В то время, когда мы подходим к границе образ-мысль, появляется естественный вопрос: имеются ли какое количество-нибудь важные эмпирические основания вычислять, что с переходом от представления и восприятия к мышлению, которое очевидным образом базируется на информационной переработке первичных и вторичных образов, заканчивается линия прогрессирующего развития пространственновременной структуры психологических процессов?
Пространственно-временная структура мышления
Не обращая внимания на то, что в широком массиве экспериментального психотерапевтического материала пространственные характеристики мысли в виде конкретных отдельных параметров не вычленены и намерено не представлены, в ряде принципиальных эмпирических обобщений, к примеру, в генетической психологии Ж. Пиаже (1995), схематически конденсирующих обширный опыт психотерапевтического экспериментирования, содержится в полной мере определенный ответ на данный вопрос. Так, разбирая жизненную функцию и структуру интеллекта и разглядывая их как психологическое продолжение органической адаптации, Ж. Пиаже (1995) думает, что развитие психологической деятельности от навыков и восприятия к памяти и представлениям впредь до сложнейших формального мышления и операций умозаключения есть функцией от все возрастающих масштабов сотрудничеств.
Развивая это фундаментальное положение о расширении количества пространственно-временного охвата действительности как сквозном факторе и главном психологического развития, Ж. Пиаже (1995) потом пишет: Так как органическая адаптация в конечном итоге снабжает только мгновенное, реализующееся в данном месте, а потому и очень ограниченное равновесие между живущим в данное время существом и современной ему средой. А уже несложные когнитивные функции, такие, как восприятие, память и навык, продолжают это равновесие как в пространстве (восприятие удаленных объектов), так и во времени (предвосхищение будущего, восстановление в памяти прошлого). Но только один интеллект, способный на все возвраты в мышлении и действии, только он один тяготеет к тотальному равновесию, стремясь к тому, дабы ассимилировать всю совокупность действительности и дабы аккомодировать к ней воздействие, которое он освобождает от рабского подчинения изначальным тут и сейчас (в том месте же).
И, наконец, говоря о ограниченности работы сенсомоторного интеллекта сферой маленьких расстояний, Ж. Пиаже заключает, что от этих маленьких расстояний и этих настоящих дорог освободится лишь мышление в его рвении охватить целый окружающий мир в целом, впредь до невидимого и подчас кроме того непредставляемого: конкретно в этом нескончаемом расширении пространственных расстояний между объектом и субъектом и состоит главное новшество, создающее фактически понятийный интеллект, да и то особенное могущество, которое делает данный понятийный интеллект талантливым порождать операции (в том месте же).
В случае, если к этому добавить, что такая дешёвая только мышлению целостная ассимиляция громадных пространственных масштабов, с позиций Ж. Пиаже, образуется лишь при условии, что мышление высказывает состояния как одновременные и, следовательно, абстрагирует их от действия, развертывающегося во времени, то станет достаточно ясно, что одновременное, связное видение, нужное для понимания целого, достаточно определенно воплощает в себе тот нюанс психотерапевтической структуры мысли, что по существу прямо содержится в понятии пространственного поля.
В отличие от расширений и количественных дополнений макрограниц по линейной и угловой величине, каковые реализуются при переходе от сенсорного к перцептивному и потом к репрезентативному пространственно-временному полю, при переходе через сечение образ-мысль происходит принципиальное преобразование первого из указанных параметров, т.е. макрограниц поля. Сущность этого качественного преобразования пребывает в том, что границы тут не просто расширяются, а по большому счету снимаются. Конкретно (в терминах функциональных зависимостей между отдельными пространственновременными параметрами поля) это указывает, что его макрограницы перестают зависеть от отношения размеров отображаемого пространства к метрике носителя этого отражения, либо, в противном случае говоря, от тех расстояний между объектом и субъектом, о которых говорит Ж. Пиаже.
Усиление объективированности структуры пространственновременного поля воплощается соответственно в уменьшении зависимости его макрограниц от собственной метрики носителя психики. Радикальный скачок в этом росте независимости психологического пространственного поля от собственного пространства носителя, заключающийся в том, что макрограницы по большому счету перестают зависеть от расстояния, именно и совершается при переходе от психологического поля образов к полю мысли.
При устранении зависимости структуры поля мысли от расстояния субъект-объект тут, но, еще сохраняется зависимость структуры этого поля от начала координат, которое у границы образ-мысль еще остается связанным с самим субъектом, что прямо выражается в таком значительном параметре не абсолютно зрелой мысли, как ее эгоцентризм (последний, как мы знаем, содержится конкретно в неспособности вольно создавать преобразования совокупности отсчета, начало либо центр которой остается связанным с носителем психики, либо с эго).
И лишь следующий и последний принципиальный скачок, совершающийся уже в сферы мыслительных процессов при переходе через предел, отделяющий допонятийную идея от понятийной, освобождает структуру пространственного психологического поля мысли от этого ограничивающего влияния его эгоцентрически обусловленных субъективных компонентов. Это преодоление субъективной центрированности мысленного пространства, о котором тут возможно сообщить, только забегая для полноты картины пара вперед, выражается в подробно изученной и обрисованной Ж. Пиаже понятийной децентрации. Такова – в общем – последовательность этапов, составляющая единый последовательность прогрессивного развития объективированной метрики психологического пространства.
Такова фактическая обстановка, касающаяся соотношения суммарных обобщений экспериментального материала (представленных, к примеру, в неспециализированных положениях Ж. Пиаже) и конкретных эмпирических параметров, скрытых в этих обобщениях и воплощающих снятие макрограниц пространственного поля мысли (либо мысленного пространственного поля). Совсем подобно положение вещей в области временных компонентов пространственно-временной структуры, касающихся количества охватываемых мыслью временных промежутков либо воспроизведения уже не пространственной, а временной метрики событий, т.е. временного аналога пространственного поля. По отношению к сенсорному, перцептивному и репрезентативному временному полю, которое в силу одномерности времени практически выражается временной осью, имеющей одно измерение, тут, т.е. при переходе к мысленной временной оси, происходит такое же снятие макрограниц, как в структуре трехмерного пространственного поля. Мысленная временная ось, как и мысленное пространственное поле, в пределе расширяется до бесконечности. Снятие временных и пространственных макрограниц синтетически выражается в устранении верхних пределов мысленного воспроизведения того единства пространственных и временных параметров, которое представлено в чертях перемещения, таких, к примеру, как ускорение и скорость.
При переходе от образа к мысли пороги пространственновременной структуры исчезают. И это устранение лимитов относится ко всем видам пороговых размеров. самые очевидным есть отсутствие полного порога величины элемента пространственно-временной структуры мысли.
Безотносительная величина мыслимого элемента пространственной и временной структуры возможно какой угодно малой. В пределе величина пространственного и временного момента (и микроэлементов точки) делается равной нулю. Это положение кроме того не испытывает недостаток в особом теоретическом обосновании. Оно есть несомненным эмпирическим фактом, на котором базируются вся математика и механика.
Снимаются не только безотносительные, но и разностные пороги. Минимальная величина в мыслях различимой разности пространственных и временных параметров (дельта-s и дельта-t) отображаемых объектов возможно какой угодно малой, в пределе равной нулю. Соответственно, большая величина мысленного эквивалента пространственно-временной различительной чувствительности возможно, напротив, какой угодно большой, в пределе равной бесконечности. В такой же мере это преодоление лимитов уже машинально относится и к дифференциальным порогам. Прямым воплощением снятия разностных и дифференциальных порогов в области мысли есть целый матанализ бесконечно малых, а достаточно родным аналогом дифференциального порога может служить понятие дифференциала (потому, что тут речь заходит о пространственно-временных порогах, разглядываемая аналогия относится к геометрическому эквиваленту этого понятия). Исчезновение всех видов порогов, вопреки иллюзорной феноменологической видимости, практически свидетельствует не устранение и не ослабление пространственновременных компонентов, а, напротив, расширение диапазонов их предметной отнесенности в сфере мысли если сравнивать с до-мыслительными психологическими процессами.
Так, при переходе через предел, разделяющий мысль и образ, преодолеваются все виды пространственновременных лимитов – верхних и нижних полных, разностных и дифференциальных порогов.
Следующая черта касается пространственновременной структуры (фигуры) мыслительного отображения самих предметных событий, разыгрывающихся на неспециализированной пространственно-временной сцене (фоне).
Но обнаружение пространственно-временных (фигуративных) черт мыслительного отражения отдельных объектов либо событий содержит намного большие трудности, чем установление изюминок интегральной пространственно-временной структуры неспециализированного поля мысли (либо ее фона) и его дифференциальных элементов.
Но в условиях предполагаемого разноуровневого многообразия и глубокой замаскированности прячущихся тут пространственно-предметных конфигураций, включенных в мыслительный акт, распознать неспециализированные закономерности организации этих предметных фигур легко методом переосмысливания главных наличных эмпирических обобщений (как это удается сделать в отношении значительно более неспециализированных фоновых структур пространственного поля мысли) нереально. Тут нужен особый теоретически направленный экспериментальный поиск. К тому же, существующая методологическая традиция стала причиной тому, что в случае, если в массиве фактов экспериментальной психологии и имеется некий эмпирический материал, относящийся к пространственным компонентам мышления, то практически во всех случаях он находится за пределами фактически психологии мышления и оседает в эмпирическом фонде психологии вторых психологических процессов – воображения, памяти, восприятия и др. Таковой неадекватной кристаллизации фактического материала очень сильно содействует да и то отсутствие четкой пограничной линии между второсигнальными, в особенности мыслительными, процессами, органически включающими образно-пространственные компоненты, и первосигнальными, фактически образными, психологическими процессами, о котором говорилось выше.
Необходимо подчернуть, что охарактеризованная выше эмпирикотеоретическая обстановка относится к главному массиву фактов отвлечённой экспериментальной психологии, в которой эмпирический поиск векторизуется сверху классическими теоретическими позициями, и в частности установкой на беспространственность мысли. Значительно по-иному дело обстоит в эмпирическом массиве прикладных областей психологии, находящихся под постоянным прямым давлением снизу, вынужденных реагировать на острый практический запрос, пробивающий дорогу фактам и тенденциям независимо от господствующих классических обобщений – кроме того в условиях, в то время, когда эти жизненные факты противоречат распространенным теоретическим позициям. Такие эмпирические эти, накопленные прикладными областями психологии, на данный момент еще весьма разрозненны и нуждаются в обобщении и систематизации. В исходном эмпирическом описании возможно привести только схематически представленные фактические свидетельства пространственно-предметной структурированности мысли, все более определенно навязывающие себя в изучениях по педагогической, клинической и инженерной психологии кроме того вопреки общепринятым теоретическим установкам.
Из области педагогической психологии выборочно укажем на последовательность демонстративных фактов и тенденций. Первый круг эмпирических обобщений касается данных психологии обучения, раскрывающих роль моделей в ходе овладения материалом разных учебных дисциплин. Не смотря на то, что эти сведенья относятся в первую очередь к естественнонаучным и техническим учебным предметам, они имеют неспециализированное принципиальное значение, потому, что всякое настоящее, не только фактически творческое, но и просто осмысленное овладение объектом изучения и познание его значительных взаимоотношений предполагает мысленное воспроизведение, направляться.е. построение трудящейся модели, если не воплощенной в материальной технической схеме, то хотя бы совершенной. Цикл фактически направленных и теоретически содержательных изучений по научной организации учебного процесса, совершённых в Новосибирском электротехническом, университете, содержит последовательность практически обоснованных обобщений, имеющих прямое отношение к данному контексту эмпирического описания компонентов пространственной структуры мысли.
Эти обобщения относятся не только к неспециализированному пространственному полю (фону) либо к его дифференциальным элементам, но и к мыслительному отображению предметных конфигураций и фигур отражаемых мыслью событий и явлений. Приведем данный последовательность главных схематических обобщений.
1. Использование способа моделей в ходе обучения значительно способствует эффективности обучения и формированию мыслительных операций, навыков и умений.
2. Ответственной частью психотерапевтического состава формирующихся в сознании обучающихся совершенных моделей являются образы отображаемых мыслью объектов.
3. Образы эти формируются и функционируют на различных уровнях обобщенности, от максимально полных и конкретных до символически схематизированных и абстрактно-фрагментарных.
4. Все образные компоненты моделей, относящиеся к различным уровням обобщенности, отображают моделируемые отношения и связи в первую очередь в форме пространственновременных структур, являющихся самая общей формой организации образа объекта.
5. Экспериментальный материал говорит о громадном влиянии оперирования этими пространственно-временными структурами на неспециализированную продуктивность мыслительных процессов (см. Корякин, Мещерякова, Жихарский, 1971; Мещерякова, Меньшикова, 1975).
Второе направление прикладных изучений в области педагогической психологии, материал которого содержит явные эмпирические свидетельства серьёзной роли пространственных компонентов, связано с поисками адекватных способов оптимизации обучения зарубежному языку. Очень демонстративные фактические данные, свидетельствующие об весьма значительном весе образнопространственных компонентов мысли, представлены в опыте обучения разговорному английскому способом ответа рисуночных задач (Таненбаум, 1969). Самый факт значительного влияния образного сопровождения на эффективность обучения зарубежному языку известен в далеком прошлом, но его применение в соответствующих методиках страдает рядом недочётов. Как справедливо отмечает Р. Ш. Таненбаум, сопровождение текста простыми картинкамииллюстрациями вызывает бессчётные неизвестные и непредсказуемые мысли (в том месте же). Создатель думает, что при таком простом применении наглядных компонентов обучающийся, именуя картину фразой, предлагаемой в книжке, воплощает в языковой форме не внутреннюю образно-пространственную структуру собственной мысли, а повторяет чью-то навязанную ему идея (в том месте же). Для преодоления этого значительного недостатка Р. Ш. Таненбаум предлагает методику рисуночных задач, воображающих образно-пространственное воплощение внутренней структуры речемыслительных единиц.
Глубокое родство этого способа с вышеприведенными данными о роли моделей при овладении материалом разных учебных дисциплин сходу подчеркивается тем, что создатель ищет и находит структуру рисуночных задач, воплощающую модели обстановок, в которых зарождается идея, материализуясь после этого в речи (Таненбаум, 1970). Весьма показательно, что создатель, руководствуясь в собственном поиске не положениями логико-психотерапевтической теории мышления, а практической необходимостью преодолеть многозначность, неопределённость и избыточность способа простых картин-иллюстраций, в следствии отбора внес предложение метод построения картинок, двух– либо трехкомпонентная структура которых воображает пространственный эквивалент мыслительной операции сравнения, лежащего в базе логико-грамматической структуры фразы, высказывающей мысль-суждение.
Так, на рисунке 10 представлен образно-пространственный эквивалент суждения данный ящик тёмный, а на рисунке 11 – суждения данный ящик тяжелый.
Рисунок 10. Данный ящик тёмный Рисунок 11. Данный ящик тяжелый
На картинках изображены отношения элементов обстановки, а решается задача методом считывания данной структуры либо перевода ее в символическую форму изучаемого зарубежного языка. Сущность способа состоит, так, в обучении не переводу с родного языка на зарубежный, а прямому переводу с воплощенной в картине пространственной структуры взаимоотношений в символическую форму выражения этих взаимоотношений на соответствующем зарубежном языке. Именно это ведет к прямому формированию мысли на этом языке. быстрота овладения и Высокая эффективность зарубежным языком способом рисуночных задач являются фактическим свидетельством наличия и значительного веса пространственных компонентов мысли, относящихся к воспроизведению фигур либо конфигураций мыслительно отображаемых предметных событий.
По собственному психотерапевтическому смыслу к этим фактам, воображающим экстракт опыта педагогической психологии, конкретно примыкают материалы, воплощающие в себе разносторонний опыт и богатый второй, не меньше крайне важной прикладной области, смежной и частично пересекающейся с педагогической психологией, – психологии творчества (художественного, научного и технического). Что касается роли пространственно-временных компонентов мыслительных процессов в художественном творчестве в сфере изобразительного и актерского мастерства, то она общеизвестна, в полной мере очевидна и не требует комментариев уже хотя бы по той несложной причине, что объективированный в художественном образе конечный продукт изобразительной либо сценической деятельности воплощен в статически-пространственной структуре красивого либо динамически-пространственной структуре сценического изображения.
В контексте данного эмпирического описания пространственно-временных компонентов мыслительных процессов намного больший интерес, конечно, воображают жизненные факты, демонстрирующие роль этих структурных компонентов в художественном мышлении, объективированные результаты которого выражены не в образно-пространственной, а в символической, языковой форме, потому, что тут функция этих пространственных компонентов скрыта под феноменологической поверхностью речевого воплощения. Широкий эмпирический материал, относящийся к структуре литературных таланта и способностей и по большому счету к психологии литературного творчества, четко демонстрирует нужную роль образнопространственных структурных компонентов в ходе создания литературного произведения. Об этом свидетельствуют как прямые показания многих наибольших писателей , так и эмпирические обобщения изучений по психологии художественного творчества.
Предельно четко главный суть прямых свидетельств писателей о фундаментальной роли образнопространственных структур в их литературном творчестве выражен, к примеру, в ремарке Ч. Диккенса: Я не придумываю содержания книги, но вижу его и записываю (Лапшин, 1922) либо в словах А. Сент-Экзюпери (1964): Обучаться необходимо не писать, а видеть. Писать – это следствие. Громадный материал жизненных эмпирических обобщений и наблюдений, касающихся сотрудничества разных компонентов структуры художественного таланта по большому счету и литературного в частности, и прямой анализ соотношения картинок с текстом исходников литературных произведений, к примеру А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, разрешил В. Л. Дранкову сформулировать вывод об опорной роли образно-пространственных компонентов мысли при создании литературного произведения. Показательным свидетельством эмпирического и логического родства этого вывода с подобными данными о роли моделей в ходе обучения есть подкрепленное анализом всех видов художественных свойств положение В. Л. Дранкова (1973) об совершенном моделировании как о ответственном компоненте художественного мышления, нужном методе создания художественного образа и ответственном факторе структуры художественного таланта.
Весьма близки к этим эмпирическим заключениям и выводы, относящиеся к психотерапевтическим предпосылкам продуктивности научного мышления, и в первую очередь – и это основное в данном контексте – к роли его образнопространственных компонентов как наиболее значимого фактора творческого потенциала. В уникальном изучении, суммирующем и обобщающем громадный материал узких и глубоких наблюдений в области психологии математического творчества, Ж. Адамар проводит последовательность прямых аналогий между основными закономерностями и эмпирическими особенностями художественного и научного творчества. Так, ссылаясь на весьма сходные наблюдения Моцарта, Энгра и Родена, неспециализированный суть которых, пожалуй, самый полно и совершенно верно выражен в словах Моцарта о серьёзном творческом этапе охвата произведения единым взглядом, как хорошей картины, Ж. Адамар говорит о роли и наличии подобного психотерапевтического механизма и в ходе математического творчества. Показывая на то, что математическое изучение принуждает его строить подобную пространственную схему, создатель растолковывает, что механизм для того чтобы типа для понимания доказательства нужен чтобы единым взором охватить все элементы рассуждения, дабы их объединить в одно целое – наконец, дабы достигнуть… синтеза (Адамар, 1970). В данной краткой словесной формуле четко выражена творческая функция симультанно-пространственных схем математической мысли: в них воплощается синтетически целостная модель всей понятийной совокупности, охватывающей теоретический план. Ж. Адамар приводит множество вторых выводов и наблюдений, имеющих такой же неспециализированный психотерапевтический суть. В частности, к примеру, он информирует о итогах совершённого Т. Рибо опроса математиков, многие из которых показывали, что постоянно нуждаются в геометрическом представлении, построении, даже если они его разглядывают как несложную функцию (в том месте же).
Ко всем этим обобщениям и наблюдениям опыта художественного и научного творчества конкретно примыкают подобные эмпирические заключения, относящиеся к области творчества технического.
Общепризнанным и одним из самые общих эмпирических выводов большинства изучений технического интеллекта есть положение о фундаментальной роли пространственного фактора в мышлении конструкторов либо инженеров разных профилей (Психотерапевтические изюминки обучающихся в техническом институте, 1973; Пономарева, 1974). Обобщения, сделанные в области психологии технического интеллекта, находятся на границе между психологией труда и психологией творчества, и инженерной психологией как ее личной областью. В этих же двух областях сейчас накоплен громадный эмпирический материал, удачно обобщенный Д. А. Ошаниным (1973) в понятии своевременный образ (см. кроме этого Психотерапевтические вопросы регуляции деятельности, 1973).
Фактический материал, на котором это обобщение базируется, как и главный суть самого обобщения, светло говорит о том, что по собственной природе своевременный образ различных уровней абстрагированности, начиная с элементарно-сенсорного и заканчивая высшими формами понятийной мысли, с необходимостью включает в собственный психотерапевтический состав пространственно-временную схему, без которой эти разноуровневые психологические процессы по большому счету не могли бы реализовать собственную своевременную функцию регуляторов пространственно-упорядоченного предметного действия.
Модальность мышления
Модальность воображает вторую наиболее значимую эмпирическую чёрта, в связи с которой, как и по поводу пространственно-временной структуры, у сечения образмысль появляются важные несоответствия и создается большая эмпирическая неопределенность, коренящаяся в отправных позициях теоретического поиска. Через экспериментальную психологию ощущений, представлений и восприятий, т.е. через всю психологию образа, полностью проходит категория качественной, модальной специфичности во всем многообразии ее конкретных черт. При переходе в сферу экспериментальной, как и теоретической, психологии мышления происходит резкий скачок. В массиве феноменов и фактов классической лабораторной экспериментальной психологии мышления свойство модальности отсутствует абсолютно. Данный скачок определяется, возможно, теми же теоретикометодологическими предпосылками, что и подобная обстановка, относящаяся к чертям пространственно-временной структуры. И уже исходя из этого имеется, по-видимому, основания думать, что аналогия эмпирических обстановок в области модальности и пространственно-временной структуры мысли имеет последовательность не только негативных, но и хороших проявлений. Это указывает, что и в том и другом случае имеет место не исчезновение этих черт при переходе от образа к мысли, а только иллюзия их исчезновения, иллюзия безмодальности, как и беспространственности мысли. Или иначе: модальность, как и пространственно-временная структура, практически не исчезает, по-видимому, из феноменологической картины по сию сторону образномыслительного предела, а подвергается подобной перестройке, глубже скрывающей это свойство под феноменологической поверхностью и тем самым содействующей происхождению таковой иллюзии.
Потому, что главный суть обрисованных выше модификаций, происходящих с пространственно-временной психологической структурой при переходе от образа к мысли, пребывает в снятии макро– и микролимитов, выраженных по преимуществу в ликвидации пороговых ограничений, предполагаемая аналогия заставляет поставить вопрос: допустимо ли, что иллюзия безмодальности мысли есть не результатом устранения модальности, а, напротив, эффектом, сопровождающим раздвижение границ ее диапазонов? В действительности, не смотря на то, что модальность и не входит в число традиционно обрисовываемых и разбираемых черт мысли, тот факт, что в области мысли снимаются пороговые ограничения, чуть ли может привести к серьёзным сомнениям. Скорее он представляется кроме того тривиальным.
Хорошо как мы знаем, что любая сенсорно-перцептивная модальность вырезает определенный диапазон из объективного физического континуума соответствующих раздражений (оптических, звуковых, термических, механических, химических и др.). Во многих случаях эти диапазоны, отвечающие различным модальностям, относятся к различным участкам одного и того же физического спектраконтинуума. Так, к примеру, вибрационная и слуховая модальность относятся к различным участкам одного и того же спектра механических колебаний, а температурная (относящаяся к тепловым лучам) и зрительная модальность – к различным участкам физически единого спектра электромагнитных колебаний. В принципе известно кроме этого (не смотря на то, что это и не интерпретируется в большинстве случаев в таких терминах), что переход от образа к мысли взламывает как внешние границы этих диапазонов, в определенном смысле соответствующие нижнему и верхнему безотносительным порогам (от 16 до 22 000 гц для слуха, от 6-8 до 500 гц для вибрационных ощущений либо от 380 до 780 ммк для зрительной модальности), так и их внутренние микрограницы, определяющие, скажем, звуковысотные либо цветотоновые различия и отвечающие разностным и дифференциальным порогам.
Идея, выходя за пределы вырезаемых соответствующей модальностью участков спектров, ходит по всему диапазону каждого из этих спектров, может переходить из одного спектра в второй (к примеру, из оптического в звуковой), тем самым раздвигая их границы в пределе до бесконечности. Помимо этого, она дробит внутреннюю структуру каждого из этих участков на бесконечно малые микроэлементы. Тем самым диапазон модальности мысли, как и ее пространственно-временной структуры, снимая микро– и макрограницы, включает в себя – в пределе – и вечно громадные, и бесконечно малые шкальные единицы выражения качественных черт.
Свидетельствуют ли эти факты снятия границ диапазонов модальности о том, что в области мысли отсутствуют модальные характеристики? Так как границы тех диапазонов, каковые вырезает тот либо другой анализатор из соответствующего континуума объективных вариаций отображаемого физического раздражителя, явным образом определяются не самими по себе объективными качественными изюминками данного участка неспециализированного спектра этих вариаций источника информации (к примеру, не самими изюминками звуковых частот спектра механических колебаний), а спецификой совокупности отсчета, которая связана с организмом как носителем информации. Исходя из этого устранение макро– и микролимитов этих диапазонов различных модальностей свидетельствует не освобождение по большому счету от модальных, либо качественных, черт мыслительного процесса, а освобождение от тех субъективных ограничений, каковые накладывает на эти характеристики специфика самого носителя информации как со стороны связанной с ним совокупности координат (ее начала, связанного с носителем, и ее неспециализированных масштабов), так и со стороны изюминок того физического алфавита, в котором данный носитель кодирует соответствующие особенности источника информации. Это устранение субъективных наслоений и ограничений не ликвидирует, а объективирует модальные характеристики, что выражается в их переводе в более неспециализированную совокупность отсчета и на более универсальный физический язык при сохранении, но, тех своеобразных изюминок, каковые воплощены в каждом из этих диапазонов. В это же время, это устранение субъективных особенностей и лимитов модальных черт, реализующее их объективацию при переходе от образа к мысли, принимается в классической психологии за исчезновение самих модальных черт, совсем так же, как устранение макро-, микроограничений и лимитов в пространственновременных чертях мысли отождествляется в большинстве случаев с их ликвидацией.
И в том и другом случае таковой парадоксальной интерпретации, принимающей расширение и универсализацию соответствующей характеристики за ее исчезновение, содействует отождествление логико-символической и фактически психотерапевтической структуры мысли. При таком отождествлении психотерапевтическая структура мысли, потому, что она, как всякое фактически психологическое образование, трагически невидима (Прибрам, 1977), приносится в жертву структуре логико-символической, которая тем самым – будучи к тому же еще чувственно дешёвой – делается единственным объектом рассмотрения. В следствии таковой подстановки создается абстрактная теоретическая возможность (опирающаяся на появляющуюся этим же методом видимость эмпирической обоснованности) лишить идея модальности, как и пространственно-временной структуры. И та и вторая оказываются, так, не особенностями самой мысли, воспроизводящими с той либо другой мерой инвариантности соответствующие характеристики ее объекта, а лишь чертями самого объекта, отображаемыми мыслью только опосредованно, то есть в качестве результата логического выведения, совершаемого методом оперирования чистыми знаками.
Тут срабатывает по существу бихевиористская модель освобождения психологии от психики, в этом случае – психологии мышления от чувственно недоступной психологической ткани мысли. Остаются только чувственно дешёвые стимулы (в этом случае знаки) и чувственно дешёвые реакции (в этом случае операции с знаками). Модальность и пространственно-временная структура испаряются совершенно верно так же, как из более неспециализированной схемы стимул-реакция устраняется психика по большому счету.
Практически же происходящее тут снятие макро– и микрограниц диапазонов модальности и тем самым ее универсализация и расширение создают не безмодальность, а интермодальность мысли. Данный сдвиг в сторону интермодальности подобен тому, что происходит еще в рамках структуры сенсорно-перцептивных образов, в которых модальная специфичность кроме этого выражена тем меньше, чем более обобщенный темперамент они носят.
Но в сфере образной психики феноменологическая картина данной интермодальности, будучи конкретно связанной с отображаемым объектом, не формирует еще оснований для иллюзии отождествления интермодальности с безмодальностью. В области же мыслительных процессов, где модальность (как и пространственно-временная структура) маскируется не только универсализацией и расширением диапазонов, но и логико-символическим опосредованием, эта иллюзия отождествления интермодальности с безмодальностью приобретает собственный предельное выражение. Так или иначе, в следствии этих разнообразных взаимно дополняющих и усиливающих друг друга эффектов маскировки модальность интерпретируется классической психологией как своеобразная черта лишь ощущений, представлений и восприятий, т.е. образов, либо первых сигналов.