– Тогда послушай. В юные годы, Кебет. у меня была настоящая страсть к тому виду мудрости, что именуют познанием природы. Мне представлялось чем-то возвышенным знать обстоятельства каждого явления – по какой причине что рождается, по какой причине погибает и по какой причине существует. И я довольно часто кидался из крайности в крайность и вот какого именно рода вопросы задавал себе первым делом: bкогда теплое и холодное приводят к гниению, не тогда ли, как делали выводы кое-какие, образуются живые существа [46]? Чем мы мыслим – кровью, воздухом либо огнем [47]? Либо же ни тем, ни вторым и ни третьим, а это отечественный мозг приводит к чувству слуха, и зрения, и обоняния, а из них появляются представление и память, а из представления и памяти, в то время, когда они купят устойчивость, появляется знание [48]?
cРазмышлял я и о смерти всего этого, и о переменах, каковые происходят в небе и на Земле, и все чтобы в итоге счесть себя совсем негодным к такому изучению. на данный момент я приведу тебе достаточно убедительный аргумент. До тех пор я кое-что знал светло – так казалось и мне самому, и остальным, – а сейчас, из-за этих изучений, я совсем ослеп и потерял кроме того то знание, что имел прежде, – к примеру, среди многого другого прекратил осознавать, по какой причине человек растет. Прежде я пологал, что это каждому светло: человек растет по причине того, что ест и выпивает.d Мясо прибавляется к мясу, кости – к костям, и без того же совершенно верно, по тому же правилу, любая часть [пищи] прибавляется к родственной ей части людской тела и потом малая величина делается громадной. Так низкий человек делается большим. Вот как я думал прежде. Верно, по-твоему, либо нет?
– По-моему, верно, – сообщил Кебет.
– Либо еще. В случае, если большой человек, стоя рядом с не высокий, появился головою выше, то никаких сомнений это у меня не вызывало. И два коня рядом – также. eИли еще нагляднее: десять мне казалось больше восьми по причине того, что к восьми прибавляется два, а вещь в два локтя дольше вещи в один локоть по причине того, что превосходит ее на половину собственной длины.
– Ну, отлично, а что ты думаешь обо всем этом сейчас? – задал вопрос Кебет.
– Сейчас, клянусь Зевсом, – сообщил Сократ, – я далек от мысли, словно бы знаю обстоятельство хотя бы одной из этих вещей. Я не решаюсь делать выводы кроме того тогда, в то время, когда к единице прибавляют единицу, – то ли единица, к которой прибавили другую, стала двумя, то ли прибавляемая единица и та, к которой прибавляют, совместно становятся двумя через прибавление одной к второй. 97До тех пор пока любая из них была раздельно от второй, любая оставалась единицей и двух тогда не существовало, но вот они сблизились, и я задаю вопросы себя: в этом ли конкретно обстоятельство происхождения двух – в том, что случилась встреча, позванная обоюдным сближением? И в случае, если кто разделяет единицу, я не могу больше верить, что двойка появляется конкретно по данной причине – через разделение, потому что тогда обстоятельство будет именно противоположной причине образования двух: bтолько что мы утверждали, словно бы единицы взаимно сближаются и прибавляются одна к второй, а сейчас говорим, что одна от второй отделяется и отнимается! И я не могу уверить себя, словно бы осознаю, по какой причине и как появляется единица либо что бы то ни было иное – по какой причине оно появляется, гибнет либо существует. Другими словами, данный метод изучения мне решительно не нравится, и я выбираю себе наугад второй.
cНо в один раз мне кто-то поведал, как он вычитал в книге Анаксагора, что всему в мире информирует порядок и всему является причиной Ум [49]; и эта обстоятельство мне оказалась по душе, я поразмыслил, что это красивый выход из затруднений, в случае, если всему обстоятельство – Ум. Я сделал вывод, что в случае, если так, то Ум-устроитель обязан устраивать все наилучшим образом и всякую вещь помещать в том месте, где ей всего лучше пребывать. И в случае, если кто хочет найти обстоятельство, по которой что-либо рождается, гибнет либо существует, ему направляться узнать, как оптимальнее данной вещи существовать, функционировать либо самой испытывать какое-либо действие. dИсходя из этого рассуждения, человеку не требуется изучить ни в себе, ни в окружающем ничего иного, не считая наилучшего и самого совершенного. Само собой разумеется, он обязательно обязан знать и нехорошее, потому что знание лучшего и знание нехорошего – это одно да и то же знание. Рассудивши так, я с наслаждением пологал, что отыскал в Анаксагоре учителя, что откроет мне обстоятельство бытия, дешёвую моему разуму, и в первую очередь поведает, плоская ли Почва либо круглая, а поведав, растолкует нужную обстоятельство e – сошлется на наилучшее, утверждая, что Почва оптимальнее быть конкретно таковой, а не какой-нибудь еще. И если он сообщит, что Почва находится в центре [мира], растолкует, по какой причине ей лучше находиться в центре. Если он откроет мне все это, думал я, я готов не искать обстоятельства иного рода. 98Да, я готовься поинтересоваться у него таким же образом о Солнце, Луне и звездах – о скорости их перемещения относительно друг друга, об их поворотах и обо всем остальном, что с ними происходит: каким методом каждое из них действует само либо подвергается действию. Я ни на миг не допускал мысли, что, назвавши их устроителем Ум, Анаксагор может ввести еще какую-то обстоятельство кроме той, что им оптимальнее быть в таком положении, в каком онк и находятся. bЯ полагал, что, найдя причину каждого из них и всех совместно, он после этого растолкует, что всего лучше для каждого и в чем их общее благо. И эту надежду я не дал бы ни за что! С величайшим рвением принялся я за книги Анаксагора, дабы поскорее их прочесть и поскорее выяснить, что же всего лучше и что хуже.
Но с вершины изумительной данной надежды, приятель Кебет, я стремглав полетел вниз, в то время, когда, читая , заметил, что Ум у него остается без всякого применения [50] и что порядок вещей по большому счету не возводится ни к каким обстоятельствам, но приписывается – совсем нелепо – воздуху, эфиру, воде и многому иному. cНа мой взор, это все равно, как если бы кто вначале заявил, что всеми собственными действиями Сократ обязан Уму, а позже, принявшись растолковывать обстоятельства каждого из них в отдельности, сообщил: Сократ на данный момент сидит тут по причине того, что его тело складывается из костей и сухожилий и кости жёсткие и отделены одна от второй сочленениями, а сухожилия смогут натягиваться и расслабляться и окружают кости – вместе с кожею и мясом, которая все охватывает. dИ так как кости вольно ходят в собственных суставах, сухожилия, растягиваясь и напрягаясь, разрешают Сократу сгибать руки и ноги. Вот по этой-то причине он и сидит сейчас тут, согнувшись. И для беседы отечественной возможно отыскать сходные обстоятельства – голос, воздушное пространство, тысячи и слух иных того же рода, пренебрегши подлинными обстоятельствами – eтем, что, раз уж афиняне почли за лучшее меня осудить, я со своей стороны счел за лучшее сидеть тут, счел более честным остаться на месте и понести то наказание, какое они назначат. 99Да, клянусь собакой, эти жилы и эти кости уже давно, я думаю, были бы где-нибудь в Мегарах либо в Беотии [51], увлеченные фальшивым мнением о лучшем, если бы я не принял более честным и более красивым не бежать и не прятаться, но принять любое наказание, какое бы ни назначило мне государство.
Нет, именовать подобные вещи обстоятельствами – полная бессмыслица. Если бы кто сказал, что без всего этого – без костей, сухожилий и всего другого, чем я обладаю, – я бы не имел возможности делать то, что считаю нужным, он сказал бы правильно. Но утверждать, словно бы они обстоятельство всему, что я делаю, и одновременно с этим что в этом случае я повинуюсь Уму, bа не сам выбираю наилучший образ действий, было бы очень необдуманно. Это значит не различать между подлинной обстоятельством и тем, без чего обстоятельство не имела возможности бы быть обстоятельством. Это последнее масса людей, как бы ощупью шаря в потемках, именует обстоятельством – чуждым, как мне думается, именем. И вот последствия: один изображает Почву недвижно покоящейся под небом и окруженною неким вихрем [52], для другого она что-то наподобие небольшого корыта, поддерживаемого основанием из воздуха, но силы, cкоторая наилучшим образом устроила все так, как оно имеется на данный момент, – данной силы они не ищут а также не предполагают за нею великой божественной мощи. Они сохраняют надежду в один прекрасный день изобрести Атланта, еще более замечательного и бессмертного, талантливого еще жёстче удерживать все на себе [53], и нисколько не предполагают, что в конечном итоге все связуется и удерживается благим и должным. А я с величайшей охотою отправился бы в учение к кому угодно, только бы определить и осознать такую обстоятельство. dНо она не далась мне в руки, я и сам не сумел ее найти, и от вторых ничему не смог обучиться, и тогда в отыскивании обстоятельства я опять пустился в плавание. Желаешь, я поведаю тебе, Кебет, о моих стараниях?
– Весьма желаю! – отвечал Кебет.
– По окончании того, – продолжал Сократ, – как я отказался от изучения бытия, я решил быть осмотрительнее, дабы меня не постигла участь тех, кто замечает и исследует солнечное затмение. Иные из них портят себе глаза, в случае, если наблюдают прямо на Солнце, а не на его образ в воде либо еще в чем-нибудь подобном, e – вот и я думал испуганно, как бы мне совсем не ослепнуть душою, разглядывая вещи глазами и пробуя коснуться их при помощи того либо иного из эмоций. Я сделал вывод, что нужно прибегнуть к отвлеченным понятиям и в них разглядывать истину бытия, не смотря на то, что уподобление, которым я наряду с этим пользуюсь, в чем-то, пожалуй, и ущербно. 100Действительно, я не весьма согласен, что тот, кто разглядывает бытие в понятиях, лучше видит его в уподоблении, чем в случае, если разглядывать его в осуществлении. Не смотря ни на что, конкретно этим методом двинулся я вперед, любой раз полагая в базу понятие, которое вычислял самым надежным; да и то, что, как мне думается, согласуется с этим понятием, я принимаю за подлинное – идет ли обращение о причине либо о чем бы то ни было другом, – а что не в соответствии с с ним, то считаю неистинным. Но я желаю яснее высказать тебе собственную идея. Мне думается, ты меня еще не осознаёшь.
– Да, клянусь Зевсом, – сообщил Кебет. – Не совсем.
b – Но так как я не говорю ничего нового, а только повторяю то, что сказал в любой момент – и ранее, и только что в отечественной беседе. Я желаю продемонстрировать тебе тот вид обстоятельства, что я изучил, и вот я опять возвращаюсь к уже сто раз слышанному и с него начинаю, полагая в базу, что существует красивое само по себе, и благое, и великое, и все другое. Если ты согласишься со мною и признаешь, что так оно и имеется, я надеюсь, это разрешит мне открыть и продемонстрировать тебе обстоятельство бессмертия души.
c – Вычисляй, что я согласен, и иди прямо к цели, – отвечал Кебет.
– Взгляни же, примешь ли ты совместно со мною да и то, что за этим направляться. В случае, если существует что-либо красивое кроме красивого самого по себе, оно, мне думается, не может быть красивым в противном случае, как через причастность красивому самому по себе. Так же я рассуждаю и в любой другой ситуации. Признаёшь ты эту обстоятельство?
– Признаю.
d – Тогда я уже не осознаю и не могу постигнуть иных обстоятельств, таких мудреных, и, в случае, если мне говорят, что такая-то вещь красива или броским своим цветом, или очертаниями, или еще чем-нибудь в таком же роде, я отметаю все эти объяснения, они лишь сбивают меня с толку [54]. Легко, без выдумок, возможно кроме того через чур наивно, я держусь единственного объяснения: ничто иное не делает вещь красивой, не считая присутствия красивого самого по себе либо общности с ним, как бы она ни появилась. Я не стану потом это развивать, я настаиваю только на том, что все красивые вещи становятся красивыми через красивое [само по себе]. Надежнее ответа запрещено, по-моему, дать ни себе, ни кому второму. eОпираясь на него, я уже не оступлюсь. Да, я надежно укрылся от опасностей, сообщив себе и вторым, что красивое делается красивым благодаря красивому. И тебе также так думается?
– Да.
– И значит, громадные вещи сущность громадные и громадные сущность громадные благодаря громадному [самому по себе], а меньшие – благодаря малому?
– Да.
– И значит, если бы тебе заявили, что один человек головою больше другого, а второй головою меньше, ты не принял бы этого утверждения, но решительно бы его отклонил, заявивши так: 101Я могу сообщить только одно – что любая вещь, которая больше второй вещи, такова только благодаря громадному, другими словами она делается больше благодаря громадному, а меньшее делается меньшим только благодаря малому, другими словами малое делает его меньшим. А если бы ты признал, что один человек головою больше, а второй меньше, тебе было нужно бы, я думаю, беспокоиться, как бы не встретить возражения: в первую очередь в том, что большее у тебя имеется большее, а меньшее – меньшее по одной и той же причине, а после этого и в том, что большее делает бoльшим малое, – так как голова-то мелка! bА быть громадным благодаря малому – это уж диковина! Ну что, не побоялся бы ты таких возражений?
– Побоялся бы, – отвечал Кебет со хохотом.
– Значит, – продолжал Сократ, – ты побоялся бы утверждать, что десять больше восьми на два и по данной причине превосходит восемь, но сообщил бы, что десять превосходит восемь числом и через количество? И что вещь в два локтя больше вещи в один локоть длиною, но не на половину собственного размера? Так как и тут приходится беспокоиться того же самого.
– Совсем правильно.
– Отправимся дальше. Разве не остерегся бы ты сказать, что, в то время, когда прибавляют один к одному, обстоятельство появления двух имеется прибавление, а в то время, когда разделяют одно – то разделение? cРазве ты не закричал бы во целый голос, что знаешь только путь, каким появляется каждая вещь, – это ее причастность особенной сущности, которой она должна быть причастна, и что в этом случае ты можешь назвать только единственную обстоятельство происхождения двух – это причастность двойке. Все, чему предстоит сделаться двумя, должно быть причастно двойке, а чему предстоит сделаться одним – единице. А всяких разделений, прибавлений и других аналогичных тонкостей тебе кроме того и касаться не нужно. На эти вопросы пускай отвечают те, кто умнее тебя, ты же, опасаясь, как говорится, собственной тени и собственного невежества, не расставайся с надежным и верным основанием, которое мы нашли, и отвечай соответственно. dЕсли же кто ухватится за само основание, ты не обращай на это внимания и не спеши с ответом, пока не исследуешь вытекающие из него следствия и не выяснишь, в лад либо не в лад друг другу они звучат. А в то время, когда потребуется оправдать само основание, ты сделаешь это совершенно верно таким же образом – положишь в базу второе, лучшее в сравнении с первым, как тебе покажется, и без того до тех пор, пока не достигнешь удовлетворительного результата. eНо ты не станешь все валить в одну кучу, рассуждая разом и об исходном понятии, и о его следствиях, как делают усердные спорщики [55]: так как ты желаешь отыскать настоящее бытие, а среди них, пожалуй, ни у кого нет об этом ни речи, ни заботы. Собственной премудростью они способны все перепутать и замутить, но наряду с этим остаются в полной мере собою довольны. Ты, но ж, философ и потому, я надеюсь, поступишь так, как я сообщил.
102 – Ты совсем прав, – в один голос отозвались Симмий и Кебет.
Эхекрат. Клянусь Зевсом, Федон, в противном случае и быть не имело возможности! Мне думается, Сократ сказал изумительно светло, так что в самый раз осознать и не сильный уму.
Федон. Правильно, Эхекрат, все, кто был тогда подле него, так и решили.
Эхекрат. Вот и мы также, хоть нас в том месте и не было, и мы только на данный момент это слышим. А о чем шла беседа затем?
bФедон. Помнится, в то время, когда Симмий и Кебет с ним дали согласие и признали, что любая из идей существует и что вещи в силу причастности к ним приобретают их имена [56], затем Сократ задал вопрос:
– В случае, если так, то, говоря, что Симмий больше Сократа и меньше Федона, ты утверждаешь, что в Симмий имеется и громадное и малое само по себе разом. Правильно?
– Правильно.
– Но ты, само собой разумеется, согласен со мною, что выражение Симмий выше Сократа абсолютно истине не соответствует? Так как Симмий выше не по причине того, что он Симмий, не по природе собственной, но через то громадное, которое в нем имеется. cИ выше Сократа он не по причине того, что Сократ – это Сократ, а по причине того, что Сократ причастен малому – относительно с громадным, которому причастен Симмий.
– Верно.
– И ниже Федона он не по причине того, что Федон – это Федон, а по причине того, что причастен малому относительно с громадным, которому причастен Федон?
– Да, это так.
– Выходит, что Симмия возможно именовать разом и мелким, и громадным если сравнивать с двумя вторыми: рядом с великостью одного он ставит собственную малость, а над малостью второго строит собственную великость. dТут Сократ улыбнулся и увидел:
– Видно, я на данный момент заговорю как по писаному. Но не смотря ни на что, а говорю я, сдается мне, дело. Кебет подтвердил.
– Цель же моя в том, – продолжал Сократ, – дабы ты поделил мой взор. Мне думается, не только громадное ни при каких обстоятельствах не согласится быть одновременно и громадным и малым, но и громадное в нас ни при каких обстоятельствах не допустит и не примет малого, не захочет появляться меньше другого. eНо при таких условиях одно из двух: или громадное отступает и бежит, в то время, когда приблизится его соперник – малое, или гибнет, в то время, когда соперник подойдет близко. Так как, оставаясь на месте и принявши малое, оно сделается иным, чем было раньше, то есть этого оно и не желает. Вот, к примеру, я принял и допустил малое, но остаюсь самим собою – я прошлый Сократ, мелкий, в то время как то, громадное, не смеет быть малым, будучи громадным. Так же совершенно верно и малое в нас ни при каких обстоятельствах не согласится стать либо же быть громадным, и по большому счету ни одна из противоположностей, оставаясь тем, что она имеется, не желает ни преобразовываться в другую противоположность, ни быть ею, но или удаляется, или наряду с этим трансформации гибнет.
103 – Да, – сообщил Кебет, – мне думается, что именно так оно и имеется.
Услыхав это, кто-то из находившихся – я уже не помню совершенно верно кто – сообщил:
– Для всевышних, да так как мы раньше сошлись и дали согласие именно на обратном тому, что говорим на данный момент! Разве мы не дали согласие, что из меньшего появляется большее, а из большего меньшее и что по большому счету таково происхождение противоположностей – из противоположного? А сейчас, сколько я осознаю, мы утверждаем, что так ни при каких обстоятельствах не бывает!
Сократ обернулся, выслушал и ответил так:
b – Ты смело напомнил! Но ты не осознал отличия в это же время, что говорится сейчас и говорилось тогда. Тогда мы говорили, что из противоположной вещи рождается противоположная вещь, а сейчас – что сама противоположность ни при каких обстоятельствах не перерождается в собственную противоположность ни в нас, ни в природе. Тогда, приятель, мы говорили о вещах, несущих в себе противоположное, именуя их именами этих противоположностей, а сейчас о самих противоположностях, присутствие которых дает имена вещам: это они, утверждаем мы сейчас, ни при каких обстоятельствах не соглашаются появиться одна из второй.
cТут он посмотрел на Кебета и прибавил:
– Возможно, и тебя, Кебет, смутило что-нибудь из того, что высказал он?
– Нет, – отвечал Кебет, – нисколько. Но я не стану отрицать, что очень многое смущает и меня.
– Значит, мы согласимся без всяких оговорок, что противоположность ни при каких обстоятельствах не будет противоположна самой себе?
– Да, без мельчайших оговорок.
– Сейчас посмотри, согласишься ли ты со мною еще вот в каком вопросе. Ты так как именуешь что-либо холодным либо горячим?
– Именую.
– И это то же самое, что сообщить огонь и снег?
d – Нет, само собой разумеется, клянусь Зевсом!
– Значит, горячее – это иное, чем пламя, и холодное – иное, чем снег?
– Да.
– Но ты, по всей видимости, осознаёшь, что ни при каких обстоятельствах снег (как мы на данный момент лишь говорили), приняв горячее, уже не будет тем, чем был прежде, – снегом, и вместе с тем горячим: в то время, когда горячее приблизится, он или отойдёт перед ним, или погибнет.
– Совсем правильно.
– Равным образом ты, по всей видимости, осознаёшь, что пламя, в то время, когда приближается холодное, или сходит с его пути, или же гибнет: он и не желает и не в силах, принявши мороз, быть тем, чем был прежде, – огнем, и, совместно, холодным.
e – Да, это так.
– Значит, в иных из аналогичных случаев не редкость, что одно да и то же наименование сохраняется на вечные времена не только за самой идеей, но и за чем-то иным, что не есть мысль, но владеет ее формою во все время собственного существования. на данный момент, я надеюсь, ты яснее осознаешь, о чем я говорю. Нечетное в любой момент должно носить то имя, каким я его сейчас обозначаю, либо не всегда?
– Очевидно, в любой момент.
104 – Но одно ли оно из всего существующего – вот что я желаю задать вопрос, – либо же имеется еще что-нибудь: хоть оно и не то же самое, что нечетное, все-таки не считая собственного особенного имени должно в любой момент называться нечетным, потому что по природе собственной неотделимо от нечетного? То. о чем я говорю, видно на многих примерах, и в частности на примере тройки. Поразмысли-ка над числом три. Не думается ли тебе, что его в любой момент нужно обозначать и своим заглавием, и заглавием нечетного, не смотря на то, что нечетное и не сходится с тройкой? bНо такова уж тройки и природа, и пятерки, и по большому счету половины всех чисел, что каждое из них в любой момент нечетно и все же ни одно абсолютно с нечетным не сходится. Соответственно два, четыре и целый второй последовательность чисел в любой момент четны, не смотря на то, что абсолютно с четным ни одно из них не сходится. Согласен ты со мною либо нет?
– Как не дать согласие! – отвечал Кебет.
– Тогда следи внимательнее за тем, что я желаю узнать. Итак, по-видимому, не только все эти противоположности не принимают друг друга, но и все то, что не противоположно друг другу, но же всегда несёт в себе противоположности, как видно, не принимает той идеи, которая противоположна идее, заключенной в нем с самом, но, в то время, когда она приближается, или гибнет, или отступает перед нею. cРазве мы не признaем, что число три скорее погибнет и претерпит все, что угодно, но лишь не станет, будучи тремя, четным?
– без сомнений, признаем, – сообщил Кебет.
– Но в это же время два не противоположно трем?
– Нет, само собой разумеется.
– Значит, не только противоположные идеи не выстаивают перед натиском друг друга, но существует и что-то второе, не выносящее сближения с противоположным?
– Совсем правильно.
– Давай определим, что это такое, в случае, если сможем?
– Отлично.
d – Не то ли это, Кебет, чтo, овладев вещью, заставляет ее принять не просто собственную идею, но [идею] того, что в любой момент противоположно тому, [чем оно овладевает]?
– Как это?
– Так, как мы только что говорили. Ты же не забываешь, что любая вещь, которою овладевает мысль троичности, имеется обязательно и три, и нечетное.
– Превосходно не забываю.
– К таковой вещи, утверждаем мы, ни при каких обстоятельствах не приблизится мысль, противоположная той форме, которая эту вещь формирует.
– Правильно.
– А создавала ее форма нечетности?
– Да.
– И противоположна ей мысль четности?
– Да.
e – Значит, к трем мысль четности ни при каких обстоятельствах не приблизится.
– Да, ни при каких обстоятельствах.
– У трех, скажем мы, нет доли в четности.
– Нет.
– Значит, три лишено четности.
– Да.
– Я сказал, что мы должны выяснить, что, не будучи противоположным чему-то иному, все же не принимает этого как противоположного. Вот, к примеру, тройка: она не противоположна четному и однако не принимает его, потому что привносит что-то в любой момент ему противоположное. Равным образом двойка привносит что-то противоположное нечетности, пламя – холодному и без того потом. 105Сейчас смотри, не согласишься ли ты со следующим определением: не только противоположное не принимает противоположного, но да и то, что привносит что-то противоположное в второе, приближаясь к нему, ни при каких обстоятельствах не примет ничего сугубо противоположного тому, что оно привносит. Отыщи в памяти-ка еще разок (в этом нет вреда – слушать пара раз об одном и том же): пять не примет идеи четности, а десять, удвоенное пять, – идеи нечетности. Очевидно, это – десятка, – хоть сама и не имеет собственной противоположности, вместе с тем идеи нечетности не примет. bТак же ни полтора, ни каждая другая дробь того же рода не примет идеи целого, ни треть, как и все другие подобные ей дроби. Надеюсь, ты поспеваешь за мною и разделяешь мой взор.
– Да, разделяю, и с величайшей охотой! – сообщил Кебет.
– Тогда возвратимся к началу. Лишь сейчас, прошу вас, отвечай мне не так, как я задаю вопросы, но подражая мне. Дело в том, что кроме прошлого надежного ответа я усмотрел по ходу отечественного рассуждения еще и другую надежность. Если бы ты задал вопрос меня, что должно показаться в теле, дабы оно стало теплым, я бы уже не дал того надежного, cно невежественного ответа, не сообщил бы, что теплота, но, наученный отечественным рассуждением, ответил бы уже – что пламя. И если ты спросишь, от чего тело делается недужным, не сообщу, что от недуга, но – от горячки. Подобным же образом, если ты спросишь меня, чтo должно показаться в числе, дабы оно сделалось нечетным, я отвечу, что не нечетность, но единица. Ну и без того потом. Сейчас ты достаточно светло осознаёшь, что я имею в виду?
– Достаточно.
– Тогда отвечай: что должно показаться в теле, дабы оно было живым?
– Душа, – сообщил Кебет. d – И без того бывает в любой момент?
– А как возможно в противном случае? – задал вопрос тот.
– Значит, чем бы душа ни овладела, она постоянно привносит в это жизнь?
– Да, правильно.
– А имеется ли что-нибудь противоположное жизни либо нет?
– Имеется.
– Что же это?
– Смерть.
– Но – в этом мы уже дали согласие – душа ни при каких обстоятельствах не примет противоположного тому, что постоянно привносит сама?
– Без всякого сомнения! – отвечал Кебет.
– Что же выходит? Как мы на данный момент назвали то, что не принимает идеи четного?
– Нечетным.
– А не принимающее справедливости да и то, что ни при каких обстоятельствах не примет искусности? e – Одно – неискусным, второе – несправедливым.
– Замечательно. В противном случае, что не примет смерти, как мы назовем?
– Бессмертным.
– Но так как душа не принимает смерти?
– Нет.
– Значит, душа бессмертна?
– Бессмертна, – сообщил Кебет.
– Замечательно. Будем вычислять, что это доказано? Либо как по-твоему?
– Доказано, Сократ, и к тому же достаточно.
– Отправимся дальше, Кебет. Если бы нечетное должно было быть неуничтожимым, то, возможно, было бы неуничтожимо и три.
106 – Очевидно.
– Ну, а если бы и холодному обязательно следовало быть неуничтожимым, то, в то время, когда к снегу приблизили бы тепло, он отошёл бы целый и нерастаявший, не так ли? Так как умереть он бы не имел возможности, но не имел возможности бы и принять теплоту, оставаясь самим собой.
– Верно, – сообщил Кебет.
– Совершенно верно так же, я думаю, если бы неуничтожимым было горячее, то, в то время, когда к огню приблизилось бы что-нибудь холодное, он бы не мерк, не погибал, но отступал бы невредимым.
– Обязательно.
b – Но не должны ли мы таким же образом рассуждать и о бессмертном? В случае, если бессмертное неуничтожимо, душа не имеет возможности умереть, в то время, когда к ней приблизится смерть: так как из всего сообщённого направляться, что она не примет смерти и не будет мертвой! Совершенно верно так же, как не будет четным ни три, ни [само] нечетное, как не будет холодным ни пламя, ни теплота в огне! Что, но же, мешает нечетному, – сообщит кто-нибудь, – не становясь четным, в то время, когда четное приблизится, – так мы договорились – умереть и уступить собственный место четному? cИ мы не были бы вправе решительно настаивать, что нечетное не погибнет, – так как нечетное не владеет неуничтожимостью. Но если бы было признано, что оно неуничтожимо, мы легко отстаивали бы собственный взор, что под натиском четного нечетное и три спасаются бегством. То же самое мы имели возможность бы решительно утверждать об огне и тёплом, также как и обо всем остальном. Правильно?
– Совсем правильно.
– Сейчас о бессмертном. В случае, если признано, что оно неуничтожимо, то душа не только бессмертна, но и неуничтожима. В случае, если же нет, потребуется какое-то новое рассуждение.
d – Нет, нет, – сообщил Кебет, – для этого нам нового рассуждения не требуется. Чуть ли что избегнет смерти, в случае, если кроме того бессмертное, будучи вечным, ее примет.
– Я полагаю, – продолжал Сократ, – что ни всевышний, ни сама мысль судьбы, ни все иное бессмертное ни при каких обстоятельствах не гибнет, – это, по всей видимости, признано у всех.
– Да, у всех людей, клянусь Зевсом, и еще больше, мне думается, у всевышних.
e – Итак, потому, что бессмертное неуничтожимо, душа, если она бессмертна, должна быть одновременно с этим и неуничтожимой.
– Несомненно, обязана.
– И в то время, когда к человеку подступает смерть, то смертная его часть, по-видимому, умирает, а бессмертная отходит целой и невредимой, сторонясь смерти.
– По-видимому, так.
– Значит, не остается ни мельчайших сомнений, Кебет, что душа бессмертна и неуничтожима. И воистину, отечественные души будут существовать в Аиде.
107 – Что до меня, Сократ, то мне возразить нечего, я полон доверия к нашему доказательству. Но в случае, если Симмий либо кто второй желают что-нибудь сообщить, лучше им не таить собственные мысли про себя: так как другого случая высказаться и услышать твои разъяснения по этому поводу, пожалуй, не представится, так что лучше не откладывать.
b – Я также, – увидел Симмий, – не нахожу, в чем из сообщённого я имел возможность бы усомниться. Но величие самого предмета и недоверие к людским силам все же заставляют меня в глубине души сомневаться в том, что сейчас говорилось.
– И не только в этом, Симмий, – отвечал Сократ, – твои слова нужно бы отнести и к самым первым основаниям. Хоть вы и вычисляете их точными, все же нужно их разглядеть сильнее. И если вы разберете их достаточно глубоко, то, думаю я, достигнете в доказательстве результатов, какие конкретно лишь дешёвы человеку. В тот миг, в то время, когда это станет для вас ясным, вы прекратите искать.
– Правильно, – промолвил Симмий.