Оба эти термина обозначают совокупность событий художественного произведения. Кое-какие пользуются понятиями «фабула» и «сюжет» как синонимами, а читатели и иные литераторы обходятся лишь одним термином — «сюжет». Но вернее сказать о фабуле и сюжете как различных сторонах одного и того же явления. Это окажет помощь нам воспринять в произведениях не только внешнюю сторону событий, но и их глубочайший суть.
Фабула — это то, что поддается пересказу. В то время, когда телевизионный диктор коротко излагает нам события прошлых серий фильма, он пересказывает конкретно фабулу, о сюжете же мы возьмём представление, лишь заметив эти серии на экране. Фабула оперного спектакля содержится в его либретто, помещаемом в театральной программке. Новеллисты ренесанса (к примеру, Дж. Боккаччо в «Декамероне») помещали перед каждой новеллой развернутый заголовок с пересказом фабулы. Изначальный суть слова «фабула» — «басня», «сказка», «история», «предание». Просматривая произведение в первоначальный раз, мы с особой остротой принимаем его неспециализированную фабульную схему, служащую нам необычным путеводителем в художественном мире рассказа, повести, романа либо драмы.
В то время, когда же мы перечитываем произведение, обдумываем его суть, осваиваем все достаток отношений и событий, в отечественном сознании выстраивается представление о сюжете. «Сюжет» свидетельствует «предмет», т. е. то, для чего написано произведение. Сюжет — это цель автора, а фабула — средство успехи данной цели.
фабулы противопоставления и Необходимость сюжета появляется по различным обстоятельствам. Не редкость так, что создатель говорит о событиях не в той последовательности, в которой они происходят. В таких случаях, как предлагал разграничивать коммунистический критик Б. В. Томашевский, «фабула — это то, «что было в действительности», сюжет — то, как определил об этом читатель». Хрестоматийный пример сюжета и такого несовпадения фабулы — роман М. Ю. Лермонтова «Храбрец отечественного времени». В случае, если мы расставим его главы в фабульной последовательности, то она будет таковой: «Тамань», «Княжна Мери», «Белла», «Фаталист», «Максим Максимыч». Но Лермонтов, как мы знаем, выстроил сюжет романа в другой последовательности — дабы дать читателю возможность разобраться во внутренних обстоятельствах поведения главного храбреца.
Время от времени автор имеет дело с готовой фабулой, а сюжет представляет собой художественную обработку фабульного материала. Во-первых, это относится к произведениям, основанным на настоящих фактах. Так, доподлинная история аристократа Островского, поведанная А. С. Пушкину его втором П. В. Нащокиным, явилась фабулой, на базе которой строился сюжет повести «Дубровский». Во-вторых, нередки случаи, в то время, когда фабула, созданная одним писателем, вырастает в как следует новый сюжет под пером другого писателя. Так, гоголевскому «Ревизору» предшествовал последовательность произведений со сходной интригой (к примеру, комедия Г. Ф. Квитки-Основьяненко «Приезжий из столицы, либо Суматоха в уездном городе»). Но конкретно у Н. В. Гоголя анекдотичная история о мелком чиновнике, принятом за «ответственного человека», купила глубоко социальную сюжетную трактовку. В аналогичных случаях художественный суть произведения раскрывается не столько в самой фабуле, сколько в методе ее творческого преобразования, углубления писателем.
Сюжет может строиться из нескольких фабульных линий, как сложное их сотрудничество. Так, суть сюжета «Анны Карениной» Л. Н. Толстого по-настоящему будет осознан нами, в случае, если мы сосредоточим внимание не только на судьбе Анны (не смотря на то, что это и основная фабульная нить), но и на истории Левина, в случае, если мы осознаем логику переплетения двух линий.
Сюжет произведения включает в себя не только те события, каковые конкретно в нем разворачиваются, но и события духовной судьбы автора, его размышления по ходу повествования. Так, лирические отступления в «Евгении Мёртвых» душах «и Онегине» — это отступления конкретно от фабулы, а не от сюжета. Сюжет пушкинского романа в стихах — это не только судьбы Онегина, Татьяны, Ольги и Ленского, это еще и воспоминания о 1812 г., раздумья о любви, дружбе, смерти и жизни, споры о дорогах русском словесности, о литературном языке. Сюжет гоголевской поэмы — это кроме главной фабулы (чичиковской аферы с мертвыми душами) и горестная будущее писателя-сатирика (отступление в начале седьмой главы первого тома), и судьбы беглых крестьян Плюшкина, и спор об подлинном и фальшивом патриотизме, и стремительный бег птицы-тройки.
В случае, если фабулу мы можем примерно пересказать собственными словами, то сюжет постигается нами лишь через авторское слово. Одно да и то же фабульное событие может купить совсем различные сюжетные смыслы в зависимости от того, как, какими словами оно будет поведано. Сюжет прочно связан со стилем произведения, с неспециализированными законами построения художественного мира.
К разграничению сюжета и фабулы тяготели не только теоретики, но и практики литературы. А. П. Чехов, к примеру, писал собственному брату: «Сюжет должен быть нов, а фабула’ может отсутствовать». Он имел тут в виду, что ответственна не внешняя ясность события, а его новое художественное освещение. Из этого вовсе не нужно, что фабула — элемент незначащий. Без изобретения новых фабул литература не имела возможности бы развиваться, а сам Чехов, конечно же, создал очень много совсем уникальных фабул. Обращение тут шла о втором: Чехов стремился на материале несложного события выстроить глубочайший сюжет, утонченную совокупность взаимоотношений между персонажами. Это не сходу было осознано критиками и читателями, каковые видели в рассказах Чехова лишь фабульную схему, не осознавая наряду с этим сюжета, предмета авторского изображения. Вот рассказ «Дочь Альбиона». Фабула его такова: помещик Грябов удит рыбу, а недалеко сидит с удочкой гувернантка его детей англичанка мисс Тфайс. Удочка Грябова зацепляется за камень, он лезет за ней в воду, раздеваясь прямо при англичанке, которую не имеет возможности попросить отвернуться, поскольку она не знает русского, а Грябов — британского. Мисс Тфайс наряду с этим сохраняет хладнокровную невозмутимость. Критики, владевшие сугубо фабульным зрением, заметили в этом произведении «скабрезность», именовали его «похабным». Были, к счастью, и читатели, талантливые пробраться в глубину чеховского сюжета. К примеру, М. Неприятный, что писал: «Почтеннейшая публика, просматривая «Дочь Альбиона», смеется и чуть ли видит в этом рассказе гнуснейшее издевательство сытого барина над человеком одиноким, всему и всем чужим».
Обучась различать сюжет и фабулу, мы как бы производим стереоскопическое зрение, приобретаем возможность не просто следить за событиями художественного произведения, но и понимать их суть, глубоко волноваться их, проникаясь авторской мыслью и авторским настроением.