Различение моторных и перцептивных функций правомерно только в сфере анализа. Как убедительно продемонстрировал фон Вейцзекер[27], хорошее деление явлений на сенсорные моторные ответы и возбудители, основанное на схеме рефлекторной дуги, в такой же мере ошибочно и относится к таким же неестественным итогам лабораторного опыта, как и само понятие рефлекторной дуги, в случае, если разглядывать его изолированно. Дело в том, что восприятие сначала находится под влиянием перемещения, а перемещение, со своей стороны, — под влиянием восприятия. Конкретно эту идея высказывали, со своей стороны, и мы, говоря сенсо-моторных «схемах» при описании ассимиляции уже в поведении грудного ребенка такая «схема» есть одновременно и перцептивной, и моторной[28].
Исходя из этого то, что мы извлекли из совершённого в прошлой главе анализа восприятия, нужно расположить в его настоящем генетическом контексте и постараться в первую очередь ответить на вопрос, как строится интеллект до появления языка.
Когда младенец переступает через порог чисто наследственных построений, каковыми являются рефлексы, он начинает получать навыки на базе опыта. Тут появляется неприятность, подобная той, которую мы ставили относительно восприятия: подготавливают ли эти навыки формирование интеллекта, либо же они не имеют ничего общего с ним? Потому, что имеется основания считать, что и в этом случае ответ будет таким же: подготавливают, — мы приобретаем возможность стремительнее продвинуться и представить развитие сенсо-моторного интеллекта через комплекс обусловливающих его элементарных процессов.
интеллект и Навык.
I. Независимость либо яркие отклонения.
Нет ничего, что формирует возможности лучше ощутить преемственность между проблемой рождения образования и проблемой интеллекта навыков, чем сопоставление разных ответов этих двух неприятностей: и в том и в другом случае выдвигаются однотипные догадки, исходящие из идеи, что интеллект порождается теми же механизмами, автоматизация которых образует навык.
И вправду, при анализе навыка мы обнаруживаем подобные генетические «схемы» — ассоциации, ошибок и схемы проб либо структурирования ходе ассимиляции. С позиций черт взаимоотношений между интеллектом и навыком ассоцианизм сводится к утверждению, что навык берется как первичный фактор, растолковывающий интеллект; с ошибок метода и позиции проб навык трактуется как автоматизация перемещений, отобранных по окончании поиска вслепую, а сам поиск рассматривается наряду с этим как показатель интеллекта; для точки зрения ассимиляции интеллект уступает как форма равновесия той же самой ассимиляцей деятельности, начальные формы которой образуют навык. Что касается негенетических интерпретаций, то их возможно свести к трем вариантам, соответствующим витализму, априоризму и мнению теории формы: навык, проистекающий из интеллекта; навык, не связанный с интеллектом; и навык, растолковываемый, подобно восприятию и интеллекту, структурированием, законы которого свободны от развития.
Под углом зрения взаимоотношений между интеллектом и навыком (единственный вопрос, что нас тут интересует) принципиально важно в первую очередь узнать, возможно ли разглядывать обе эти функции как свободные; после этого нужно установить, возможно ли сказать о происхождении одной функции из второй; и наконец, взглянуть, из каких неспециализированных форм организации имели возможность бы происходить они на различных уровнях развития. В логике априористской интерпретации интеллектуальных операций имеет место отрицание какой бы то ни было их связи с навыками, потому, что эти операции рассматриваются как вытекающие из внутренней структуры, свободной от опыта, в то время как относительно навыков считают, что они приобретаются в ярком опыте. И вправду, в то время, когда мы интроспективно разглядываем эти два вида действительностей в их законченном виде, то противоположности, оделяющие их, кажутся глубокими, а аналогии — поверхностными. По поводу этих аналогий и противоположностей узкое замечание сделал А. Делакруа: в то время, когда привычное перемещение используется к изменившимся событиям, оно думается окутанным собственного рода общением, но бессознательный автоматизм этого ощущения интеллект заменяет общностью совсем иного качества, в базе которой лежат понимание и преднамеренные отборы. Все это совсем правильно, но тут анализируется скорее образование навыка, в противоположность его автоматизированному упражнению и констатируется сложность, появляющаяся в начале деятельности. Иначе, в случае, если восходить к сенсо-моторным истокам интеллекта, то возможно найти его сообщение с научением по большому счету.
Следовательно, перед тем как делать вывод о том, что эти вида структур не сводимы друг к другу, нужно задаться вопросом, не существует ли (при всем различии форм поведения на различных уровнях в вертикальном направлении и с учетом степени их новизны и автоматизированности в горизонтальном направлении) некоей преемственности между теми краткосрочными и относительно негибкими координациями, каковые в большинстве случаев именуют навыками, и намного более долгими координациями, владеющими большей подвижностью и характеризующими интеллект.
Это отлично видел Бойтендайк, что дал глубочайший анализ образования элементарных навыков у животных, в частности у беспозвоночных. Но, чем глубже вскрывает данный создатель сложность факторов навыка, тем больше он хочет — попасть в силу виталистской интерпретации, из которой он исходит, — подчинить характерную навыкам координацию самому интеллекту, т. е. способности, присущей организму как таковому. Для образования навыка главным условием постоянно является отношение средства к цели: воздействие ни при каких обстоятельствах не есть рядом механически соединенных перемещений, а в любой момент ориентировано в направлении удовлетворения потребности (к примеру, соприкосновение с пищей либо серия перемещений у пресноводных, каковые, будучи перевернуты, стремятся как возможно стремительнее возвратиться к собственной обычной позиции). Исходя из этого конкретно отношение «средство + цель» характеризует интеллектуальные действия; с данной точки зрения навык есть выражением интеллектуальной организации, но, коэкстенсивной всякой живой структуре. Витализм делает из этого вывод, что навык — это в конечном итоге итог бессознательного органического интеллекта, совершенно верно так же, как Гельмгольц растолковывал в свое время восприятие вмешательством неосознанного рассуждения.
Нельзя не дать согласие с мыслью Бойтендайка сложности самых несложных приобретений в развитии навыков и о несводимости их к отношению между ее удовлетворением и потребностью. Это отношение есть источником, а не результатом ассоциаций. Но, иначе, было бы через чур поспешным пробовать решительно все растолковать интеллектом, придавая ему значение первичного фактора. Таковой тезис позвал бы последовательность трудностей, подобных трудностям сходной интерпретации в области восприятия. Во-первых, навык, как и восприятие, необратим, в силу того, что в любой момент ориентирован в единственном направлении к одному и тому же результату, в то время, когда как интеллект обратим: подвергнуть навык инверсии (писать буквы напротив либо справа налево т. д.) — значит купить новый навык, в то время как обратная операция интеллекта в психотерапевтическом замысле/неотделима от прямой операции (и логически свидетельствует такую же изменение, но в обратном направлении). Во-вторых, подобно тому, как интеллектуальное познание только в малом степени видоизменяет восприятие (как отмечал уже Геринг, возражая Гельмгольцу, знание практически не воздействует на иллюзию) и, иначе, развитие элементарного восприятия не имеет возможности конкретно привести к интеллектуальному акту, — так и купленный навык мало видоизменяется интеллектом, а образование навыка, тем более, отнюдь не всегда сопровождается развитием интеллекта. С генетической точки зрения между возникновением этих двух видов структур имеется кроме того заметный разрыв. Актинии Пьерона, каковые закрываются на протяжении отлива и так удерживают нужную им воду, не владеют достаточно подвижным интеллектом и исходя из этого, например, сохраняют собственный навык и в аквариуме в течение нескольких суток, пока он не угаснет сам по себе, Гобиусы Гольдшмидта выучиваются проходить чтобы получить пищу через отверстие в стеклянной пластинке и сохраняют выработанный так навык маршрута кроме того тогда, в то время, когда пластинка удалена. Для того чтобы рода поведение возможно назвать некорковым интеллектом, но оно намного ниже того, что в большинстве случаев именуют легко интеллектом.
Из этих мыслей рождается догадка, продолжительное время казавшаяся самый простой: навык выступает как первичный факт, объяснимый в рамках пассивно пережитых ассоциаций, интеллект же понемногу формируется из навыка на базе возрастания сложности обстановок. Не будем повторять тут возражений, выдвигаемых в большинстве случаев против ассоцианизма, — они столь же распространены, как и разные попытки восстановления аналогичной интерпретации, любой раз, действительно, выступающей в новой форме. Применительно к проблеме образования структур интеллекта и их фактического развития нам достаточно напомнить на данный момент, что кроме того самые элементарные из навыков оказывают не сводимыми к схеме пассивной ассоциации.
Так, понятие условного рефлекса либо обусловленности по большому счету дает ассоцианизму новый прилив жизненных сил, предлагая ему правильную физиологическую модель, а вместе с ней и обновленную терминологию. Из этого последовательность применений этого понятия, например, применение его психологами при интерпретации интеллектуальных функций (язык и т. д.), а время от времени и самого акта интеллекта.
Но в случае, если наличие обусловленного поведения есть настоящим а также очень большим фактом, то интерпретация его отнюдь не требует рефлексологического ассоцианизма, с которым через чур довольно часто связывают такое поведение. В то время, когда перемещение ассоциируется с восприятием, то тут уже имеет место что-то большее, чем пассивная ассоциация, т. е. формируемая в следствии только одного повторения. Тут налицо уже целый комплект значений, потому, что ассоциация образуется в этом случае на базе ее удовлетворения и потребности. Любой знает на практике (но об этом через чур довольно часто забывают в теории), что условный рефлекс закрепляется лишь в той мере, в какой он обоснован либо подкреплен: сигнал, ассоциирующийся с кормлением, не вызывает долгой реакции, в случае, если настоящие продукты питания не предъявляются иногда в один момент с знаком. Ассоциация, так, вставляется в неспециализированный контекст поведения, исходной точкой которого есть потребность, а последним этапом — ее удовлетворение (настоящее, предвосхищенное либо же игровое). Иными словами, тут имеет место не ассоциация в хорошем смысле этого термина, а образование таковой схемы построения целого, которая связана с внутренним содержанием. Более того, в случае, если изучать совокупность обусловленного поведения в его исторической последовательности (в противном случае обусловленное поведение, которое интересует психологию, всегда представляет собой такую последовательность и превосходно о через чур простой, прямой психотерапевтической обусловленности), то роль целостного структурирования видна еще яснее. Так, к примеру, Андре Реи, поместив морскую свинку в отделение А коробки с тремя последовательно расположенными отделениями А, В, С, действует на электрическим разрядом, которому предшествует сигнал. При повторении сигнала свинка прыгает в В, после этого возвращается в А; но достаточно нескольких разрядов, дабы она начала прыгать из А в В, из В в С и возвращаться из С в А. Следовательно, в этом случае обусловленное поведение есть не несложной перестановкой начальных перемещений, появляющейся из несложного рефлекса, а новой формой поведения, получающей стабильность только благодаря структурированию всей среды[29].
Но в случае, если уже тут имеют место самые элементарные виды навыков, то это тем более без сомнений в отношении все более и более сложных «ассоциативных переносов», подводящих навык к порогу интеллекта: везде, где перемещения ассоциируются с восприятиями, так называемая ассоциация практически пребывает в том, дабы объединить новый элемент с прошлой схемой деятельности. Независимо от того, есть ли эта прошлая схема рефлекторной, как это имеет место в условном рефлексе, либо она принадлежит к более большим уровням развития, ассоциация в любом случае является ассимиляцией , так что ни при каких обстоятельствах ассоциативная сообщение не есть несложным слепком отношения, абсолютно данного во внешней действительности.
Конкретно исходя из этого анализ образования навыков, как и анализ структуры восприятия, в первую очередь связан с проблемой интеллекта. Если бы формирование интеллекта состояло лишь в развертывании своеобразной для него деятельности более большого порядка, появляющейся позднее и в уже выстроенном мире отношений и ассоциаций, раз и окончательно вписанных во окружающую среду, то сама эта деятельность в конечном итоге была бы иллюзорной. Исходя из этого в перцептивной деятельности и генезисе навыков сначала принимает настоящее участие организующая ассимиляция, которая в конечном счете завершается операциями, характерными интеллекту. Из этого следует, что эмпирические схемы, которых пробуют представить завершенный интеллект, ни на одном уровне их. развития не смогут быть признаны достаточными, потому, что в них не учитывается ассимилятивные конструкции.
Мах и Рйньяно, как мы знаем, разглядывают рассуждение как «умственный опыт». Это положение принципе верное, возможно было бы вычислять объяснением, если бы опыт был совсем правильной финише внешней действительности. Но потому, что это не так и потому, что уже в навыке приспособление к действительности предполагает, что эта действительность должна быть ассимилирована в «схемах» субъекта, постольку подобное объяснение образует круг: дабы купить опыт умственной активности, нужна вся деятельность интеллекта. Сложившийся и развитый умственный опыт есть воспроизведением в мысли не действительности, а действий либо операций, направленных на эту действительность, и неприятность генезиса этих действий либо операций существует полностью. Об умственном опыте в смысле несложной внутренней имитации настоящего возможно сказать лишь на уровне первых шагов детской мысли, но на этом уровне рассуждение еще не есть логическим.
Спирмен сводит интеллект к трем главным моментам: «восприятию опыта», «выявлению и» выявлению «отношений коррелят». К этому опять-таки необходимо добавить, что опыт не строится без участия конструктивной ассимиляции. Под так называемыми «обнаружениями взаимоотношений» в этом случае имеются в виду операции в собственном смысле слова (сериации либо включение симметричных взаимоотношений). Что касается «обнаружения коррелят» («предъявление свойства, связанного с отношением, имеет тенденцию срочно приводя к знанию о коррелятивном свойстве»[30]), то оно адекватно таким совсем определенным «группировкам», как мультипликативные «группировки» классов и взаимоотношений (гл. II).
II. Поиск вслепую и структурирование.
Так, ни навык, ни интеллект смогут быть растолкованы совокупностью ассоциативных координаций, конкретно соответствующих данным внешней действительности отношениям, — то и второе предполагает деятельность самого субъекта. В данной связи появляется вопрос: а запрещено ли выстроить самое простое объяснение за счет сведения данной деятельности к серии проб, осуществляемых сперва наугад (т. е. без связи со средой), но понемногу отбираемых в зависимости от завершающих их удач либо неудач? Торндайк, к примеру, для обнаружения механизма научения помещал животных в лабиринт и измерял достигнутые приобретения уменьшением количества неточностей. Сперва животное нащупывает, т. е. его пробы случайны, но понемногу неточности устраняются, а успешные пробы удерживаются, пока, наконец, животное не начинает совершенно верно определять последующие маршруты. Принцип для того чтобы отбора на базе результатов Торндайк назвал «законом результата». Догадка и в действительности очень соблазнительна: воздействие субъекта выражается в пробах, воздействие среды — в отборе, а закон результата не нарушает роли их удовлетворения и потребностей — факторов, составляющих рамки всякого активного поведения.
Более того, в таковой схеме объяснения учтена преемственность, которая связывает самые элементарные навыки с самым развитым интеллектом: Клапаред в данной связи снова обращается к понятиям поиска вслепую и эмпирического контроля постфактум, разглядывая их как правила теории интеллекта, каковые он последовательно прилагает к интеллекту животного и идее через практический интеллект ребенка впредь до психологии мышления взрослого, изучению которой посвящен его «Генезис догадки»[31]. Но в целом последовательности работ женевских психологов так светло обрисована в высшей степени характерная эволюция поиска вслепую и эмпирический контроль постфактум, что уже само по себе описание данной эволюции выступает как развернутая критика понятия поиска вслепую.
Клапаред начинает с того, что противопоставляет интеллект, делающий функцию адаптации к новой обстановке, навыку (автоматизированному) либо инстинкту — адаптациям к повторяющимся событиям. Итак, каково же поведение индивида перед лицом событий? Индивид в любой момент — от инфузорий Дженнингса впредь до человека (включая и самого ученого перед лицом непредвиденного) — в первую очередь пробует что-то нащупать. Данный поиск вслепую возможно легко сенсо-моторным, или он может интериоризоваться в форме одной только мысленной «пробы», но его функция в любой момент одинаковая: обнаружить решения, каковые опыт будет отбирать постфактум.
Полный акт интеллекта предполагает, так, наличие трех главных моментов: вопроса, ориентирующего поиск, догадки, предваряющей решения, и контроля, отбирающего их. Но наряду с этим необходимо различать две формы интеллекта: практическую (либо «эмпирическую») и рефлексивную (либо «систематическую») В первой из них вопрос выступает в виде несложной потребности, догадка — в виде сенсо-моторного поиска вслепую, а контроль — в виде несложного последовательности неудач либо удач. И только во второй форме интеллекта потребность отражается в вопросе, поиск вслепую интериоризуется в поиск догадок, а контроль предвосхищает умелые ответы методом «осознания взаимоотношений», в полной мере достаточного для отстранения фальшивых сохранения и гипотез верных.
Таковы были неспециализированные теоретические представления, в то время, когда Клапаред приступил к анализу неприятности генезиса догадки в рамках психологии мышления. Неизменно подчеркивая очевидную роль, которую сохраняет поиск вслепую в самых развитых формах мысли, Клапаред одновременно с этим был должен, отдавая дань собственному способу «высказанной рефлексии», помещать таковой поиск не в исходной точке интеллектуального перемещения, а, так сообщить, за его пределами, в крайнем случае перед ним (причем все это имело возможность иметь место лишь в том случае, в то время, когда имеющиеся эти существенно превышают возможности понимания субъекта). Исходной же точкой, согласно точки зрения Клапареда, есть следующий акт поведения, важность которого до тех пор не была распознана: при наличии определенных данных относительно проблемы и при условии, что поиск в один раз уже был ориентирован потребностью либо задачей (при помощи механизма, что сам по себе до тех пор пока рассматривается как загадочный), сперва осуществляется познание совокупности взаимоотношений на базе несложных «импликаций». Эти импликации смогут быть верными либо фальшивыми. Если они верны, опыт удерживает их. В случае, если же они фальшивы и противоречат опыту, то тогда и лишь тогда начинается поиск вслепую. Он, следовательно, появляется как суррогат либо дополнение, т. е. как акт потения, производный по отношению к исходным импликациям. Исходя из этого поиск вслепую ни при каких обстоятельствах не бывает истым, заключает Клапаред; он частично направляется импликациями и задачей и практически возможно случайным только в той мере, в какой данные через чур очень сильно выходят за пределы возможностей этих предвосхищающих схем.
В чем же состоит такая импликация? Конкретно в ответе на данный вопрос концепция Клапареда самый обширно выявляет собственный значение и переходит в сферу неприятностей, конкретно связанных как с навыком, так и с самим интеллектом. Импликация оказывается в сущности практически тем же самым, чем была ветхая ассоциация у хороших психологов, с той отличием, что она подкрепляется эмоцией необходимости, вытекающим сейчас уже изнутри, а не извне. Она есть проявлением «примитивной тенденции», вне которой субъект ни на одном уровне не имел возможности бы применять опыт (р. 104). Она не только не обязана своим происхождением «повторению пары элементов», а, напротив, сама есть источником повторения сходного и «рождается уже на протяжении первой встречи элементов данной пары» (р. 105). Опыт может, следовательно, разламывать ее либо подтверждать, но он не в состоянии ее создать. И конкретно тогда, в то время, когда подкрепление опыта требует сопоставления, субъект достигает этого посредством импликации. Ее корни следовало бы, по сути дела, искать в «законе сращения» В. Джемса, растолковывающем ассоциацию: «Закон сращения порождает импликацию в плане действия и синкретизм в плане представления» р. 105). Клапаред приходит, так, к тому, что при помощи импликации интерпретирует условный Рефлекс: собака Павлова выделяет слюну при звуке колокольчика по окончании того, как она слышала его в один момент с видом пищи, в силу того, что в этом случае звук имплицирует пищу.
Теория поиска вслепую оказывается перевернутой, сам процесс этого переворачивания заслуживает внимательного изучения. Начнем с снаружи второстепенного момента. Не есть ли псевдопроблемой попытка растолковать, как задача либо потребность ориентируют поиск, как будто бы они существуют независимо от поиска? В действительности, сама потребность и задача высказывают воздействие механизмов, уже появившихся ранее и находящихся легко в состоянии мгновенной неуравновешенности: потребность сосать грудь предполагает наличие завершенной организации аппарате сосания, а вдруг обратиться к второму полюсу развития, то за вопросами типа «что это?», «где?» и т.д. стоят уже сконструированные полностью либо частично классификации, пространственные структуры и т.д. (см. гл. II). Следовательно, схема, ориентирующая поиск, — нужная предпосылка для объяснения появления потребности либо задачи. Потребность, задача и наконец, поиск высказывают, так, только акт ассимиляции действительности в рамках данной схемы.
Правомерно ли, исходя из этого, осознавать импликацию как первичный фактор, одновременно и сенсо-моторный, и интеллектуальный, источник как навыка, так и понимания? Само собой очевидно, что данный термин употребляется в этом случае не в логическом смысле — как нужная связь между суждениями, а в весьма неспециализированном смысле — как отношение какой-либо необходимости. Итак, порождается ли такое отношение двумя элементами, каковые индивид в первый раз видит совместно? Иными словами, повторяя пример Клапареда, порождает ли тёмная кошка, в первый раз замеченная младенцем, отношение «кошка имплицирует тёмное»? В случае, если субъект реально заметил два элемента в первый раз, без аналогий и без предвосхищений, то они, без сомнений, окажутся сразу же включенными в одно перцептивное целое — в гештальт, в второй форме высказывающий закон сращения Джемса либо синкретизм» на что ссылается Клапаред. Тот факт, что тут имеет место что-то большее, чем легко ассоциация, делается еще очевиднее в обстановках, в то время, когда целое образуется не за счет объединения двух элементов, сперва воспринятых по отдельности, а за счет их яркого слияния методом структурирования цело) Но это еще не сообщение необходимости, а только начало вероятной схемы, которая будет порождать отношения, принимаемые как нужные, лишь при условии превращения ее в настоящую схему на базе перерестановки либо обобщения (т. е. применения к новым элементам), т. е. если она будет открывать путь ассимиляции. Следовательно, конкретно ассимиляция есть источником того, что Клапаред именует импликацией. Выражаясь схематически, индивид не будет приходить к отношению «А имплицирует х» при восприятии первого А совместно со свойством х, а будет подведен отношению «А2 имплицирует х» в следствии ассимиляции А2 схеме (А), которая, создана конкретно ассимииляцией А2=А1. Исходя из этого у собаки, выделяющей слюну при виде пищи, выделение слюны при звуке колокольчика будет происходить лишь в том случае, если она ассимилирует данный звук как указатель либо как часть всего акта в данной схеме действия. Клапаред совсем прав, в то время, когда говорит, что импликация порождается не повторением, а появляется лишь на протяжении повторения, в силу того, что импликация — это внутренний продукт ассимиляции, что снабжает повторение внешнего акта.
Так, нужное вмешательство ассимиляции, о котором шла обращение, еще больше усиливает оговорки, каковые сам Клапаред должен сформулировать довольно неспециализированной роли поиска вслепую. В первую очередь, само собой очевидно, что поиск вслепую, в то время, когда он имеет место, не было возможности бы растолковать механическими факторами, т. е. на базе догадки несложного прокладывания пути; с данной точки зрения неточности должны были бы воспроизводиться совершенно верно равно как и пробы, увенчавшиеся успехом. И в случае, если так не происходит, т. е. в случае, если действует «закон результата», то это достигается лишь потому, что при повторении действия индивид предвосхищает собственные неудачи и возможные успехи. Иными словами, любая проба воздействует на следующую не как канал, открывающий дорогу новым перемещениям, а как схема, разрешающая дать значение последующим пробам[32]. Следовательно поиск вслепую отнюдь не исключает ассимиляции. Кроме того более того. Уже первые пробы тяжело свести к несложной случайности[33]. Д. К. Адаме в собственных опытах с лабиринтом обнаруживает перемещения, каковые ориентированы сначала. В. Деннис, а после этого Дж. Дешейл обосновывают, что индивид пытается продолжать перемещение в направлении, избранном в начале. Э. Толмен и Кречевский, обрисовывая перемещения крыс, говорят кроме того о «догадках» и т. п. Эти для того чтобы рода выяснили ответственные мысли, к каким пришли К. Халл и Э. Толмен. Халл упорно противопоставляет психологические модели, включающие цели и средства, механическим моделям Прокладывания пути: в случае, если последним предписывается только прямой путь, то у первых имеется пара вероятных вари антов пути, причем их тем больше, чем сложнее акт поведения. Иными словами, уже начиная с моторного поведения-и уровня, на переходной ступени между интеллектом и научением, необходимо принимать в расчет то, что превратится в «ассоциативность» операций в их конечных «группировках» (гл. II).
Что же касается Толмена, то он показывает роль обобщения в ходе формирования навыков. К примеру, при появлении нового лабиринта, хорошего от уже известного, животное учитывает наличие аналогии между двумя совокупностями и использует к новому случаю те формы поведения, каковые принесли ему успех в. прошлом (особенные маршруты). Так, целое постоянно структурируется, но действующие структуры не являются для Толмена несложными «формами» в смысле теории Кёлера: это — символы-гештальты, т. е. схемы, наделенные значениями. Данный двойственный темперамент структур, разглядываемых Толменом, — наличие в них элементов как обобщения, так и обозначения, — достаточно светло говорит о том, что речь заходит о том, что мы именуем схемами ассимиляции.
Так, накопление опыта на всех уровнях, от элементарного научения до интеллекта, как представляется, влечет ассимилирующую деятельность, которая в равной мере нужна для структурирования как самых пассивных форм навыка (обусловленное ассоциативные переносы и поведение), так и для проявлений интеллекта со характерной им очевидной активностью (ориентированный поиск вслепую). В этом смысле неприятность взаимоотношений между интеллектом и навыком тождественна проблеме взаимоотношений между восприятием и навыком. Как перцептивная деятельность не аналогична интеллекту, но в тот же миг же соединяется ним, чуть освободится от центрации на ярком и актуальном объекте, так и ассимилирующая деятельность, порождающая навыки, не смешивается с интеллектом, а находит в нем завершение сразу же по окончании координации и дифференциации необратимых в подвижные сочленения. Родство этих двух видов элементарной деятельности разумеется еще и по причине того, что привычные движения и восприятие в любой момент нерасчленимо объединены в схемы единого целого, и по причине того, что характерные навыку «перенос» либо обобщение в моторном замысле являются совсем правильным эквивалентом «перестановки» в плане пространственных фигур: и то и другое предполагает обобщающую ассимиляцию.