Открытые моральные неприятности наглядно демонстрируют нормативную сущность этики. При этих неприятностей то либо иное этическое ответ очевидным образом выясняется той либо другой моральной позицией. Обсуждая вопросы о том, допустимы ли аборты, эвтаназия и т.д. мы не только высказываем определенные, более либо менее подлинные суждения, но осуществляем кроме этого определенный моральный выбор. Тут ярко обнаруживается фактически обязывающая мера этических, утверждений.
a a a
ТЕМА 27
ЭГОИЗМ и РАЦИОНАЛИЗМ
____________________________________________________________________
Целый порядок этического рассуждения как словно бы ведет к утверждению в жизни милосердия и принципов справедливости, но социальная практика провоцирует либо прямо обусловливает поведение, которое в ценностном замысле есть эгоистическим, но с прагматической точки зрения как словно бы бы единственно верно и житейски оправданно. Человек сплошь и рядом оказывается в обстановках, в то время, когда, хотя быть порядочным и добродетельным, он вынуждаем, либо ему приходится функционировать в обход, в противном случае и вступать в несоответствие с моральными правилами. Получается, что с позиций практической рациональности верным выясняется эгоизм, а не милосердие и справедливость.
____________________________________________________________________
Эгоизм
Как уже отмечалось, эгоизм (от лат. ego — Я) — это жизненная позиция, в соответствии с которой удовлетворение личного интереса рассматривается в качестве высшего блага и каждому направляться стремиться лишь к большому удовлетворению собственного личного интереса, игнорируя интересы вторых людей либо неспециализированный интерес, в противном случае и нарушая их.
Эгоизму противостоит альтруизм, такая нравственная позиция либо принцип, в соответствии с которыми любой человек обязан выполнять благородные действия, направленные на благо (удовлетворение заинтересованностей) другого человека (ближнего) и общее благо[197].
Ценностно-императивный суть противоположности двух позиций понятен: эгоизм и альтруизм противостоят друг другу как добро и зло, порок и добродетель. Но тогда как зло и порок отвергаются нравственным сознанием конкретно, эгоизм не всегда воспринимается как радикально негативное явление. Моральное сознание как словно бы бы время от времени готово отнестись к нему «с пониманием». Неправильно было бы усматривать в этом непоследовательность либо компромиссность морального сознания. Скорее, нужно попытаться заметить в таковой «терпимости» проблему более широкую — не только нравственную, но и социальную.
«Эгоизмом» часто именуют себялюбие, т.е. благоволения и естественное чувство самосохранения к самому себе. В это же время себялюбие не обязательно предполагает ущемление чужих заинтересованностей. «Эгоизмом» кроме этого именуют самомнение, либо самодовольство, при котором благоволение к себе может в действительности осуществляться за счет вторых. Но в случае, если забрать эгоизм в этом втором значении, как самодовольство, под эгоизм смогут быть обоснованно подведены и такая позиция, которая выражается словами: «все должны являться моим заинтересованностям», и вторая, которая выражается словами: «все должны направляться моральным правилам, не считая меня, в случае, если это мне не выгодно», и наконец, третья, которая выражается словами: «всем позволительно преследовать личные интересы, как им хочется».
Покинем последнюю формулу. Первые две разумеется противоречат фундаментальным нравственным требованиям — заповеди любви и золотому правилу. С позиций золотого правила, в них, без сомнений, нарушены взаимности и принципы равенства. С позиций заповеди любви, они допускают применение индивидом вторых людей в качестве средства в достижении собственных целей. С более неспециализированной этической точки зрения, обе формулы противоречат критерию универсальности нравственных требований и универсализуемости суждений и нравственных решений. Такое отношение к себе как к абсолютной сокровищу при отношении к вторым только как к средству с целью достижения собственных целей представляет собой конечный эгоизм и правильнее именуется эгоцентризмом. В таком собственном выражении эгоизм усугубляет отчуждённость и обособленность человека от вторых людей, а в той мере, в какой корысть и жадность ненасытны, — и от себя самого.
Третья формула возможно признана в качестве морально точной, но при определенной модификации: «всем позволительно преследовать личные интересы, если они не нарушают интересы вторых». Фактически говоря, она в полной мере вписывается в нравственную норму «Не вреди».
Нравственная узость данной нормы делается в особенности очевидной, в случае, если сопоставить ее с принципом альтруизма, как он сформулирован О. Контом: «Живи для других», либо — на более строгом языке морали: «Поступай так, дабы твой персональный интерес служил чужому интересу». Но эти правила отнюдь не перечеркивают скромное «Не вреди». Более того, она сохраняет особенный статус в морали, потому, что некоторыми моралистами высказывалась точка зрения, в соответствии с которой допускаются кое-какие исключения из требования помогать публичной пользе, в соответствии с которыми человек, ориентируясь на счастье большего числа людей, вправе причинить некий вред маленькому числу людей. Дабы не допустить эти допущения, нужна разработка таких нравственных кодексов, каковые конкретно бы устанавливали превалирование правила «Не вреди» над правилом «Помогай ближним».
В третьей, нужно сообщить самая мягкой, собственной версии эгоизм выясняется приемлемым для универсалистски ориентированного нравственного сознания. Но в таковой собственной форме эгоизм и не воображает неприятности. Эгоизм проявляется в ситуации конфликта заинтересованностей, в то время, когда индивид решается на удовлетворение личного интереса в ущерб интересу другого человека (вторых людей) и пытается к этому.
Рациональность действий
Действия являются рациональными в разных отношениях. Во-первых, это — верные действия в буквальном смысле слова, т.е. действия, отвечающие установленным правилам. К примеру, оплатить проезд в автобусе без кондуктора — рационально, потому, что так выполняется обязанность пассажира, пользующегося правом проезда на публичном транспорте. Во-вторых, это — разумные действия. Многие склонные проехаться без билета сохраняют надежду на то, что «может быть» контролеров не будет; но сама возможность «попасться» тревожит их не фактом штрафа, а тем, что они оказываются в постыдной обстановке, в которой их небольшое мошенничество делается явным всем; эти стыдливые (не смотря на то, что и нечестные) люди, скорее, готовы оплатить проезд, чем «трястись» в ожидании вероятного (пускай и мимолетного) позора. В-третьих, это — разумные, в смысле практичные (т.е. экономичные, сберегающие ресурсы), действия. К примеру, на неоплаченный проезд в автобусе возможно наложен контролером штраф, так что за поездку нужно будет заплатить цену, многократно превышающую установленную цена поездки. В-четвертых, это — лояльные, т.е. отвечающие административным и иным установлениям и сложившимся коллективным привычкам, действия. Так, оплата проезда, кроме выполнения обязанности и чтобы не было штрафа, может иметь для человека и тот суть, что любой пассажир вносит собственную толику на поддержание совокупности публичного транспорта. И так он вступает в косвенную полемику с теми, для кого рациональность, и это, в-пятых, содержится в поддержании взаимности, сбалансированности взаимоотношений. Так, с данной точки зрения, проезд направляться оплачивать, в случае, если транспорт трудится, как обязан трудиться: без нарушения расписания, а само расписание учитывает потребности пассажиров; автобусы находятся в достаточно хорошем состоянии (зимний период они отапливаются, а летом трудится вентиляция), водители не грубят пассажирам и т.д. В-шестых, это — честные действия, т.е. такие, каковые человек совершает, сохраняя и утверждая собственное преимущество, предполагая, что любой хороший человек поступил бы на его месте так же. Наконец в-седьмых, это — действия, в которых самый полным образом учтены все вероятные события его совершения.
За разнообразием смыслов рациональности действий (и решений и суждений) просматривается, так, определенная схема: требование рациональности предполагает необходимость учета в частном более либо менее неспециализированных параметров. При помощи рационализации частный случай подводится под некий стандарт, ему придается значение, выходящее за рамки конкретной обстановке.
Как мы видели, суть морали кроме этого содержится в том, что частные интересы ограничиваются для неспециализированных интересов[198]. Верно ли из этого сделать вывод, что поведение «по морали» — в любой момент рационально?
Практическая неприятность, которая тут появляется, раскрывается в следующих вопросах: (а) в любой момент ли индивид обязан подводить собственные действия под верховный (возвышающийся над обстановкой и яркими житейскими задачами) стандарт? (б) в любой момент ли рациональное поведение нравственно, а вдруг нет, то (в) чему направляться отдавать предпочтение при конфликта моральности и рациональности?
«Разумный эгоизм»
Установленная нами выше вариативность настоящих нравственных позиций, каковые часто объединяют одним словом «эгоизм», значительна для понимания самого эгоизма. Было бы неправильно отнестись к этому анализу, как к собственного рода интеллектуальной уловке, благодаря которой универсальная альтруистическая мораль, подобно его соратникам и Одиссею в Троянском коне, пробирается в удел эгоизма для того, чтобы побороть его изнутри. Наоборот, в различении формул эгоизма обнаруживается возможность того, что эгоизм не всегда несет в себе зло. Он бывает незлым и хорошим в той минимальной степени, которая обеспечивается соблюдением требования «Не вреди».
Критики эгоизма высказывают мнение, что эгоизм есть безнравственной нравственной теорией. В действительности, в случае, если для человека основное реализовать персональный интерес, то выполнение извне предъявляемых требований не есть для него значимым. По логике, в соответствии с которой персональный интерес — необыкновенен, в крайних обстановках самолюбец может пойти на нарушение самые радикальных запретов — на неправда, кражу, убийство и донос.
Но принципиальная возможность эгоизма, ограниченного требованием «Не вреди», говорит о том, что исключительность частного интереса не есть непременным свойством эгоизма. Приверженцы эгоизма подмечают в ответ на критику, что при определении эгоизма некорректно из вопроса о нравственных мотивах поведения (персональный интерес либо неспециализированный интерес) делать вывод о содержательной определенности поступков, из них вытекающих. Так как в персональный интерес индивида может входить выполнение нравственных требований и содействие неспециализированному благу. Такова логика так именуемого разумного эгоизма.
В соответствии с этому этическому учению, не смотря на то, что любой человек первым делом и пытается к удовлетворению личных интересов и потребностей, среди интересов и личных потребностей нужно имеется такие, удовлетворение которых не только не противоречит заинтересованностям вторых людей, но и содействует неспециализированному благу. Таковы разумные, либо верно осознанные (индивидом), интересы. Эта концепция высказывалась уже в античном мире (ее элементы возможно отыскать у Аристотеля и Эпикура), но широкое развитие она взяла в Новое время, как составляющая различных социально-нравственных учений XVII—XVIII вв., и XIX в.
Как продемонстрировали Гоббс, Мандевиль, А. Смит, Гельвеций, Н.Г. Чернышевский, эгоизм есть значительным мотивом экономической и политической деятельности, ответственным причиной публичной судьбе. Эгоизм как социальное уровень качества личности обусловливается характером таких публичных взаимоотношений, в базе которых лежит полезность. Высказывая «настоящие» и «разумные» интересы человека (скрыто репрезентирующие неспециализированный интерес), он выясняется плодотворным, потому, что содействует неспециализированному благу. А неспециализированный интерес не существует раздельно от частных заинтересованностей, более того, слагается из разнообразия частных заинтересованностей. Так что человек, разумно и удачно реализующий личный интерес, содействует и благу вторых людей, благу целого.
У данной теории имеется в полной мере определенное экономическое основание: с развитием товарно-финансовых взаимоотношений и свойственных им форм разделения труда каждая личная деятельность, сориентированная на создание конкурентоспособных услуг и товаров и, следовательно, на публичное признание этих результатов, выясняется публично нужной. Это возможно выразить по-второму: в условиях свободного рынка независимый и суверенный индивид удовлетворяет собственный личный интерес только как субъект деятельности либо обладатель услуг и товаров, удовлетворяющих интересы вторых индивидов; иными словами, вступая в отношения взаимопользования.
Схематически это возможно выразить так: индивид N владеет товаром t, в котором испытывает недостаток индивид М, владеющий товаром t’, составляющим предмет потребности N. Соответственно интерес N удовлетворяется при условии, что он предоставляет М предмет его потребности и тем самым содействует удовлетворению его интереса. Следовательно, в интерес N входит содействие интересу М, потому, что это есть условием удовлетворения его собственного интереса.
Это, как мы видели (в теме 22), такие отношения, каковые, регулируемые принципом равенства сил либо соответствующими правовыми установлениями, объективно ограничивают эгоцентризм. В широком замысле принцип взаимопользования (взаимополезности) разрешает примирять конфликтующие частные интересы. Тем самым самолюбец приобретает ценностное основание для признания значимости, кроме собственного, и другого частного интереса без нарушения приоритетности собственного интереса. Так что предметом частного интереса человека выясняется кроме этого выполнение системы правил сообщества и тем самым поддержание его целостности. Тут напрашивается вывод о том, что в рамках таковой прагматически, т.е. на пользу, эффективность и успех, сориентированной деятельности ограниченный эгоизм, во-первых, допустим, во-вторых, нужен. При отказа от эгоизма отношения перестают быть отношениями обоюдной полезности. Хозяйственные отношения не смогут строиться в противном случае, как конкретно отношения полезности, например, обоюдной полезности. В другом случае хозяйственные упрочнения обречены на провал.
Но в появляющихся в и по поводу хозяйственной деятельности зависимостях и общественных связях теоретики разумного эгоизма усмотрели подлинное выражение публичной нравственности. В этом вправду заключена база определенного типа социальной дисциплины. Но определенного — в собственном смысле этого слова, т.е. ограниченного, уместного в некоторых сферах социальной судьбе. В разумноэгоистических учениях упускается из вида, что в условиях свободного рынка люди всесторонне зависимы друг от друга лишь как экономические агенты, как производители услуг и товаров. Но как частные индивиды, как носители частных заинтересованностей они совсем изолированы друг от друга.
Строго говоря, концепция разумного эгоизма предполагает, что речь заходит об индивиде, вовлеченном в то либо иное сообщество и, значит, подключенном в собственного рода «публичный соглашение» — как совокупность обоюдных прав и обязанностей. «Публичный соглашение» выступает как бы тем высшим (и неспециализированным) стандартом, что возвышает индивида над конкретностью его житейских обстановок. Но настоящее общество значительно сложнее. Оно не целостно. Оно внутренне противоречиво. В нем нельзя установить единые правила рациональности (кроме того в ограниченных первых пяти значениях этого слова). В настоящем обществе сосуществуют сообщества и различные группы, в частности соперничающие, а также «теневые» и криминальные. Наряду с этим независимая личность возможно неограниченно отчуждена от вторых людей как психологически, так и социально, и нравственно. Все это формирует яркие условия для «выпадения» личности из-под влияния разных сдерживающих регулятивных совокупностей и, следовательно, для «открытости» частного интереса самым различным, а также противосоциальным и безнравственным действиям, каковые не поддаются объяснению через указание на «необходимость» частного и неразумность интереса его замены «разумным» частным интересом.
Тяжёлый вопрос, что поэтому появляется, касается вероятных мотивов быть разумным, хотя бы разумным эгоистом. Обычный пример — безбилетный проезд в публичном транспорте. С юридической точки зрения, транспортная компания и пассажир (либо муниципальные власти и т.д., в зависимости от того, кто выступает хозяином публичного транспорта) предполагаются находящимися в определенном договорном отношении, в соответствии с которому пассажир приобретает право воспользоваться проездом, принимая обязательство оплатить проезд. Сплошь и рядом пассажиры пользуются проездом, не оплачивая его. Обстановка, в то время, когда некто пользуется результатами чужих упрочнений, не предлагая ничего вместо, видится не только на публичном транспорте. Но безбилетный проезд — обычный случай таковой ситуации. Исходя из этого в морально-правовой философии эта обстановка и появляющиеся в связи с ней коллизии стали называться «неприятность зайца».
Эта неприятность, в первый раз освещенная Гоббсом и концептуально разрабатывавшаяся в наши дни Ролзом, содержится в следующем. В условиях, в то время, когда коллективные блага создаются упрочнениями множества индивидов, неучастие в этом ходе одного индивида реально несущественно. И напротив, если бы не предпринимались коллективные упрочнения, кроме того решительные действия одного не принесли бы никакого результата. Не смотря на то, что «безбилетничество» одного либо нескольких (пассажиров) не причиняет прямого вреда сообществу, оно подрывает отношения кооперации. С меркантильной точки зрения, безбилетничество может восприниматься как лично оправданная и, значит, рациональная линия поведения. С более широкой точки зрения, принимающей к сведенью преимущества кооперации, эгоистическая точка зрения может советовать сотрудничество как рациональное поведение. (Разумеется, что это — разумноэгоистическая точка зрения). Как мы видим, на различных уровнях оценки одного и того же поведения критерии рациональности оказываются различными.
В целом направляться заявить, что как обоснование морали разумноэгоистические концепции являются только утонченную форму апологетики индивидуализма. Неспроста, появлявшись не более как интересным эпизодом в истории философско-этической мысли, они выявляют необычную живучесть в обыденном сознании — как определенный тип нравственного мироотношения, что вызревает и утверждается в рамках конкретно прагматического умонастроения в нравственности. В исходной посылке разумного эгоизма содержится два тезиса: а) стремясь к собственной пользе, я содействую пользе вторых людей, пользе общества, б) потому, что добро имеется польза, то, стремясь к собственной пользе, я содействую формированию нравственности. Фактически же разумноэгоистическая установка выражается в том, что индивид выбирает в качестве целей собственное благо в «жёсткой уверенности», что это — именно то, что отвечает требованиям нравственности. Принцип пользы повелевает каждому стремиться к отличных показателей и исходить из того, что польза, эффективность, успех являются высшими сокровищами. В разумноэгоистической версии данный принцип приобретает еще и этическое наполнение, он как бы санкционируется от нравственности и имени разума. Но вопрос о том, как личная польза содействует неспециализированному благу, остается открытым как конкретно практический вопрос.
То же самое относится к вопросу о процедурах, удостоверяющих совпадение общего интересов и частного и разрешающих контролировать личный интерес на его соответствие неспециализированному интересу. Действительно, неспециализированный интерес так или иначе в любой момент репрезентирован через разные частные интересы. Возможно высказать предположение, что социальный и культурный прогресс человечества проявляется в том, что частные интересы все большего числа людей приближаются либо совпадают с неспециализированным интересом. Но сближение неспециализированных и частных заинтересованностей не является предметом и результатом возвышенного выбора либо хорошего намерения, как то вычисляли утилитаристы и просветители. Это — разворачивающийся в истории процесс формирования для того чтобы порядка, при котором удовлетворение неспециализированного интереса осуществляется при помощи деятельности людей, преследующих собственные частные интересы.
Как необыкновенное упование на «здравость» себялюбие приводит на практике к апологии эгоизма, так и рвение к волевому утверждению неспециализированного интереса как настоящего интереса всех участников общества ведет к скрытому преимущественному удовлетворению заинтересованностей той социальной группы, которая провозглашает собственной целью заботу об неспециализированном интересе, и… к равной бедности большинства людей, выясняющихся предметом данной заботы. Не смотря на то, что в Просвещении разумный эгоизм выступает как учение, призванное раскрепостить человека, оно уже в середине прошлого века начало восприниматься как регламентации и своеобразная форма обуздания личной воли. Ф.М. Достоевский, как уже отмечалось, устами собственного несчастного храбреца в «Записках из подполья» вопрошал о настоящем смысле подведения любого поступка человека под разумные основания. Необходимо задуматься над теми требованиями, каковые предполагаются в качестве выражения «разумности», как станет очевидной возможность сведения всего многообразия личностных проявлений к некоему обнажённому, бездушному стандарту. Достоевский подметил кроме этого психотерапевтическую уязвимость упования на рационализацию себялюбивых устремлений: в учении разумноэгоистической нравственности упускается из виду особенность морального мышления как мышления личного и нужно неподотчетного; стоит же указать на «правила разума», как они будут отвергнуты из одного лишь «эмоции личности», из духа несоответствия, из жажды самому определять для себя, что полезно и нужно. Иные неожиданные для просветительского, либо романтического, рационализма нюансы в проблеме «разумности» выявляют философы отечественного времени, отнюдь не претендующие на рационализм в его хороших вариантах: до чего лишь не додумался изобретательный и изощренный человеческий разум. Забрать, например, таковой непременный элемент страны, как совокупность наказания (совсем не обязательно в таковой разветвленной форме, как ГУЛАГ, либо в таковой рационализированной форме, как концлагеря -крематории), — кроме того в самой цивилизованной современной колонии набирается достаточно «продуманных до мелочей мерзостей»[199], свидетельствующих о таком разнообразии в приложениях людской ума, которое подсказывает критичность и сдержанность в превознесении продуктов разума только на том основании, что они являются продуктами разума.
В явном либо неявном виде учение о просвещенном эгоизме предполагало коренное совпадение заинтересованностей людей благодаря единству людской природы. Но мысль единства людской природы оказывается умозрительной для объяснения тех случаев, в то время, когда осуществление заинтересованностей разных индивидов сопряжено с достижением известного блага, которое не может быть поделено (к примеру, в ситуации, в то время, когда пара человек включаются в конкурс на получение стипендии для учебы в университете, либо две компании с однообразной продукцией стремятся к проникновению на одинаковый региональный рынок). Ни упования на обоюдную благожелательность, ни надежды на умное законодательство либо разумную организацию дела не будут содействовать разрешению конфликта заинтересованностей.
Ограничение эгоизма
Как же обеспечить действенность более широкой точки зрения? Как показывает социально-нравственная практика, у отдельного индивида нет частного интереса (пускай верно и разумно осознанного) помогать неспециализированному благу. Исходя из этого нужны особые упрочнения сообщества, каковые оно осуществляет через уполномоченные учреждения и руководящие органы, по борьбе против социального паразитизма и за осуществление справедливости. Справедливость же содержится в том, что любой член сообщества непременно вносит собственный обоснованно[200] посильный вклад в совокупное неспециализированное благо.
Иными словами, справедливость основывается на ограничении эгоизма. Такое ограничение в любых ситуациях оказывается вероятным при помощи возложения на принятия и индивида обязанностей им на себя соответствующих обязательств. Но принятие обязательств как таковое может противоречить эгоизму как позиции личности, настаивающей на исключительности частного интереса. Обязательства приемлемы эгоистом лишь в случае, если они отвечают его заинтересованностям. Самолюбец соглашается держать слово, сказать правду, уважать вторых, не причинять им страданий и помогать им при условии, что так он может реализовать собственный персональный интерес. Раз речь заходит об повышении личного блага, то правильность и добродетель поступка выясняются поставленными в зависимость от меркантильно понятой рациональности поведения. При конфликте моральной правильности и меркантильной рациональности самолюбец принимает внеморальную рациональность и тем самым ставит под вопрос оправданность и смысл возложенных на него обязанностей.
Так что ограничения эгоизма нужно должны носить не только организационный, правовой, но и моральный темперамент. Действенным ограничением эгоизма есть альтруизм. Тут, действительно, эгоизм и альтруизм обнаруживаются различно: альтруизм — как принципиальное требование, которое вменяется в выполнение личности, эгоизм — как настоящее уровень качества индивида, как его персональный принцип.
В свете этого делается ясно, что настоящая этическая неприятность, отраженная в задаче альтруизм — эгоизм, содержится в несоответствии не общего интересов и частного, а в несоответствии Я — Ты, моего и чужого интереса. Как видно из самого слова и определения альтруизма «альтруизм», речь заходит о содействии не неспециализированному интересу, то есть интересу другого человека, быть может, как равного, и при любых условиях — как ближнего. В этом смысле альтруизм отличается от коллективизма как принципа, ориентирующего человека на благо сообщества (группы).
Задача осуждённого
Тупики рационализированного эгоизма полностью обнаруживаются благодаря одной известной интеллектуальной модели, предложенной в качестве мыслительного опыта в середине XX в. одним американским философом и взявшей развитие в трудах многих авторов. Речь заходит о модели «Задача осуждённого». Она разрешает разбирать и демонстрировать разные варианты рациональности ответов в условиях, в то время, когда кооперация частных упрочнений с целью достижения неспециализированной цели при твёрдом конфликте альтернатив жизненно нужна.
В данной модели отражена следующая теоретическая мысль: персональный интерес может мешать достижению коллективной цели, которую любой из включенных в обстановку индивидов разглядывает как отвечающую его личным, заинтересованностям.
Обстановка, представленная в задаче арестанта, пребывает в следующем:
Два заключенных обвиняются в совершении правонарушения. Они находятся в различных камерах и не имеют возможности общаться между собой. Они знают, что у следствия нет достаточных оснований для обвинения. Окружной прокурор, хотя привести к признанию, делает каждому из подследственных следующее предложение, складывающиеся из трех альтернатив:
а) в случае, если любой из них рассказать о правонарушении, то они будут приговорены к мельчайшему сроку в три года;
б) в случае, если никто не рассказать о правонарушении, то оба приобретают по пять лет колонии;
в) в случае, если один из них согласится, а второй — нет, то признавший вину приговаривается к десяти годам лишения свободы, а второй отпускается на свободу.
Как разумеется, неспециализированный интерес подследственных пребывает в том, дабы рассказать о правонарушении и взять трехлетний срок (вариант а). Но арестанты не имеют возможности кооперироваться в принятии ответа. Иными словами, они не имеют возможности совместно реализовывать собственный неспециализированный интерес. Так что любой начинает отстаивать собственный персональный интерес, а это приводит не к самому отличных показателей.
Так, в случае, если арестант А не согласится, то арестант В приобретает десять лет при собственного признания и пять лет в случае, если он сам не согласится. Следовательно, для получения меньшего срока, В не нужно признаваться. В случае, если А признает собственную вину, то В присуждается к пяти годам при собственного признания и освобождается в случае, если он не согласится. Следовательно, В снова же не нужно признаваться. Значит, какой бы выбор ни сделал А, для В будет рациональным хранить молчание; это же касается и А. Но тогда оба заключенных приобретают по пять лет за непризнание, не смотря на то, что в интересах каждого взять по три года за признание.
Но представим, что осуждённые получают возможность обсудить эту обстановку. О чем они захотят договориться? — Очевидно о совместном выполнении пункта а в предложении окружного прокурора. Но любой, убедившись, что второй уверенный в разумности и необходимости сделать признание, сам не начнёт признаваться, дабы самому выйти на свободу (вариант b).
Коллизия пребывает в том, что любой из осуждённых, осознавая, как взаимовыгодна координация их тактик, выясняются в лучшем положении, в случае, если, играясь сам за себя, не согласится (дабы выйти на свободу). Но одновременное непризнание обоих не дает наилучшего для них результата (пятилетний срок).