— Мы кроме того не знаем, что час, — пробормотал господин Соломон, спускаясь по ступеням.
— Три часа двадцать пять мин., — четко ответил Стамате, не забывший прихватить собственные светящиеся часы.
Г-жа Лиза и Соломон зорко осмотрели монастырский двор.
— Ее тут нет, — твердо сообщила Лиза.
— Может, она захотела прогуляться по парку? — неуверенно предположила Рири.
Капитан Мануила с крыльца методично обшаривал глазами двор, квадрат за квадратом, как бы выбирая в уме все укромные места, куда имела возможность спрятаться Дорина. На миг ему померещилось, что его снова втянули в игру, как недавно ночью, в лесу, и это воспоминание было унизительным. Он быстро развернул к озеру.
— направляться поискать сперва в том месте, — звучно сообщил он. Рири задрожала. Нет, не может быть, лишь не это…
— О Господи! — охнул господин Соломон.
Лиза не стала ждать, пока они решатся, и скоро отправилась в сторону озера, за ней — Стамате и Рири.
Выйдя из стенку монастыря, она побежала. Она и без того дала Дорине фору, сейчас любая секунда может стать фатальной — та успеет спрятаться.
— Я кроме того не знаю, данный молодчик ложился по большому счету дремать либо нет, — услышала она сзади голос Мануилы.
Сбежав вниз с откоса, она остановилась у самой воды. Вот кривой колышек, к которому привязывают лодку, а лодки нет.
— Она сошла с ума! — взвизгнула Лиза. — Она забрала лодку!
Ну само собой разумеется, они отправились кататься вдвоем. Прокатались, прокачались всю ночь, и он шептал ей ласковые слова. «Была ль ты, молодости пора?..» Бледная, Лиза заметалась на протяжении кромки воды, высматривая на озере очертания лодки.
— Смотрите! — крикнула Рири с высоты берега.
Все обернулись, в том направлении, куда она показывала. Лодка была видна как на ладони: Дорина, полуодетая, одна, сидела на веслах и гребла усталыми взмахами.
— Она одна! — вырвалось у Лизы.
Право, хоть не верь собственным глазам! Неужто нужно будет признаться себе самой, что совершила ошибку? Нет, ей-Всевышнему, она сошла с ума, эта Дорина. Не ровен час… У нее не хватило духу довести идея до конца. Она опять взобралась на откос. Все завороженно провожали глазами легкие вихри от весел на воде.
— Безумная! — негодует Лиза.
— Она плывет к острову, — тихо подмечает Стамате. Господин Соломон напряженно считает, что предпринять.
— Нужно отыскать другую лодку, — бормочет он, кусая губы. — Обязана же быть в монастыре еще одна…
В голове мелькает: Хараламбие, вторая лодка, которую забрали в монастыре, дабы искать тело. Его прошибает холодный пот, и он разражается отчаянным криком:
— Дорина! Дорина!
Стамате, сложив ладони рупором, подхватывает:
— Дори-нааа!..
Точь-в-точь как кричал Владимир в ночной игре: Лиза-а-ааа!
Но это было тысячу лет назад, и с другими людьми. Сейчас ему зябко до дрожи. А его криков все равно не слышно на озере — она бы развернула голову.
— В том месте, вон в том месте! — внезапно вскрикивает Лиза.
Совсем в противоположной стороне виден плывущий человек: сильные руки мерно, ритмически кроят воду.
— Он, Андроник! — восклицает Мануила.
Все в оторопи примолкли. Андроник также держал путь — возможно, вовсе не зная про Дорину — к острову.
XV
Выбравшись на берег, Андроник встряхнулся, дабы с него стекла вода, и зашагал в глубь острова. Его стопы мягко отпечатались на присыпанном песком иле, позже следы поглотила трава. Андроник не торопился. Запрокинув голову, он как словно бы пробовал предугадать по дрожи листвы час восхода солнца. Тут, среди большой воды, было ветрено, но парень тихо подставлял ветру мокрые плечи. В кустарнике пробовали голос птицы, и лишь их щелканье одушевляло лес. Андроник остро ощущал волшебство 60 секунд, ожидание великого чуда, витающее в воздухе. Он зашел в самую чащу, где росли кусты с громадными сочными страницами. Пахло прелой корой и мхом тут, в сердце острова. Ветки провисали низко, как словно бы тяжесть росы тянула их к почва. Андроника нисколько не смущали ни веер брызг, ни шершавые ласки листьев. Он настойчиво углублялся в лес, как будто бы ища что-то весьма надежно упрятанное, и оглядывал все на пути. Ему встретился пригорок с одинокой тщедушной акацией и двумя-тремя рожковыми деревцами, он взбежал на вершину и окинул взором озеро. Постоял, разочарованный, дыша глубоко и редко, как во сне, спустился вниз По другому склону и опять вышел к воде.
Тут он начал приискивать себе место. Отыскал лощину с высокими и мягкими травами, между которыми цедилась узкая струйка воды, как из пересыхающего родника. Потрогал ногой, докуда доходит влага, и блаженно растянулся чуть повыше, подложив под голову руки. Дремать не хотелось, почва не донимала сыростью, небо ласкало глаза…
Дорина пришла в сознание, только в то время, когда лодка с мягким чмоком врезалась в островной ил. Пришла в сознание одна среди озера, вдалеке от надежных берегов, в прозрачной полутьме. Тут было отчего задрожать, но она дрожала не от страха, а скорее от одиночества и ветра. С той 60 секунд, как она совсем проснулась, на душе было необычно тихо. Она стояла на переломе судьбы и готовься : взявшиеся откуда-то силы били в ней ключом, возвещая переход в иное бытие. Выпрыгнув из лодки, она решила обойти около острова. Она отыщет его. Андроник не обманывает: его слова постоянно подтверждаются, он должен быть где-то поблизости, он ожидает…
Женщина отправилась на протяжении берега. Босые ноги не подмечали ни колкости трав, ни зыбкости земли. Тяжесть весел забылась мгновенно, чуть она ступила на остров. Глаза в далеком прошлом привыкли к редеющему полумраку. В то время, когда же она зашагала по жёсткой почва, то и ветер стал не властен над ней. Все захлестнула восхитительная, беспричинная эйфория, и она не искала ее обстоятельств; легко плавный переход из сна на самый настоящий остров, буйно заросший травами и малоизвестной породы деревьями, раскрыл перед ней новый, божественный путь, и она на него вступила. Все было самым настоящим… Тело, как словно бы далекое и не ее, имело возможность нежиться во мокрой траве в данный час на излете ночи. Ни боли, ни страха, ни робости — душа знала одну лишь терпкую, безоглядную эйфорию. Во сне ей подменили душу, ей подменили тело, сейчас оно было ближе к счастью, ближе к Всевышнему…
И с каждым шагом в обход острова она расцветала, с каждым шагом крепли эти силы, забившие из тайников ее существа, обновляя ее дыхание, ритм ее крови, разум. Сейчас имело возможность случиться что угодно. Златоперая птица имела возможность вспорхнуть со дремлющих ветвей и окликнуть ее по имени. Ствол дерева — ожить и обернуться гигантом либо змеем-богатырем. Из-под почвы имел возможность вылезти карла с белой бородой, а звериный рык — превратиться в слова… Ее бы не испугала никакая встреча, никакое чудо. Разве не чудесным образом был сам данный полумрак, что вот-вот провалится сквозь землю, уйдет в почву и в воду? Как будто бы что-то недоступное уму приближало откуда-то свет, и она предвкушала готовящееся преображение мира.
Прямо перед ней, совсем близко, пролетела птица. Дорина посмотрела ей вслед, и на миг ее обдало жаром. Птица мирно пролетела над Андроником; он открылся внезапно глазам девушки — так, как лежал в траве, лицом к небу. Она заторопилась к нему, вся преобразовываясь в негромкий, шикарный, бесконечный восхищение.
— Я пришла, — тихо сказала она, останавливаясь. Андроник, не содрогнувшись, развернул к ней голову и улыбнулся.
— Как ты продолжительно, — сообщил он. — Я с полуночи кличу тебя, ищу по всему лесу.
Дорина засмеялась. Взор в глаза, позже — бесстрашно, без стеснения, без суеты — с головы до пят. «Как он оптимален, мой суженый…»
— Что же ты делала до сих пор? — задал вопрос Андроник, приподнимая голову.
— По-моему, наблюдала сны, — негромко ответила Дорина, устраиваясь рядом с ним.
— О, какие конкретно вы, — протянул Андроник. — В любой момент так туго осознаёте…
Дорина, откинувшись назад и опершись на локти, убирала с висков волосы.
— Значит, это и имеется остров, — сообщила она блаженно, оглядываясь.
— По красоте ему нет равных, согласись! — похвалился Андроник.
Женщина кивнула, на миг прикрыв глаза, светясь ухмылкой благодати.
— И ты ему под стать, — добавил Андроник, смерив ее пристальным взором, как будто бы пробуя пробраться в то, чего он еще не знал, что было судьбой ее души. — По какой причине ты не скинешь эти тряпки?
Он прикоснулся рукой ее сорочку. Дорина опустила на себя глаза, лишь на данный момент сообразив, что на ней еще что-то имеется.
— Да, действительно, я совсем забыла, — улыбнувшись, шепнула она.
Встала и, поведя плечами, вызволила себя из сорочки. Сейчас она также была нага, но ни мельчайшая неловкость не замутила ей глаза, и краска не ринулась в лицо. Она осмотрела себя и отправилась к воде смыть брызги ила. С опаской пробуя ногой дно, зашла по бедра. Тут ее охватили сомнения, и она обернулась на Андроника, что с берега улыбчиво следил за ней.
— Я опасаюсь идти дальше! — крикнула она, махнув ему рукой.
Андроник быстро поднялся и шумным натиском, в фонтане брызг, мигом был около нее.
— Ты что, не можешь плавать? — задал вопрос он.
Женщина помотала головой, по-детски надув губы.
— Ничего, я тебя научу, — тихо сообщил Андроник. — Лишь не нужно опасаться. Держись за меня…
Он забрал ее руку и тихо завел в воду по грудь.
Позже распластался на животе, а женщина оперлась рукой о его пояснице и, смеясь, окунулась с головой. Вода набралась в рот, в шнобель, в уши, и эти незнакомые ощущения лишь смешили ее.
— Не страшно? — задал вопрос Андроник.
Дорина не услышала. Она ощущала лишь, как вода подпирает ее, а сильная рука Андроника ведет, и вся отдалась сладости витания по поверхности этих теплых безбрежных вод. Чуть удивилась, в то время, когда, решив подняться на дно, не встретила его под ногами, но и это стало тут же захватывающим знаком свободы.
— Ну как? — задавал вопросы Андроник и не получал ответа.
Тогда он направил ее, так же тихо и с уверенностью, к берегу. Из воды они вышли смеясь. Дорина коснулась его теплым плечом и обронила, глядя в глаза:
— Не так уж тяжело…
— Я научу тебя и лазить по деревьям, — дал обещание Андроник. — Но сперва нужно поинтересоваться у них разрешения. Они бывают ветхие либо больные и, в случае, если им больно, смогут скинуть тебя на землю.
— А как ты определишь больных? — задала вопрос Дорина.
— Слышно, как они кряхтят, либо видно, как плачут… Несчастные… Нет, со ветхими и больными легко беда…
Они поднялись на пригорок над лощиной, сели. Андроник положил голову на колени Дорине. Она безотчетно выбирала его волосы.
— … И с цветами также, — продолжал Андроник. — Они всегда влюблены… Видела бы ты, как они жалуются!
Он захохотал. Поднял на Дорину глаза, продолжительно наблюдал.
— Как тебя кликать? — задал вопрос он.
— Дорина.
Андроник задумался, словно бы пробуя припомнить, где он слышал это имя.
— А как кликать тебя? — тихо сказала Дорина, ласково касаясь рукой его лба.
Андроник с грустью улыбнулся и отвел глаза. Дорина терпеливо ожидала, пока он возвратится к ней.
— Тебя кличут Серджиу, правда? — напомнила она.
— В случае, если тебе так угодно… — с покорной ухмылкой ответил Андроник, изглядывая ей в глаза.
— Серджиу — прекрасное имя, — одобрила Дорина. — Если бы я появилась мальчиком, я бы желала, дабы меня так кликали… Как тебя.
— Кроме того не думай об этом, — возразил Андроник, ловя и лаская ее руку. — Раз появилась девочкой…
— Ничего хорошего, — сообщила Дорина.
Андроник залился хохотом. Сжал ее плечо, потрепал по волосам, задал вопрос, дразня:
— А если бы ты появилась жалким мелким светлячком?
И внезапно, смолкнув, опять ушел в ее глаза, совершенно верно желал сказать сходу с ее душой, с ее истиной.
— Ты не знаешь, что это такое — быть человеком, — добавил он в задумчивости. — Это так отлично…
Он распростер руки, как два крыла, и запрокинул голову.
— …Ни при каких обстоятельствах не умирать, — сказал он, глядя в небо. — Быть как вон та звезда, красивая и бессмертная…
Он протянул руку к утренней звезде, Люциферу. Дорина содрогнулась.
— Ты чего-то опасаешься? — удивился Андроник.
— Смерти, — шепнула Дорина.
— И в том месте также люди, — улыбнулся Андроник. — Люди везде…
— Ты так как все знаешь, да? — умиротворенно сообщила Дорина. — И все, что ты говоришь, — правда…
Андроник промолчал, неотрывно глядя на утреннюю звезду. Восход солнца давал о себе знать. Померкли все другие звезды, и небо побледнело.
— Где твой дом? — тормошила его Дорина.
— В том месте, — Андроник махнул рукой в сторону монастырского леса. — А твой?
Дорина мало поразмыслила. Нужно было сосредоточиться, дабы не брякнуть что-нибудь из сна.
— В городе Бухаресте, — дала она верный ответ.
— И что ты в том месте делаешь?
Андроник расплывался в ухмылке, набухал хохотом, задавая данный вопрос.
— Живу, — озадаченно ответила Дорина.
Андроник так и покатился со хохоту. быстро встал и подхватил девушку на руки — легко, как весеннюю веточку.
Постоянно смеяться, он поднял ее на вытянутых руках, как бы показывая небу, лесу, лучам света, уже брызжущим со всех сторон. Прижал к груди, подбросил на руках раз, второй, третий и помчался с ней в глубину острова. В безумной гонке он перемахивал через рытвины, подминал валежник, прорывался через высокие твёрдые травы, одолевал заросли ворсистых, колючих кустов с пряным запахом.
Дорина закрыла глаза от счастья и страха. Время от времени и ей доставались царапины, но что была эта боль сейчас, в то время, когда ее жизнь уже знала новое, упоительное дыхание. Она слышала гулкие удары Андроникова сердца, звонкую пульсацию его крови. Неестественный, томительный жар источало его тело. Понемногу все ушло, остался лишь полет на крыле у ветра, в пустоте. Практически без памяти, она не смела открыть глаза, осмотреться…
Пришла в сознание она, в то время, когда уже лежала на втором берегу острова. Заметила лодку, на которой приплыла, увязшую в тине. Андроник, раскрасневшийся, блистая глазами, сидел рядом, подстерегая ее взор. Большие прозрачные капли пота сочились по его телу, грудь мощно дышала, намокшие волосы упали на лоб.
— Сутки настает, — сообщил он, чуть Дорина открыла глаза.
— Я устала, — негромко пожаловалась Дорина. — Откуда у тебя столько сил?..
— Отправимся наблюдать, как восходит солнце, — вместо ответа позвал Андроник.
Он помог ей подняться и забрал за руку. Женщина расслабленно влеклась за ним, не чуя под собой ног. Кудри рассыпались по плечам, кровоточила царапина на запястье.
— Нужно взойти на пригорок, — сообщил Андроник.
Она практически висела у него на руках, пока он вел ее, не смотря на то, что пригорок был мал. В том месте Андроник отыскал для нее ровное место и с опаской уложил на траву.
— Я засыпаю, любимый, — шептала Дорина, глядя на него умоляющими глазами.
— Дождемся солнца… — уговаривал он, сидя рядом и с ухмылкой трогая пряди ее волос. — Какая ты прекрасная, в то время, когда желаешь дремать…
— Это из-за тебя, — Дорина. — В то время, когда ты меня выбрал, и таковой не была…
— Да, ты была страшилище, — улыбнулся Андроник.
И замолчал, во все глаза глядя на восток. Кроваво-красная полоса неба внезапно поблекла в последнем ожидании.
— Ты когда-нибудь бывал на солнце? — сонно задала вопрос Дорина.
— Нет, пока в том направлении доберешься… — отвечал Андроник, не поворачивая головы.
Дорина блаженно закрыла глаза, подложила под затылок руку, второй обвила Андроника за пояс.
— Не дремли, — тихо сказал он. — Грех…
— А еще долго? — из последних сил задала вопрос Дорина.
— Для того, кто его обожает, ни при каких обстоятельствах не бывает продолжительно, — сообщил Андроник.
Дорина прикусила губу и решительно открыла глаза. Уже начиналось: деревья порозовели, травы засверкали, озеро разостлалось золотым зеркалом.
— Вот, на данный момент… — порывисто шепнул Андроник.
Как словно бы мириады птиц грянули разом. Дорина обмерла. Откуда взялись эти неслыханно чудесные звуки, большой перезвон в воздухе, ласковое чиликанье в траве, в кустах? Кто-то дал сигнал, либо они все были, лишь значительно тише?
— Наблюдай!
Андроник поднялся на колени, потрясенный, ликующий. Огненное око солнца раскрылось прямо на них. Дорина наблюдала, совершенно верно в первоначальный раз видела его восход. Одной вспышкой все взяло исчерпывающий и несложный ответ, что она в далеком прошлом носила в себе, не зная о том. Ей показалось, что она проклюнулась в другой жизни, и от нестерпимой эйфории затуманились глаза и прочно сомкнулись веки.
В то время, когда Андроник оторвался от солнца, Дорина спала с безмятежной, как у ребенка, ухмылкой. парень потеребил рукой ее волосы, пробуя разбудить. Дорина чуть разлепила веки.
— Не буди меня, любимый, — тихо сказала она.
То ли ей это почудилось, но что-то произошло с Андрониковым лицом: гнет негативных мыслей преобразил его до неузнаваемости. Но кроме того на удивление не было сил, и она тут же опять уснула, радостная, держась за его руку.
— Я также усну, — шепнул он, склоняясь к ней. — Мы не увидимся до самого заката… А в том месте кто знает…
Он наблюдал, как она спит, в наготе собственной — сама жизнь, сама красота, само простодушие. Позже, как бы отгоняя злые чары, Андроник осторожно дунул над ее лбом, улыбнулся продолжительной ухмылкой и лег рядом, запрятав лицо на ее груди.
Солнце взмывало вверх, медлено накаляясь. Зароились пчелы, нарядные утренние бабочки пробовали крылья в воздухе. Над водой разносился временами голос кукушки, засевшей на краю леса.
Подплыв к острову, господин Соломон с Владимиром и Мануилой второпях выскочили из лодки, сходу увязнув в прибрежном иле. У всех были бледные от тревоги лица и бессонной ночи. Владимир надрывно позвал:
— Дорина-аа!..
Но продолжительно искать не было нужно. Пройдя мало на протяжении берега, волнуясь и опасаясь согласиться друг другу в собственных мыслях, они издали заметили на траве пригорка девушку и юношу, нагих, в тесном недвижном объятии. Владимир побагровел и прикусил губу. Мануила попятился. И лишь господин Соломон, преодолевая себя, с замиранием под ложечкой отправился вперед.
Подойдя, он понял, что Дорина прочно спит, сплетя руки на сильной пояснице Андроника.
1937
У цыганок
В трамвае жара была еще гуще, удушливей. «Ты везучий человек, Гаврилеску», — поздравил он себя, быстро устремляясь в второй финиш вагона, к месту у открытого окна. Расположившись, он вытащил носовой платок и обстоятельно отер щеки и лоб. После этого заложил платок между воротом рубашки и шеей и принялся обмахиваться соломенной шляпой. Сидящий наоборот ветхий господин с жестяной коробкой на коленях все это время сосредоточенно следил за ним, как бы силясь отыскать в памяти, где он имел возможность его видеть, и наконец сообщил:
— Нет, какова жара! Право, таковой с почти тысячу пятого не было!
Гаврилеску с некоей укоризной покачал головой, постоянно обмахиваясь .
— Жарко, я с вами согласен, — ответил он. — Но в случае, если человек культурный, для него это жизненные мелочи. Полковник Лоуренс, к примеру. Вы слышали о полковнике Лоуренсе?
— Не приходилось.
— Жаль. Но, я и сам о нем услышал недавно. Если бы он изволил сесть в данный трамвай, я бы уж его порасспросил. Обожаю вступать в беседу с культурными людьми. Эти юноши, сударь мой, были, непременно, студенты. И какие конкретно блестящие свойства! Мы совместно ожидали на остановке, и я находился при их беседе. Они говорили конкретно о полковнике Лоуренсе и о его похождениях в Аравии! А память, Всевышний ты мой! Сыпали наизусть целыми страницами из его записок! В том месте была одна фраза, которая запала мне в душу, прекрасная фраза, про жару в данной самой Аравии, как она налетела на полковника и хватила его по темени наподобие сабли. Жаль, что я не запомнил слово в слово. Эта кошмарная аравийская жара хватила его по темени. Саблей по темени — ну прямо-таки сразила наповал….
Тут Гаврилеску увидел, что кондуктор, радуясь, протягивает ему билет. Он посадил шляпу на голову и начал рыться в карманах.
— Прошу прощенья, — пробормотал он. — Всегда данный кошелёк куда-то запропастится.
— Ничего ужасного, — с неожиданным благодушием возразил кондуктор. — Время имеется. Цыганок еще не проехали…
И подмигнул, обернувшись к ветхому господину. Тот побагровел, так и вцепившись пальцами в собственную жестянку. Гаврилеску выудил в это же время банкноту, и кондуктор, ухмыляясь, начал отсчитывать ему сдачу.
— Позор, — прошипел ветхий господин. — Когда позволяют…
— Да, слов много, — сообщил Гаврилеску, опять применяя шляпу как веер. — И действительно, дом, думается, недурен, а какой сад!.. Какой сад! — повторил он, восхищенно качая головой. — Смотрите, уже показался, — добавил он, пригибаясь к открытому окну.
Пара пассажиров как бы ненароком также приблизили лица к окнам.
— Позор! — повторил ветхий господин, сурово глядя прямо перед собой. — Когда не воспретят!
— Ореховый сад, причем ветхий, — продолжал Гаврилеску, — оттого такая тень. Я слышал, что орех растет лет тридцать-сорок, перед тем как начнет давать тень. Правильно ли?
Старик сделал вид, что не слышит. Тогда Гаврилеску повернулся к одному из соседей, что серьёзно наблюдал в окно.
— Ореховый сад, и лет ему полсотни самое малое, — доложил он. — Оттого и тень. По такому пеклу, как на данный момент, это одно наслаждение. Счастливцы они в том месте…
— Счастливицы, — исправил его сосед, потупясь. — Цыганки.
— Вот конкретно, — подхватил Гаврилеску. — Я езжу этим номером три раза в неделю. И, даю вам слово чести, не было случая, дабы обошлось без беседы о них, об этих самых цыганках. Но кто-нибудь знаком с ними лично? Я постоянно спрашиваю себя: откуда они тут взялись?
— Они тут испокон столетий, — сообщил сосед.
— Уж двадцать-то лет совершенно верно, — вмешался чей-то голос. — В то время, когда я только-только переехал в Бухарест, оно уже тут стояло, заведение. Действительно, сад в те времена был куда больше. Еще не выстроили лицея…
— Как я уже имел честь вам сказать, — опять вступил Гаврилеску, — я езжу этим номером систематично три раза в неделю. Я, с позволения сообщить, преподаватель музыки. Я говорю «с позволения сообщить», — пояснил он, натянуто радуясь, — в силу того, что я не создан для этого. У меня артистическая натура…
— Так я вас знаю, — внезапно оживился ветхий господин. — Вы — господин Гаврилеску, преподаватель музыки, вы мою мелкую внучку учили на рояле, лет, возможно, пять-шесть назад. То-то я все думаю — какая личность знакомая…
— Вы совсем правы, — подтвердил Гаврилеску. — Я даю конкретно уроки музыки, приходится разъезжать на трамвае. Весной, в то время, когда еще не начало припекать и ветерок, это одно наслаждение. Сядешь вот таким манером у окна, едешь, а по сторонам сплошь сады в цвету. Как я уже имел честь вам сказать, по данной линии я езжу три раза в неделю. И постоянно слышу беседы о цыганках. Я неоднократно задавал себе вопрос: «Гаврилеску, — сказал я себе, — цыганки так цыганки, для Всевышнего, но откуда у них столько денег? Таковой дом, хоромы, возможно сообщить, таковой сад со ветхими деревьями, это же миллионное дело».
— Позор! — опять выпалил ветхий господин, отворачиваясь с брезгливым выражением.
— И позже я задавал себе еще второй вопрос, — вел Гаврилеску дальше собственную идея. — Если судить по тому, сколько получает ваш покорный слуга, по. сто лей за урок, мне пригодилось бы дать десять тысяч уроков, дабы сколотить миллион. Но, видите ли, дела обстоят не так легко. Предположим, что я соберу двадцать часов в неделю, все равно мне потребуется пятьсот недель, другими словами практически десять лет, и, помимо этого, двадцать учениц со своим инструментом. А неприятность летних каникул, в то время, когда у меня остается от силы две-три ученицы? А каникулы на Рождество и на Пасху? Все эти потерянные часы нужно вычесть и из миллиона. Так что пятьсот недель по двадцать часов и двадцать учениц со своим инструментом — это мизер, необходимо значительно, значительно больше.
— Что правильно, то правильно, — поддакнул один из пассажиров. — Сейчас публика к фортепьянам поостыла.
— Ах! — вскричал внезапно Гаврилеску, рукоплеща себя шляпой по лбу. — Я же ощущал, что мне словно бы чего-то не достаточно, лишь не осознавал, чего. Папка! Я забыл папку с нотами. Заговорился с госпожа Войтинович, тетушкой Отилии, и оставил у них папку… На что это похоже!.. — запричитал он, выпрастывая носовой платок из-за ворота и упихивая его в карман. — По такому пеклу давай-ка, Гаврилеску, тащись обратно трамваем на Преотесскую… — Он со не сильный надеждой покрутил головой по сторонам, как будто бы ожидая, что его кто-нибудь удержит. Позже решительно поднялся. — Был весьма рад познакомиться, — сообщил он, приподнимая шляпу и легко кланяясь.
Он торопливо прошел на площадку именно в ту секунду, в то время, когда трамвай затормозил. Внизу его ожидал тот же запах и зной расплавленного асфальта. Он не легко пересек улицу, дабы подождать трамвая в обратную сторону. «Гаврилеску, — тихо сказал он, — внимание! В противном случае прямо как старик. Распустился — что это еще за дыры в памяти? Я повторяю: внимание! Ты не имеешь права. Сорок девять лет для приятели — самая пора…» Но он ощущал, что совсем размяк, и поддался соблазну упасть на скамейку, на самом солнцепеке. Извлёк платок и начал отирать лицо. «Это мне как словно что-то напоминает, — сообщил он себе для поддержания духа. — Маленькое упрочнение, Гаврилеску, ну-ка, напряги мало собственную память… На скамье, без гроша в кармане. Жара была полегче, но также лето…» Он осмотрел пустую улицу, закрытые ставни, опущенные шторы в зданиях, как будто бы покинутых окончательно. «Все умные люди на водах, — подумалось ему. — Пару дней назад увезут и Отилию». В этот самый момент он отыскал в памяти: это было в Шарлоттенбурге, он сидел, как и по сей день на скамье, также на солнце, лишь тогда он был голодный и без гроша в кармане. «В то время, когда ты молод и предан мастерству, что тебе эти жизненные мелочи», — со вздохом поразмыслил он. Встал и сделал пара шагов по мостовой, взглянуть, не видно ли трамвая. При ходьбе зной как словно бы чувствовался меньше. Он возвратился на остановку и, прислонясь к стенке дома, опять постарался поднять ветерок собственной шляпой.
Метрах в ста выше по улице темнел настоящий оазис. Через чью-то ограду перехлестывали, нависая над тротуаром, ветви густых и раскидистых лип. Гаврилеску завороженно наблюдал на них, целый во власти сомнений. Он еще раз проверил, не идет ли трамвай, и наконец сорвался с места, стараясь шагать пошире и держаться в тени домов. Вблизи липы были не такими густыми. Но все же из сада ощутимо веяло свежестью, и Гаврилеску со вкусом подышал, легко запрокинув голову. «Что бы липам быть в цвету, как месяц назад», — мечтательно поразмыслил он, позже приблизился к воротам и посмотрел через их решетку в сад. Мощенные гравием дорожки были еще мокры по окончании полива, показывались клумбы с цветами, а в глубине — маленькой прудик, окруженный фигурками гномов. В ту же 60 секунд он услышал сзади сухое громыханье трамвая и обернулся. «Через чур поздно! — вскрикнул он, цветя ухмылкой. — Zu spat!» — сообщил он еще, вскидывая руку и продолжительно махая шляпой вслед трамваю, как в прежние времена на Северном вокзале, в то время, когда Эльза, бывало, уезжала погостить на месяц к своим, в село под Мюнхеном.
После этого без спешки, разумно отправился на следующую остановку. Дойдя, он снял пиджак и приготовился ожидать, в этот самый момент его настиг горьковатый запах орехового страницы, растертого в пальцах. Он огляделся. Он был один, никого в поле его зрения. Он не посмел посмотреть на небо, но ощущал над головой все тот же белый, раскаленный, ослепительный свет, а дышащий огнем тротуар обжигал щеки и рот. Тогда он покорно поплелся вперед, держа пиджак под мышкой, надвинув на лоб шляпу. В то время, когда вдалеке показалась богатая тень ореховых деревьев, у него с силой забилось сердце и ноги сами пошли стремительнее. Уже у самого сада его опять нагнало железное улюлюканье трамвая. Он остановился и приветственно сорвал с головы шляпу. «Через чур поздно! — вскрикнул он. — Через чур поздно…»
Вступив под тень орехов, Гаврилеску попал в такую неправдоподобную прохладу, что от неожиданности заулыбался. Как словно бы его разом перенесло в горы, под сень леса. С почтительным удивлением оглядывал он высокие деревья, каменную ограду, заросшую плющом, и незаметно им овладевала нескончаемая грусть. Столько лет проезжать мимо на трамвае и ни разу не сойти, не полюбопытствовать, каков данный сад вблизи. Он медлительно зашагал, откинув голову назад, лицом к вершинам деревьев, пока не был у калитки, а в том месте, как будто бы в далеком прошлом его карауля, навстречу вышла женщина, юная, прекрасная и весьма смуглая, с монистом на шее и с громадными золотыми кольцами в ушах.
Забрав его за руку выше локтя, она сообщила вкрадчиво:
— К цыганкам барин пожаловал?
Улыбнулась ему ослепительно, глазами и губами, и, видя, что он колеблется, осторожно втянула за рукав во двор. Гаврилеску последовал за ней, как во сне, но, сделав пара шагов, остановился, словно бы желал что-то сообщить.
— Что, не хочет барин к цыганкам? — задала вопрос женщина, еще больше понижая голос.
Она бегло и цепко посмотрела ему в глаза, позже забрала за руку и быстро повела к скрытой в сирени убогой и зарослях бузины хибарке, никак не соответствующей месту. Открыла дверь и подтолкнула его вперед. Гаврилеску обступил непонятный светло синий-зеленый полумрак, как будто бы в окнах были цветные стекла. Опять взвыл, приближаясь, трамвай, и данный железный вой так нестерпимо резал сейчас ухо, что Гаврилеску сжал виски в ладонях. В то время, когда все стихло, он заметил прямо перед собой старая женщина, которая восседала у низкого столика за чашечкой кофе и наблюдала на него не без любопытства, как бы ждя, пока ему полегчает.
— Кого твоя душа в наше время требует? — сообщила она. — Цыганку, гречанку, немку…
— Нет, нет, — перебил ее Гаврилеску, остерегающе выставив руку. — Лишь не немку.
— Тогда цыганку, гречанку, еврейку, — поправилась старая женщина. — Триста лей, — предотвратила она.
Гаврилеску существенно улыбнулся.
— Три урока музыки! — вскрикнул он, начиная шарить по карманам. — Не считая трамвая в том направлении и обратно.
старая женщина пригубила собственный кофе и задумалась.