Аннотация
«Письма» содержат личную переписку Ф. М.Достоевского с приятелями, привычными, родственниками за период с 1876 по 1879 годы.
Достоевский Федор Михайлович
Письма (1876)
1876.
602. H. П. ВАГНЕРУ
2 января 1876. Санкт-Петербург
2 января/75. (1)
Уважаемый Николай Петрович, искренне благодарю Вас за Ваш привет и за поздравление с Новым годом мне и жене моей. Поздравляю Вас и мужу Вашу, хочу всего лучшего (потому что к чему же стремиться человеку, как не к лучшему!) и да хранит всевышний Вашу дорогую Вам семью. Мы еще мало привычны, а я уже видел от Вас довольно много теплого, и поверьте, что ценю это.
В доме у меня до сих пор не хорошо. Болен Федя скарлатиной с тифом вот уже 4 семь дней, а сейчас ему снова хуже. Но перенесет еще пара дней, и если не беда — то без сомнений ему будет лучше, поскольку заболевание эта имеет собственные строгие законы развития. Но лишь б не произошло беды! За другого же ребенка (за Лилю) я не волнуюсь: скарлатина была из весьма легких. Анна Григорьевна сейчас практически здорова, но страшно устала и расстроена нервами, должно быть, и я также.
Ваше известие об занимательном госте из Англии прочел с громадным наслаждением — и может быть к тому времени я уже смогу выйти к людям. (Домашним; не домашних я и сейчас посещаю).
Ежедневник писателя будет, что будет. В то время, когда выйдет — обязательно Вам отправлю №. А сейчас так расстроен, что кроме того и заниматься Ежедневником не в силах. До свидания. Прочно жму Вам руку. Глубочайший мой привет Вашей супруге, а моя Вам кланяется.
Целый Ваш Ф. Достоевский.
Р. S. Одна громадная просьба. В случае, если приедет гость еще прежде, чем я буду у Вас либо извещу Вас о себе, то черкните мне лишь два слова, что он приехал.
Д .
(1) описка, направляться: 76.
603. H. П. ВАГНЕРУ
7 января 1876. Санкт-Петербург
7 января/76.
Уважаемый Николай Петрович,
Я не ответил Вам сию 60 секунд на лучшее и полное сочувствия письмо Ваше, но я ожидал решения судьбы, и сейчас вижу и, думается, знаю, что всевышний нас помиловал: мальчик внезапно, среди ночи, повеселел, поднялся в собственной кроватке, задал вопрос имеется, начал с нами говорить и смеяться; и вот с того времени уже более дней требует имеется с жадностию и позже спит по 8 часов сряду. И хоть симптомы длятся, но на исходе, и врач не нарадуется и несёт ответственность за судьбу непременно. Что же до девочки, то она в далеком прошлом уже ходит и играется по всем помещениям. Одним словом, мы набрались воздуха…
604. П. А. ИСАЕВУ
7 января 1876. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 7 января 76
Любезнейший Павел Александрович, я отправляю тебе просимые 30 р. Ты так детально обрисовал собственную заболевание, что сейчас полагаю, само собой разумеется, уже здоров. Тришины говорили мне, что ты и в октябре пролежал 14 дней. С новым годом хочу тебе побольше получше здоровья и счастья.
Ты пишешь, что писал ко мне два письма. Я ни одного не получал, да и соглашусь тебе, это кроме того поразительно: по какой причине всякое письмо ко мне доходит, а твои два ко мне не дошли?
Еще сообщу тебе, Павел Александрович, что отправляю тебе из последних моих денег. Кончив работу и выбрав за нее всё, я (1) к настоящей минуте практически без гроша. Я никакого издания не издаю, я желал бы издавать произведение и, не имея к тому средств, думаю издать по подписке. Но подписка только что заявлена, и совсем неизвестно, (2) окуплю ли я не только труд мой, но кроме того издание?
Вот по какой причине, отправляя тебе 30 р, отымаю у несчастных детей моих. Я знаю, что не так долго осталось ждать погибну, а в то время, когда они останутся без меня, то ни одна рука не подаст им гроша. Я же продолжал до сих пор платить ветхие долги по изданию и еще месяц тому назад заплатил 1100 р Евг Печаткину, за поставленную на издание десять лет назад бумагу, по документам, принятым мною на себя за чужих. За это я взял лишь швырка. Сверх того, слышал, что в Москве осуждали меня за то, что я тебя кинул и тебе не помогаю. Разреши тебя задать вопрос, я ли не помогал тебе и деньгами, и ходя кланяться за тебя время от времени таким лицам, каковые моего визита не стоят, а через тебя принимали меня свысока? Не десятки ли раз я лично и через людей советовал тебя на места? Я ль виноват, что ты нигде не имел возможности удержаться.
В то время, когда твоя мать умирала, то сообщила мне: Не покинь Пашу. Я тебя не оставлял до сих пор, но сейчас тебе недалеко от 30-ти лет (3) и в событиях твоей жизни виноват не я. Полагаю, что могу уже больше и не помогать тебе, имея собственных мелких детей, ничем неповинных. Это знай.
Я полагаю, что с тобой происходит что-то необычное: заблаговременно уведомляешь, что хоть и возьмёшь деньги, но отвечать не будешь по причине того, что завален делами. Но так как это дико.
Если ты забыл поклониться в письме жене моей, то имел возможность бы хоть отправить поцелуй моим детям. Они лежат сейчас в скарлатине, и Федя целую семь дней стоял одной ногой в гробу.
До свидания.
Твой искренний Ф. Достоевский.
Я знал, что Мих Михайлович планировал в Москву, но что он уже ездил и приехал назад, о том ничего не слыхал. Детей твоих весьма целую.
(1) потом было: ровно
(2) вместо: совсем неизвестно — было: вряд ли
(3) вместо: недалеко от 30-ти лет — было: 30 лет
605. Bc. С. СОЛОВЬЕВУ
11 января 1876. Санкт-Петербург
11 января/76.
Уважаемый и дорогой Всеволод Сергеевич, у меня до сих пор карантин (не смотря на то, что дети поправляются), и вот по какой причине я к Вам до сих пор не заходил. Идея Ваша разрешить войти в публику пара сведений о Ежедневнике писателя, само собой разумеется, весьма мне нравится (сами имеете возможность это представить), но в настоящую 60 секунд ничего еще практически не могу сказать Вам, не считая самого неспециализированного. В 1-м № будет, во-первых, самое мелкое предисловие, после этого кое-что о детях — о детях по большому счету, о детях с отцами, о детях без отцов в особенности, о детях на елках, без елок, о детях преступниках… Очевидно, (1) это не какие-нибудь строгие этюды либо отчеты, а только пара указаний и горячих слов… После этого о слышанном и прочтённом, — всё (2) либо кое-что, поразившее меня лично за месяц. Несомненно, Ежедневник писателя будет похож на фельетон, но с тою отличием, что фельетон за месяц конечно не может быть похож на фельетон за чемь дней… Тут отчет о событии, (3) не столько как о новости, сколько о том, что из него (4) (из события) останется нам более постоянного, более связанного с общей, с цельной идеей. Наконец, я вовсе не желаю связывать себя даванием отчета… Я не летописец; это, наоборот, идеальный ежедневник в полном смысле слова, другими словами отчет о том, что самый меня заинтересовало лично, — тут кроме того каприз. Сам не знаю, лучший Всеволод Сергеевич, выйдет ли что-нибудь путное, иногда думается, что зря взялся; а, но, что всевышний отправит, лишь (между нами это) практически ни одной строки еще не написано! Матерьялов же (на 1-й №) собрано и записано более чем на 4 (6) печатных страницы.
Благодарю за пожелание здоровья Ежедневнику. Я же хочу здоровья Вам и семейству Вашему, а статьи Ваши и без того достаточно здоровы. Кое-какие из них приятно поразили меня собственной обдуманностью (NВ. Вовсе не по причине того, что Вы обо мне писали, за что, но, Вам благодарен.)
Простите за помарки, страшно тороплюсь. До свидания, голубчик, прочно жму Вашу руку.
Ваш целый Ф. Достоевский.
Голос (воскресенье 11-е января) публикует (в объявлениях) о том, что печатается книга статьи и Исторические исследования К. П. Победоносцева. Вот об чем упомяните обязательно. Это должно быть что-то очень важное, красивое и любопытное весьма. Я ожидаю чего-нибудь крайне важного от данной книги. Это громадный ум. Выйдет в последних числах Января.
В конце же января покажется (5) в Р вестнике Анна Каренина — вот Вам и имеется об чем поболтать, о близком появлении этих 3-х вещей. А Ребёнок выйдет в свет 16-го января. Так мне сообщил издатель Кехрибарджи.
Д .
(2) потом было: что
(3) было: не столько о событии
(4) было: в нем
(5) было: покажутся
606. В. К. АБАЗЕ
3 февраля 1876. Санкт-Петербург
3 февраля/76.
Милостивый правитель Василий Константинович,
Не волнуйтесь, я деньги взял из магазина Базунова бережно. Возвращаю Вам билет.
Ежедневник январь выслал Вам в Верхнеднепровск по Вашему адрессу.
Р. S. О Базунове я слышал двояко, и сам не знаю, на чем остановиться. Имеется слухи, его оправдывающие. По крайней мере магазин продолжит дела и до времени я оставляю в том месте подписку. Но, возможнее, что он бежал, одурачив люд; но магазин кому-то сдан.
С подлинным уважением имею честь быть Вашим покорнейшим слугою.
Ф. Достоевский.
607. Я. П. ПОЛОНСКОМУ
4 февраля 1876. Санкт-Петербург
4 февраля/76.
Уважаемый Яков Петрович,
Благодарю за привет и рад, что от Вас. К Вам планирую месяца три, но всё различные хлопоты, доходившие до мучений, мешали. Ежедневником моим я мало доволен, хотелось бы в 100 раза больше сообщить. Желал весьма (и желаю) писать о литературе и об том конкретно, о чем никто с тридцатых еще годов ничего не писал: О ЧИСТОЙ КРАСОТЕ. Но хотел бы не сесть с этими темами и не утопить Ежедневник. В четыре дня реализовал 3000 экземпляров в Санкт-Петербурге. Что же до Москвы и до городов, то не знаю, продастся ли в том месте хоть один экземпляр, так это не организовано, и к тому же все практически не знают, что такое Ежедневник — издание либо книга? Но о Ежедневнике позже. Ну, как возможно, сообщите, так всё хворать? А в далеком прошлом я Вас не видел. Обязательно зайду пару дней назад. А сейчас еще раз благодарю за письмо.
Целый Ваш Ф. Достоевский.
Р. S. Да кем же нам и быть, как не одинакого (1) пошиба людям?
(1) было: одного
608. H. Ф. ЮШКОВУ
5 февраля 1876. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 5 февраля/76.
Милостивый правитель,
Я в полной мере сочувствую всему, что Вы написали о Вашей деятельности как редактора Каз губерн ведомостей, и постоянно смотрел на развитие сил отечественной окраинской прессы как на указатель неспециализированного развития сил нашей страны. Дело это еще в будущем, но людей жёстких и с ясными взорами на дело нужно бы иметь заране, и письмо Ваше я прочел с громадным наслаждением.
Высылаю Вам желаемые Вами два экземпляра моего Ежедневника и 10 на рабочую группу. Казань — город чуть не в 100000 жит. Может, что и сделаете с Ежедневником. Тут в Санкт-Петербурге он имел успех для меня (1) неожиданный в эти первые 5 дней по появлении.
Остаюсь готовый к услугам
Ваш Ф. Достоевский.
(1) было: кроме того для меня
609. X. Д. АЛЧЕВСКОЙ
3 марта 1876. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург 3 марта/76.
Уважаемая Христина Даниловна!
Разрешите мне поблагодарить Вас за Ваш искренний и радушный привет. Писателю в любой момент милее и ответственнее услышать хорошее и ободряющее слово прямо от сочувствующего ему читателя, чем прочесть какие конкретно угодно себе похвалы в печати. Право, не знаю, чем это растолковать: тут, прямо от читателя, — как бы более правды, как бы более в действительности. Итак, благодарю Вас и в случае, если пара опоздал ответом, то по причине того, что уж весьма трудился над февральским выпуском и чуть поспел к сроку.
Примите уверение самого глубокого к Вам уважения.
Ваш слуга Федор Достоевский.
На конверте: В Харьков. Ее Высокородию Христине Даниловне Алчевской.
610. А. М. ДОСТОЕВСКОМУ
10 марта 1876. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург, 10 марта/76.
Дорогой и уважаемый брат Андрей Михайлович, отправляю тебе мою очень непоследовательно опубликованную книгопродавцем Кехрибарджи книгу. Издал, заявил в газетах, заложил куда-то издание и лишь через 2 месяца разрешил войти в продажу, что повредило книге. О себе сообщу, что весьма занят неизменно, забрал кроме того не по силам дело. Издаю Ежедневник писателя, подписка не громадна, но берут раздельно (по всей России) много. Всего печатаю в 6000 экземплярах и все реализовываю, так что оно, пожалуй, и идет. Анна Григорьевна мне оказывает помощь, но до того истощено ее здоровье (особенно кормлением ребенка), что я за нее стал без шуток опасаться. С твоими детьми время от времени вижусь. Я, голубчик брат, желал бы тебе высказать, что с очень весёлым эмоцией наблюдаю на твою семью. Тебе одному, думается, досталось с честью вести (1) род отечественный: твое семейство примерное и образованное, а на детей твоих наблюдаешь с отрадным эмоцией. По крайней мере, семья твоя не высказывает ординарного вида каждой средины и среды, а все члены ее имеют добропорядочный вид выдающихся лучших людей. Увидь себе и проникнись тем, брат Андрей Михайлович, что мысль непременного и высшего рвения в лучшие люди (в буквальном, самом высшем смысле слова) была главной идеей и матери и отца отечественных, не обращая внимания на все уклонения. Ты эту самую идею в созданной тобою семье твоей высказываешь самый из всех Достоевских. Повторяю, вся семья твоя произвела на меня такое чувство. Семья брата Миши весьма упала, весьма низменна, необразованна. Моя же так мелка, что и не знаю, что будет. Очень бы желал прожить лет хоть 7 еще, чтобы хоть мало ее устроить и поставить на ноги. Да и идея, что детки мои будут не забывать мое лицо, по смерти моей, была бы мне весьма приятна. Хочу тебе всякого счастья. Целую руку и дружески (2) жму ее у твоей жены. Детям твоим обо мне напомни. Мои выздоровели, берегу их. Какая миленькая девочка у Рыкачевых. Мы у них были, и мне на них было весьма приятно наблюдать. Дочка твоя была у меня пару дней назад. Я же сам захворал лихорадкой и вот уже 5-й сутки сижу дома и принимаю хинин, и всё идет благополучно. Анна Григорьевна Вам от души кланяется.
А до тех пор пока твой целый Ф. Достоевский. (3)
(1) было: продолжить
(2) было: прочно
(3) ниже рукой А. Г. Достоевской приписано: Мне весьма приятно подтвердить всё то, что написал Вам супруг, а вместе с тем и повторить уверение в самом искреннем привязанности и моём уважении моей к Вам и к семейству Вашему. Анна Достоевская.
611. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
29 марта 1876. Санкт-Петербург
29.
Уважаемый Михаил Александрович,
Даю еще два полулиста оригиналу (30 и 31). Тот оригинал, что Вы взяли день назад, 28-го, в 8 часов утра, не был еще собран вечером в 7 часов. Сделайте одолжение, Михаил Александрович, распорядитесь. Не жертвуйте мною Гражданину.
на следующий день днем же, в 6 часов, доставлю еще оригиналу, а 30 утром в 8 часов доставлю окончание.
Для всевышнего, не утопите.
В Ф. Достоевский.
612. X. Д. АЛЧЕВСКОЙ
9 апреля 1876. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 9 апреля/76.
Уважаемая Христина Даниловна! (1)
Прошу Вас простить, что отвечаю Вам не на данный момент. В то время, когда я взял письмо Ваше от 9 марта, то уже сел за работу. Хоть я и заканчиваю работу приблизительно к 25-му месяца, но остаются хлопоты с типографией, после этого с рассылкой и проч. А сегодняшний месяц к тому же заболел простудой, да и сейчас еще не выздоровел.
Письмо Ваше доставило мне громадное наслаждение, в особенности приложение главы из Вашего ежедневника; это прелесть; но я вывел заключение, что Вы одна из тех, каковые имеют дар одно хорошее видеть.
Про приют г-жи Чертковой я, но, ничего не знаю (но определю при первой возможности); я верю, что всё так и имеется, как Вы написали, но возможно, рядом имеется и что-нибудь нежелательное, — этого Вы не желали подметить. Всё это рисует темперамент, и я через чур Вас уважаю за эту самую линии. Помимо этого, вижу, что Вы сама — из новых людей (в добром смысле слова) — деятель, и желаете функционировать. Я весьма рад, что познакомился с Вами хоть в письмах. Не знаю, куда меня отправят на лето врача: пологаю, что в Эмс, куда езжу уже два года, но, возможно, и в Ессентуки, на Кавказ; в последнем случае, хоть, возможно, и крюку сделаю, а заеду в Харьков, на обратном пути. Я в далеком прошлом уже планировал побывать на отечественном юге, где ни при каких обстоятельствах не был. Тогда, в случае, если всевышний приведет и если Вы мне сделаете эту честь, познакомимся лично.
Вы информируете мне идея о том, что я в Ежедневнике разменяюсь на мелочи. Я это уже слышал и тут. Но вот что я, кстати, Вам сообщу: я вывел неотразимое заключение, что автор — художественный, не считая поэмы, обязан знать до небольшой точности (исторической и текущей) изображаемую реальность. У нас, по-моему, один лишь блистает этим — граф Лев Толстой. Victor Hugo, которого я высоко ценю как романиста (2) (за что, представьте себе, покойник Ф. Тютчев на меня кроме того раз рассердился, сообщив, что наказание и Преступление (мой роман) выше Misйrables), не смотря на то, что и весьма время от времени растянут в изучении подробностей, но, но, дал такие необычные этюды, каковые, не было бы его, так бы и остались совсем малоизвестными миру. Вот по какой причине, подготавливаясь написать один большой роман, я и задумал погрузиться намерено в изучение — не действительности, фактически, я с нею и без того знаком, а подробностей текущего. Одна из самых серьёзных задач в этом текущем, для меня, к примеру, молодое поколение, а вместе с тем современная русская семья, которая, я предчувствую это, далеко не такова, как всего еще двадцать лот назад. Но имеется и еще очень многое помимо этого.
Имея 53 года, возможно легко отстать от поколения при первой небрежности. Я пару дней назад встретил Гончарова, и на мой искренний вопрос: осознаёт ли он всё в текущей действительности либо кое-что уже прекратил осознавать, он мне прямо ответил, что очень многое прекратил осознавать. Само собой разумеется, я про себя знаю, что данный громадный ум не только осознаёт, но и преподавателей научит, но в том известном смысле, в котором я задавал вопросы (и что он осознал с 1/4 слова. NВ. Это между нами) он, очевидно, — не то что не осознаёт, а не желает осознавать. Мне дороги мои совершенства да и то, что я так излюбил в жизни, прибавил он, я и желаю с этим совершить те мало лет, каковые мне остались, а штудировать этих (он указал мне на проходившую толпу на Невском проспекте) мне обременительно, по причине того, что на них отправится мое дорогое время… Не знаю, ясно ли я Вам это выразил, Христина Даниловна, (3) но меня как-то влечет еще написать что-нибудь с полным знанием дела, вот по какой причине я, некое время, и буду штудировать и рядом вести Ежедневник писателя, чтобы не пропадало бесплатно множество впечатлений. Всё это, само собой разумеется, идеал! Верите ли Вы, к примеру, тому, что я еще не успел уяснить себе форму Ежедневника, да и не знаю, налажу ли это когда-нибудь, так что Ежедневник хоть и два года, к примеру, не будет прекращаться, а всё будет вещью неудавшеюся. К примеру: у меня 10-15 тем, в то время, когда сажусь писать (не меньше); но темы, каковые я излюбил больше, я невольно откладываю: места займут довольно много, жару довольно много заберут (дело Кронеберга, к примеру), №-ру повредят, будет неразнообразно, мало статей; и вот пишешь не то, что желал. Иначе, я через чур наивно пологал, что это будет настоящий ежедневник. Настоящий ежедневник практически неосуществим, а лишь показной, для публики. Я встречаю факты и выношу довольно много впечатлений, которыми весьма бываю занят, — но как об другом писать? Время от времени легко нереально. К примеру: вот уже три месяца, как я приобретаю отовсюду довольно много писем, подписанных и неизвестных, — всё сочувственные. Иные писаны очень любопытно и уникально, и к тому же всех вероятных существующих сейчас направлений.
По поводу этих всех вероятных направлений, слившихся в общем мне приветствии, я и желал было написать статью, и конкретно чувство от этих писем (без обозначения имен). К тому же тут идея, всего более меня занимающая: в чем отечественная общность, где те пункты, в которых мы имели возможность бы все, различных направлений, сойтись?. Но, обдумав уже статью, я внезапно увидал, что ее, со всею искренностью, ни за что написать запрещено; ну, а вдруг без искренности — то стоит ли писать? Да и тёплого эмоции не будет.
Внезапно, третьего дня, утром, входят ко мне две женщины, обе лет по 20. Входят и говорят: Мы желали с Вами познакомиться еще с поста. Над нами все смеялись и заявили, что Вы нас не примете, а вдруг и примете, то ничего с нами не сообщите. Но мы решили постараться, и вот пришли, такая-то и такая-то. Их приняла сперва супруга, позже вышел я. Они поведали, что они студентки Медицинской академии, что их в том месте дам уже до 500 и что они вступили в академию, чтобы взять высшее образование и приносить позже пользу. Этого типа новых женщин я не встречал (ветхих же нигилисток знаю множество, знаком лично и отлично изучил). Верите ли, что редко я совершил лучше время, как те два часа с этими женщинами. Что за простота, натуральность, свежесть эмоции, сердца и чистота ума, самая искренняя серьезность и самая искренняя веселие! Через них я само собой разумеется познакомился со многими, такими же, и соглашусь Вам — чувство было сильное и яркое. Но как обрисовать его? Со всею радостью и искренностью за молодежь нереально. Да и личность практически. А при таких условиях, какие конкретно же я обязан заносить впечатления?
День назад внезапно определю, что один юный человек, еще из обучающихся (где — не могу сообщить), и которого мне продемонстрировали, будучи в привычном доме, зашел в помещение домашнего преподавателя, учившего детей в этом семействе, и, увидав на столе его запрещенную книгу, донес об этом хозяину дома, и тот в тот же миг же выгнал гувернера. В то время, когда молодому человеку, в другом уже семействе, увидели, что он сделал низость, то он этого не осознал. Вот Вам вторая сторона медали. Ну как я поведаю об этом? Это личность, а в это же время тут не личность, тут характерен был особенно, как мне передавали, тот процесс убеждений и мышления, благодаря которых он не осознал, и об чем возможно было бы сообщить любопытное словцо.
Но я заболтался, к тому же я плохо не могу писать писем. (4) Простите и за почерк, у меня грипп, болит нынешний день и голова — лом в глазах, потому пишу, практически не видя букв.
Разрешите пожать Вам руку и сделайте мне честь вычислять меня в числе многих глубоко уважающих Вас людей.
Примите в том мои уверения.
Ваш слуга Федор Достоевский.
(1) было: Давыдовна
(2) было: романтика
(3) было: Давыдовна
(4) было: письма
613. П. В. БЫКОВУ
15 апреля 1876. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург, 15 апреля/76.
Милостивый правитель Петр Васильевич,
Простите, что продолжительно не отвечал на письмо Ваше от 18 марта: либо был занят, либо нездоров. Благодарю Вас сердечно за Ваши хорошие слова обо мне. Что касается до Вашего предложения отправить Вам мою правильную биографию, то прямо Вам заявляю, что на данный момент к тому не может. Это заберёт у меня довольно много времени а также труда, и для меня это не верно легко, как Вы думаете. Благодаря падучей моей болезни, которая, но, практически уже меня не тревожит, я частично утратил память и — верите ли — забыл (практически забыл, без мельчайшего преувеличения) сюжеты моих лица и романов, выведенные, кроме того наказание и Преступление. Однако неспециализированную-то сообщение судьбы моей не забываю. Неподписанные статьи мои хоть и были (критические, во Времени), но я от них отрекаюсь. Но вот что я могу Вам давать слово: летом, в июле, я, возможно, буду в Эмсе, где буду лечить мою грудь, и в том месте составлю Вам мою биографию — и такую, какой еще нигде не бывало, не смотря на то, что и не всевышний знает какую долгую (в 1/2 страницы печатных), напишу по-своему, поскольку не пишут биографий писателей в лексиконах. С этим материалом и сделайте, что Вам угодно.
Биографию же брата моего не обещаю в полноте, потому что наполовину не знаю, где и в то время, когда он напечатал иные собственные вещи.
Что же до фотографической карточки, то ее у меня ни при каких обстоятельствах не бывало. Имеется какая-то в продаже, но не знаю, откуда она: я ни при каких обстоятельствах не снимался, на меня совсем непохожая. К лету, но же, возможно, и снимусь (многие пишут и просят), тогда и отправлю Вам.
Прошу принять уверение в глубочайшем к Вам уважении Вашего покорнейшего слуги.
Ф. Достоевский.
614. С. Е. ЛУРЬЕ
16 апреля 1876. Санкт-Петербург
16 апреля.
Уважаемая Софья Ефимовна,
Мне весьма тяжело так прямо, в письме, переслать к Вам пара названий нужных для Вас книг. Не захотите ли сами зайти ко мне на одну минутку в один из текущих дней, от 3-х до 4-х пополудни? Хоть я и занят, но для Вас отыщу пара мин. ввиду Вашей чрезвычайной ко мне доверенности, которую могу оценить. Книгу выбрать нужно сообразно с складом ума, а потому лучше определить друг друга ближе.
А в ожидании
Ф. Достоевский.
615. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
28 апреля 1876. Санкт-Петербург
28 апреля 6 часов утра.
Уважаемый Михаил Александрович,
Вот Вам подписанная корректура первого страницы и окончательный текст: За погибшего, 3 1/2 полулистка, 7 страниц. Больше ничего не будет. Увидьте, что это моя рука, другими словами вместо 7 выйдет, предположительно, 9 страниц (1) прошлого письма. Сейчас вопрос: как Вы справитесь? (другими словами не с печатанием: всё доставлено вовремя, и я не опоздал), а с числом страниц? Ясное дело, что более 1-го страницы и 3/4-й; пускай будет два страницы, но как Вы их разместите, не останется ли безлюдной страницы? Об этом обо всём, о чем хотел бы поболтать лично, но до сих пор я Вас не имел возможности застать, а в понедельник всё у Вас было закрыто. Я сидел всю ночь и проснусь разве в третьем часу пополудни. К 5 буду в типографии. Но, в случае, если нужно быть раньше, дайте знать, и в случае, если нужно меня разбудить, то пускай разбудят. На письмах плохо не легко разъясняться.
Ваш Ф. Достоевский.
(1) было: обычных страниц
616. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
28 мая 1876. Санкт-Петербург
Любезнейший Михаил Александрович, отправляю Вам окончание майского №. (1) Не считая первого страницы выдано мною 26 страниц. Опасаюсь весьма, что составит (с объявлением, которое, но, возможно сократить) более полулиста. В это же время, в случае, если выдать № в страницу и три четверти, то не имею и положительно не могу доставить более ни строки текста. Итак, не смотря ни на что надобно выдать № в 1 1/2 страницы, не более. Как сделать? День назад весь день жаждал с Вами переговорить.
Помимо этого, день назад в 10 часов вечера видел, что доставленные день назад мною листки и не начались набираться. Беда в том, что цензор Ратынский может кроме того на следующий день вечером уехать. Он, но же, будет ожидать днем, чтобы подписать. С другим же цензором возможно и опоздать, да и условился я в Цензурном комитете, что данный номер подпишет Ратынский. Итак, выручите, Михаил Александрович, всё сейчас зависит от Вас.
Ф. Достоевский.
№. Эти листки пометил особенной нумерацией: забыл цифру, на которой остановился.
(1) потом было: Всего по моему счету 26 страниц. На втору
617. X. Д. АЛЧЕВСКОЙ
29 мая 1876. Санкт-Петербург
Суббота, 29 мая 76 г.
Уважаемая и дорогая Христина Даниловна!
Когда взяли третьего дня Ваше письмо, в тот же миг же с Анной Григорьевной положили ехать к Вам снова в тот же вечер. Но произошло столько бед с Ежедневником (исчезновение метранпажа, закрытие типографии и проч.), что я до первого часу ночи прохлопотал, а позже с часу до шести утра я трудился, пересчитывал строки (Вы данной глупейшей мудрости не понимаете, радостная Христина Даниловна!). Наконец, в субботу, положили ехать к Вам предположительно, но в 7 часов утра я лег, а в одиннадцать меня разбудили — беда!
165 строчков лишних надобно выбросить либо дать еще двести через чур строчков оригиналу, чтобы было либо 1 1/2 страницы, либо 1 3/4 страницы. быстро встал, оделся, побежал в типографию, просидел до 5 часов пополудни, ожидал оттисков и, наконец-то, режа по живому телу, отыскал возможность выкинуть 165 строчков. Иду к себе; думаю, сейчас пообедаем, и к Вам. И внезапно новость — присылают из типографии известие, что провалился сквозь землю мой цензор, уехал из Санкт-Петербурга, так что сейчас делать? Не пообедав и не отдохнув, беру оттиски, кидаюсь к второму цензору, Лебедеву, у Исакиевского собора (с которым не знаком), и — не застаю дома. Сажусь у него и начинаю обрисовывать ему мое положение в письме, оставляю корректуры, и, но, голова уже кружится. Еду в типографию, в том месте с метранпажем рассчитываем каждую оставшуюся 60 секунд, как потерпит выход № от промедления, — слава всевышнему, имеется надежда, что выйдет в понедельник. К себе воротился в 1/2 девятого, пообедали — добрая половина 10-го, поразмыслили-поразмыслили и решили с женой не ехать: и поздно, и, возможно, снова какое-нибудь известие из типографии. (Но так и в любой момент в самом финише каждого месяца.) Решился написать Вам всё это, дорогая и лучшая Христина Даниловна, — на следующий день от 5 до 7 часов у Вас будем прошу вас, не осудите, поверьте, что чуть на ногах стою. Ваше хорошее размещение к нам нас с женой трогает, как если бы Вы были отечественная дорогая, сестра , либо еще значительно больше, так мы Вас оба любим и ценим. Не волнуйтесь, я Вас два раза видел и слушал и составил уже о Вас жёсткое мнение. Вы редкое, хорошее и умное существо. Такие, как Вы, везде сейчас необходимы. А мы с женой конкретно Вас любим по-родственному, как правдивое и искреннее умное сердце.