Все это совершенно верно происходило во сне. Люди обнимались со встречными, показывали на него, масса людей возрастала, и процессия двигалась дальше. Алым цветом Республики окрашивались занесенные снегом улицы, по которым медлительно двигалось триумфальное шествие, и, предположительно, под снегом на мостовой еще сохранились багряные следы, покинутые данной толпой, которая на данный момент празднично несла Дарнея. Так, на плечах, донесли его до самого дома.
Врач отправился вперед предотвратить Люси. В то время, когда масса людей, войдя во двор, опустила Дарнея, Люси без эмоций упала к нему на грудь.
Прильнув к ее губам, он держал ее в собственных объятиях, заслонив ее головой от толпы, и слезы текли по его лицу и смешивались с ее слезами, а масса людей в это же время пустилась в пляс. Через 60 секунд на дворе уже кружилась карманьола. Подхватив какую-то молодую даму, масса людей усадила ее в освободившееся кресло, подняла на плечи и, провозгласив ее богиней Свободы, ринулась на улицу, оттуда на набережную Сены и дальше через мост, ширясь, разрастаясь, постоянно отплясывая карманьолу.
Дарней продолжительно тряс руку врачу, что стоял около Люси, гордый, радостный одержанной им победой, после этого ринулся пожимать руку мистеру Лорри; старика чуть не сбила с ног карманьола, он чуть пробрался через толпу; позже маленькая Люси, которую мисс Просс подняла на руки, дабы она имела возможность расцеловать отца, обхватила его собственными ручками; он расцеловал ее, а вместе с ней и верную, преданную Просс, а позже подхватил на руки жену и понес ее наверх в помещения.
— Люси! Родная моя! Я спасен!
— О мой дорогой Чарльз! Давай возблагодарим всевышнего, я так молилась за тебя! — И Люси упала на колени.
Все благоговейно склонили головы. А в то время, когда она встала, Дарней прочно сжал ее в собственных объятиях и сообщил:
— А сейчас, дорогая, поблагодари собственного отца. Ни один человек во Франции не имел возможности бы сделать того, что он сделал для меня.
Она подошла к отцу, и он прижал ее головку к собственной груди, как когда-то, давным-давно, она прижимала к собственной груди его бедную седую голову. Он был так радостен тем, что возвратил ей Чарльза, что сумел отплатить ей за все, что она для него сделала, — наконец-то он был вознагражден за все собственные мученья и мог гордиться сознанием собственной силы.
— Не нужно ничего опасаться, моя милочка! Отчего ты так дрожишь? Успокойся, — уговаривал он ее. — Я спас твоего Чарльза.
Глава VII
Стучат
«Я спас его». И это был не сон; как довольно часто ей снилось, что он возвратился, — и вот, он сейчас тут, с ними, дома! Но отчего же она дрожит и смутное, гнетущее чувство страха не покидает ее.
В воздухе будто что-то нависло, — ужасное, чёрное; мстительная злоба бушует все с той же неунимающейся гневом, мельчайшее подозрение либо клевета обрекают на смерть ни в чем не повинных людей; как возможно хотя бы на 60 секунд забыть обо всех этих безвинно осужденных — хорошие, честные люди, такие вот, как ее Чарльз, и у них имеется собственные родные, и они так же дороги им, как ей Чарльз, — и таких людей с каждым днем постигает ужасная участь, от которой чуть спасся ее супруг; не оттого ли у нее так не легко на сердце, что она не имеет возможности об этом забыть? Зимний сутки клонился к концу, надвигались сумерки, а по улицам все еще громыхали ужасные телеги. Люси нечайно воображала себе несчастных осужденных, и среди них собственного Чарльза, и ее еще сильней охватывала дрожь, и она тесней прижималась к мужу.
Папа подбадривал ее; с какой покровительственной нежностью подшучивал он над ее женской слабостью! Чердак, башмачное ремесло, номер сто пять, Северная башня — всего этого как словно бы и не было! Он поставил себе целью высвободить Чарльза и добился этого. Она обязана верить в него. До тех пор пока он с ними, им ничего не угрожает.
Они жили весьма робко, не только по причине того, что скромный образ судьбы не давал лишних предлогов к подозрениям, не злил голодный народ, но и по причине того, что у них было мало денег, Чарльзу в колонии приходилось очень дорого платить и за скверную еду и за услуги тюремщиков, а помимо этого, он помогал неимущим осуждённым. Частично из экономии, и чтобы избежать домашнего соглядатайства, они не держали прислуги; дворник с женой, жившие во дворе, оказывали им кой-какие услуги, и Джерри, которого господин Лорри предоставил чуть ли не в полное их распоряжение, дневал и ночевал у них в доме.
По приказу Республики. Единой Неделимой, несущей Свободу, Равенство, Братство либо Смерть, надеялось, дабы на входных дверях каждого дома на высоте людской роста были обозначены большими буквами имена всех жильцов. Поэтому имя мистера Джерри Кранчера красовалось на столбе у крыльца, а к концу дня и сам носитель этого имени вышел на крыльцо отпустить маляра, которому врач Манетт поручил пополнить перечень жильцов дома именем Шарля Эвремонда, именующего себя Дарнеем.
Люди в то время жили в постоянном страхе, подозрительность и страх поменяли целый уклад судьбы; самые безобидные мелочи имели возможность внушить подозрение. В мелком семействе врача, как и во многих вторых, провизия на сутки закупалась сейчас вечером в маленьких количествах в различных мелочных лавочках. Так поступали многие, дабы избежать толков и пересудов, дабы мельче привлекать к себе внимание.
Последнее время, уже в течение нескольких месяцев, мисс Просс и господин Кранчер совместно ходили брать провизию: она распоряжалась деньгами, он нес корзину. Когда начинало темнеть и на улицах зажигали фонари, они отправлялись за приобретениями и приносили к себе все, что требовалось на один сутки. Мисс Просс столько лет прожила во французской семье, что имела возможность бы знать французский язык не хуже собственного родного, будь у нее на то желание, но она данной «нелепости», как она выражалась, знать не хотела и осознавала на этом языке не больше Кранчера. Войдя в лавку, она, кроме того и не пробуя ничего растолковать, сходу ошеломляла лавочника каким-нибудь звучным существительным, и если оно не совпадало с требуемым предметом, она, оглядевшись кругом, отыскивала глазами желаемое и, вцепившись в него всей пятерней, начинала торговаться и не отпускала руки , пока торг не был полностью закончен. Она ничего не брала, не торгуясь, и какую бы цену ни именовал лавочник, прибегая для наглядности к пальцам, она возмущенно трясла головой и показывала ему на палец меньше.
— Ну, господин Кранчер, — сообщила мисс Просс, — если вы готовы, идемте! — Она так разволновалась сейчас, что глаза у нее были совсем красные.
Джерри хрипло подтвердил, что он готов. Вся ржавчина с него в далеком прошлом сошла, но острия на его голове так же, как и прежде торчали частоколом.
— Сейчас у нас довольно много приобретений, — сообщила мисс Просс. — Придется побегать. Нужно дотянуться вина. Мню, какие конкретно тосты произносят красные колпаки в этих погребках, куда нам нужно будет зайти.
— А вам-то что до них, мисс? — возразил Джерри. — Я так думаю, вы все равно не осознаете, будут они выпивать за вас либо за его бабушку.
— Какую бабушку? — удивилась мисс Просс.
Джерри замялся.
— Нечистого бабушку, — помолчав, пояснил он.
— Пфф! — фыркнула мисс Просс. — А что в том месте осознавать, — всякому и без переводчика как мы знаем, что у них на уме, у этих образин, — одни лишь злодейства да убийства!
— Тише, дорогая, не нужно, — остановила ее Люси. — Будьте осмотрительны, умоляю вас!
— Да, да, я уж и без того остерегаюсь, — отвечала мисс Просс, — но так как могу же я сообщить между нами, что всегда, как выходишь на улицу, лишь и думаешь, как бы тебе не нарваться на этих одержимых, каковые пляшут и обнимаются на мостовой, а от них так и разит табачищем да луком. Вы, птичка моя, смотрите никуда не трогайтесь с места, покуда я не возвращусь! И мужа собственного никуда не пускайте. Вот так и сидите вдвоем у камелька, положите ему головку на грудь и не поднимайтесь до моего прихода. Возможно мне задать вам один вопрос, врач Манетт?
— Имеете возможность позволить себе такую вольность, — с ухмылкой отвечал врач.
— Ах, всевышнего для, не произносите этого слова! Достаточно с нас всяких вольностей!
— Шш! дорогая! Снова вы… — остановила ее Люси.
— Отлично, отлично, милочка, не буду! — Мисс Просс энергично затрясла головой. — Я лишь желаю заявить, что я — подданная его величества, всемилостивейшего короля Георга Третьего! — произнося это имя, мисс Просс почтительно присела в реверансе, — и «я смутьянов ненавижу, ненавижу козни их, на монарха уповаю, боже, короля храни!»[58]
Господин Кранчер, в порыве верноподданнических эмоций, хриплым басом повторял за ней, слово за словом, совершенно верно за священником в церкви.
— Счастлива за вас, вы продемонстрировали себя подлинным британцем, — похвалила его мисс Просс, — жаль лишь, что вы так простудили себе горло. Но вот о чем я желаю задать вопрос доктора Манетта… — Мисс Просс, хорошая душа, заводя обращение о каком-нибудь серьёзном деле, которым были озабочены все, постоянно делала вид, словно бы разговор идет о мелочах; так и сейчас она коснулась этого как бы невзначай. — Не так долго осталось ждать ли мы из этого выберемся?
— Опасаюсь, что нет. на данный момент поднимать разговор об отъезде было бы небезопасно для Чарльза.
— Ну, что ж, потерпим! — бодро отвечала мисс Просс, подавляя вздох и глядя на золотистую головку, освещенную пламенем камина. — Как сказал мой брат Соломон — «держи голову выше, а нужно — прикинься мышью»! Идемте, господин Кранчер!.. А вы, птичка моя, никуда не двигайтесь с места!
Они ушли, а Люси с мужем, ее дочурка и отец остались сидеть у броского пылавшего камина. Господин Лорри должен был вот-вот прийти из банка. Мисс Просс перед уходом зажгла лампу, но поставила ее от них подальше, на угловой столик, дабы она не мешала им наслаждаться светом камина. Маленькая Люси сидела, прижавшись к дедушке, ухватившись ручонками за его руку, и он шепотом говорил ей сказку о том, как одна могущественная фея вынудила раздвинуться стенки колонии и вывела на свободу узника, что когда-то оказал ей услугу. Все было негромко и тихо, и у Люси как словно бы отлегло от души.
— Что это в том месте? — содрогнувшись, вскричала она.
— Успокойся, душенька, — сообщил папа, прерывая на полуслове собственный рассказ и тихо поглаживая ее руку. — У тебя легко нервы не в порядке. Ну, возможно ли так пугаться! Дрожишь от всякого пустяка. И это ты, Люси, дочь собственного отца!
— Мне показалось, отец, — прерывающимся голосом виновато промолвила Люси, развернув к нему бледное испуганное личико, — мне показалось — кто-то идет по лестнице.
— Никого на лестнице нет, милочка. Тишина, как в могиле. — Опоздал он сообщить это, как в дверь раздался стук.
— О отец, отец! Кто это возможно? Запрячьте Чарльза, спасите его!
— Дитя мое, я спас твоего Чарльза, — сообщил врач поднимаясь и положил ей руку на плечо. — Ну, как возможно так не обладать собой! Подожди, я открою.
Он забрал лампу и, пройдя через две смежных помещения в переднюю, открыл дверь. Чьи-то тяжелые шаги затопали по паркету, и четверо патриотов в красных колпаках, вооруженные пистолетами и саблями, ворвались в помещение.
— Гражданин Эвремонд, он же Дарней! — звучно сказал первый вошедший.
— Кто задаёт вопросы его? — отозвался Дарней.
— Я. Мы за тобой пришли. Ты Эвремонд, я тебя определил. Видел тебя сейчас в суде. Возвратишься опять в колонию. Именем Республики ты арестован!
Все четверо окружили его; он стоял среди помещения, дочь и жена в кошмаре прижались к нему.
— Сообщите, это что может значить? За что меня снова арестуют?
— Достаточно того, что мы сообщили. Отправишься с нами в Консьержери, больше тебе ничего не положено знать, — на следующий день определишь. на следующий день предстанешь перед трибуналом.
Врач Манетт, что до сих пор стоял не двигаясь, с лампой в руке, как будто бы каменная статуя со светильником, неожиданно пришёл в сознание, поставил лампу на стол, подошел к патриоту и схватил его за расстегнутую на груди красную шерстяную рубаху.
— Вы рассказываете, вы понимаете его. А меня вы понимаете? — задал вопрос он.
— Да, гражданин врач, я знаю вас.
— Мы все знаем вас, гражданин врач, — подхватили остальные.
Он медлительно окинул их растерянным взором, помолчал мало, позже сообщил, понизив голос:
— Тогда, возможно, вы мне ответите, это что может значить?
Патриот замялся.
— Донос на него поступил, гражданин врач, — мрачно ответил он, — в комитет Сент-Антуанского предместья… Вот данный гражданин из Сент-Антуана, — и он указал на патриота, находившегося рядом.
Тот, кивнув, подтвердил:
— По обвинению Сент-Антуанского предместья.
— В чем же его обвиняют? — задал вопрос врач.
— Гражданин врач, — сурово и с явной неохотой сообщил первый, — не задавайте больше вопросов. В случае, если Республика требует от вас жертвы, мы не сомневаемся, что вы, как хороший патриот, с удовольствием принесете ей любую жертву. Республика в первую очередь. Воля народа — закон. Скорей, Эвремонд, мы торопимся!
— Еще одно слово, — остановил его врач. — Сообщите мне, кто на него донес?
— Мне не положено отвечать. Спросите у этого гражданина из Сент-Антуана.
Врач перевел на него взор.
Тот молчал, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу, позже, глядя куда-то в сторону, подергал себя за бороду и, наконец, вымолвил:
— Оно, само собой разумеется, не положено, но к нам поступило донесение от гражданки и гражданина Дефарж. И еще от одного человека.
— От кого же еще?
— И вы это задаёте вопросы, гражданин врач?
— Да.
Тот смотрел на него каким-то необычным взором.
— Ну, так на следующий день вам ответят. Больше я ничего не могу сообщить.
Глава VIII
Партия в карты
Не подозревая о новом обрушившемся на семью ствии, мисс Просс бодро шагала по узеньким улочкам, выбирая в уме все, что ей необходимо было приобрести. Господин Кранчер с корзиной шагал рядом с ней. Перейдя Новый мост[59], они пошли медленней, заглядывая по пути во все лавки, попадавшиеся им на той либо второй стороне улицы, и сворачивая в сторону всегда, когда видели издали кучки оживленно говорящих людей. Вечер был сырой, холодный; в сером тумане, низко нависшем над рекой, тускло светились огни барж и слышались глухие удары молота и лязг железа: это кузнецы, трудившиеся на баржах, ковали оружие для республиканской армии. Горе тому, кто разрешил бы себе одурачить эту армию либо постарался бы выдвинуться в ней незаслуженно! Не сносить головы такому человеку, быстро скашивала ее Народная Бритва.
Собрав понемножку в различных лавках всякой снеди и не забыв запастись бутылкой лампового масла, мисс Просс отыскала в памяти, что необходимо приобрести вина. Она посмотрела в окно нескольких винных лавок и, наконец, остановилась у погребка под вывеской «Славный Республиканец Брут»[60], недалеко от Национального дворца, бывшего (и после этого опять ставшего) Тюильри; это заведение показалось ей приличней вторых. Тут было как словно бы потише, и не смотря на то, что за столиками сидели все те же красные колпаки, их было не так много. Посоветовавшись с мистером Кранчером и убедившись, что и он того же мнения, мисс Просс, сопровождаемая своим кавалером, храбро вошла в погребок «Славного Республиканца Брута».
Тут в тучах дыма тускло светились закопченные масляные лампы. Стараясь не наблюдать по сторонам, она прошла к стойке мимо сидящих за столиками людей, каковые, дымя трубками, с увлечением рукоплескали об стол затрепанными картами либо пожелтевшими костяшками домино; один какой-то, целый в саже, с засученными рукавами и в расстегнутой на груди рубахе, просматривал вслух газету обступившей его кучке слушателей; многие были вооружены, другие, отстегнув оружие, положили его тут же, перед собой; кое-кто дремал, облокотившись на стол; в тёмных мохнатых куртках со вздернутыми плечами, как носили в то время, они были похожи позади на сидящих медведей либо на лохматых псов; подойдя к стойке, двое визитёров-чужестранцев жестами продемонстрировали, что им необходимо.
Глава IX
Сыграли
Тогда как им отмеривали и наливали вино, какой-то человек, сидевший в углу, встал и, простившись с соседом по столику, направился к выходу. Ему нужно было пройти мимо мисс Просс, которая в эту 60 секунд случайно развернула голову. Встретившись с ним, она звучно вскрикнула и всплеснула руками.
Кругом повскакали с мест. Споры в кабачках часто завершались убийством, и это никого не удивляло. Все ринулись наблюдать, чем кончится драка и кто кого укокошит, но вместо этого заметили остолбеневших от удивления женщину и мужчину, уставившихся друг на друга; мужик, наверное, был француз, чистейший республиканец, а дама, наверняка, англичанка. Разочарованные завсегдатаи «Славного Республиканца Брута» наблюдали с удивлением на эту сцену и звучно тараторили между собой, но, что они говорили на этом собственном тарабарском языке, мисс Просс и ее спутник не осознали бы, даже если бы и прислушались. Но они ничего не слышали, оба были вне себя от удивления. Мисс Просс очевидно была потрясена, но нужно подметить, что и господин Кранчер — и, по всей видимости, совсем по второй, ему одному известной причине, — также был в сильном беспокойстве.
— Что такое, что вам от меня нужно? — задал вопрос незнакомец, что от крика мисс Просс остановился как вкопанный. Он сообщил это сердитым отрывистым голосом, тихо и по-английски.
— Ах, Соломон, дорогой Соломон! — опять всплеснув руками, вскрикнула мисс Просс. — какое количество лет мы с тобой не видались, и я ничего о тебе не знала, и вот наконец-то я тебя вижу, и где же?
— Не именуй меня Соломоном. Ты что, погубить меня желаешь? — испуганным шепотом сообщил он, украдкой оглядываясь по сторонам.
— Братец, братец! — заливаясь слезами, пролепетала мисс Просс. — Да разве я тебе неприятель, что ты говоришь мне такие вещи?
— Тогда придержи собственный глупый язык, — сообщил Соломон. — И выйдем из этого, в случае, если желаешь со мной поболтать. Расплатись за вино, и отправимся. Кто данный человек?
— Господин Кранчер, — всхлипнула мисс Просс, безрадостно качая головой и глядя влюбленными глазами на собственного не очень-то ласкового братца.
— Пускай также выйдет, — сообщил Соломон, — чего он на меня уставился, совершенно верно я привидение?
И действительно, возможно было поразмыслить, что мистеру Кранчеру явилось привидение. Но он лишь рукоплескал глазами и ничего не сказал. Мисс Просс продолжительно рылась в собственном ридикюле, слезы застилали ей глаза; наконец она еле отсчитала деньги и расплатилась за вино. А Соломон тем временем, повернувшись к приверженцам Славного Республиканца Брута, что-то растолковывал им на французском языке, по окончании чего те, видя, что им нечего ждать, возвратились к своим столикам.
— Ну-с? — сообщил Соломон, в то время, когда они вышли и остановились в темноте на углу улицы. — Чего тебе от меня необходимо?
— Ах, братец, как это жестоко с твоей стороны, что ты меня так встречаешь! — жалобно вскричала мисс Просс. — Неужто у тебя не найдется ни одного хорошего слова для любящей сестры, которая тебе все прощала?
— Вот дура! — огрызнулся Соломон, чмокая ее в губы. — Ну, линия с тобой! Что, сейчас ты довольна?
Мисс Просс без звучно трясла головой и лишь всхлипывала.
— Ты думаешь, для меня это неожиданность? — продолжал Соломон. — Нисколько! Я знал, что ты тут, я знаю обо всех приезжих. И если ты не желаешь моей смерти — а мне, думается, ты лишь этого и получаешь! — покинь меня, прошу вас, в покое, живи, как жила до сих пор, и отвяжись от меня. У меня нет времени с тобой цацкаться, я занят. Я человек служащий.
— Мой брат Соломон! Британец! — причитала мисс Просс, возводя к небу полные слез глаза. — С этими способностями и задатками! Так как ты бы мог быть великим человеком у себя на родине, а ты являешься этим чужеземцам, санкюлотам!.. Уж лучше бы мне знать, что мой дорогой братец лежит в преждевременной…
— Ну, вот, что я сказал! — возмущенно прервал ее Соломон. — Так я и знал! Ты желаешь меня погубить, желаешь, дабы меня взяли на подозрение, — и это сестра ! А я только-только начал продвигаться!
— Боже упаси и помилуй! — вскричала мисс Просс. — Что ты, дорогой Соломон! Да пускай я тебя больше ни при каких обстоятельствах в глаза не замечу, как я тебя ни обожаю и всю жизнь буду обожать! Сообщи мне лишь хоть одно хорошее слово, сообщи, что ты на меня не злишься, не отвернулся от меня, не питаешь ко мне никакого зла.
Лучшая мисс Просс! Как она его уговаривала! Как словно бы он отвернулся от нее по причине того, что она его чем-то обидела! Так как господин Лорри давным-давно, в то время, когда они еще жили в Сохо, разузнал про нее все и узнал точно, что данный драгоценный братец обобрал собственную сестру дочиста, разрешил войти в трубу ее денежки и бросил ее на произвол судьбы.
А все-таки он снизошел и выдавил из себя пара хороших слов, но наряду с этим с таким покровительственным видом, как если бы не он ей, а она ему была чем-то обязана (так уж оно спокон столетий водится на белом свете!). Но тут господин Кранчер хлопнул его по плечу, и из его хриплой глотки вырвался таинственный вопрос:
— Постойте-ка! Что я вас желаю задать вопрос… Как вас по-настоящему-то кликать? Джон Соломон либо Соломон Джон?
Служащий братец, опешив, уставился на него опасливым взором. До сих пор Кранчер не открывал рта.
— Что ж вы молчите? — продолжал господин Кранчер. — Думается, я светло задаю вопросы, имеете возможность вы мне сообщить (сам Кранчер, по-видимому, не имел возможности) — вы Джон Соломон либо Соломон Джон? Она вас кличет Соломон, кому же как не ей знать, коли она ваша сестра . А вот я знаю, что вас кличут Джон. Так какая же ваша фамилия, а которое имя? И как же это выходит, что она — Просс? В том месте у нас вы по-второму назывались.
— Что это вы желаете сообщить?
— Да вот то и желаю сообщить! Лишь я запамятовал и не могу припомнить, как это вы у нас звались!
— Так не имеете возможность?
— Нет, не могу. Но готов поклясться, что ваше имя из двух слогов было!
— Вот кроме того как?
— Да. А у того другого — маленькое, в одни слог. Я вас отлично не забываю. Вы были фискальным свидетелем в Олд-Бейли. И как это у меня, сатана окаянный, папа лжи, ваш прародитель, память отшибло? Как же вас тогда кликали?
— Барсед, — нежданно посоветовал чей-то голос.
— Да, правильно! То самое имя. Хоть на данный момент на тысячу фунтов поспорю, то самое! — вскрикнул Джерри.
Человек, так неожиданно вступивший в беседу, был не кто другой, как Сидни Картон. Он вышел из-за поясницы мистера Кранчера и остановился, заложив руки за фалды собственного дорожного сюртука с таким же скучающим видом, с каким он когда-то сидел в Олд-Бейли.
— Не пугайтесь, дорогая мисс Просс. Я приехал вчерашним вечером к мистеру Лорри, старик легко глазам своим не поверил! Мы с ним уговорились, что я никуда не буду показываться , пока все не уладится, разве лишь, в случае, если я смогу быть чем-нибудь нужен. Я пришел ко мне по причине того, что я рассчитывал поболтать с вашим братом. Я бы хотел вам не для того чтобы брата, мисс Просе, и не в таковой должности, в какой подвизается тут господин Барсед. Для вас я хотел бы, дабы господин Барсед не был тюремной овечкой.
Овечками в колониях именуют доносчиков, фискалов, которых тюремщик подсаживает к осуждённым. Бледное лицо фискала стало совсем серым.
— Да как вы смеете, сударь… — накинулся он на Картона.
— на данный момент сообщу, — перебил его Сидни. — Я видел вас, господин Барсед, в то время, когда вы выходили из Консьержери; это было приблизительно час тому назад, я стоял против колонии и рассматривал стенки. У вас такое лицо, что его не скоро забудешь, а я по большому счету памятлив на лица. Меня заинтересовало, какое вы имеете касательство к колонии, а так как вы в свое время много содействовали — и вы это понимаете не хуже меня — несчастьям, обрушившимся на моего злосчастного приятеля, то я решил последить за вами. Я вошел за вами в погребок и сел за соседний столик. Из вашего очень откровенного беседы и более чем откровенных высказываний ваших почитателей мне не тяжело было заключить, чем вы занимаетесь. И без того понемногу из всех этих случайных открытий у меня, господин Барсед, созрел определенный замысел.
— Какой таковой замысел? — буркнул фискал.
— Ну, понимаете, говорить об этом не совсем комфортно, возможно кроме того и страшно. Я думаю, вы бидите рады выделить мне пара мин., мы с вами имели возможность бы поболтать по душам, — ну хотя бы, скажем, в банке на следующий день.
— Это нужно осознавать как угрозу?
— Что вы! Разве я вам угрожал?
— С какой стати я с вами отправлюсь?
— Вот этого я не могу вам сообщить, если вы сами не понимаете.
— Вернее, не хотите сообщить? — нерешительно промолвил фискал.
— Вы совсем верно предугадали, господин Барсед. Не хочу.
Легкомысленный быстрая сообразительность и пренебрежительный тон, без сомнений, помогли Картону добиться того, чего он желал от для того чтобы человека, как Барсед. Глаз у него был отлично наметан, он видел, с кем имеет дело, и знал, что именно так с ним и надлежит функционировать.
— Ну, вот, что я тебе сказал? — накинулся фискал на сестру. — В случае, если у меня сейчас будут проблеме, так и знай, все из-за тебя!
— Полноте, господин Барсед, — остановил его Сидни. — Возможно ли быть таким неблагодарным? Если бы не мое глубокое уважение к вашей сестре, разве я стал бы предлагать вам мой замысел, что, я надеюсь, подойдет нам обоим. Угодно вам идти со мной в банк?
— Мне угодно послушать, что вы мне имеете сообщить. Да, иду.
— Но лишь давайте прежде проводим до дому вашу сестрицу. Разрешите взять вас под руку, мисс Просс. В этом городе для вас небезопасно ходить по улицам одной, к тому же в такое позднее время, а так как ваш провожатый знает мистера Барседа, я попрошу и его пойти с нами к мистеру Лорри. Ну, как, готовы? Идемте!
Мисс Просс позже вспоминала — и это воспоминание сохранилось у нее на всегда, — как она схватилась обеими руками за руку Сидни и, заглядывая ему в лицо, начала умолять его, дабы он пощадил ее брата Соломона, и внезапно почувствовала такую жёсткую решимость в руке Картона и заметила такое пламенное энтузиазм в его глазах, что он показался ей совсем непохожим на того непутевого человека, каким она его знала, он сходу как-то целый преобразился и вырос в ее глазах. Но в ту 60 секунд она была так поглощена опасениями за собственного недостойного брата и без того была рада, в то время, когда Картон весьма дружески сообщил ей, что она возможно совсем спокойна, — что ничто второе не доходило до ее сознания.
Они расстались с ней на углу ее улицы, и Картон, развернув в переулок, направился к мистеру Лорри, что, как мы знаем, жил в банке, всего в нескольких минутах пешком от дома доктора. Джон Барсед, он же Соломон Просс, шел рядом с ним.
Господин Лорри только что пообедал; он сидел у камина и смотрел на радостно потрескивающий пламя, и, возможно, ему вспоминался некоторый пожилой джентльмен из теллсоновского банка, что много лет тому назад, в то время, когда он был значительно моложе, чем сейчас, сидел вот так же у камина в отеле «Короля Георга» в Дувре и наблюдал на тлеющие угли.
Он обернулся, в то время, когда они вошли, и с удивлением уставился на незнакомого человека.
— Это брат мисс Просс, — сообщил Сидни, — господин Барсед.
— Барсед, — повторил старик, — Барсед… думается, я что-то припоминаю, да и лицо привычное.
— Я вам сказал, господин Барсед, что у вас примечательная наружность, — невозмутимо увидел Картон. — Присаживайтесь, пожалуйста.
Пододвигая себе стул, он согнулся к мистеру Лорри и сообщил, легко нахмурившись:
— Свидетель на том суде.
Господин Лорри сходу отыскал в памяти и покосился на собственного гостя с нескрываемым омерзением.
— Мисс Просс определила в мистере Барседе собственного бесценного братца, о котором вы когда-то слышали, — пояснил Сидни, — и подтверждала это родство. Ну, а сейчас я скажу вам печальную весть. Дарней снова арестован.
— Что вы рассказываете! — ужаснулся старик. — Да так как я всего два часа тому назад видел его дома невредимым и по сей день планировал пойти к ним.
— Да, все это так, и однако он арестован. В то время, когда это произошло, господин Барсед?
— В случае, если это произошло, так только что.
— Господин Барсед осведомлен о таких вещах лучше, чем кто-либо второй, — сообщил Сидни. — Я определил об этом из беседы мистера Барседа с его втором и собратом по ремеслу, такой же тюремной овечкой, как и он; они сидели за бутылкой вина, и господин Барсед говорил ему об аресте; он сам проводил до ворот уполномоченных патриотов и видел, как привратник их разрешил войти. Возможно не сомневаться, что Дарнея опять упрятали.
Господин Лорри осознал по лицу Картона, что расспрашивать на данный момент не время. Как ни был он удивлен и взволнован, он попытался забрать себя в руки; он осознавал, что ему на данный момент более чем когда-либо нужно сохранить присутствие духа, и без звучно приготовился слушать Картона.
— Я до тех пор пока еще не теряю надежды, — обратился к нему Сидни, — что влияние и имя врача Манетта выручат его на следующий день, — вы, думается, говорили, что он на следующий день же предстанет перед трибуналом, господин Барсед?
— Да, по всей видимости.
— …так же, как они выручили его сейчас. Но, может статься, что и не выручат. Соглашусь, господин Лорри, что мои надежды на благоприятный финал очень сильно поколебались оттого, что врач Манетт был не в состоянии не допустить сегодняшний арест.
— Он имел возможность не знать этого заблаговременно, — увидел господин Лорри.
— Вот это-то меня и пугает. Так как им же известно, как близко это его касается.
— Это правильно, — потирая подбородок, безрадостно дал согласие господин Лорри и безрадостно взглянуть на Картона.
— Иными словами, время на данный момент ужасное, — продолжал Сидни, — игра идет не на судьбу, а на смерть. Пускай врач делает ставку на судьбу, а я поставлю на смерть. Жизнь людская тут ни во что не ценится. Сейчас человека с успехом несут на плечах, а на следующий день — выносят ему смертный решение суда. Так вот, на данный худой конец я и делаю ставку. Мой козырь — это приятель в Консьержери, и козырь данный, что я сохраняю надежду заполучить, не кто другой, как господин Барсед.
— Для этого вам необходимо иметь на руках хорошие карты, — отозвался фискал.