольшой шанс
На время увлекательное,
На резкий резонанс
И на знаменье крестное.
Ударом разбуди –
Я предъявлю билетики
В радостнейшем пути
К эстетике – от этики.
2015, СПб – Новгород
НОВОГОДНИЙ ЦИКЛ
1. * * *
Не покидают голуби метро –
Так птичье предано нутро,
Что в душном царстве ожидают собственных голубок.
…На тесном эскалаторе Петро
Марии поправляет полушубок…
Торопятся семейства по своим зданиям,
И слышится везде: «Пап!» и «Мам!»,
А мы снова в разлуке лица хмурим.
Что, в случае, если б отечественным не посещать штормам –
То ледяным дождям, то лунным бурям?
Еще один миную четный год –
И столько недовысказанных нот.
Так в перекрытьях судорожно мыши
Лазейку ищут либо тайный движение.
А снег меж тем скользит с высокой крыши.
Так нелюдима торжественная ночь!
Кот в кресле спит. И эта тишь невмочь.
Безвременье скупое время множит.
И какое количество ни предчувствуй, ни пророчь –
А свету нет финиша, и быть не имеет возможности!..
2013–2014, СПб
2. НОВОГОДНИЙ ТОСТ
В две тысячи пятнадцатом году
Желаю я жить, и жить на новый лад,
Желаю я жить с самим собой в ладу –
На основаньи том, что дух – крылат,
На основаньи том, что дом – обжит,
А не считая дома – утешенья нет…
И сердце – не стучится, но дрожит,
Как в семьдесят и как в семнадцать лет!
Всё думается: еще не миновал
Тот год, тот свет в низине декабря,
А мы уже ушли за перевал,
Условный календарь переборя…
2014–2015, Карельский перешеек
3. * * *
Мы провожаем ветхий год
Простуженными, но радостными,
И, отказавшись от хлопот,
Глазами хлопаем слезливыми.
Так в кашель переходит хохот,
Как плюс до минуса январского.
Мы, как бы невезучей всех,
Лишились совместно пира царского.
Не безголосы, так хриплы,
Друг другу пишем мы записочки,
Выпиваем не вино из-под полы,
Но сок, едим салат из мисочки.
Только ставим планку наперед
И не хотим: «Пускай всё осуществится!..».
Кто в данный Новый год погибнет,
Кто позднее, к Рождеству, простудится…
Не свысока, а с высоты
Планирую, как бы планирую
Над миром, где леса, сады
Цветут зимою, серой, сирою.
Снова принимаю граммидин,
Шлю ближним: «С скоро настигающим!..»,
И отлично, что несколько
Я перед временем пугающим.
Пускай я, заболеванием оглушен,
Встречаю текущий год молоденький,
И однако, скрываясь в капюшон,
Я слышу зов его мелодики.
Не в прах и пух, не в пыль, не в «в стол»,
Благодаря родным, тружусь!..
И, в полночь капнув корвалол,
Меняю сытую и сотую
Жизнь летописную вне нас
На дневниковую, с простудою.
В прежнем забыв собственный лучший час,
Легко над будущим орудую!
2015–2016, Новгород
КАРЕЛЬСКАЯ ТЕТРАДЬ
I. ИЮНЬ
До тех пор пока еще кузнечиков не слышно,
До тех пор пока еще и полночь – не черна,
До тех пор пока цветенье, невесомо-пышно,
Само себе дивится: «Вот те на!» –
Я верю в то, что эдем не редкость летом.
А осень – как изгнанье из него.
За узким проштампованным билетом
Целый путь отечественный – ностальгии торжество.
В том месте будет листопад – сто тысяч серий:
Березовые, липовые сны…
В том месте воздушное пространство будет бежевый иль серый,
В том месте сначала и дожди – вкусны.
Но тут еще и радостно, и жарко,
И летняя столовая звенит.
И чашка из-под чая, совершенно верно чарка, –
Пульс быстро поднимается в зенит.
Чужой беде, далекой трагедии
Не верится на торжественной почва.
И гарью пахнет чашка из-под кофе
На письменном-столе .
И чай, и кофе, что от скуки пьется,
Влечет безлюдной энергии скачок.
А чашка – совершенно верно колокол, в ней бьется
Звенящей узкой ложки язычок.
Чуть кукушка, утопая в чаще,
Сиротской долей слух тревожит мне,
И однако вызывающе, кричаще
Мелькает календарик на стене.
Три месяца – единая эра,
И лишь свет подсказывает нам
В дни тишины и в дни переполоха,
Что место имеется и другим временам.
У всех эр – собственные черты, собственный запах.
Зеркальный шкаф и тот у нас лукав.
Отечественный тёмный кот, с добычей в мягких лапах,
Спит на руках – и держит мой рукав…
Мы греем дом. Сыреет летний угол.
Кота прошу я: «Мебель не дери!»
И не считая кошек, нам достаточно пугал –
Одно висит у брата на двери.
Как говорят, мы на макушке лета,
Переживаем всячески его.
Чего же стоит любая примета? –
Тепло сухое, больше ничего…
Срывает голос ветхая пластинка:
Свистя и задыхаясь, мчит и мчит.
А на колонке – спит паутинка,
И на коленке – тёмный кот мурчит.
Нам тетя прогнозирует страшилки,
Что в наше время десять, а вот станет – шесть.
От холода просвечивают жилки,
И хочется то дремать, то опять имеется.
Стремясь от невесомости – в весомость,
Стремясь из полусвета – в полутьму,
Одолеваем то подъем, то сонность,
То что-нибудь подобное тому…
Все игры мы уже переиграли.
И ты, устав готовить, мыть, мести,
Мне говоришь: «Сообщи, я лучше крали?»
А я тебе: «Сообщи, ты ожидаешь шести?»
Хоть очевидных не желаем ответов
(Что очевидней холода, тепла?) –
Мы спрашиваем… Ливень отечественный – фиолетов,
Но основное, чтобы крыша не текла!
На озере, где дождик щедрый
Граничит с горячей синевой,
Где тишь пронизывает недра, –
Тревожит только собачий вой.
И рыба отвечает рыбе,
И голос птичий – так летуч!
А в небольшой дроби, в гулкой зыби –
Сто миллионов летних туч.
Тут ветер большее решает,
Чем человек с карандашом:
Вольно сооружает, разрушает
В порыве страстном и громадном.
В сутки по-осеннему холодный
Грубеет нежная гладь.
Был дух бесплотный – стал бесплодный.
Жаль, больше некуда гулять.
Три места: озеро лесное,
сосновый лес и Болото…
Четвертое – как запасное:
На миг встать до небес!
II. * * *
В то время, когда отправишься – и заблудишься,
За Громово петляя час,
Как бы на половине пути забудешься –
И в кошмаре надавишь на газ!
Решишь: для чего палатка новая,
Где вся обочина – в кустах,
Где у почвы – душа сосновая:
Что ожидать еще в таких местах?!
Какую тишину мышиную?
Какую птичью кутерьму?
Ты забран любимою машиною
В поход, а вышло, что в колонию.
В колонию лесную. Полушепотом
Деревья делают выводы целый твой мрак:
Осечку именуют опытом,
И продолжительной пропастью – овраг…
Чуть осилив потрясение,
Разложишь у руля кровать –
И с верой, что отыщешь спасение,
Заедешь в лес – заночевать.
И поведешь себя раскованно,
Как словно бы бы в руках – ответ
На то, что дико и рискованно,
А дальше в помощь – лишь свет!
Такое чувство, что бульдозеры
Прошлись по всем твоим местам,
А ты – на Ладожское озеро
Торопился, чтобы утро встретить в том месте,
Чтобы вдохновиться возможностью
Громадной свободы на мысу,
Но, схвачен силою ретивою,
Ты спишь в ледяном лесу…
III. * * *
В июле – совершенно верно в сентябре.
Племянники, не по поре,
Кораблики пускают в бочке…
Но в случае, если б не было зимы,
Для чего рассчитывали б мы
На лето – на цветы, грибочки?..
На дальний дневный поход
Через бурелом, направо от
Соседнего для нас Сосново?
В том месте озеро – два рукава,
В том месте глухо на протяжении лесного рва
И масса ветра ледяного.
Сейчас не до походов вдаль.
Велосипедная педаль –
Сломалась. Лень – до магазина.
То вязнет колесо в песке,
То лопнет в луже, а в виске –
Отдастся рваная резина…
По автостраде – веселей мчаться,
Хоть слышно мамино «Окстись!..»,
Чуть мы подлетаем к «Ленте».
Мы тратим больше, чем желаем, –
И опять едем, нет – летим,
С мечтой о настоящем лете.
Впадаю в ересь, как софист,
Не подмечая птичий свист
В собственной полупустой тираде,
А по-несложному – в болтовне,
С ближайшим миром – наравне,
В любой момент при деле, при тетради…
Неожиданно голос комара
Сигналит, что вот-вот – жара,
Что незачем топить веранду.
А в наше время – греют шесть котов,
И думается, что жить готов
Я по любому варианту!
IV. * * *
Сутки выдался не жаркий, не холодный,
Сутки выдался рассеянный, неплотный –
Простой сутки с теплинкой небольшой,
С маленьким тельцем и немой душой.
Целый сутки дождина щелкает зубами! –
Не сделать круг далекий за грибами,
Тем более что фальшивые грибы
Царят в лесах, горбаты и неотёсанны.
Да что грибы! – В то время, когда безлюдные споры
Растущих капель так сильны и скоры,
Что не осознать, откуда и куда
Мчится эта серая вода.
На улочках – болотисто и топко.
И книжек опьянить способна стопка.
Теплу – черед, и холоду – черед,
Прогноз на весь месяц – совершенно верно лжёт.
Небесная практически не сытит манна.
А также в спорах истина – обманна.
Со смертью жизнь вступает в симбиоз,
Как бы в альянс, – в насмешку ли, серьезно?
Выпиваю, чуть пьянея, кофе жидковатый.
Предел для философий жутковатый –
Лесных болот космическая власть:
Ах, лишь б не упасть и не пропасть!
В однообразьи – сообщение страха и тоски.
Ожидает на пороге цепкой скуки стража.
И остается лишь дом топить,
И остается лишь кофе выпивать…
V. * * *
Так мало летом новостей!
Как словно бы в зиму жизнь – густей,
И в мороз – имеется чему помогать:
То дровник накрепко сложить,
То вымостить золою снег,
То выместить всё зло – во сне…
То баню продолжительную топить –
Ведро в колодце утопить!..
А из десятка прошлых лет –
Один только моментальный след:
В то время, когда ходили мы в поход
(Не помню сутки, не помню год),
Но было весело кору
Нести вечернему костру,
Чуть нас принял яркий лес,
И легкодум, и легковес.
Он нам разрешил то творить,
Что мы желали: путь торить
В карельский отечественный сосновый эдем –
Людьми не заселенный край.
Он нам доверил жизнь собственную –
И света верхнего струю,
И тень на нижнем этаже,
И озеро – на вираже…
Он нам доверил всё, что имел возможность, –
Небольшой звук, мягчайший мох,
И никаких важных дел… –
Дух праздный нами овладел.
Только не забываю: лес нас провожал –
И обнимал, и руки жал –
До самой просеки в цвету,
Где мир – у неба на виду.
Достаточно встать над
Родной почвой, как на канат,
Чтобы внезапно заметить всё кругом –
Но лишь в ракурсе втором!
VI. * * *
Эти чудные дни я желал бы запомнить подробно.
И холодную воду, что льется из крана кристально
(На свету – золотой, а в тени – серебристой струей);
И племянников шалость, и мамы моей: «Ой-ёй-ёй!»
И тепло за столом отечественных ужинов, поздних и постных,
Я желал бы запомнить, и ветер в семнадцати соснах
На участке, и солнце вечернее – жаром в окно,
И три праздника отечественных громадных – как событье одно…
Но, опасаюсь, кроме того ауру мне не запомнить радости
Либо скуки и грусти. У памяти – тайные зелья.
Разлагается время – на спектры, сжимаясь в пучки.
Обтекаемой оптики мною обладают очки.
Для чего же так очевидно живется на данный момент, в эти дни?
Дабы всё преломилось с течением судьбы в рассудке?
Чтобы неожиданно являлся мне тот либо данный момент? –
Нескончаемых историй практически единичный фрагмент…
VII. РЕКА ВОЛЧЬЯ*
На Волчьей – словно бы логово волков!
В водоворотах – и в июле хмуро.
Оступишься легко – и был таков,
Так как такова моста архитектура.
Опустишься под холодок – и мост
В равнине от нетронутого леса,
Речная пена – мартовский ледок…
Так мало лета – в изобильи лета!
И мошкара, и дышится тайгой.
Тут безрадостно и неудобно кроме того экскурсоводу,
Так как человек в таких краях – изгой,
Каким бы ни был он жёстким с виду.
От чужаков закрытые места.
Пьянеет земляника на протяжении обочин.
Поток за возможностью моста
Камнями озадачен, озабочен…
А на плотине – вечный водопад,
Турбины остановлены, глухие.
Шаги дробить и меньшить невпопад –
Власть данной гипнотической стихии.
В том месте, за рекой, отшельнический край –
Лес похищает и тела, и души…
Широкую тропинку выбирай,
Лесное царство покорять идущий!
Так как для кого так много чудных мест,
Куда и не дойти, и не доехать,
Где на десятки, много верст окрест –
Чащобная, болотистая нехоть?!
Где окончательно,
Увлекшись собираньем сладких ягод;
Где дни творенья, как и дни суда,
На легкие весы мгновенно лягут?..
Полно деревень и забытых рек,
Они торчат на карте, как уродство.
Растет лопух, где раньше цвел ревень,
И путь открыт до станции «Сиротство»…
VIII. * * *
На озере, что в чаше
Лежит сто тысяч лет,
Мы будем выпивать сладчайший
Закатный жаркий свет.
От смерти до бессмертья –
Один крылатый жест.
А у почвы в конверте –
Вся память древних мест.
Мы воды рассекаем,
Разводим времена.
Отечественный род – неиссякаем,
Хоть сходны имена.
Отечественный путь несоразмерен
Истории Почвы.
Тот берег – эфемерен,
Хоть видится вдалеке.
И я не существую
Для множества миров,
Хоть обращение несу живую
Меж пчел и комаров.
Чуть соотносимы
Мы с возрастом своим.
Такие были зимы,
А мы – в тепле стоим!
Встанешь чуть выше –
И солнце, что зашло,
Снова целуя крыши,
Уходит не легко…
Уйдем – в воображеньи
И озеро, и лес
Воскреснут, всё – в перемещении,
А я – в картину влез.
Каким-то чудесным образом к данной
Причастны мы воде,
Для нас двоих согретой –
Всем циклом на звезде!
IX. * * *
Строишь семьи виртуальные:
Жмешь «Услуги ритуальные»
Либо «Родовспоможенье»…
Лето – до изнеможенья!
Собираешь – сублимируешь –
В опыт сводишь ли, суммируешь,
Вместо сетевых романов –
И капризов, и дурманов.
Жизнь по трафику, по графику
Распадается на графику.
Кнопка судьбы – заголовок,
Парочки – из заготовок…
У меня – другая лирика,
Только словесная эмпирика,
Полон рот другой заботы.
Пятки натирают боты.
Рот набит словами бурными –
Каламбурными, сумбурными.
Опыт мой – лжеопыт с виду:
Разве я к просвету выйду?
Обращение с нуля – источник опыта.
Не из ропота и гонора
Вмиг рождается понятье –
Из любимого занятья!
Хоть природа обобщается
Бессловесно, кто общается,
Тот готов к познанью в слове
И печали, и любови…
Лето – смутно-всеохватное.
Скинешь одеяло ватное,
До полночи засыпая,
Как будто бы вовсе засыхая.
на следующий день август начинается.
Как пирог он начиняется:
Пахнет яблоком печеным,
Пахнет деревом точеным…
X. ЛАДОГА
ЗИМНЯЯ ЛАДОГА
Зимней Ладоги белое море
В первоначальный сутки наступившего года!
На таком невиданном просторе
Аномальна дневная погода:
Зимней радуги отсветы – либо
Облака, что мрачнее, чем ели…
Мы тут кофе из термоса выпивали
И в далекую бухту наблюдали.
Кроме того ветер особый – с юга,
Ну и как удержаться от бега?!
А поодаль – тревожилась метель,
И творожились капельки снега.
Через час, провожая дорогу,
Уходящую в прошлое, взором,
Мы торопились к родному порогу.
Годом ранее. В случае, если вслушаться – рядом…
До чего ж фонари одноплечи!
На страшных ты дремлешь поворотах.
А позже ты придёшь в сознание при встрече
С отечественной дачей – от шума в воротах.
И тогда, впечатлившись походом,
Мы не верили дому и саду,
К необъятным тянулись мы водам,