Стражник, во власти инстинктивного благоговения, отошёл назад. Но тут, решительно взмахнув рукой в запрещающем жесте, вперед шагнул папа Колумба.
— Я закрою перед тобой двери. Лорд мой герцог Корнуольский особенно оговорил, что тебя, ветхий волшебник, не должно впускать в замок никогда. — Воины открыли рты, а Игрейна, несмотря на бешенство — глупый назойливый святоша! — невольно восхитилась его мужеством. Кинуть вызов мерлину всей Британии — это не шутка!
Папа Колумба воздел подвешенный к поясу тяжелый древесный крест:
— Во имя Христа, заклинаю: сгинь, пропади! Во имя Господа, возвращайся в царство тьмы, откуда пришел!
Мерлин звонко расхохотался, и от смутно темнеющих в тумане стен отозвалось эхо.
— Хороший брат во Христе, твой Всевышний и мой — одно да и то же. Ты в самом деле сохраняешь надежду, что я развеюсь в дым от твоих заклинаний? Либо ты принимаешь меня за какого-нибудь гнусного демона, порождение мрака? Это не верно, разве что наступление Господней ночи ты назовешь торжеством тьмы! Я пришел из почвы не чернее, чем Летняя страна, и, посмотри-ка, у этих людей — кольцо самого лорда герцога Корнуольского. Вот, наблюдай. — Ярко полыхнул факел, один из закутанных в плащ солдат протянул руку. На указательном пальце сверкало Горлойсово кольцо.
— А сейчас разреши войти нас, папа, потому что никакие мы не демоны, а смертные люди, мы продрогли, устали и путь проделали большой. Либо прикажешь нам перекреститься и прочесть молитву для вящей убедительности?
Игрейна вышла вперед, жадно облизнула губы. Что тут происходит? Откуда у них Горлойсово кольцо, в случае, если эти люди — не посланцы герцога? Но тогда кто-нибудь из них обязательно обратился бы к ней, к Игрейне. Никого из ратников она не выясняла, не говоря уж о том, что Горлойс ни при каких обстоятельствах бы не выбрал в посланцы мерлина. Что, в случае, если Горлойс мертв и ей так доставили весть о его смерти?
— Разрешите мне взглянуть на кольцо, — быстро настойчиво попросила она. Голос ее неожиданно как будто бы охрип. — Это в действительности его символ либо подделка?
— Кольцо настоящее, леди Игрейна, — раздался отлично узнаваемый ей голос, и Игрейна, согнувшись, дабы разглядеть кольцо в свете факела, заметила привычные ладони — большие, широкие, мозолистые, а над ними — то, что до сих пор прозревала лишь в видении. Руки Утера, поросшие небольшими волосками, обвивали змеи, вытатуированные синей вайдой, — по одной на каждом запястье. Колени у юный дамы подогнулись, Игрейна испугалась, что того и смотри упадёт на камни среди двора.
Он поклялся: «Я приду к тебе на зимнее солнцестояние». И пришел, с кольцом Горлойса!
— Мой лорд герцог! — порывисто вскрикнул папа Колумба, выступая вперед, но мерлин, воздев руку, решительно оборвал его излияния.
— Молчи! Приезд вестника должно сохранить в тайне, — заявил он. — Ни слова. — Священник, изрядно озадаченный, однако, покорно отошёл, принимая закутанного в плащ солдата за Горлойса.
Игрейна присела до почвы, все еще во власти тревоги и сомнений.
— Лорд мой, войди же в дом, — пригласила она, Утер, закрывая лицо плащом, протянул руку, — ту, что с кольцом, — и сжал ее пальцы. На ощупь они были холодны как лед, но его ладонь, теплая, крепкая, поддерживала молодую даму, не позволяя упасть, на всем пути к зале.
Герцогиня в смятении заговорила о мелочах.
— Принести ли вина, лорд мой, либо отправить за снедью?
— Для Господа, Игрейна, сделай что-нибудь, дабы нам остаться наедине, — тихо сказал Утер, согнувшись к самому ее уху. — У святого отца глаза зоркие кроме того во тьме, а мне необходимо, дабы в замке вычисляли, словно бы в самом деле приехал Горлойс.
Юная дама обернулась к Изотте.
— Накорми солдат тут, в зале, и лорда мерлина также: принеси им еды, пива, подай воды для умывания и всего, чего они захотят. Я побеседую с лордом герцогом в отечественных покоях. Пришли в том направлении снеди и вина, да не мешкая.
Слуги так и ринулись во все стороны, торопясь выполнить волю госпожи. Мерлин дал одному из солдат собственный плащ и с опаской установил арфу на скамейку. Моргауза поднялась в дверях и дерзко осмотрела солдат. Высмотрела высокую фигуру Утера, присела до полу.
— Лорд мой Горлойс! Вам очень рады, дорогой братец! — вскрикнула она, шагнув к нему. Утер чуть заметно покачал головой, и Игрейна быстро метнулась между ними. «Что за нелепость, кроме того в плаще Утер похож на Горлойса не больше меня!» — нахмурившись, думала она.
— Лорд герцог устал, Моргауза, и не в настроении слушать детскую болтовню, — быстро прикрикнула она. — Забери Моргейну в собственную помещение, этой ночью она поспит у тебя.
Моргауза, недовольно насупившись, подхватила Моргейну и потащила ее вверх по лестнице. Намеренно отстав, Игрейна отыскала руку Утера, так, сплетя пальцы, они встали по ступеням. Что это еще за притворство и для чего? Сердце ее колотилось так, что юный даме казалось, она вот-вот утратит сознание. Она ввела гостя в собственный с Горлойсом брачный покой и закрыла дверь.
Чуть появлявшись внутри, Утер потянулся к ней, торопясь обнять. Он стоял, откинув капюшон, с пропитанными влагой бородой и волосами, раскинув руки, но Игрейна не сделала и шагу ему навстречу.
— Лорд мой король! Что происходит, отчего все принимают тебя за Горлойса?
— Толика мерлиновой магии, — улыбнулся Утер. — В большинстве случаев кольцо и плащ, ну и чар самую малость, хоть они и нестойкие, если бы меня заметили в ярком свете и без плаща, колдовство тут же бы и развеялось. А ты, я смотрю, не обманулась, я так и думал. Это все видимость, а никакое не Послание. Я поклялся, что приду к тебе на зимнее солнцестояние, Игрейна, и обет собственный я сдержал. Неужто за все собственные великие труды я не заслужил и поцелуя?
Юная дама подошла к гостю, сняла с него плащ, но от прикосновения уклонилась.
— Лорд мой король, откуда у тебя кольцо Горлойса?
Лицо его посуровело.
— А, это? Я срубил кольцо у него с руки в открытом бою, но клятвопреступник бежал, поджав хвост. Не осознай меня превратно, Игрейна, я пришел ко мне по праву, а не как тать в ночи; чары — это только чтобы спасти твою репутацию в глазах мира, не более. Я не допущу, дабы мою будущую жену заклеймили прелюбодейкой. Но, повторю, я пришел ко мне по праву: судьбой Горлойса сейчас распоряжаюсь я. Он обладал Тинтагелем как подчинённый Амброзия Аврелиана, вассальную клятву он в собственный черед принес и мне, и сейчас замок для него потерян. Ты так как осознаёшь это, леди Игрейна? Никакой король не допустит, дабы присягнувшие ему люди свободно нарушали обеты и поднимали оружие против законного правителя!
Игрейна наклонила голову, подтверждая правоту его слов.
— Горлойс уже погубил труды целого года в том, что касается борьбы с саксами. В то время, когда он уехал из Лондона со собственными людьми, один я не имел возможности выстоять против неприятеля, так что мне было нужно отойти, бежать, дать город на разграбление захватчикам. А ведь это мой народ, и я клялся его защищать. — Утер горько поморщился. — Вот Лота я могу простить, Лот по большому счету отказался приносить клятву. С ним мне еще предстоит свести счеты: Лот или заключит со мною мир, или я скину его с трона и вздерну на виселицу, — но он не изменник и не предатель. Горлойсу я доверял, он принес клятву — и нарушил ее; и вот, труды Амброзия, на каковые тот всю жизнь положил, пошли прахом, и мне придется все затевать сперва. Дорого же обошелся мне Горлойс, так что я пришел отобрать у него Тинтагель. И жизнь его я также заберу, и он об этом знает.
Лицо его окаменело. Игрейна жадно сглотнула.
— И жену его также отберешь — силой и по праву, как отобрал Тинтагель?
— Ах, Игрейна, — проговорил Утер, завлекая ее к себе. — Мне ли не знать, какой выбор ты сделала; так как я видел тебя в ночь великой бури. Если бы ты не предостерегла меня, я бы утратил лучших собственных бойцов, да и жизнь также, нужно думать. Благодаря тебе, в то время, когда Горлойс обрушился на нас, я готовься его встретить. Вот тогда-то я и срубил кольцо с его пальца, и всю руку бы отсек, вместе с головою, да лишь он успел удрать.
— Я осознаю: тут выбора у тебя не было, лорд мой король, — промолвила Игрейна. Но тут раздался стук в дверь. Одна из прислужниц внесла поднос со снедью и кувшин с вином и, пролепетав: «Лорд мой», присела до полу. Игрейна машинально высвободилась из рук Утера, забрала вино и еду, закрыла за дамой дверь. Забрала Утеров плащ — в итоге, не так уж он и отличается от горлойсовского — и повесила на столбик кровати сушиться, нагнулась и помогла гостю снять сапоги, забрала перевязь вместе с клинком. «Как подобает покорной жене и супруге», — зазвучал внутренний голос, но Игрейна знала — она в самом деле собственный выбор сделала. Утер прав: Тинтагель в собственности Главному королю Британии, и госпожа замка — также, причем по собственной собственной воле. Она сама вручила себя королю — и никому иному.
Прислужницы отправили варево из сушеного мяса с чечевицей, свежеиспеченный хлеб, мало мягкого сыра и вино. Утер набросился на еду так, как будто бы умирал с голоду:
— Я вот уже два месяца как живу под открытым небом, благодарю треклятому предателю, которого ты кличешь мужем, сейчас я поем под крышей в первый раз со времен Самайна; данный твой святой папа, нужно думать, не преминул бы напомнить, что верно сказать «сутки всех святых».
— Эта жалкая снедь подготовилась на ужин слугам и мне, лорд мой король, она никоим образом не годится для…
— На мой взор, это угощение в самый раз для рождественского пира по окончании всего того, чем я питался на холоде, — буркнул Утер, звучно жуя, разрывая хлеб сильными пальцами и подцепляя ножом кусок сыра. — И неужто я не дождусь от тебя иных слов, не считая «лорд мой король»? Я так грезил об этом мгновении, Игрейна, — проговорил он, откладывая сыр и завороженно глядя на молодую даму. Утер обнял ее за талию и притянул ближе. — Так-таки и ни словечка любви у тебя для меня не найдется? Допустимо ли, что ты до сих пор верна Горлойсу?
Игрейна не вырывалась.
— Я собственный выбор сделала, — вслух заявила она.
— Я так продолжительно ожидал… — тихо сказал Утер, завлекая ее к себе, так, что коленями она уперлась в его бедро, и проследил рукою контуры ее лица. — Я уж начал опасаться, что этого не случится ни при каких обстоятельствах; и вот мы совместно — а у тебя для меня ни слова любви, ни нежного взора… Игрейна, Игрейна, неужто мне только приснилось, что ты обожаешь меня и желаешь? Может, мне следовало покинуть тебя в покое?
Все тело Игрейны, как будто бы на холоде, сотрясала большая дрожь.
— Нет, нет… — тихо сказала она. — Либо, в случае, если это был сон, так, значит, сны видела и я. — Юная дама подняла глаза, не зная, что еще сообщить и что сделать. Утер не внушал ей для того чтобы страха, как Горлойс, но сейчас, в канун решающего мгновения, она внезапно поразмыслила, во власти накатившей паники, с какой стати она зашла так на большом растоянии. Гость так же, как и прежде удерживал ее, обнимая одной рукою. Но вот Утер усадил ее к себе на колени, и она, не сопротивляясь, прижалась головой к его груди.
Утер накрыл широкой ладонью ее узкое запястье.
— Я и не воображал, какая ты хрупкая. Ты высокая, я привык вычислять тебя статной, царственной дамой… а в действительности ты совсем маленькая: я тебя без всякого оружия с легкостью сломаю, ишь, косточки как у пташки… — Пальцы его сомкнулись около ее запястья. — И такая юная..
— Не такая уж и юная, — нежданно для себя самой засмеялась Игрейна. — Я вот уж пять лет как замужем, и у меня ребенок.
— И но ж ты через чур молода для всего этого, — возразил Утер. — Это твоя малышка была в том месте, внизу?
— Да, моя дочка Моргейна, — кивнула Игрейна. И неожиданно осознала: Утер также чувствует себя неудобно, не ведая, как к ней подступиться. Юная дама инстинктивно поняла: не обращая внимания на его тридцать с чем-то лет, до сих пор Утер имел дело лишь с дамами, добродетелью не обремененными, а целомудренная женщина, равная ему по рождению, для него внове. У Игрейны неожиданно заныло в груди: ах, если бы она знала, что следует сделать и что сказать!
Оттягивая неизбежное, она совершила свободной рукой по татуировке в виде змей на его запястьях.
— Прежде я их не видела.
— Правильно, — кивнул Утер. — Это я взял в сутки коронации на Драконьем острове. Желал бы я, дабы ты была в том месте со мною, моя королева, — тихо сказал он, обнял ее лицо ладонями и, запрокинув ей голову, поцеловал в губы. — Не желаю испугать тебя, — шепнул он, — но мне так продолжительно снилась эта 60 секунд, так продолжительно…
Дрожа, Игрейна разрешила целовать себя, удивляясь необычности ощущений, ощущая, как в глубине ее существа всколыхнулось что-то нежданное. С Горлойсом она ничего аналогичного не испытывала… и неожиданно опять накатил ужас. С Горлойсом Игрейна постоянно ощущала себя так, как будто бы с ней что-то делают, а сама она к происходящему не причастна, она в любой момент вольна отойти в сторону и отстраненно следить за событиями. Она постоянно оставалась самой собою, Игрейной. Но, почувствовав прикосновение Утеровых губ, она осознала, что более не сможет держаться обособленно, ни при каких обстоятельствах больше не возвратится к себе — прежней. Идея эта повергала ее в кошмар. И все-таки сознание того, сколь очень сильно Утера влечет к ней, заставляло кровь стремительнее струиться по жилам. Рука ее крепче сомкнулась около светло синий змей на запястьях.
— Я видела их во сне… но я думала, это лишь сон.
Утер без шуток кивнул:
— Вот и мне они снились задолго перед тем, как я ими обзавелся. И думалось мне, что и у тебя имеется что-то подобное, на руках до самых плеч… — Он опять взялся за хрупкое запястье и совершил по нему пальцем. — Лишь твои — золотые.
По пояснице у Игрейны пробежали мурашки. Да, то был не сон, но видение из страны Истины.
— Вот полностью я данный сон отыскать в памяти не могу, — продолжал в это же время Утер, глядя куда-то поверх ее плеча. — Мы совместно находились на бескрайней равнине, и еще в том месте было что-то наподобие кольца камней… Это что может значить, Игрейна, отчего мы видим одинаковые сны?
Голос ее дрогнул, как если бы к горлу подступили слезы.
— Быть может, всего-навсего то, что мы предназначены друг другу, король мой… мой лорд… любовь моя.
— Моя королева, возлюбленная моя… — Утер неожиданно вскинул глаза: продолжительный взор, затянувшийся вопрос… — Воистину, время снов прошло, моя Игрейна. — Он запустил пальцы в ее волосы, распустил, и пышная волна в беспорядке рассыпалась по ее вышитому воротнику, по его лицу, дрожащими руками Утер пригладил долгие пряди. Он поднялся на ноги, не производя любимую из объятий. До сих пор Игрейна и не догадывалась, как сильны его руки. Двумя огромными шагами он пересек помещение и уложил молодую даму на постель. Опустился на колени рядом с нею, согнулся, снова поцеловал ее.
— Королева моя, — тихо сказал он. — Хотелось бы мне, дабы и тебя увенчали короной совместно со мною в сутки моей коронации… В том месте в ходу обряды, о каких христианину и знать не подобает, но Старый народ, что жил тут задолго перед тем, как на острова пришли римляне, отказался признать меня королем без надлежащих церемоний. Продолжительный путь я проделал, дабы попасть в том направлении, и готов поручиться, что часть его пролегает отнюдь не в этом, известном мне мире.
Эти слова воскресили в памяти Игрейны рассказ Вивианы о том, что миры понемногу отдаляются друг от друга, погружаясь в туманы. А поразмыслив о Вивиане, юная дама тут же отыскала в памяти, о чем просила ее сестра и как она, Игрейна, упрямо отказывалась.
«Я же не знала. Тогда я была так молода, так неискушенна, я ровным счетом ничего не знала, не знала, как все мое существо может таять, изнывать и терзаться, кружиться в неодолимом вихре…»
— А было нужно ли тебе заключить Великий Брак с почвой, как это делалось в старину? Я знаю, что от короля Бана из Малой Британии этого настойчиво попросили… — И неожиданно Игрейна почувствовала болезненный укол ревности: чего хорошего, какая-нибудь жрица либо легко дама стала для него воплощением почвы, которую Утер поклялся защищать!
— Нет, — отозвался Утер. — И я не уверен, что отправился бы на такое, но от меня ничего и не настойчиво попросили. Помимо этого, мерлин заявил, что это он, как водится у мерлинов Британии, поклялся погибнуть, буде появится потребность, жертвуя собою во имя собственного народа… — Утер умолк на полуслове. — Но тебе это мало о чем говорит…
— Ты позабыл, — напомнила Игрейна. — Я воспитывалась на Авалоне, моя мать была жрицей, а моя старшая сестра сейчас — Владычица Озера.
— Ты также жрица, моя Игрейна?
Она покачала головой, планируя «нет», но вместо этого сказала:
— Никогда.
— Не знаю… — Утер опять проследил контур мнимых змей, свободной рукою касаясь собственных собственных. — Думаю, я постоянно чувствовал, что живу не в впервые… думается мне, жизнь через чур значима, дабы прожить ее только в один раз, а после этого угаснуть, совершенно верно светильник под порывом ветра. И отчего, в первый раз заметив твое лицо, я почувствовал, словно бы не забываю тебя со времен до сотворения мира? Это все великие таинства, и, сдается мне, тебе о них ведомо побольше меня. Ты говоришь, что ты не жрица, но ты достаточно искушена в колдовстве, дабы прийти ко мне в ночь великой бури и предостеречь меня… Пожалуй, лучше мне от расспросов воздержаться, в противном случае, чего хорошего, услышу от тебя такое, что христианину знать не надеется. Что до вот этих, — он снова коснулся змей пальцем, — в случае, если я в самом деле носил их в прошедшей судьбе, возможно, вот по какой причине старик, накалывая их мне на запястьях в сутки коронации, заявил, что они мои по праву. Я слыхал, христианские священники прогнали с островов всех змей… но я драконов не опасаюсь и ношу их в знак того, что почва эта отныне под моей защитой, совершенно верно под драконьим крылом.
— Тогда ты обязательно станешь величайшим из королей, лорд мой, — тихо сказала она.
— Не именуй меня так! — перебил Утер, склоняясь над ней и припадая к ее губам.
— Утер, — выдохнула юная дама как будто бы во сне.
Его руки скользнули по ее шее, и Утер поцеловал ее в обнаженное плечо. Но чуть он начал стягивать платье, Игрейна содрогнулась и отпрянула. Глаза ее наполнились слезами, слова с языка не шли, но Утер накрыл ладонями ее плечи и встретился с ней взором.
— С тобой так дурно обращались, возлюбленная моя? — мягко проговорил он. — Господь меня порази, в случае, если тебе имеется чего от меня страшиться, сейчас ли либо в будущем. О, как бы мне хотелось, дабы ты ни при каких обстоятельствах не была женою Горлойса. Если бы я нашёл тебя первым… увы, что сделано, то сделано. Но я клянусь тебе, моя королева: меня тебе опасаться нечего. — В мерцающем свете светильника серые глаза его казались совсем чёрными. — Игрейна, я… я воспринял все как само собою разумеющееся, потому что отчего-то решил, ты осознаёшь, что я ощущаю. Я так как практически ничего не знаю о таких дамах, как ты. Ты — любовь моя, моя королева и жена. Потому что я клянусь тебе моей моим мужеством и короной, что ты станешь моей королевой, и я вовеки не предпочту тебе другую даму и не отошлю тебя прочь. Либо ты думала, я обращаюсь с тобой, совершенно верно с распутницей? — Голос его дрожал, Йгрейна видела, что Утер панически опасается — опасается утратить ее. И чуть юная дама осознала, что он также напуган, также уязвим и беспомощен, личные ее страхи развеялись. Она обвила руками его шею и звонко сказала:
— Ты — моя любовь, мой лорд и мой король, и я буду обожать тебя, пока жива, а по окончании смерти — столько, сколько захочет Господь.
И на этот раз Йгрейна разрешила стянуть с себя платье и по хорошей воле шагнула в его объятия. Ни при каких обстоятельствах, ни при каких обстоятельствах прежде не подозревала она, как это не редкость. До этого момента, несмотря на пять рождение дочери и лёт брака, она оставалась невинной девственницей, неискушенной девчонкой. А сейчас тела, сердца и умы слились воедино, и она стала единая плоть с Утером так, очень не бывало с Горлойсом. В голове ее промелькнула мимолетная идея: кроме того дитя в утробе матери не знает аналогичной близости…
Утер устало склонил голову ей на плечо, его твёрдые яркие волосы щекотали ей грудь.
— Я обожаю тебя, Игрейна, — тихо сказал он. — Что бы из этого ни вышло, я обожаю тебя. И в случае, если Горлойс посмеет ко мне явиться, я убью его прежде, чем он к тебе прикоснется еще хоть раз.
Игрейне не хотелось вспоминать о Горлойсе. Она пригладила золотистую прядь, упавшую ему на лоб, и тихо сказала:
— Дремли, любовь моя. Дремли.
Но самой ей не спалось. Кроме того в то время, когда дыхание Утера сделалось глубоким и ровным, Игрейна лежала, не смыкая глаз, с опаской лаская его — так, дабы не разбудить. Грудь у него была ровная, практически как у нее самой, только самую малость припорошенная мягкими, яркими волосками, а прежде ей почему-то казалось, что все приятели толсты и волосаты. Запах его тела заключал в себе неизъяснимую отраду, несмотря на привкус пота и соков любви. Игрейне казалось, что она вовек не насытится прикосновениями к этому телу. Ей отчаянно хотелось, дабы Утер проснулся и снова заключил ее в объятия, — и все-таки она ревниво оберегала его глубочайший, навеянный утомлением сон. Сейчас она не испытывала ни стыда, ни страха; то, что с Горлойсом было только принятием и долгом неизбежного, с Утером стало удовольствием практически нестерпимым, как если бы она соединилась наконец с некой сокрытой частью души и своего тела.
Наконец Игрейна задремала — ненадолго и чутко, свернувшись клубочком и прижавшись к любимому. Проспала она не больше часа, разбудил ее нежданный шум во дворе. Она быстро села, отбросила назад долгие волосы. Утер сонно потянул ее к себе.
— Лежи тихо, родная, до восхода солнца еще далеко.
— Нет, — возразила она, повинуясь точному инстинкту, — нам не след медлить. — Юная дама натянула нижнее платье, верхнюю тунику, дрожащими руками скрутила волосы в узел. Светильник догорел, найти шпильки во тьме никак не получалось. Наконец она набросила поверх покрывало, вложила ноги в ботинки и сбежала вниз по лестнице. Все тонуло в полумраке. В главном зале из надежно прикрытого очага пробивался не сильный отсвет. В этот самый момент в воздухе повело холодом — и она быстро остановилась.
В том месте стоял Горлойс с глубокой раной на лице и смотрел на нее с невыразимой скорбью, и упреком, и кошмаром. Это Послание она уже видела прежде: привидение-двойник, предвестник смерти. Горлойс поднял руку: трех пальцев недоставало, равно как и кольца. По лицу его разливалась смертельная бледность, и в глазах читались любовь и горе, а губы неслышно двигались, произнося ее имя, не смотря на то, что в ледяном тишине не раздавалось тишина. И в данный миг Игрейна осознала, что супруг обожал ее по-своему, сурово и грубо, и все обиды, что он ей причинил, — только следствие данной любви. Воистину, для ее любви он рассорился с Утером, отрекся и от чести, и от герцогства. А она отвечала на его любовь только раздражением и ненавистью, лишь сейчас Игрейна поняла: то, что она ощущает к Утеру, Горлойс ощущал к ней. Горло ее сдавило горем, она чуть не прокричала вслух его имя, но недвижный воздушное пространство всколыхнулся — и призрак провалился сквозь землю, как будто бы его и не было. А в следующий миг ледяное безмолвие развеялось, и во дворе послышались крики:
— Дорогу! Дорогу! Факелов ко мне, факелов!
В зал спустился папа Колумба, ткнул факелом в очаг, вверх взметнулось пламя. Он быстро открыл дверь.
— Что еще за шум?..
— Ваш герцог убит, люди Корнуолла, — закричал кто-то. — Мы принесли тело герцога! Дорогу! Горлойс Корнуольский мертв и ожидает погребения!
Если бы рука Утера не поддержала Игрейну позади, она бы упала на пол.
— Нет! Быть того не имеет возможности! — звучно запротестовал папа Колумба. — Да герцог же возвратился к себе не потом как вчерашним вечером с несколькими собственными людьми, он сейчас почиет мирным сном в покоях собственной жены…
— Нет. — Голос мерлина раздался совсем негромко, но звонкое эхо прокатилось до самых дальних уголков двора. Он забрал факел, зажег его о факел отца Колумбы и вручил одному из воинов. — Герцог-клятвопреступник вовеки не приезжал в Тинтагель как человек из крови и плоти. Ваша госпожа стоит тут с королём и вашим владыкой, с Утером Пендрагоном. Сейчас вы их обвенчаете, святой папа.
Отовсюду раздались ропот и крики, сбежавшиеся слуги оторопело смотрели, как в залу вносят грубо сработанные похоронные дроги: что-то наподобие носилок, сшитых из шкур. Игрейна отпрянула от накрытого тела. Папа Колумба нагнулся, на мгновение немного открыл лицо покойного, осенил себя крестным знамением и отвернулся. В лице его отражались горе и гнев.
— Это колдовство, тёмная волшебство, не в противном случае. — Он сплюнул, потрясая крестом между Игрейной и мерлином. — Данный гнусный морок — твоих рук дело, ветхий чародей!
— Не смей так говорить с моим отцом, священник! — вспыхнула Игрейна.
Мерлин воздел руку.
— Я не нуждаюсь в защите дамы — и в защите приятели также, лорд мой Утер, в случае, если на то пошло, — промолвил он. — И о колдовстве речь не идет. Вы видели то, что желали заметить: ваш господин возвратился к себе. Вот лишь господин ваш — не клятвопреступник Горлойс, что права на Тинтагель потерял, но законный Главный король, владыка, пришедший вступить во владение тем, что и без того в собственности ему. А ты займись делами священническими, папа: нужно предать тело почва, а по окончании того совершить обряд бракосочетания и обвенчать короля с моей госпожой, кою он избрал в королевы.
Утер так же, как и прежде поддерживал рукою Игрейну. Папа Колумба одарил ее негодующим, презрительным взором, он бы обрушился на нее, именуя ведьмой и распутницей, да лишь из страха перед Утером невольно придержал язык. Священник отвернулся от герцогини и преклонил колена рядом с телом Горлойса: он молился. Спустя мгновение опустился на колени и Утер, его яркие волосы переливались и мерцали в свете факелов. Игрейна шагнула к нему, собираясь поступить так же. «Бедный Горлойс». Он мертв, погиб смертью предателя, воистину, он заслужил собственную участь, но он обожал ее — и погиб.
На плечо Игрейны легла рука, удержав ее на месте. Мерлин посмотрел ей в глаза — и мягко сказал:
— Итак, все сбылось, Гранине. Твоя будущее исполнилась, как было предсказано. Так встречай же ее храбро, как это в твоих силах.
Опустившись на колени рядом с Горлойсом, Игрейна принялась молиться — за покойного, а после этого, разрыдавшись, за себя, и за ту неизвестную судьбу, что ожидала их в будущем. Неужто это все в самом деле предрешено от начала мира либо обстоятельство всему — колдовство мерлина, и волшебство Авалона, и ее собственное чародейство? А сейчас Горлойс мертв, и, глядя на лицо Утера, уже ставшее для нее любимым и родным, она знала: не так долго осталось ждать придут другие, и Утер примет на собственные плечи бремя управления королевством, и ни при каких обстоятельствах больше не будет принадлежать ей целиком и полностью, как в эту одну-единственную ночь. Стоя на коленях между мертвым мужем и тем другом, которого ей суждено обожать до самой смерти, она гнала искушение сыграть на его любви к ней, отвратить его от мыслей о государстве и королевстве, вынудить думать лишь о ней — юная дама знала, что в полной мере на такое способна. Но мерлин свел их совместно не для ее счастья. Игрейна знала: постарайся она удержать Утера, и она кинет вызов той самой судьбе, что соединила их, и тем самым все погубит. Папа Колумба поднялся на ноги и дал символ воинам нести тело в часовню. Юная дама дотронулась до его руки. Тот раздраженно обернулся:
— Госпожа?
— Мне необходимо во многом исповедаться тебе, папа, перед тем как лорда моего герцога предадут почва — и перед тем как я сочетаюсь браком. Ты примешь мою исповедь?
Папа Колумба недоуменно нахмурился.
— Утром, леди, — кинул он наконец — и ушел. Игрейна возвратилась к мерлину, что не спускал с нее глаз. Посмотрела ему в лицо — и заявила:
— Отныне в дальнейшем, папа мой, с этого самого часа, будь мне свидетелем в том, что я навеки отрекаюсь от колдовства. Да исполнится воля Господа.
Мерлин нежно поглядел в ее искаженное мукой лицо. Голос его звучал непривычно мягко:
— Ты думаешь, что все отечественное колдовство способно достигнуть чего-либо, кроме выполнения Господней воли, дитя мое?
Цепляясь за последние остатки самообладания — Игрейна знала, что в противном случае разрыдается, как будто бы дитя, перед всеми этими мужами, — она промолвила:
— Я отправлюсь и оденусь, папа, чтобы смотреться подобающе.
— Тебе должно встретить наступающий сутки как приличествует королеве, дочь моя.
«Королева». От этого слова по телу ее побежали мурашки. Но не для этого ли она сделала все то, что сделала, не для этого ли она на свет появилась? Игрейна медлительно двинулась вверх по лестнице. Нужно разбудить Моргейну и сообщить ей, что ее папа погиб, по счастью, девочка через чур мелка, дабы запомнить Горлойса либо горевать о нем.