Логические операции являются органической частью любой
1 Создатель учения о доминанте А. А. Ухтомский писал, что доминанта может служить источником ошибок и предубеждения, но она же содействует отбору всего, что так или иначе оказывает помощь ответу задачи. «Доминанта есть физиологической базой предметного мышления». (А. А. Ухтомский. Соч., изд. ЛГУ, 1960, т. I, стр. 169, 170, 229).
интеллектуальной деятельности. Одной из таких логических форм есть догадка, либо, как говорят криминалисты, версия, которая может рассматриваться как совершенная информационно-логическая (вероятностная) модель1.
Кое-какие авторы считают, что темперамент формирования версии существенно отличается от характера формирования научной догадки, что, если сравнивать с догадкой, версия есть более несложной формой мышления. Так, согласно точки зрения В.И. Теребилова, главное отличие версии от догадки в том, что догадка строится на базе определенной суммы умелого материала, а выдвижение версии может происходить и на базе минимальных фактических данных. Но количество нужного материала определяет только обоснованность версии либо догадки. На различных уровнях знания гипотезы и вероятность версии возможно разной, и это не определяет их различия между собой2.
Отдельные же криминалисты кроме того вычисляют недопустимой аналогию между ними. М.Е. Евгеньев-Тиш пишет: «Общее, что, по-видимому, формирует представление о таковой аналогии, — это то, что и следственная версия, и научная догадка воображает собою необычную форму мышления». Потом, не продемонстрировав, в чем состоит это своеобразие, создатель скороговоркой указывает на гипотезы и различие версии: «Во-первых, по базе, на которой они строятся, во-вторых, по целям, для которых они выдвигаются, в-третьих, по характеру, способам и содержанию их проверки и, в-четвертых, что самый принципиально важно, по значению результатов их проверки». Главное отличие версии Евгеньев-Тиш видит в том, что оставшаяся по окончании проверки всех предположений одна из них делается «единственно точной». Возможно поразмыслить, что для того чтобы свойства лишена научная догадка.
1 Кроме разглядываемых нами видов моделей, в иных областях знания пользуются совершенными моделями еще более высокой степени абстракции: знаковые, символические, математические модели. В расследовании они не имеют использования на практике. Необычным исключением являются графические изображения — карты, замыслы, схемы, каковые возможно разглядывать в качестве несложных знаковых моделей. (А.А. Зиновьев, И.Н. Резвин Логическая модель как средство научного изучения. «Вопросы философии», 1960, № 1).
2 В.И. Теребилов К вопросу о планировании расследования и следственных версиях. «Советская криминалистика на работе следствия», вып. 6, стр. 106-107.
3 М.Е. Евгеньев-Тиш. Замысел расследования дела. «Научные труды Саратовского юридического университета», 1957, вып. I, стр. 219.
Приведенные рассуждения результат неточного определения природы предположений. гипотеза и Версия имеют однообразную логическую и психотерапевтическую структуру. Догадка о жизни на Марсе, предположительный диагноз доктора, версия о характере происшествия по собственной логической и психотерапевтической природе однотипны. Версия появляется в том же порядке и на той же базе что и догадка проходит те же этапы развития и не имеет возможности отвечать каким-то иным требованиям.
Применение предположений есть простым приемом и житейского познания, и научного изучения.
Как личная догадка, охватывающая какое-то отдельное событие либо явление, версия вовсе не представляет собой своеобразного средства, свойственного лишь процессу расследования. Достаточно отыскать в памяти изучения Ираклия Андронникова о М.Ю. Лермонтове, дабы убедиться, что они представляли собой диагностику целой совокупности догадок, каковые по существу ничем не отличались от следственных предположений.
Подобно догадке, версия — не одно только суждение, а совокупность знаний, в которой точное знание сочетается с предположением, проблематическим суждением, являющимся «душой» версии. Эвристическая сокровище версии в том и состоит, что ранее известное и уже установленное в ней связывается с новым, искомым1.
Известное указание Энгельса, что формой развития естествознания есть догадка, имеет принципиальное значение для всех областей людской познания. Исходя из этого возможно заявить, что формой развития отечественных знаний в ходе расследования есть версия.
Различие информационной образно-понятийной и формальнологической моделей связано с той ролью, которую играются в них речи и элементы наглядности, другими словами первая либо вторая сигналь
1 П. Копнин. познание и Гипотеза действительности. Киев, 1962. Тут создатель допускает неточность, в то время, когда, различая реальные гипотезы и рабочие, пишет, что «для рабочих догадок вопрос об их истинности не есть главным» (стр. 85). Не отрицая различия догадок по их обоснованности и долговечности, считаем, что вопрос об истинности знания в любой момент основной вопрос. Потому ошибочно кроме этого мнение М.С. Строговича, что, говоря о сходстве предположений с рабочими догадками, считает, что «сами по себе они не претендуют на истинность, на достоверность». (Логика. Госполитиздат, 1952, стр. 309).
ные совокупности. По-своему отражая то либо иное событие, эти модели действуют на различных «этажах» людской сознания, взаимно питая одна другую и переходя приятель в приятеля. Вероятностная модель есть промежуточным звеном между объективной действительностью и логическим мышлением. Она действует в двух направлениях: во-первых, от действительности — к объяснению (версии) как наглядное воспроизведение в сознании вероятного механизма, обстоятельств, обстоятельств и участников расследуемого события; во-вторых, от объяснения (версии) к действительности как указатель на недостающие знания, неустановленные факты, ненайденные следы, подлежащие отысканию и выяснению для того, чтобы придать отечественным знаниям темперамент достоверности.
Наряду с этим вероятностные модели в ходе расследования делают следующие функции:
а) систематизация имеющейся информации;
б) отыскание недостающей информации;
в) отбор значительной и отсев избыточной информации. Постараемся проследить эти процессы на примере из практики. Исходным пунктом конструирования модели постоянно служит определенная жизненная обстановка, какая-то совокупность фактов, которая, становясь известной следователю, подвергается изучению.
К примеру, на месте происшествия следователь отмечает детали события и отдельные обстоятельства, попавшие в его поле зрения: закрытая изнутри на крюк дверь магазина, видимый через окно сторож, лежащий с огнестрельной раной в груди в луже крови на полу торгового зала, отсутствие при внутреннем осмотре магазина каких-либо посторонних следов и нарушений, кинутая рядом охотничья винтовка сторожа и без того потом.
Продолжая изучение, мня и рассуждая, следователь осмысливает полученные эти. Часть фактов дает основание для каких-то точных выводов. Исходя из этого любой раз рекомендуется ставить вопрос: «Что несомненно направляться из данного факта?». К примеру, если судить по закрытым изнутри окнам и дверям, при отсутствии вторых выходов из следов и магазина взлома, в помещении на протяжении происшествия не было никого, не считая сторожа.
Показатели выстрела с дальнего расстояния, отсутствие гильзы в патроннике и свежих следов нагара в канале ствола исключают ранение сторожа собственной рукой. Значит, раненный недалеко от охраняе
мого им магазина, он, разумеется, успел войти и закрыть дверь на крюк, чем воспрепятствовал проникновению преступников.
Эта мнимая картина говорит о необходимости поиска следов вне магазина. Вытекающее из этого рассуждение до тех пор пока еще не образует версии, потому, что в этих моментах исключается неоднозначное толкование.
Но большая часть событий не дает возможности для окончательного суждения, а разрешает делать выводы о них только с определенной долей возможности. Дисциплинированная идея следователя обязана очень выделить такие события. В начальной стадии следствия разные толкования фактов, в большинстве случаев, бессчётны.
Перед тем как было обнаружено, что в момент происшествия никто из посторонних не был в магазина, не исключались и другие возможности: уход преступника через окно либо через дверь с последующим набрасыванием внутреннего крючка. Только убедившись в неосуществимости этого, возможно прийти * окончательному суждению о данном факте.
Значит, в любых ситуациях нужно проверить себя вопросом, вправду ли то либо иное событие протекало так, а не в противном случае, и постараться представить его себе.
Изучая событие, следователь пытается растолковать его, отвечая на вопросы:
как конкретно имело возможность оно случиться, что смогут означать те либо иные события, о чем смогут свидетельствовать узнаваемые факты (любой в отдельности и дружно).
К примеру, нахождение сторожа, вопреки инструкции, вне магазина может свидетельствовать о том, что он был вызван кем-то из сослуживцев либо родных привычных или сам вышел, в то время, когда посторонних рядом не было. На данной базе смогут сформироваться следующие предположения:
1) убийство с целью ограбления магазина совершено привычным сторожа, что под каким-то предлогом вызвал сторожа и выстрелил в него;
2) убийство совершено посторонним грабителем, что воспользовался для нападения случайным выходом сторожа из магазина.
Но построение версии не самоцель, а средство изучения, которое не имеет возможности на этом приостановиться. Сколь убедительным ни казалось бы то либо иное объяснение, нужно разглядеть
следствия, вытекающие из ьыдвинутого предположения так, как словно бы другие связи и причина преступления фактов вправду установлены.
Наряду с этим следователь рассуждает приблизительно так: в случае, если исходить из высказанного предположения, в случае, если появившаяся в моем представлении картина верна, то должны выявиться такие-то показатели, имели возможность остаться такие-то следы (каковые тут же рисуются в виде образов и оформляются в речи).
Обнаружение следствий сводится к ответу на вопросы:
а) результатом каких обстоятельств явился этот факт;
б) какие конкретно последствия он позвал;
в) какие конкретно явления имели возможность сопутствовать тому и второму.
Какие конкретно же следствия вытекают из упомянутых предположений.
В случае, если исходить из версии об убийстве сторожа посторонним грабителем, то самый вероятным будет, что преступник подкарауливал собственную жертву и скрывался поблизости от магазина, замечая за ним. В этом случае он должен был избрать себе пункт, невидимый для сторожа и скрытый от вторых. Растущие недалеко кусты самый удобны для для того чтобы укрытия.
Тогда возможно предположить:
а) сторож вышел из магазина и направился к кустарнику. Находящийся в том месте преступник выстрелил и ранил сторожа. Раненый забежал в магазин, заперся и скончался. Убедившись в неосуществимости пробраться в магазин, преступник скрылся;
б) преступник оставил в кустах следы собственного нахождения и следы действия огнестрельного оружия. Раненый покинул капли крови на земле. Пробуя пробраться в магазин, убийца оставил на двери следы рук;
в) звук выстрела слышали обитатели ближайших домов. Скрывавшегося в кустах человека видели перед тем прохожие. Уходящего убийцу увидели ночные сторожа вторых объектов.
Дабы избежать предстоящих ошибочных построений, нужно убедиться, что эти предполагаемые следствия соответствуют имеющимся данным.
Время от времени не редкость достаточно возвратиться к рассмотрению уже известных фактов, сопоставить собственные выводы с наличными данными и их наглядным отображением, дабы распознать противоречия и погрешности в этих выводах. Так, в разглядываемом деле ложность версии о
несчастном случае либо суициде сторожа легко доказывается отсутствием стреляной гильзы в патроннике, следов нагара в канапе ствола и без того потом. В версии особенно рельефно выступает истинности и различие правильности. Мы не можем оценить правильность либо ложность версии до ее практической проверки, в то время как логическая правильность ее может не вызывать никаких сомнений.
Но главное пребывает в подтверждении методом установления до тех пор пока еще малоизвестных фактов того, что предполагаемые следствия вправду существуют.
Таким методом следователь обнаруживает: на рыхлом грунте в кустах следы топтавшегося на месте человека, одетого в резиновую обувь с вафельным узором подошвы, ближе к магазину — опаленный обрывок газеты; после этого цепочку из засохших капель жидкости бурого цвета. Но следов рук на металлической двери не выясняется, но на дверной коробке в полуметре от почвы обнаруживается глинистый отпечаток левого ботинка с ровной подошвой, а на крыльце два затоптанных окурка папирос того же сорта, что имелись у покойного, и один окурок папиросы другого сорта.
Так, проверка выдвинутых следователем догадок может привести:
а) к установлению предполагаемых и мнимых фактов (следы ног);
б) к необнаружению ожидаемых фактов (следы рук);
в) к установлению ранее не предусмотренных фактов (окурки).
Контролируемые предположения должны быть оценены в свете собранных данных, а новые факты — взять объяснение.
Как потом надлежит рассуждать следователю?
В случае, если следствия, вытекающие из версии, соответствуют действительности, а предполагаемые факты найдены, — значит версия возможна, и возможность ее будет расти по мере получения новых подтверждений. Но вычислять ее точной преждевременно, потому что замечаемые факты смогут быть позваны второй обстоятельством, и до тех пор пока что растолкованы в противном случае. К примеру, найденные в кустах следы не принадлежат преступнику, клочок бумаги не есть пыжом, засохшие брызги на земле — это капли краски и без того потом.
Бели же предполагаемые факты не установлены, вероятны различные варианты:
1) предполагаемый факт имел место, но последствия его, следы и признаки не сохранились либо не могли быть найдены следователем по техническим обстоятельствам либо находятся где-то в другом месте (следы ног замыты дождем, отпечатки пальцев не могли отобразиться на шероховатой поверхности, пыж залетел на соседний участок). При таком положении версия должна быть сохранена для предстоящей работы;
2) предполагаемого факта по большому счету не было.
В то время, когда в следствии логической проверки оказывается, что следствия выяснены правильно, отсутствие ожидаемого факта смогут иметь неоднозначное значение:
в случае, если наступление тех либо иных последствий и наличие определенных показателей факультативно, версия требует предстоящей проверки (так, на ровной железной дверной ручке не обязательно должны были остаться пальцевые следы, даже в том случае, если преступник все-таки ее касался); в случае, если же данное следствие являлось необходимым, необнаружение искомых фактов ставит версию (мнимую модель события) под сомнение.
Отсутствие необходимых показателей именуют негативными событиями. Они нарушают простое представление о обычном ходе событий, их порядке, диктуемом событием происшествия. Так, если бы не обращая внимания на широкое ранение, под трупом не выяснилось крови, это потребовало бы дополнительного толкования, построения новых предположений. В случае, если негативное событие никак несовместимо с версией, последняя абсолютно исключается.
Наконец, должны быть осмыслены факты, обнаружение которых явилось для следователя неожиданным. Кое-какие из них смогут по большому счету уничтожить созданную модель и отвергнуть прошлую версию (как это было, к примеру, с версией о суициде сторожа). Исключение всех выдвинутых предположений свидетельствует, что не были предусмотрены все возможности. Это возвращает следователя в исходное положение, заставляет искать новые объяснения событию.
В случае, если новые факты абсолютно укладываются в рамки имеющихся предположений, это усиливает их и новых построений не требует. Так, отпечаток обуви на стене у входа подтверждает идея о том, что преступник, пробуя пробраться в магазин, дергал дверь и наряду с этим упирался ногой о стенке.
Модель впитывает эту новую данные. Потому, что новые факты (к примеру, свежие окурки, найденные у входа в магазин) не охватываются прошлым объяснением либо не вяжутся с ним, версии должны быть дополнены и исправлены в свете этих данных.
По мере накопления известных показателей версия (модель) обрастает новыми фактами, подвергается исправлению и уточнению.
В разглядываемом примере, если судить по разным следам ног, возможно представить, что преступников было двое: один, стрелявший, был в резиновой обуви с фигурным узором подошвы; второй, пробовавший открыть дверь и покинувший отпечаток на стене, имел обувь с ровной подошвой. В случае, если два окурка, отысканные у входа, кинуты сторожем, а третий кем-то вторым, возможно поразмыслить, что покойный до нападения курил с кем-то из собственных привычных. Данный человек кроме этого мог быть участником правонарушения. В момент выстрела его уже не было около сторожа, в противном случае он помешал бы раненому запереться в магазине. Значит, данный преступник кроме этого должен был скрываться где-то поблизости. Отсюда вытекает необходимость предстоящего поиска следов недалеко от места происшествия.
Итак, расследование сопряжено с осмысливанием фактов, построением мнимых моделей и формулированием предположений, выведением следствий, их логической и практической проверкой. В этом ходе распадаются одни модели и соответствующие им версии, образуются другие, покуда дело не будет всесторонне изучено.
Итогом расследования есть установление точной истины с исчерпывающей полнотой. Отечественные знания преобразовываются в доказанную истину, в то время, когда установлено:
во-первых, что из предположения непременно вытекают следствия, каковые нами найдены;
во-вторых, что все остальные предполагаемые обстоятельства происхождения данного его признаков и факта должны быть исключены.
В противном случае говоря, практическое опробование моделей (другими словами проверка предположений) должно привести к тому, что одна из них отыщет полное подтверждение, а остальные будут опровергнуты. Опровержение вторых возможностей — важная часть единого процесса доказывания.
Труд, затраченный на диагностику отвергнутых предположений, не напрасен. Неподтвердившаяся версия кроме этого сыграла собственную хорошую роль. При опровержения того либо иного толкования, как писал Тимирязев, «остается одним вероятным объяснением меньше, ог
Н8
раничивается число остающихся объяснений, суживается круг, приближающий нас к единственному центру — к истине»1.
Заканчивая рассмотрение дела об убийстве сторожа, укажем, что в следствии предстоящего осмотра за забором на противоположной стороне улицы были отысканы следы ног, соответствующие отпечаткам на стене. В канаве у дороги были следы скольжения и в грязи — отломанный при падении человека пластмассовый палец протеза правой руки. Подозрение пало на калеку, живущего по соседству с покойным. У задержанного на протезе отсутствовал палец. При совмещении с отысканным обломком установлено совпадение. У друга калеки при обыске были обнаружены обрез охотничьего ружья и резиновая обувь с характерным узором подошвы, соответствующая следам на месте убийства. Как установила экспертиза, пуля, извлеченная из трупа сторожа, выстрелена из отысканного обреза. Предстоящим расследованием были опровергнуты все объяснения подозреваемых и они рассказали о нападении на магазин и убийстве сторожа.
На настоящем примере мы схематично продемонстрировали мыслительную работу следователя. В жизни данный процесс, очевидно, протекает не по этапам, а слитно и много раз повторяясь.
Следственная интуиция
В работах зарубежных и некоторых отечественных авторов высказывалась идея о том, что сложный и неуловимый процесс формирования отечественных знаний в уголовном судопроизводстве носит интуитивный темперамент и только интуиция разрешает судье и следователю выявить истину. Избегая потребления термина «интуиция», кое-какие отечественные авторы подменяли его вторыми, но толковали это явление как недоступное точному описанию и логическому анализу. В следствии интуиция приобретала иногда искаженное освещение как необъяснимая свойство угадывать истину, минуя деятельность сознания.
В философии термин «интуиция» употребляется в двух значениях: 1) яркое чувственное восприятие, либо «чувственная интуиция»; 2) яркое (постижение ума, либо «интеллектуальная интуиция». В случае, если чувственная ин
тт
1 К.А. Тимирязев. Соч., т. 2. Сельхозтз, 1937, стр. 31.
туиция — это прямое восприятие предмета посредством органов эмоций, то под интеллектуальной интуицией очевидно постижение умом истины, которая конкретно не вытекает из чувственных восприятий и не выведена в следствии развернутого логического рассуждения.
В психотерапевтической литературе интуиция определяется как «стремительное и яркое нахождение решения проблемы», «неосознанное творческое ответ задачи, основанное на долгом творческом опыте и громадной творческой культуре живописца, ученого либо изобретателя»1.
В повседневной жизни мы всегда сталкиваемся с этими явлениями, в то время, когда то ничтожным показателям при мало исходном материале появляются верные предположения, достоверность которых устанавливается последующей проверкой. В этом «таинственном эффекте» в большинстве случаев завлекает внимание недостаточность данных для правильного суждения.
В аналогичных случаях говорят о педагогической, конструкторской, врачебной, по большому счету о опытной интуиции. Такие явления занимают прочное место в любом познавательной деятельности и творческом процессе.
В свете сообщённого воображает интерес дело об убийстве Галины Савиной. Она нашлась задушенной в собственной квартире, откуда провалились сквозь землю лишь драгоценности, а второе полезное имущество сохранилось нетронутым.
1 В.П. Бранский Философское значение неприятности наглядности. Изд. ЛГУ, 1962, стр. 108; В. А. Артемов. Очерк психологии. Харьков, 1954, стр. 198.
2 Разглядывая путь врачебной мысли при постановке диагноза М. Черно-руцкий в собственном капитальном труде «Диагностика внутренних заболеваний» говорит о возможности диагноза «с первого взора», в то время, когда доктор не имеет еще в собственном распоряжении достаточного количества фактов, без их предварительного анализа, по первому впечатлению. Такая свойство согласится желательной, в особенности в обстановке, требующей немедленных действий.
«Интуитивный диагноз — пишут И.Н. Осипов и А.В. Коннин, разглядывая гносеологические базы врачебной интуиции, — пребывает в том, что доктор, имея громадный клинический опыт и хорошую наблюдательность, с одного взора подмечает целый комплекс признаков, время от времени стертых, чуть различимых». (Главные вопросы теории диагноза. Томск, 1962, стр. 97). Мы обращаем внимание на эти вопросы по причине того, что диагностическое мышление сходно с проверкой и построением предположений на протяжении расследования.
На базе первичных данных возможно было выстроить множество предположений. Так, убийство могло быть совершено сожителем Савиной, дабы избавиться от тяготившей его связи; одним из ее сослуживцев, что ей ранее угрожал; соседкой, пребывавшей с ней в неприязненных отношениях, и, наконец, любым посторонним с целью ограбления. Дело было прекращено за нерозыском виновных.
Через пара лет новый следователь с целью изучения связей покойной встретился с ее двоюродной сестрой — Одинцовой. Поведение последней породило неясные подозрения о причастности ее к правонарушению.
Разбирая собственные впечатления, следователь высказал предположение, что Одинцова, человек завистливый и жадный, имела возможность убить Савину с целью завладения ее имуществом (имелось в виду, что Одинцова не смотря на то, что и не являлась по закону наследником, но в силу юридической неосведомленности имела возможность бы на это рассчитывать). Из этого был сделан второй предположительный вывод о том, что Одинцова должна была бы обращаться куда-либо за разъяснением.
Во всех юридических консультациях города были проверены зарегистрированные обращения визитёров и нашлась карточка юриста, где значилось, что за 14 дней до убийства Одинцова консультировалась по вопросу о том, есть ли двоюродная сестра наследницей по закону. Ветхий рижский юрист сказал ей, что любой родственник при отсутствии более родных есть наследником, о чем была сделана отметка в карточке, где расписалась Одинцова. Такое разъяснение соответствовало ветхим законам буржуазной Латвии и шло в разрез с законодательством советского периода. Эта неточность решила судьбу покойной. Было обнаружено, что Одинцова вправду убила Галину Савину. Растолковывая происхождение данной версии, следователь в первую очередь сослался на интуицию.
Описания многих дел кроме этого изобилуют примерами блестящих следственных предположений. Порожденные опытным чутьем, они избавляют следователя от проведения ненужной работы и уменьшают пути расследования.
Подобные предположения не беспочвенны. Они постоянно имеют под собой определенные, не смотря на то, что и малозаметные основания1.
Мыслительный процесс — это не только совокупность развернутых умозаключений. Обычно он протекает неуловимо. Наровне с полными логическими формами человек пользуется такими суждениями, каковые принимаются в сокращенном виде, а иные вовсе выпадают, опускаются как давно узнаваемые, проверенные опытом, доказанные практикой либо установленные какой-либо отраслью знания. В следствии, полученный вывод представляется чистой, ничем не обусловленной предположением. Практически же он был подготовлен прошлым мыслительным процессом, на протяжении которого стали актуальными необходимые знания, а вдруг ответ наступает с первого шага, — значит нужные знания стали актуальными срочно потому, что готовность знаний и опыта у человека высока.
Дело в том, что запасы жизненных наблюдений и знаний, способов ответа разных познавательных задач не являются хаотического нагромождения. В людской сознании они систематизированы и увязаны нитями ассоциаций. Чем громадным числом мысленных связей располагает следователь, тем богаче и разностороннее его представление о мире. Чем чаще эти связи употреблялись, тем меньше упрочнения требуется ему для верного ответа появляющихся вопросов.
Умственные действия, подобно моторным операциям, уменьшаются, свертываются, автоматизируются, ускользая от самонаблюдения. На данной базе вырабатывается интуиция. И.М. Сеченов подчеркивал ее сходство с очень сильно привычным перемещением, сделавшимся автоматическим, где механизм процесса заучивания скрыт лёгкостью и быстротой действия. «Эта аналогия, — заключает он, — до таковой степени полная, что я, не ко
1 Предположения, лишенные каких бы то ни было оснований, могут быть верными лишь случайно и потому не заслуживают важного рассмотрения. Значительно чаще, в то время, когда говорят об икгуиции в таком смысле, то забывают либо не могут выявить фактические события, послужившие толчком к ответу нужного вопроса. Французский психолог Т. Рибо резонно подмечает, что лишь случаи верной предположения приписывают интуиции, забывая о вторых несравненно более бессчётных случаях, в то время, когда предположение оказывается ошибочной. (Т. Рибо. Творческое воображение. Спб., 1901, стр. 246). В данной связи уместно отыскать в памяти слова М. Горького: «Из десяти предположений — девять ошибочны».
леблясь, утверждаю их психотерапевтическую однозначность»1.
Интуитивный процесс протекает так быстро, что отдельные его этапы сливаются в единый непрерывно текущий познавательный акт, в которой, в случае, если его намерено не разбирать, нельзя выделить последовательного перехода от одного этапа к второму.
Интуиция, с позиций логики, ничем, не считая быстроты протекания, не отличается от простых процессов мышления, процессов, имеющих место при расчете, умозаключении, рассуждении, но в случае, если в логическом смысле интуиция — легко скоро сделанный расчет, то в психотерапевтическое смысле — это как следует необычный процесс. Скорость протекания исключает возможность полного осознания всех его звеньев. «Интуитивное умозаключение — это в любой момент сокращенное умозаключение, но сокращенное не столько за счет полного выпадения тех либо иных звеньев, сколько благодаря тому, что звенья эти проносятся более либо менее бессознательно»2.
Изюминкой интуиции есть ее тесная сообщение с наглядно-образным мышлением, что только принципиально важно для следователя, деятельность которого, как уже отмечалось, тесно связана с конкретной действительностью, с образами настоящих поступков и событий людей в определенной обстановке.
Единство образного и словесно-логического мышления выступает в следственной интуиции очень необычно. Отражение неспециализированных существенных взаимосвязей и свойств между явлениями тут сочетается с относительным преобладанием наглядности. Наглядный образ как бы вбирает в себя всю ту сумму знаний, которая взята методом логического мышления.
Интуиция разрешает в мыслях заметить сходу целую серию действий, образов, обстановок. Это подтверждается повседневной практикой, экспериментами и психологическими наблюдениями3.
Вспыхивая в сознании как готовое положение интуитивная предположение перескакивает через последовательность звеньев осознанного логического рассуждения и открывает связи и свойства явлений
1 И.М. Сеченов. Избранные произведения. М., 1952, т. 2, стр. 415.
2 Б.М. Теплое. Неприятности личных различий. Изд. АПН, 1961, стр. 319.
3 Б.М. Блюменфельд. К характеристике наглядно-действенного мышления. Известия Академии педагогических наук, 1948, № 13; Б. Ломов. Человек и техника. Очерки инженерной психологии. Изд. ЛГУ, 1963.
прежде, чем дискурсивное мышление следователя успеет доказать их соответствие действительности. Это не окончательное решение вопроса, а, как говорят психологи, антиципация, другими словами предвосхищение мыслительной работы, которая еще должна быть проделана следователем1.
Так, интуиция не исключает, а предполагает сознательное дискурсивное мышление, талантливое развернуть предположение в совокупности доказательств, найти ее фактические основания, растолковать процесс ее формирования и в итоге установить ее правильность либо ошибочность.
«Интуиция формирует догадки», — писал М. Неприятный. Именно это и предопределяет значение интуиции в расследовании. Она играется ответственную запасного роль в ходе доказывания, но совсем равнодушна с позиций конечных результатов этого процесса для принятия процессуальных ответов.
Установилось мнение, что в области оценки доказательств не должно быть места интуиции, потому, что применение для того чтобы вида знания угрожает субъективизмом и бездоказательственными выводами. Сообщённое верно для итоговых оценок, даваемых на том либо другом этапе расследования. В любых ситуациях базой процессуальных ответов, которые связаны с оценкой доказательств (избрание меры пресечения, предъявление обвинения, окончание расследования, прекращение дела и т.д.), могут служить только неоспоримые доказательства, а не предположения и интуиция следователя.
Но расследование — сложный и долгий процесс. На отдельных его этапах по мере накопления доказательственного материала оценки следователя изменяются. В отличие от судебного следствия, где в большинстве случаев рассматриваются имеющиеся в наличии доказательства, на предварительном следствии производится постоянное отыскание, собирание новых доказательств.
По окончании каждого следственного действия следователь оценивает полученные материалы, возвращается к переоценке ранее собранных доказательств. В зависимости от результатов данной оценки он решает, нуждаются ли те либо иные сведения в до
1 Эту сторону интуиции подчеркивает С.Л. Рубинштейн. Базы неспециализированной психологии. Учпедгиз, 1940, стр. 482-483.
полнительной проверке, и, так, планирует и направляет предстоящее расследование. Все следствие полно предварительных оценок, и тут было бы неразумным отмахиваться от появляющихся у следователя интуитивных представлений, если они, вселяя сомнение, побуждают к проверке того либо иного доказательства и приводят к более углубленному изучению событий дела.
В смысле процессуальном интуиция, само собой разумеется, не имеет никакого значения. Сотня самых остроумных предположений, не проверенных и не подтвержденных настоящими фактами, останется ненужной игрой ума и ни за что не может служить основанием для ответа задач уголовного судопроизводства.
«Интуиция, — как отмечалось в отечественной философской печати, -является эвристическим, а не доказательственным процессом, и ее умозаключения вероятностен »1.
В ходе доказывания знание интуитивное должно быть перевоплощено в логически и практически обоснованное точное знание.
Но для отыскания истины, собирания доказательств, выбора самые эффективных приемов расследования опытная интуиция нужна.