В. П. ГАЕВСКОМУ
3 января 1880. Санкт-Петербург
Января 3/80 г.
Уважаемый Виктор Павлович,
Чтобы не вышло снова какого-либо недоразумения, тороплюсь по возможности заблаговременно предуведомить Вас, что на 2-м чтении в пользу Литературного фонда, о котором Вы писали мне и сами позже говорили (буде таковое состоится), я, с моей стороны, принять участия не могу. Работы у меня выяснилось сейчас столько, что я и сам не предполагал. Я занят ночь и день и ни одного часу не могу потерять, а тут весь день, к тому же нервного расстройства, мешающего мне трудиться. А потому не могу и уведомляю Вас о том с сожалением.
Искренно преданный
Ф. Достоевский.
H. A. ЛЮБИМОВУ
8 января 1880. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 8 января/80 г.
Милостивый правитель,
уважаемый Николай Алексеевич,
Во-первых, поздравляю Вас с Новым годом и хочу Вам всего наилучшего. Убедительнейше прошу передать мое поздравление и приветствие уважаемому Михаилу Никифоровичу.
Письмо это пока только уведомление: книга 9-я Карамазовых практически вся уже готова, и пару дней назад вышлю. Неожиданная заболевание жены моей, моей помощницы в работе (она стенографирует с написанного мною и позже переписывает), поставила меня внезапно в самое затруднительное положение, потому что, не будь данной беды нужно мной, уже сейчас бы Вам всё выслал. — Эта 9-я книга к тому же вышла несравненно дольше, чем я предполагал, сидел я за нею 2 месяца и декорировал до последней возможности шепетильно. Всего будет, почти разве, до 5-ти печатных страниц. Что делать! Но на столько же, неминуемо, сократится 4-я часть, потому что сообщённое в Предварительном следствии, в 4-й части, конечно, возможно сейчас передано уже не в подробности. Я пологаю, что 11-го января вышлю Вам 4 страницы и 12-го Вы получите их в редакции. После этого другое, около 3/4-й страницы перешлю дня три спустя, так что полагаю, что и данный кончик прибудет в редакцию не позднее 15-го и maximum 16-го января. Всё это пишу утвердительно, в случае, если кроме того и самому придется всё переписывать (потому что уже всё написано).
Задерживают также различные мелочи, к примеру, нужно перечитать всё одному бывшему (провинциальному) прокурору, чтобы не произошло какой ответственной неточности, либо вздора, в изложении Предварительного следствия, не смотря на то, что я писал его, всё время советуясь с этим же прокурором. — Так, к 16-му в редакции будет около 5 страниц, другими словами вся законченная 9-я книга, из коих 4 страницы прибудут в редакцию не 16-го, а 12-го января. — Опасаюсь, что Вы не отыщете вероятным выслать мне корректур (а я бы их вмиг отсмотрел и обратил назад). — Ну вот до тех пор пока и всё, о чем нужно было уведомить. О предстоящем напишу при отправке.
А до тех пор пока примите уверение в моем преданности и совершенном уважении.
Покорный слуга Ваш
Ф. Достоевский.
С. П. ХИТРОВО
9 января 1880. Санкт-Петербург
9 января/80.
Уважаемая и дорогая Софья Петровна,
Простите, для всевышнего — прийти не могу. Готовлю к завтраму отослать часть рукописи в Русский вестник. Всю ночь напролет буду сидеть. — А финиш еще и не дописан, трое дней еще просижу в работе и 15-го сдам, возможно, и финиш на почту.
Сам хожу чуть не помешанный. Супруга же простудилась 1-го января, а 4-го слегла в постель и сейчас лежит, лечится, ездит врач, простудилась, лихорадка и кашель. И во всей моей жизни ужасный беспорядок. До тех пор пока я и супруга Вам кланяемся, не так долго осталось ждать приду. Передайте графине всё, что сами отыщете сообщить ей за меня лучшего, — в полной мере сохраняю надежду на Вас. Довольно часто о Вас думаем.
Ваш целый Ф. Достоевский.
НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ (слушательнице высших женских направлений)
15 января 1880. Санкт-Петербург
15 января 1880 г.
В первую очередь простите, что замедлил ответом: 14 дней сряду сидел ночь и день за работой, которую лишь день назад изготовил и послал в издание, где сейчас печатаюсь. Да и сейчас от усиленной работы голова кружится. На письмо же Ваше, что могу я ответить? На эти вопросы нельзя отвечать письменно. Это нереально. Я большею частью дома от 3 до 5 часов пополудни, большею частью, хоть и не предположительно ежедневно. В случае, если захотите, то зайдите ко мне, и хоть у меня времени по большому счету мало, но глаз на глаз несравненно больше и заметишь и сообщишь, чем на письме, где все-таки отвлеченно. Ваше письмо горячо и задушевно. Вы вправду страдаете и не имеете возможность не мучиться. Но для чего Вы падаете духом? Не Вы одни теряли веру, но позже спасли же себя. У Вас уничтожили, Вы пишете, веру во Христа. Но как же Вы не задали себе в первую очередь вопроса: кто люди-то эти, каковые отрицают Христа, как Спасителя? Другими словами не то я говорю, хорошие они либо плохие, в противном случае, что знают ли они Христа-то сами, по существу? Поверьте, что нет, — потому что, определив хоть пара, видишь необычайное, а не простое: похожее на всех хороших либо лучших людей существо. Во-вторых, все эти люди до того легковесны, что кроме того не имеют никакой научной подготовки в знании того, что отрицают. Отрицают же они от собственного ума. Но чист ли их ум и светло ли их сердце? Опять-таки не говорю, что они плохие люди, но заражены неспециализированной современной больным чертой всех культурных русских людей: это легкомысленным отношением к предмету, самомнением необычайным, которое сильнейшим умам в Европе не мыслилось, и замечательным невежеством в том, о чем делают выводы. Уж эти одни мысли имели возможность бы, думается, Вас остановить в отрицании Вашем, по крайней мере, вынудить задуматься, усомниться. Я знаю множество отрицателей, перешедших всем существом своим под конец ко Христу. Но эти жаждали истины не ложно, а кто ищет, тот наконец и отыщет.
Благодарю Вас весьма за утепленные слова Ваши ко мне и обо мне. Жму Вашу руку и, в случае, если захотите, до свидания.
Ваш Ф. Достоевский.
В. Ф. ПУЦЫКОВИЧУ
21 января 1880. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург, 21 января 80.
Уважаемый и любезнейший Виктор Феофилович!
В далеком прошлом не писал к Вам и в далеком прошлом от Вас ничего не получал. С моей стороны обстоятельство одна: ужасная каторжная работа, более сил моих. В последние три месяца написал и сдал до 12 печатн страниц! Расстроил здоровье, запустил всё: визиты, визита, письма. День назад послал последние 5 страниц моего романа в Русский вестник и сейчас принимаюсь за последнюю часть романа. А до тех пор пока имею семь дней либо кроме того 10 дней отдыха.
С месяц назад либо ближе Вы мне отправили Ваше объявление и просили поместить его в Новом времени. Этого я положительно не имел возможности сделать. В виду Вас и Р гражданина Новое время имело возможность мне отказать, и тогда у меня явились бы с ними неприятности. Слышал, но, что в Новом времени Ваше объявление прошло вторым методом. Я весьма рад тому, но меня все-таки не вините: не 10 же рублей я бы пожалел. Кстати, пару дней назад приходил Тришин, и 300 руб. я ему уплатил уже совсем.
Встретил сейчас Марковича; он сказал мне, что в Столичных ведомостях, думается, от 19-го января, а возможно 18-го, имеется статья о Русском гражданине и о Вас. Выписано из него о покушении на судьбу императора в Москве, и статья похвалена за патриотизм. Это отлично от Столичных ведомостей. Я статью не просматривал, но попытаюсь дотянуться № и прочту. Возможно, Вы о ней уже понимаете. Вот Вам случай помириться с Катковым. Но, Вы сами понимаете, как лучше поступить, я только из всегдашнего моего участия к Вам говорю.
К. П. Победоносцева практически не видал, Засецкую также. Ни к кому не хожу. У нас тут говорят, что Цитович будет издавать (не так долго осталось ждать) политическую газету у нас тут, в Санкт-Петербурге, ежедневную, громадную. Это бы отлично, в случае, если сумеет взяться за дело. Но издавать брошюры одно дело, а газету — второе. А отлично, кабы был успех.
Напишите о себе и о собственных теперешних замыслах, о состоянии дела. Не смотрите, что я туго отвечаю, через чур уж заработался. Ежедневно сам укорял себя, что не отвечаю, но не имел возможности.
Итак, до свидания на письмах! Здоровье мое от Эмса поправилось, но я через чур уж устал.
Только что на данный момент развернул Варшавский ежедневник (что мне высылают) и прочел статью от 17-го января, в которой редакция стоит за истязание детей. Осмеивают идею об обществе покровительства детям. Находиться за детей истязуемых — значит по-ихнему разрушать семейство. Какая нелепость! Но то семейство, где отцы мажут 4-летнюю девочку г, кормят ее г и закрывают в морозную ночь в нужник
— то семейство разве святыня, разве уж оно не уничтожено? Какая неловкость с их стороны! От них на данный момент отвернутся просматривающие затем. А жаль, кн Голицын, думается, человек порядочный и желает хороша. Кто же это у него пишет?
До свидания, жму Вашу руку.
Ваш так же, как и прежде
Ф. Достоевский.
Адресс тот же: Кузнечный Переулок, дом 5, кв. 10. Анна Григорьевна Вам кланяется и искренно хочет Вам всего лучшего. С Мещерским совсем не вижусь. Среды закончились.
P. S. Какая же это, но, статья Ваша, о которой говорят Столичные ведомости. Разве Вы выдали еще №? Я не взял.
П. И. ВЕЙНБЕРГУ
29 января 1880. Санкт-Петербург
29 января/80.
Милостивый правитель Петр Исаевич,
В субботу 2 февраля к 2-м часам пополудни буду в Вашей гимназии и прочту всё, что Вам будет угодно назначить. Это отлично, что книги у Вас и мне не нужно их брать с собою. Извещаю для жёсткого сведения. Простите, что не удалось известить день назад.
Глубоко уважающий Вас и в любой момент преданный
Федор Достоевский.
Р. S. При какой-нибудь через чур ожесточённой бури, наводнения и проч., очевидно, не в состоянии буду прибыть. Но возможнее, что всё обойдется благополучно.
А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
29 января 1880. Санкт-Петербург
Голубчик Аня, не можешь ли ты отослать это заказное письмо Любимову сейчас же, не медля. В нем пишу, о чем знаешь.
Твой Ф. Достоевский.
29-го 3 3/4 утра. Бретцеля возможно позвать от 2-х до 8-и, но не позднее.
А. Н. СНИТКИНОЙ
31 января 1880. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 31 января/80 г.
Милостивая государыня уважаемая Анна Николаевна,
на данный момент взял Ваше письмо. Вы задаёте вопросы о здоровье Ани и весьма волнуетесь. Она была больна с 1-го января простудою и острым (другими словами временным) катаром легких. Но уже пара дней как она выходит, не смотря на то, что всё еще мало кашляет. Она говорит, что писала Вам, что уже выздоровела, но Вы, правильно, опоздали еще взять ее письма, в то время, когда мне писали. В этом же письме она пишет Вам снова.
В квартире отечественной помещение для Вас имеется, и Вы нас не стесните. Отлично будет, если Вы приедете, так как давно уже с ней не видались.
Дела ее по торговле идут до тех пор пока помаленьку. По крайней мере не мучайте так себя по поводу ее здоровья. Передайте мой искренний поклон Ивану Григорьевичу и его супруге. Деток также поцелуйте. Отечественные детки, слава всевышнему, здоровы и обучаются, весьма выросли. Примите уверение в глубочайшем и искреннем уважении Вам сердечно преданного
Федора Достоевского.
П. И. ВЕЙНБЕРГУ
17 февраля 1880. Санкт-Петербург
17 февраля.
Милостивый правитель Петр Исаевич,
Просматривать на вечере я согласен, в случае, если лишь в пользу детей. А что именно просматривать — возможно потом уговориться. В то время, когда нужно будет, Вы, само собой разумеется, соблаговолите мне дать знать. В ожидании разрешите пожать Вам руку за то, что стараетесь о детях. Вас глубоко уважающий
Ф. Достоевский.
А. Е. КОМАРОВСКОЙ
19 февраля 1880. Санкт-Петербург
Уважаемая графиня,
Приложив все возможные усилия попытаюсь быть, в случае, если лишь какой-нибудь самый экстренный случай (а таковые смогут явиться) не задержит меня. По крайней мере, сочту долгом выполнить Ваше желание в первую очередь другого.
Примите уверение в глубочайшем моем уважении,
Ваш слуга
Федор Достоевский.
19 февр/80.
П. П. КАЗАНСКОМУ
23 февраля 1880. Санкт-Петербург
23 февраля/80
Милостивый правитель Павел Петрович,
Полчаса по окончании Вас я опомнился и сознал, что поступил с Вами грубо и неприлично, а основное, был виноват сам, — а потому и пишу это, чтобы перед Вами извиниться в полной мере. В случае, если захотите, то приеду просить прощения лично; но увижу, но, (как нужную подробность), что г-на Шера я назвал чер валетом отнюдь не в прямом (юридическом) значении, а просто выбранил его первым попавшимся словом, не сопрягая с ним значения прямого, какое имеет слово валет. Это отнюдь.
Грубость же, которую сообщил Вам в лицо, я выговорил уже по окончании Вашего обращения ко мне с словами: По окончании того Вы сами червонный валет. С словами, обращенными Вами ко мне.
Но этими пояснениями не оправдываюсь, равно как и больным моим состоянием, которое в полной мере сознаю, а наконец, и неспокойным состоянием отечественного времени по большому счету, идея о котором приводит меня в больного нарушение, что было уже много раз в последние дни. Все эти объяснения (как оправдания) были бы для меня постыдными. Я виноват в полной мере, и без того, что никакими пояснениями и сам не желаю себя оправдывать.
Но в случае, если я прошу прощения, так в полной мере и искренно то хотел бы, вместо, только одного, милостивый правитель: конкретно чтобы Вы обратили внимание на мотивы, каковые вынудили меня так поступить: так как не из страха же перед Вами личного? Что имели возможность бы Вы мне сделать ужасного и чем бы имели возможность меня испугать? Не из заботы же, наконец, об этом несчастном наследстве, которое никак не имеет возможности разделиться (хоть бы его вовсе не было)? А также не из боязни же, наконец, неспециализированного мнения обо мне делаю это: темперамент мой больной знают весьма многие, не смотря на то, что весьма многие, очень глубокоуважаемые всеми люди, обожают меня и не обращая внимания на мой нелепый темперамент, прощают мне мои выходки возможно, для чего-либо другого во мне заключающегося. Но об этом не к месту: я прямо желаю только заявить, что в случае, если прошу у Вас сейчас прощения, то делаю это по причине того, что так мне велит моя совесть и что через чур мучают ее угрызения. Вот как хотелось бы мне, чтобы Вы осознали. — Еще раз подтверждаю, что ругательные слова были только ругательства и что я не сопрягал с ними никакого фактического значения. Безлюдные слова, в которых прошу прощения.
А засим, милостивый правитель, зависеть будет от Вас: простить меня либо нет? Я так как не претендую вовсе на то, что Вы меня почему-либо должны простить ввидах того, что я написал такое повинное письмо. Вовсе нет. Поступите, как Вам будет угодно.
Примите уверение в моем совершенном уважении.
Ваш покорный слуга
Ф. Достоевский.
П. И. ВЕЙНБЕРГУ
6 марта 1880. Санкт-Петербург
Буду просматривать либо отрывок из биографии старца Зосимы (Братья Карамазовы), Русский вестник 79 года, либо из романа Ребёнок, рассказ о торговце, часть
3-я, стр. 54-67.
Ф. Достоевский.
В. П. ГАЕВСКОМУ
21 марта 1880. Санкт-Петербург
21 марта/80
Уважаемый Виктор Павлович,
Простите, для всевышнего, что не на данный момент отвечаю Вам. Но нужно было совладать у студентов университета, которым я давал слово просматривать на грядущем публичном (в пользу студентов) вечере, в то время, когда конкретно их чтение, поскольку они приглашали меня 5 дней тому назад, также на 30 марта. Эти два дня я ожидал, что кто-нибудь из них придет, но они не приходили. Сейчас же вечером на публичн чтении в пользу педагогичек один студент заявил мне, что чтение их назначено на 28 марта. Итак: в случае, если чтение Литер фонда 30, а у тех вправду 28, то я могу принимать участие (1) в чтении для Литературного фонда. (2) Полагаю, но, что студентское чтение и Ваше ни в каком случае не сойдутся в одинаковый сутки, так что на меня Вы бы имели возможность рассчитывать. Но вот еще событие негативное: Великого инквизитора попечитель разрешил мне прочесть месяца 1 1/2 назад на лит чтении, также бывшем в пользу студентов университета. Сам попечитель находился на чтении. Но по окончании чтения он мне заявил, что, если судить по произведенному впечатлению, он впредь мне его запрещает просматривать. Так, Инквизитора непременно запрещено сейчас просматривать. Значит, нужно забрать что-нибудь второе. Но я столько раз просматривал сейчас, что перечитал решительно всё, и практически не знаю, что выбрать. А потому об этом нужно бы уговориться, тем более что нужно прочесть что-нибудь весьма маленькое, поскольку у Вас и без меня очень довольно много участников. А потому решите о сем уже сами.
Искренно преданный и покорнейший
Ф. Достоевский.
(1) потом было: в Ва (2) потом было: в случае, если
Б. Б. ПОЛЯКОВУ
26 марта 1880. Санкт-Петербург Весточка
Разрешаю Полякову дать Вам Шеру передоверие реализовать Пехорку в соответствии с заказному письму жены моей Вам от 12 этого (1) марта.
Федор Достоевский.
Москва, Покровка, Лялин переулок, д. Ляшкевича. (2)
(1) 12 этого вписано рукой А. Г. Достоевской (2) адрес вписан А. Г. Достоевской
H. A. ЛЮБИМОВУ
9 апреля 1880. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург апреля 9/80.
Милостивый правитель, уважаемый Николай Алексеевич,
Имею к Вам одну покорнейшую и настоятельнейшую просьбу: в то время, когда редакция начнёт высылать мне корректуру апрельской книжки Р вестника, то пускай вышлет всю эту корректуру в 2-на следующий день экземплярах, другими словами в 2-х оттисках. Всю лишнюю цену, которую заберёт почтамт, поставьте на мой счет. — Тут затевается (на Святой) чтение в пользу Славянского благотворительного общества, (1) и меня просят прочесть что-нибудь из этого апрельского № Карамазовых, еще малоизвестного публике. Возможно, и возможно будет что-нибудь прочесть с нужными сокращениями. Вот для чего и необходимы мне сейчас лишние оттиски.
Имеется и еще одно мелкое событие, которое капельку меня смущает: это то, что у меня, в данной книге, Мелкие мальчики, упомянуто о прогимназии. И вот, уже послав к Вам рукопись, я внезапно сообразил, что у меня все эти мои мальчики одеты в партикулярные платья. Я справился тут у опытных дело, и мне заявили, что 13 лет тому назад (время действия в моем романе) гимназисты имели все-таки какую-то форму, хоть и не теперешнюю. Приготовительные же классы (особенно, в случае, если дети бедных своих родителей) имели возможность ходить и в партикулярных платьях. Пальтишки же были какие конкретно угодно, равняется и фуражки. Но так ли это? И не требуется ли будет что-нибудь поменять по поводу платья в корректуре. В случае, если необходимо, черкните мне одну строке сверху 1-го листочка корректуры, и я поменяю, что возможно. В случае, если же не весьма необходимо, то сойдет и без того.
Прошу выполнить эти обе мои просьбы. Надеюсь, что письмо мое не запоздает.
Для всевышнего, простите помарки в письме, не сочтите за неосторожность и примите уверение в преданности и глубочайшем уважении Вашего покорнейшего слуги.
Ф. Достоевский.
(1) было: Литературного фонда
С. А. ЮРЬЕВУ
9 апреля 1880. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург, апреля 9-го 1880.
Уважаемый С А.
Я вправду тут звучно сказал, что ко дню открытия монумента Пушкина нужна важная о нем (Пушкине) статья в печати. А также грезил, если б допустимо мне было приехать ко дню открытия в Москву, сообщить нем пара слов, но изустно, в виде речи, предполагая, что речи в сутки открытия обязательно в Москве будут (в собственных местах) сказаны. Но на данный момент я так связан моею нескончаемою работой по роману, что печатаю в Р вестнике, что вряд ли отыщу какое количество-нибудь времени, дабы написать что-нибудь. Написать же — не то, что сообщить. О Пушкине необходимо написать что-нибудь веское и значительное. Статья не имеет возможности уместиться на немногих страницах, а потому потребует времени, которого у меня решительно нет. Потом возможно. По крайней мере ничего не в состоянии, к чрезвычайному сожалению моему, давать слово положительно. Всё будет зависеть от времени и событий, и в случае, если допустимо будет, то и на майскую книжку Р мысли отправлю. Издание Ваш просматриваю с громадным любопытством и искренно хочу Вам громаднейшего успеха. Благодарю за присылку его. Сотрудничать же в нем сочту за великое наслаждение, — вот лишь бы время. Простите, для всевышнего, за помарки, не сочтите за неосторожность.
Е. Ф. ЮНГЕ
11 апреля 1880. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург 11 апреля/80.
Милостивая государыня уважаемая Катерина Федоровна,
Простите, что через чур продолжительно промедлил Вам отвечать на красивое и столь дружественное письмо Ваше, не сочтите за неосторожность. Хотелось ответить Вам что-нибудь искреннее и за душевное, а ей-всевышнему, моя жизнь проходит в таком хаотичном кипении а также в таковой суете, что, право, я редко в то время, когда принадлежу целый себе. Да и сейчас, в то время, когда я наконец выбрал 60 секунд, чтобы написать Вам, — вряд ли, но, я в состоянии буду написать хоть малую долю из того, что сердце бы желало Вам сказать. Мнение Ваше обо мне я не могу не ценить: те строки, каковые продемонстрировала мне, из Вашего письма к ней, Ваша матушка, через чур прикоснулись а также поразили меня. Я знаю, что во мне, как в писателе, имеется довольно много недочётов, в силу того, что я сам, первый, собою в любой момент обижен. Имеете возможность вообразить, что в иные тяжелые 60 секунд внутреннего отчета я довольно часто с болью сознаю, что не выразил, практически, и 20-й доли того, что желал бы, а возможно, и мог бы выразить. Выручает наряду с этим меня только всегдашняя надежда, что когда-нибудь отправит всевышний так силы и вдохновения, что я выражусь полнее, одним словом, что выскажу всё, что у меня заключено в сердце и в фантазии. На недавнем тут споре молодого философа Влад Соловьева (сына историка) на врача философии я услышал от него одну глубокую фразу: Человечество, по моему глубокому убеждению (сообщил он), знает значительно более, чем до сих пор успело высказать в собственной науке и в собственном мастерстве. Ну вот так и со мною: я ощущаю, что во мне значительно более сокрыто, чем какое количество я имел возможность до сих пор выразить как автор. Но однако, без лишней скромности говоря, я так как ощущаю же, что и в выраженном уже мною было что-то сообщённое от сердца и правдиво. И вот, клянусь Вам, сочувствия встретил я довольно много, возможно, кроме того более, чем заслуживал, но критика, печатная литературная критика, даже в том случае, если и хвалила меня (что было редко), сказала обо мне до того легко и поверхностно, что, казалось, совсем не увидела того, что решительно появилось у меня с болью сердца и вылилось правдиво из души. А потому имеете возможность заключить, как приятно должна была подействовать на меня такая узкая, такая глубокая оценка меня как писателя, которую прочел я в Вашем письме к Вашей матушке.
Но я всё о себе, не смотря на то, что тяжело не сказать о себе, говоря с таким глубоким и красивым мне критиком моим, которого вижу в Вас. — Вы пишете о себе, о душевном настроении Вашем в настоящую 60 секунд. Я знаю, что Вы живописец, занимаетесь живописью. Разрешите Вам дать рекомендацию от сердца: не покидайте искусства а также еще более предайтесь ему, чем доселе. Я знаю, я слышал (простите меня), что Вы не весьма радостны. Живя в уединении и растравляя душу собственную воспоминаниями, Вы имеете возможность (1) сделать собственную жизнь через чур мрачною. Одно убежище, творчество лекарство: и одно искусство. Исповедь же Вашу, сейчас по крайней мере, не решайтесь писать, это будет, возможно, Вам весьма не легко. — Простите за рекомендации, но я бы весьма хотел Вас заметить и сообщить Вам хоть два слова изустно. По окончании для того чтобы письма, которое Вы мне написали, Вы, само собой разумеется, для меня дорогой человек, близкое душе моей существо, сестра по сердцу — и не могу же я Вам не сочувствовать.
Что Вы пишете о Вашей двойственности? Но это самая обычная черта у людей… не совсем, но, обычных. Черта, характерная людской природе по большому счету, но далеко-далеко не во всякой природе людской видящаяся (2) в таковой силе, как у Вас. Вот и исходя из этого Вы мне родная, в силу того, что это раздвоение в Вас точь-в-точь как и во мне, и всю жизнь во мне было. Это громадная мука, но одновременно с этим и большое наслаждение. Это — сильное сознание, присутствие и потребность самоотчёта в природе Вашей потребности нравственного долга к самому себе и к человечеству. Вот что означает эта двойственность. Были бы Вы не столь развиты умом, были бы ограниченнее, то были бы и менее совестливы и не было бы данной двойственности. Наоборот, появилось бы великое-великое самомнение. Но всё-таки эта двойственность — громадная мука. Дорогая, уважаемая Катерина Федоровна — верите ли Вы во Христа я в его обеты? В случае, если верите (либо желаете верить весьма), то предайтесь ему в полной мере, и муки от данной двойственности очень сильно смягчатся, и Вы получите финал душевный, а это основное.
Простите, что написал такое хаотичное письмо. Но в случае, если б Вы знали, до какой степени я не могу писать писем и тягочусь писать их. Но Вам постоянно буду отвечать, если Вы еще напишете. Нажив для того чтобы приятеля, как Вы, не захочу утратить его. А до тех пор пока прощайте, всем сердцем преданный Вам приятель Ваш и родной по душе
Ф. Достоевский.
Простите за наружный вид письма, за помарки и проч.
(1) потом было: стать еще (2) в подлиннике: видящейся
Вторая редакция:
[850. Е. Ф. ЮНГЕ
10 апреля 1880. Санкт-Петербург
Милостивая государыня
уважаемая Катерина Федоровна, простите, что через чур промед ]
H. A. ЛЮБИМОВУ
13 апреля 1880. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 13 апреля/80.
Милостивый правитель уважаемый Николай Алексеевич,
Благодарю Вас за Ваше сейчас мною полученное письмо. Благодарю за обещанную высылку корректур и, основное, за Ваше суждение об данной девятой (1) книге. Рад, что Вам понравились мои мальчики. Мнение же Ваше о Коле Красоткине сам в полной мере готов поделить. Но вот беда: я в корректуре не исправил и сейчас корректуру уж отослал. Будет ли, при таких условиях, возможность исправить мою ошибочку и будет ли, наконец, время, в случае, если б Вы сами, уважаемый Николай Алексеевич, захотели взять на себя это исправление? И не будет ли хлопотливо для Вас (в случае, если б и выяснилось время), потому что во многих местах в книге нужно, при таких условиях, переменить цифру, другими словами накинуть Коле Красоткину один год. Во-1-х, при начале биографии, на 1-й странице, где говорится о вдове Красоткиной, что супруг ее погиб столько-то лет назад. (В случае, если исправить, то поместить 13 лет.) Во-2-х, на железной дороге с мальчиками, в том месте, где Коля злится, что его принимают за мелкого эти четырнадцатилетние — нужно будет переменить и поставить 15-летние. Наконец, в то время, когда он стоит у забора и ожидает Алешу и думает о собственном малом росте: нужно заявить, что Боровиков (забыл фамилию) и 13 лет, да выше его ростом (вместо 12, поставленных у меня). Наконец, в то время, когда говорит с Алешей, то нужно засунуть вместо того, в то время, когда он говорит про собственные лета: 14, 14, а не тринадцать, через 2 семь дней 14. А Алеша обязан задать вопрос его вместо: вам думается, 12 лет? — вам думается лишь 13 лет? — Возможно и в других местах придется кое-где выправить. Одним словом, я в полной мере согласен накинуть год (всего один), но в том, обязательно, смысле, что ему 13 лет, но практически 14, другими словами через 14 дней 14. Этого, мне думается, достаточно. И потому, в случае, если только возможно еще это сделать, другими словами имеется время и Вы захотели бы это исправить сами, то очень бы меня одолжили. — Супруга моя (которая Вам от души кланяется) еще раньше Вашего сделала мне точь-в-точь такое же замечание, как Вы.
А подводя итог — Христос воскресе и примите уверение в моем самом глубокой преданности и горячем уважении. Ваш покорнейший слуга
Ф. Достоевский.
Р. S. Убедительнейше прошу передать от меня поздравление с глобальным христианским праздником и уважаемому Михаилу Никифоровичу. Передовые Моск ведомостей просматриваю с удовольствием. Они создают глубокое чувство.
(1) описка, направляться: десятой
К. Н. БЕСТУЖЕВУ-РЮМИНУ
17 апреля 1880. Санкт-Петербург
Вот, уважаемый Константин Николаевич, корректура Карамазовых, только что на данный момент полученная. Просматривать буду по 605 страницу В первую очередь, и притом всё очерченное мною на полях будет в чтении пропущено.
Очень сожалею, что не удалось застать Вас.
Ваш целый Ф. Достоевский.
17 апреля/80, четверг.
H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
21 апреля 1880. Санкт-Петербург
Любезнейший брат Николай Михайлович, благодарю тебя за письмецо (которое я взял только сейчас). Вот уже год, как мы не видались. Не знаю, это что может значить: совокупность ли у тебя такая забрана либо что-нибудь второе. В это же время жизнь отечественная на финише и до того, что, право, некогда прилагать на практику кроме того самые лучшие совокупности. Я постоянно помню, что ты мне брат, но людей во многом отказываюсь осознавать.