— Убить меня желаете?
Егор выхватил у кого-то из рук топор и, размахнувшись, рубанул по портрету. Ему показалось, что глаза женщины Кристины мигнули, грудь содрогнулась. И еще ему показалось, что у него отсохла рука и повисла, бесчувственная от локтя. Но 60 секунд спустя он опять поднял топор на эту цветущую невинность в лентах и кружевах.
Он слышал отчаянные стоны г-жи Моску, но лишь неистовее закипала в нем кровь.
— Остановитесь, вы стенке проломите, — кричал позади господин Назарие.
Егор обернулся: лоб в крупных каплях и саже пота, губы дрожат. Люди наблюдали на него, распаляясь и крепясь из последних сил, в силу того, что оскал разрубленного надвое портрета дразнил их. Барин разрешил войти в движение железо, и сейчас их также подмывало бить, крушить и топтать, испепелить эту барскую опочивальню на углях собственной мести.
— За что вы ее убили? — раздался внезапно крик г-жи Моску. — Она сейчас всех вас задушит, всех!
Егор, сдерживая дрожь, подошел к г-ну Назарие.
— Заберите ее из этого, — попросил он, говоря о постели, где распростерлась г-жа Моску. — И стерегите хорошенько…
Двое парней поспешили на помощь г-ну Назарие и вынесли за дверь бьющуюся г-жу Моску именно в ту 60 секунд, в то время, когда лампада зачадила и погасла.
— Это она и имеется упырь — девушка! — тихо сказал кто-то от окна.
Снова навалилась на Егора та лихорадка, что сливала для него сон с явью. Он схватился за голову, выронив топор, тут же кем-то подобранный. И внезапно в исступлении крикнул:
— Это спальня женщины Кристины! Кто опасается — уходи, а кто не опасается, оставайся со мной! Разнесем все в щепы!
Он первый бросился к столику подле кровати и обрушил на него кулаки. Позже яростно скинул со стенки раскромсанный портрет. За ним люди растеклись по помещению, круша топорами мебель, стены и убранство, разбивая окна…
— Смотрите не подожгите! — истошно кричал Егор.
Но его голоса никто уже не слышал. без звучно, задыхаясь в дыму, в пыли от щебня, натыкаясь друг на друга, люди практически вслепую громили опочивальню женщины Кристины.
— Лишь не подожгите! — кричал Егор, пробираясь к выходу и защищая лицо руками от нечаянных ударов. Коридор был полон людьми.
XVIII
По дороге он остановился у одного из окон — посмотреть на пожар. Пламя угрожало перекинуться на хозяйский флигель. Народу планировало все больше. «Подходят из соседних сел», — отметил Егор. Возбуждение не оставляло его. Из Кристининой помещения слышались удары топора. В коридоре близко сновали люди, наполняя воздушное пространство разгоряченным дыханием, запахом собственных рубах, хмельным биением крови. «Только бы не начали грабить», — содрогнувшись, поразмыслил Егор.
Он еле добрался до помещения Санды. Та так же, как и прежде бессильно лежала на подушках, бледная, с закрытыми глазами. Около кровати теснилось довольно много дам. В углу Егор заметил доктора, сосредоточенно вцепившегося обеими руками в ружейный ствол. В изголовье у Санды ветхая бабка бубнила заговор:
…Вот он, красненький сморчок,
Кровушки желал испить,
Жизнь младую погубить.
Жизнь тебе не погубить,
Кровушки тебе не выпивать.
Я иголкой заклятье сниму,
Я метлой его замету,
Я в осоку его зашвырну,
Я в Дунай его окуну.
С гуся вода,
С отечественной Санды хвороба!
Санда как будто бы бы услыхала собственный имя из глубин сна — заворочалась, заметалась на подушках. старая женщина поймала ее руку и кольнула острием ножа. Женщина застонала. Егор закрыл глаза, зажал виски в ладонях. Откуда эти глухие, непонятные шумы, как словно что-то осыпается. Как словно бы кряхтит фундамент дома, как словно бы трещат, раскалываясь, огромные крылья. Сонный, смутный звон заполонил собой пространство. Сам воздушное пространство данной помещения был давящий, а летаргия Санды так напоминала небытие, что Егор ринулся к врачу и тряхнул его за плечо.
— По какой причине она никак не проснется?
Врач смерил его продолжительным, укоризненным взором. Казалось, его удивляло, что Егор не осознаёт таких несложных вещей.
— Вампир еще не сгинул, — негромко и веско сказал он.
Вошедший господин Назарие метнулся к Егору.
— Отправьтесь к людям, — попросил он. — Они разбушевались, того и ожидай, разнесут целый дом!
В действительности, из коридора все ближе к ним подступали разрушения и звуки ударов. Иногда среди этих низких глухих стуков звонко тенькало разбиваемое стекло.
— Остановите их! — продолжал господин Назарие. — Они уже столько помещений разгромили!.. Вас привлекут к ответу!
Егор опять сжал виски в ладонях и закрыл глаза. В голове мутилось, воля слабела.
— Пускай, это кроме того лучше, — не легко проговорил он. — Пускай все порушат.
Господин Назарие схватил его за грудки и затряс, так некстати была на данный момент эта слабость.
— Вы с ума сошли! — шипел он. — Вы не отдаете себе отчета в том, что делаете. Тут же приданое Санды!
Егор с упрочнением встряхнулся. Нахмурив брови, сжав кулаки, он поспешил к людям.
— Все назад! — крикнул он. — Назад! Жандармы!
Он еле проложил себе дорогу практически до помещения Кристины. Коридор был неузнаваем. Окна везде разбиты, мебель покорежена, стенки — в выбоинах.
— Назад! Назад! — надрывался Егор. — Жандармы пришли! Полк жандармов!..
Егора никто не слушал. Погром затихал сам собой — распространилась весть, что умирает барынина старшая дочка, и люди, присмирев, стали отступать. Понемногу, по двое, по трое, они выбирались во двор, взлохмаченные, припорошенные штукатуркой, перепачканные сажей, и опять планировали в толпу, немногословную, настороженную.
— Отправимся со мной! — глухо позвал Егор г-на Назарие и, запрокинув голову к небу, сказал: — Эта ночь кончится когда-нибудь? Я уже не помню, в то время, когда видел дневной свет…
Но заря приближалась, пока еще невидимая. Воздушное пространство стал особенно холоден и недвижим. Звезды поблекли в полыхании зарева. Егор забрал у кого-то из рук керосиновую лампу и с опаской, дабы не погасла на ходу, нес ее. Видя, что он решительно направляется в глубь парка, господин Назарие со страхом задал вопрос:
— Что вы задумали?
Ему было страшно удаляться от людей, от огня. Страшно, в силу того, что затянувшийся обморок Санды все время напоминал ему о силе злых чар.
Егор не ответил. Он спешил к ветхому каретному сараю. Было весьма мрачно, еще чернее от дрожащего, светящегося клубочка лампы. Огненный столб над усадьбой остался на большом растоянии сзади. В то время, когда Егор открыл ворота сарая и шагнул вовнутрь, господин Назарие начал осознавать, в чем дело, и похолодел, не смея поднять глаза. Егор устремился прямиком в дальний финиш сарая. Коляска женщины Кристины стояла на своем месте будто бы ничего не случилось.
— Эта? — задал вопрос Егор, поднимая лампу, дабы посветить г-ну Назарие.
Доктор наук кивнул, побледнев. Он признал коляску, ту самую, ветхую и сонную, что пара часов назад, на отдаленной аллее, поджидала легкую поступь женщины Кристины.
— И дверь была закрыта… — радуясь, тихо сказал Егор. Ухмылка оказалась вымученной, а голос раздался неверно, тоскливо. Господин Назарие наблюдал в почву.
— Уйдем из этого, — сообщил он. — Мало ли что в том месте может произойти, в доме.
Но Егор мыслями был на большом растоянии. При свете коптящей лампы он наблюдал на потертые кожаные подушки рыдвана и не имел возможности оторваться. Выходит, все действительно, все было. Женщина Кристина приходила наяву… она имеется… Он наблюдал и как будто бы видел это существо, не подчиненное законам природы, на сиденье коляски. Вот и фиалковые духи еще не развеялись…
— Уйдемте же, Егор! — нетерпеливо позвал господин Назарие.
«Неужто все окажется явью, все до последнего?» — думал Егор, устало поникнув головой. Он отыскал в памяти, как первый раз нашёл рыдван женщины Кристины.
— Весьма интересно, — сообщил он внезапно. — Примечательно, что нам еще ни разу не попалась на глаза Симина!
Они пошли назад. Господин Назарие особенно торопился, опасаясь кроме того обернуться.
— Да, действительно, — увидел он, — с того времени как начался пожар, я ее не видел. Куда-нибудь забилась от страха…
— Я знаю, где ее искать, — опять радуясь, сообщил Егор. — Знаю, где скрывается маленькая колдунья…
И все же — какой тяжелый камень лег ему на сердце; как будто бы он снова был совсем один, как проклятый, без надежды прорвать огненный круг ворожбы, умилостивить судьбу…
* * *
Врач вышел из помещения. Подле Санды остались лишь дамы и г-жа Моску, которую почтительно принесли ко мне на руках крестьяне. Смешавшись с толпой во дворе, врач стоял и наблюдал на догорающий дом. Он ни о чем не думал и не имел возможности бы кроме того сообщить, в какой момент наступила эта приятная пустота в голове, это благостное изнеможение. Он видел, как Егор опять показался в толпе и куда-то позвал крестьян. Слов Егора врач не слышал — лишь видел его вскинутые вверх руки, потемневшее лицо. Пара человек пошли за ним, не через чур спеша, держась кучно, глядя в почву. Отправился и врач. Кто-то прихватил с собой факел. Егор, нес в левой руке керосиновую лампу, в правой — металлический посох.
— Я спущусь первый, — сообщил он, приведя людей ко входу в подземелье. — Ожидайте тут, пока я не крикну. Тогда спускайтесь также.
Господин Назарие с воспаленными от волнения и бессонной ночи глазами вцепился в него, стараясь удержать.
— Вы с ума сошли, как возможно в том направлении одному?!
Егор рассеянно посмотрел на него. «Откуда он берет силы править?» — поразмыслил господин Назарие, предугадав по Егоровым глазам, что тот страшно устал и практически невменяем.
— Вас я заберу, — сообщил Егор, с большим трудом шевеля пересохшими губами. — Но запаситесь чем-нибудь металлическим… На случай, в случае, если нужно будет защищаться, — добавил он чуть слышно, увлекая доктора наук вниз по ступеням.
Люди остались наверху. Сдерживая дыхание, они жались друг к другу, как бы удостоверяясь, что до тех пор пока еще целы и невредимы.
Перед тем как потеряться в тёмной пасти подземелья, Егор кинул последний взор наверх. На большом растоянии, на краю неба, темнота начала редеть.
— Не так долго осталось ждать восход солнца, — сообщил Егор, обернувшись к г-ну Назарие, и улыбнулся.
После этого стал скоро спускаться по холодным ступеням, держа лампу прямо перед собой.
Господин Назарие не отставал. Почувствовав под ногами мокрый песок, он содрогнулся и постарался вглядеться в темноту. Ничего не было видно— лишь стенки, на протяжении которых они шли при дрожащем свете лампы. Егор не раздумывая направился в самую глубину подземелья. Чем дальше они уходили, тем глуше становился шум пожара, рушащихся стен.
Тут, под почвой, опять обладала всем тишина.
— Страшно? — внезапно задал вопрос Егор, целя лампой в лицо доктору наук.
Тот заморгал, ослепленный. «Что с ним? Какое сумасшествие он еще затевает?» И твердо сообщил:
— Нет, мне не страшно, в силу того, что при мне и железо, и крест. К тому же восход солнца близко. И тогда уже ничего нехорошего не сможет произойти.
Егор, не возразив, сосредоточенно двинулся дальше, поигрывая металлическим посохом. Они вошли в кладовую. Егор с замиранием сердца выяснял дорогу. Через окошечко в потолке пробивался не сильный красноватый отблеск. «Мы опять у пожара», — поразмыслил господин Назарие. Но наружные шумы практически не проникали ко мне. Тяжелый свод, толстые стенки душили звуки, умеряли голоса.
— Вы видите — в том месте! — шепотом задал вопрос Егор, останавливаясь и показывая лампой в чёрный угол.
— Ничего не вижу, — отвечал господин Назарие.
— И все-таки это — в том месте, — повысив голос, сообщил Егор и двинулся вперед широким, решительным шагом. духота и Влажность усилились. Низко, давяще нависли над головами древние своды.
…Симина лежала, распластавшись на мягкой почва, изрытой около ее пальцами. Она, казалось, не слышала мужских шагов и не переменила застывшую позу плакальщицы. Егор задрожал, наклонясь над ее маленькой скорбной фигуркой.
— Она тут, правда? — шепотом задал вопрос он, беря девочку за плечо.
Та подняла голову, посмотрела безучастно, не выясняя, и опять припала к почва, царапая, разрывая ее ногтями, напряженно прижимая к ней ухо. Руки у нее были изранены до крови, чулочки запачканы, платьице в пятнах от зеленого сока растений, каковые она раздавила на бегу, пробираясь ночным парком.
— Зря ты ожидаешь ее, Симина, — быстро сообщил Егор. — Кристина уже погибла раз, в далеком прошлом, а на данный момент погибнет совсем!..
Он яростно подхватил девочку с почвы, встряхнул.
— Приди в сознание! Кристина отправится на данный момент в преисподнюю, гореть на адском огне!..
Необычная вялость охватила его, в то время, когда он сказал эти слова. Девочка бессильно повисла у него на руках — с остекленевшим, невидящим взором, с искусанными в кровь губами. Но рассудок Егора забил тревогу: «Нужно решаться в тот же миг же, немедля. Была не была. Нужно добыть спасение для всех…»
— Подержите ее помните про крестное знамение! — сообщил он г-ну Назарие, передавая ему обмякшее тело девочки.
Господин Назарие обширно перекрестился и завел негромкую молитву. Егор нагнулся над тем местом, где только что лежала Симина, сверля его глазами, как словно бы пробуя пробить взором толщу материи, предугадать, где она скрыла нечистое, окаянное сокровище. Позже размахнулся и что было силы всадил посох острием в почву. Капли холодного пота выступили у него на лбу.
— Тут ее сердце, Симина?! — вскричал он, не оборачиваясь.
Девочка, как будто бы обезумев, забилась в руках доктора наук. Егор вытащил посох, вошедший в почву лишь до половины, и вонзил его чуть поодаль с удвоенной гневом.
— Тут? — хрипло допытывался он.
Судорога прошла по телу Симины, глаза закатились. У Егора дрогнула рука. «Я попал», — осознал он и, зажмурясь, с криком, всей собственной тяжестью навалился на посох. Он ощущал, как входит железо в живую плоть и как она сопротивляется ему. Его трясло: это медленное пронзание тянуло в пропасть, топило в темноте сумасшествия, в бреду. Как через сон доносились до него крики Симины. Ему показалось, что господин Назарие сделал перемещение остановить его, и тогда, в полном исступлении, он упал на колени, налегая на посох, не смотря на то, что железо поранило ему ладони до кости. Глубже, еще глубже, в самое ее сердце, в средостение чертовщины…
Внезапно мучительный восхищение, от которого перехватило дыхание, захлестнул его. Он с удивлением определил стенки собственной помещения, древнюю кровать, бутылку коньяка на столике. Заблагоухали фиалки. То ли напев, то ли наговор зазвучал, как тогда:
…Мне больно от твоих очей,
огромных, тяжёлых, жгучих…
Куда делись Симина и господин Назарие, куда подевались низкие серые своды?.. Далекий-далекий голос со щемящей тоской позвал:
— Егор!.. Егор!..
Он обернулся. Никого. Он остался один, навеки один. Больше он ни при каких обстоятельствах не встретится с ней, ни при каких обстоятельствах не вдохнет фиалковое веяние ее духов, и ее губам, опытным вкус крови, ни при каких обстоятельствах уже не выпивать его дыхания… Он упал наземь. Опять мрак стал густым и холодным. Он ощущал себя похороненным заживо — в том месте, где никто его не отыщет, где неоткуда ожидать спасения…
Но из каких-то иных пространств к нему приближались человеческие шаги. Им предшествовала музыка, мелодия ветхого вальса, луч света. Кто-то задавал вопросы, низко склонясь над ним:
— Знаешь Раду Пражана? Посмотри!
Егор в страхе немного поднял голову. Он снова кого-то изображает, данный Раду Пражан, и как нелепо! Сейчас он был похож на г-на Назарие. Он не осмеливался подойти к Егору, не сказал ни слова — лишь наблюдал ему и глаза, клича взором, заклиная приблизиться, намекая на угрожающую опасность. На руках он держал Симину с побелевшими губами, со спутанными, упавшими на лоб прядями волос. «Вот, она также погибла!» — казалось, сказал его взор.
Но, возможно, все это было обманом, маскировкой, дабы его не определили. Он, Пражан, также испытывал ужас, безнадёжный ужас, оттого и наблюдал такими застывшими, немигающими глазами…
* * *
Придя в сознание, Егор заметил около множество людей. Мелькали факелы топоры, дубинки. Перед ним из влажная почва торчал финиш металлического посоха. «Значит, правда!» — поразмыслил он, страдальчески радуясь. Нес было правдой. Он сам, собственной рукой убил ее; а сейчас — откуда ожидать надежды, кому молиться и какое чудо в силах придвинуть к нему теплое бедро Кристины?!
— Вас наверх кличут, — услышал он незнакомый голос. — Девушка умирает.
Он поник головой, не отвечая. Мыслей не было. Лишь одиночество. Как жребий, как рок, как будущее.
— Погибла… — тихо сказал чей-то еще голос.
Он почувствовал, что его берут под руки, поднимают. Опять, над самым ухом, раздалось:
— Девушка погибла, Санда! Ступайте наверх, в противном случае беда!
Чей это голос пробрался в его безграничное одиночество, в эту ночь, куда не было доступа никому, никаким людским звукам?!
Его вели под руки. Около, как по волшебству, изменялись помещения. Сперва они прошли через громадную бальную залу, освещенную светильниками с хрустальными подвесками и позолотой. Элегантные пары — кавалеры во фраках, женщины с шелковыми веерами — на секунду останавливали танец, дабы скользнуть по ним удивленным взором. Позже — через залу, где за столами с зеленым сукном незнакомые люди без звучно игрались в карты. Они также недоуменно оборачивались взглянуть, как его волочат под руки невидимые спутники… Вот начались ступени, ведущие в столовую со древней мебелью. Остался один коридор… Но коридор в первых рядах внезапно заклубился, и из голубоватых клубов дыма вырвался громадный огненный столб. Егор зажмурился. «Значит, правда», — напомнил он себе.
— Хозяйский флигель занялся! — услышал он голос и постарался посмотреть назад на того, кто все время сказал с ним. Но глаза встретили только крыло огня, без начала и без финиша, и сомкнулись сами собой.
— Вот так и пропала барская фамилия…
Это был все тот же незнакомый голос, пробившийся к нему, минуя все заставы сновидения.
1936
Змей
Уж ты Змей-змея,
золотая чешуя,
о девяти языках ядовитых,
о девяти хвостах страховитых,
ты за ней ступай,
проходу ей не давай,
покуда она,
краса моя,
со мной не отправится,
обращение не заведет…
Амурный заговор
I
Лиза приготовилась рукоплескать: романс, наверное, кончался. Она сохраняла надежду, что данный непременные слова и шумный жест, каковые подобают моменту, окажут помощь ей сдержать слезы. А растрогана она была глупейшим образом, до неприличия, в особенности рефреном:
Уже среди моих волос
Змеится прядка серебра…
Откуда внезапно таковой наплыв воспоминаний, щемящей тоски? Неужто это те самые стихи, что были у всех на устах в давешнее, довоенное время, в то время, когда ей, маленькой девочке, просматривала их тетя Ляна?
Змеится прядка серебра…
Она угадывала слова, еще не слыша. Вот на данный момент отправятся последние. Страно, как берет за сердце данный сдержанный баритон!
Была ль ты, молодости пора?
Нет, ей уже не совладать с тоской и волнением, слова — те самые, а за ними — радующееся лицо тетушки, дом с тутовым садом на проспекте Паке и тогдашние печали. Лизе казалось, что она вечно несчастна, что никто ее не осознаёт и никто ни при каких обстоятельствах не осознает. Юность была наказаньем. А все грезы пошли прахом, в то время, когда ее выдали замуж за серьёзного чиновного господина, — ей в любой момент, в любой момент не везло… Кроме того поплакать вдоволь запрещено, забиться куда-нибудь, слушать романс и плакать…
— Перепишите мне слова! — отрезвил ее голос Дорины с другого конца стола. — Прелесть!
— Слова давешние, — ответил господин Стамате, смешавшись, — новая лишь мелодия… мне нравится, душевная…
И украдкой посмотрел на Лизу, но та не увидела. Стамате очевидно не ожидал, что будет иметь таковой успех. И петь-то дал согласие по окончании продолжительных уговоров. Первый раз в доме, малознакомые люди… Но какая приличная публика, в особенности хозяева. Устроить столь грандиозный прием в каких-то Фьербинцах, захудалом сельце в трех десятках километров от столицы…
— Мало вина, если не тяжело, лишь разбавь из сифона, — попросил Стере, через стол протягивая Лизе стакан.
Та еле скрыла осуждение во взоре. Какая пошлость! По окончании романса! И это мой супруг…
— Но чьи же слова? — допытывалась Дорина. — Я их в первый раз слышу.
Она сказала нарочито звучно, дабы ее слышал капитан Мануила.
Она замечательно осознавала, для чего родные устроили данный прием, назвали столько гостей ко мне, в деревню. «Желают устроить мою судьбу»… Ей было смешно. Посматривая на капитана Мануилу и видя, как деликатно он кушает, как неусыпно следит, дабы локти не попали на стол, она ощущала себя участницей фарса: ей отведут роль кисейной девушки, а ему — жениха… Помолвка. Мыслимое ли дело? Лишь познакомились — и пожалуйста!
— На Баковию непохоже, — сказала она так же звучно. — Аргези? Нет, не он… — А в мыслях добавила: «Приведем-ка вас в смущение этими именами, господин капитан».
— Чьи слова, право, не знаю, — просящим прощения тоном ответил Стамате. — Знаю лишь, что весьма давнишние…
Капитан Мануила все это время, не поднимая глаз, слушал хозяйку дома.
— В таковой обстановке, — журчала г-жа Соломон, — я также, господин капитан, не могу сдавать внаем квартиру. Вы понимаете, господин капитан, чего лишь на данный момент не болтают о домовладельцах…
Она поднесла к губам сигарету, красиво затянулась, чуть прижмурив глаза. Нет, данный юный человек невыносим. Как воды в рот собрал, кроме того и не думает поддерживать беседу. Может, он в столбняке от Дорининых чар?
Капитан не смел посмотреть на тот финиш стола, откуда стреляла вопросами Дорина. Еще по дороге во Фьербинцы, в то время, когда они со Стере остались одни в машине, ему дали осознать, что тащить с ответом запрещено. Родители Дорины не расположены ожидать. Данной в осеннюю пору она сдала на лиценциата. Само собой разумеется, не потребность вынудила ее взять профессию — господин капитан это, очевидно, осознаёт, но такая уж она, обожает обучаться. И нот сейчас родители желают подобрать для нее хорошую партию. Вариантов довольно много. Дорина же говорит, что медовый месяц она воображает себе как каникулы, и обязательно за рубежом…
— Кому еще кофе, господа? — задал вопрос господин Соломон, вскидывая руку.
Г-жа Соломон кроме того содрогнулась. Какое облегчение — наконец-то имеется предлог покинуть этого бирюка.
— Вы меня отпустите на секундочку? Нужно взглянуть, что в том месте с кофе…
Капитан Мануила вспыхнул и закивал головой, как бы говоря: «Боже мой, сударыня, ну очевидно. Кому же, как не вам, хозяйке…» Но ненароком встретил глаза Дорины, прочел в них, как ему показалось, благосклонность и осмелел.
— Я вижу, мы любим поэзию? — внезапно обратился он к ней.
За столом разом наступила тишина. Дорина покраснела и затеребила пальцами жемчужины ожерелья. Предвкушая дискуссию о литературе, Стамате легко налег на стол, приготовившись слушать.
— Мне кое-какие поэты, — ответила Дорина. — Особенно современные.
— Увидел, увидел, — улыбнулся капитан Мануила. — Вы не определили, чей романс, не смотря на то, что не такая уж это глубокая древность. Раду Росетти.
Лиза взглянуть на капитана с удивлением. Да он не так уж и несложен, выходит… Само собой разумеется, это Раду Росетти. У тети Ляны были томики его стихов, она и по сей день, столько лет спустя по окончании тетиной смерти, не забывает полочку с книгами в гостиной, в ветхом доме на проспекте Паке; книги находились, пока тетя Ляна не погибла — от туберкулеза, как и все ее сестры. Лиза тогда уже ходила в лицей. Она не забывает, что наблюдала на заветную полочку горящими глазами. В том месте была и новинка, «Ион»[20], но Лиза втайне предвкушала, как сейчас, по окончании тетиной смерти, она заберёт себе те два томика насовсем, никому в голову не придет спохватиться. Но все грезы пресек мамин голос: «Ничего не трогать, крутом микробы!» Книжки позже сожгли, так ей сообщили, сожгли и бельевую корзину с подшивками «Литературного мира»…
— Раду Росетти, Господи Боже ты мой, какой поэт! — вскрикнул Стере. — Мне довелось познакомиться с ним в войну…
Лиза опустила глаза. Всего на девять лет старше меня, а думается таким ветхим, таким чужим… И кто его требует стариться вот так, в одиночку, словно бы лишь в пику ей, дабы непрерывно напоминать, что он знавал другие времена, что он — второе поколение.
Господин Соломон, воспользовавшись тем, что завязался неспециализированный разговор, под шумок покинул гостиную. Завернул в буфетную и, притворив за собой дверь, окинул хозяйским оком бутылки и сифоны, размещенные в ведрах со льдом. Позже посмотрел в спальню. Г-жа Соломон курила перед зеркалом, левой рукой поправляя прическу.
— Ты знаешь, вино все прикончили, — заявил господин Соломон.
Г-жа Соломон пожала плечами, ленивой походкой отошла от зеркала и села на край кровати.
— Но и обед кончился, слава Всевышнему, — проронила она со скукой в голосе.
— Но все прошло превосходно, — увидел господин Соломон. — И стол ломился. Ты сказала, цыплят не хватит, а какое количество еще осталось… Кстати, ты приказала прислуге положить их на мороз? При таковой жаре… А они вечером пригодятся.
Он также закурил и подсел к жене.
— Так как решено — мы едем в монастырь вместе с гостями?
— Как сообщишь, — отвечала г-жа Соломон. — Но имей в виду, я в том месте не дремлю. С клопами-то и с комарами…
— Никого, не считая комаров, — улыбнулся господин Соломон.
— Да в то время, когда ты что ощущал!
Они помолчали, пуская дым в потолок.
— Что ты думаешь о капитане? — задал вопрос господин Соломон.
— Думаю — где вы для того чтобы откопали…
— А в это же время он неглуп, — увидел господин Соломон. — По окончании того как ты вышла, он сам завел очень важный разговор… Небольшой стеснительный, правильно. Но, возможно, это вина Стере, через чур уж сильно он забрал его в оборот…
— А второй кто? — спросила г-жа Соломон, поднимаясь.
— Друг капитана, Стамате, дипломированный агроном, сколько я осознал…
Господин Соломон прислушался, сведя брови, пробуя выяснить, что происходит за стеной, позже деловито сообщил:
— Кофе, думается, подают.
За дверью раздались тяжелые шаги, и, под голоса и хохот из гостиной, вошла ветхая г-жа Соломон.
— Вот вы где, — сообщила она невыразительно.
Медлительно, стараясь не шаркать, доковыляла до кровати, со вздохом на нее опустилась, задала вопрос:
— Какого именно вы о нем мнения?
— Только бы решился, — ответил господин Соломон.
— Вот и я то же говорю.
Господин Соломон обернулся к жене.
— Аглая, золотко, тебе бы лучше все же возвратиться в гостиную. Может, они захотят перейти в сад. Жара уже дремала…
Г-жа Соломон вскользь опять посмотрела в зеркало, опять исправила прическу.
— А ты что сообщишь? — задала вопрос ей в пояснице свекровь.
Г-жа Соломон пожала плечами.
— Ах, да кто его разберет…
В то время, когда за ней закрылась дверь, старая женщина посетовала:
— Он ей не приглянулся…
— Да у нее семь пятниц на семь дней, разве ты не знаешь? В то время, когда мы сидим тут одни, она вздыхает по гостям. Наедут гости — они ее утомляют… А мне капитан понравился. К тому же грамотный человек…
— И второй также весьма мил, — добавила ветхая г-жа Соломон.
Из-за двери донесся шум отодвигаемых стульев, смешки: гости поднимались из-за стола, благодаря за угощение. Господин Соломон заторопился из спальни.
— Будь хороша, мама, — кинул он уже с порога, — распорядись по поводу ужина нам в путь, с этим монастырем знаешь как, нужно все продумать.
II
В саду было еще достаточно жарко. Стере снял пиджак и повесил его на дерево, оставшись в одной рубахе, из ворота которой выступала полная, ровная, белая шея. Рири именно шла мимо с целым подносом запотевших чашек. Стере остановил ее.
— Мне без варенья. Благодарю, — сообщил он, беря в руки по стакану.
Прислонясь к стволу вишни, Лиза наблюдала, как он запрокинул голову, словно бы желал влить воду прямо в глотку, и выпивает не переводя дух. Лиза наблюдала, и ей было уже все равно. Что ж, жизнь загублена, отвели ей глаза, одурачили, не разрешив опомниться.
В эту 60 секунд ей хотелось одного: отыскать родственную душу, излиться перед кем-нибудь, пускай это будет совсем незнакомый человек, поведать ему всю собственную жизнь, год за годом.
Она посмотрела назад. Недалеко, на траве, расположился Владимир, брат Рири, с двумя новыми гостями. Владимира было не определить: в его манере сказать показалось что-то веское, солидное. Лиза пригляделась и увидела сигарету, которую парень принципиально важно держал между пальцами. Дым дрожал в теплом воздухе — редкой голубоватой струйкой, скоро исчезающей на свету.
— У тебя что, голова болит?
Стере подцепил ее под руку, ублаготворенный.
— Вовсе нет. — Лиза попыталась попасть ему в тон.
— Ну да, словно бы я не вижу! — Стере повысил голос. — Это все из-за романса. Ты какой была, таковой осталась: плакса, капризунья!..
Стамате услышал и покраснел. Стере обласкал его дружеским, благосклонным взором.
— Вы не споете нам, сударь, чего-нибудь радостнее? — крикнул он и потянул Лизу за собой, к сидящим на траве.
Стамате желал подняться, но Стере опустил руку ему на плечо.
— Без церемоний, прошу вас. Тут все собственные.
— Но, возможно, женщине это вовсе… — забормотал Стамате.
— Женщина у нас натура сентиментальная, романтическая, — с ухмылкой перебил его Стере, — исходя из этого я и задаю вопросы, не споете ли вы нам чего-нибудь радостнее…
Стамате предпринял еще одну попытку подняться, ощущая себя в высшей степени некомфортно: он сидел, обхватив руками колени, и наблюдал на собеседника снизу вверх, натужной ухмылкой и преувеличенной мимикой пробуя скрыть недостаток и неловкость энтузиазма.
— Сидите, сидите, милейший. — Стере еще раз налег ему на плечо. — Либо стоя вам лучше поется?