До сих пор мы говорили о значении слова так, как если бы каждое слово имело лишь одно, не смотря на то, что и многогранное, но все же единое значение. На деле, но, случаи однозначности, либо моносемии, слова не так уж обычны. Моносемия сознательно поддерживается в терминологической лексике (ср., к примеру, значения морских терминов: бак, ют, гротмачта, фальшборт, ватерлиния, водоизмещение, зюйд-вест, норд-ост и т. д.), она время от времени видится и в лексике бытовой (ср. значения слов подоконник, табуретка, подстаканник). Но для подавляющей массы слов языка обычна многозначность, либо полисемия. Как правило у одного слова сосуществует пара устойчивых значений, образующих семантические варианты этого слова. А возможно любое либо практически любое слово способно приобретать новые значения, в то время, когда у пользующихся языком людей появляется потребность назвать с его помощью новое для них явление, еще не имеющее обозначения в соответствующем языке.
Так, в русском языке окно — это ‘отверстие для воздуха и света в стенке строения либо стенке транспортного устройства’, вместе с тем и ‘промежуток между лекциями либо уроками длительностью не меньше академчаса’, а помимо этого, еще время от времени и ‘разрыв между тучами, между льдинами’; зеленый — это наименование известного цвета, вместе с тем и ‘недозрелый’, и ‘неопытный благодаря юности’ (к примеру, зеленый юнец); вспыхнуть — это и ‘неожиданно загореться’, и ‘скоро и очень сильно покраснеть’, и ‘неожиданно прийти в раздражение’, и ‘неожиданно появиться’ (вспыхнула ссора).
Присматриваясь к приведенным примерам, мы видим, что представленные в них значения неравноценны. Кое-какие видятся чаще, они первыми приходят в голову при изолированном упоминании данного слова. А другие появляются реже, лишь в особенных сочетаниях либо в особенной обстановке. Соответственно различают довольно свободныезначения значения и слова связанные.
К примеру, «цветовое» значение прилагательного зеленый самый вольно: его возможно встретить в самых различных сочетаниях, поскольку цйогие предметы смогут быть зеленого цвета; значение ‘недозрелый’ ченее вольно: оно видится только в сочетаниях с заглавиями фруктов, плодов и т. п.; третье же значение есть весьма связан-»ым: оно представлено лишь сочетаниями зеленый юнец, зеленая молодежь и, возможно, одним-двумя вторыми.
Между отдельными значениями многозначного слова имеются определенные смысловые связи, и эти связи делают понятным, по какой причине достаточно различные предметы, явления, свойства и т. д. выясняются названными при помощи одного и того же слова. И часовой промежуток между лекциями, и просвет между тучами либо льдинами в некоем отношении похожи на окно в стенке дома. Неспелый плод в большинстве случаев вправду не редкость зеленым по цвету, а неопытный парень чем-то напоминает недозрелый плод. Благодаря для того чтобы рода связям все значения многозначного слова как бы выстраиваются в определенном порядке: одно из значений образовывает опору для другого. В отечественных примерах исходными, прямымизначениями являются: для окна—’отверстие… в стенке строения…’, для зеленого— значение цвета, для вспыхнуть—’неожиданно загореться’.. Остальные значения именуются переносными. Между ними, со своей стороны, возможно различать переносные первой степени, т. е. восходящие конкретно к прямому, переносные второй степени, производные от переносных первой степени (зеленый в смысле ‘неопытный’), и т. д.
Действительно, не всегда отношения между значениями так же ясны, как во забранных примерах. Начальное направление связей может не совпадать с их осознанием в позднейший период развития языка. Так, в прилагательном красный исторически исходным было значение ‘прекрасный, хороший’ (ср. от того же корня: краса, красивый, украсить и т. д.), а «цветовое» значение появилось как вторичное на его базе. Для современного же языка значение цвета есть, без сомнений, прямым, а значение ‘прекрасный, хороший’ — одним из переносных.
Не считая переносных значений, как устойчивых фактов языка, существует переносное потребление слов в речи, т. е. «мимолетное» ограниченное рамками данного высказывания применение того либо иного слова в необыкновенном для него значении с целью особенной ясности, преувеличения и т. п. Переносное потребление слов — один из весьма действенных художественных приемов, обширно применяемых писателями. Напомним как пример такие писательские находки, как «пустынные глаза вагонов» (Блок) либо «пыль глотала ливень в пилюлях» (Пастернак). Для лингвиста подобные поэтические «тропы», и и подобные факты бытовой речи серьёзны как яркое свидетельство неограниченной свойстве слова принимать новые значения. Но более значительно для лингвиста рассмотрение тех переносных значений, каковые являются «ходовую монету» в языковом обиходе данного коллектива, каковые должны фиксироваться, и на деле в большинстве случаев фиксируются словарями, и должны наравне с прямыми значениями усваиваться людьми, изучающими соответствующий язык.
Исследуя переносные значения в общенародном языке и переносное потребление слов в произведениях художественной литературы, филологи выделили последовательность типов переноса названий. Наиболее значимыми из этих типов можно считать два — метонимию и метафору.
С метафорой(от др.-греч. inetaphora ‘перенос’) мы имеем дело в том месте, где перенос заглавия с одного предмета на другой осуществляется на базе сходства тех либо иных показателей, как это видно в примере с окном либо в третьем значении слова зеленый (‘неопытный, юный’). Ко мне же относятся и значения слов вспыхнуть, тетка, и идти в применении к поезду, времени, работе; улечься по отношению к ветру и т. д. Сходство, лежащее в базе метафорического переноса, возможно «внутренним», т. е. сходством не внешних показателей, а ощущения, впечатления либо оценки. Так говорят о горячей встрече, о тёплой любви либо, наоборот, о холодном приеме, о сухом ответе, о кислой мине и неприятном упреке.
В базе метонимии (от др.-греч. metonymia ‘переименование’) лежат те либо иные настоящие (а время от времени мнимые) связи между соответствующими предметами либо явлениями: смежность в пространстве либо во времени, причинно-следственные связи и т. д. Не считая примера зеленый в смысле ‘недозрелый’ ср. еще следующие:
аудитория ‘помещение для слушания лекций’ и ‘состав слушателей’; почва ‘земля, суша, страна, планета’; вечер в смысле ‘собрание, концерт’ и т. п.; разные случаи, в то время, когда наименование сосуда употребляется как мера вещества («съел целую тарелку», «выпил полстакана»). Весьма обширно распространены и являются регулярными в самых различных языках метонимические переносы заглавия с процесса на итог (продукт) процесса (кладка, проводка, сообщение), на применяемый в этом ходе материал (удобрение), на производственное помещение (ср. фотография—процесс, помещение и продукт процесса) и т. д.
Разновидностью метонимии есть синекдоха (от др.-греч. synekdoche ‘соподразумевание, выражение намеком’) — перенос заглавия с части на целое (по латинской формуле pars pro toto ‘часть вместо целого’), к примеру с предмета одежды — на человека («он бегал за каждой юбкой»), или с целого класса предметов либо явлений на один из подклассов (так именуемое «сужение значения»), к примеру машина в значении ‘автомобиль’, запах в значении ‘плохой запах’ («мясо с запахом»).
Сопоставляя факты полисемии слова в различных языках, мы можем отметить как черты сходства между этими языками, так и последовательность увлекательных различий между ними.
Так, необходимо отметить последовательность метафор, характерных многим языкам. К примеру, глаголы со значением ‘схватывать’ либо ‘вмещать’ часто приобретают значение ‘принимать, осознавать’, не считая русск. схватить («ребенок скоро схватывает»), это же замечаем в англ. to catch, to grasp, в нем. fassen, шведск, fatta, фр. saisir, comprendre, ит. capire, словацк. chapat’ и т. д. Существительные, обозначающие части людской тела, переносно употребляются для похожих предметов— ср. англ. the neck of a bottle ‘горлышко бутылки’, the leg of a table ‘ножка стола’ (в русском соответственно употребляются уменьшительные образования, ср. кроме этого разные ручки — дверные и т. п., носик чайника, ушко иголки и т. д.). Часто видятся более либо менее регулярные «интернациональные» метонимии, к примеру язык ‘орган в полости рта’ —- ‘совокупность звуковых знаков, служащих наиболее значимым средством людской общения’.
Выше рассматривалось русское прилагательное зеленый; те же три значения отмечаем и в нем. grun; англ. green прибавляет к этим значениям еще одно — ‘полный сил, бодрый, свежий’ (к примеру, а green old age букв. ‘зеленая старость’, т. е. ‘бодрая старость’); фр. vert имеет все значения англ. green плюс еще значение ‘свободный, Игривый’ и другие. Германское слово Fuchs ‘лиса’ обозна-1ает не только известное животное и — метонимически — его мех, И не только хитреца, пройдоху, но, в отличие от русского слова лиса, еще и лошадь рыжей масти, человека с рыжими волосами, золотую Монету и, наконец (на основании какой-то на данный момент уже непонятной ассоциации смыслов), студента-первокурсника. Иначе, переносные значения, свойственные русским словам рыба и окно (‘вялый человек, флегматик’), не отмечаются словарями для соответствующих слов английского, французского и германского языков.
Полисемия слова не мешает говорящим осознавать друг друга. В речевом акте любой раз реализуется какое-то одно из значений многозначного слова, употребляется один из его семантических вариантов. Окружающий сама ситуация и речевой контекст общения снимают полисемию и достаточно светло показывают какое из значений имеется в виду: «просторная и» требовательная аудитория »; «негромкий вечер» и «отправимся на вечер»; «фотография — ее хобби», «фотография измялась» и «фотография закрыта на обед» либо восклицание «настоящий медведь!», сказанное ребенком, в первый раз попавшим в зоопарк, и такое же восклицание, сказанное (действительно, с другой интонацией) человеком, которому в толпе наступили на ногу. Только время от времени видятся — либо намерено создаются для комического результата — случаи, в которых ситуация и речевое окружение слова выясняются недостаточными для снятия полисемии, и тогда появляется или нечаянное недоразумение, или каламбур — сознательная игра слов, выстроенная на возможности их неоднозначного понимания. Нормально же кроме того маленького контекста не редкость достаточно, дабы исключить все посторонние для данного случая значения и так на миг перевоплотить многозначное «слово языка» в конкретно применяемое «слово в речи».
Полисемия не только снимается контекстом, но и выявляется во всем собственном многообразии посредством постановки слова в различные контексты. Кое-какие уверены в том, что полисемия и порождается контекстом. Но разумеется, что слово лиса не потому взяло значение ‘умный человек’, что кто-то употребил это слово в одном контексте с людской именем (т. е. в предложении типа «Иван Петрович — лиса»). Наоборот, употребить слово лиса в подобном контексте произошло по причине того, что в соответствии с народным представлениям хитрость с покон веков рассматривалась как обычное свойство лис; в то время, когда появилась необходимость в экспрессивном, эмоционально-насыщенном обозначении для умного человека, было конечно применять для этого слово, обозначавшее данное животное. В аналогичных случаях контекст, в котором употреблено слово, только подсказывает слушателю (читателю) выбор нужного (актуального) значения из нескольких потенциальных, исторически развившихся в многозначном слове и свойственных ему в качестве семантических вариантов в данную эру судьбы языка.
В принципе полисемия создается публичной потребностью — или в подходящем заглавии для нового предмета либо явления, или в новом (к примеру, более экспрессивном) заглавии для предмета ветхого, уже как-то обозначавшегося. Публичная потребность обширно применяет неограниченную свойство слов языка приобретать новые значения.
Омонимия. Типы омонимии.
От полисемии слова направляться отличать омонимиюслов, т. е. тождество звучания двух либо нескольких различных слов. Эти различные, но одинаково звучащие слова именуют омонимами.
Типовым примером омонимов могут служить в русском языке слова бор ‘хвойный лес’, бор ‘металлическое сверло, употребляемое в зубоврачебном деле’ и бор ‘химический элемент’. Разглядывая в прошлом разделе полисемию, мы видели, что между значениями многозначного слова существуют более иди менее ясные смысловые связи, каковые и разрешают сказать об этих значениях как о значениях одного слова, сказать об одном слове и его семантических вариантах. Совсем другое дело—омонимия. Между хвойным лесом, инструментом зубного доктора и химическим элементом нет полностью ничего общего. Никакая, кроме того самая узкая «ниточка смысла» не протягивается от одного значения к второму, не объединяет их. Три различных «бора» не связаны ничем, не считая звукового тождества. Исходя из этого мы не можем признать их тремя вариантами одного слова, а должны сказать о трех совсем разныхсловах, случайно совпадающих по звучанию.
Видятся в языке и омонимы пара другого типа. Глагол течь и имя существительное течь, несомненно, связаны по значению (и по происхождению: по-видимому, существительное произведено от глагола). По крайней мере, звуковое тождество не есть тут совсем случайным, оно в какой-то мере отражает смысловую сообщение. Но возможно ли признать одним и тем же словом (вариантами одного слова) существительное и глагол? Думается, что запрещено. Следовательно, мы и тут должны сказать о различных словах — действительно, связанных кроме звукового тождества смысловой связью (и общностью происхождения), но все-таки различных.
§ 116. Омонимия—явление многогранное, и классифицировать омонимы приходится под несколькими различными углами зрения.
А. В соответствии с мотивам и, по которым эти слова будут считаться омонимами, выделяются в первую очередь те два типа, о которых уже шла обращение в. предшествующем пара. графе.
1.Бор1, бор2 и бор3 признаны омонимами ввиду отсутствия какой бы то ни было связи между их лексическими значениями. Такую омонимию конечно назвать «чисто лексической». Ср. еще примеры:
топить1 ‘поддерживать пламя’ (в печи), ‘обогревать’ (помещение), ‘нагревая, расплавлять’ 1 и топить2 ‘заставлять тонуть’; кормовой1 ‘служащий кормом’ и кормовой2, ‘пребывающий на корме корабля, лодки’; англ. тatch1 ‘спичка’ и match2 ‘состязание, матч’; фр. Loиer1 ‘отдавать (либо брать) внаем, напрокат’ и louer 2 ‘хвалить’.
2. Течь1 и течь2 признаны омонимами, поскольку это различные части речи. Такую омонимию назовем «грамматической омонимией слов». Ср. еще примеры: зло1 (сущ.) и зло2 (наречие); англ. Love1 ‘обожать’ и Love2 ‘любовь’.
3. Имеется кроме этого смешанный тип — «лексико-грамматическая» омонимия. В этом случае омонимы и по лексическому значению никак не связаны, и к тому же принадлежат к различным частям речи. К примеру, простой1 ‘не составной’ и простой2 ‘вынужденное бездействие’; англ. light 1 ‘свет’ и light 2 ‘легкий’.
Б. По степени полноты омонимии выделяются:
1. Полная омонимия — омонимы совпадают по звучанию во всех собственных формах. Так, ключ1(от замка, гаечный и т. п.) и ключ2 ‘родник’ омонимичны во всех падежах ед. и мн. ч. (ср. кроме этого кормовой1и кормовой2 либо match1 и match2).
2. Частичная омонимия — омонимы тождественны по звучанию лишь в некоторых из собственных форм, а в второй части форм не совпадают. Так, глагол жать1 — жму омонимичен глаголу жать2— жну лишь в инфинитиве, в прошедшем и будущем времени, в сослагательном наклонении, в причастии прошедшего времени; но эти глаголы не омонимичны в второй группе форм — в настоящем времени, повелительном наклонении и в причастии настоящего времени. Омонимы 6op1 (лес) и бор2 (зубной) пребывают в отношениях частичной омонимии, поскольку во всех формах мн. ч. имеют различное ударение (боры, боров…— но боры, боров…), а в одной из форм ед. ч. и различное окончание (в бору — в боре). У омонимов течь1 и течь2 (либо знать1 и знать2) инфинитив глагола омонимичен им. (и вин.) п. ед. ч. существительного, все »е остальные формы расходятся.
В. По характеру их отображения на письме омонимы подразделяются на омографические и неомографические.
1. Омографические омонимы, либо омонимы-омографы ‘ тождественны не только по звучанию, но и по написанию. Все вышеприведенные примеры относятся к данной группе.
2. Неомографические омонимы, либо «омонимы, различающиеся написанием», звучат одинаково, но пишутся по-различному. Таковы полные омонимы кампания (‘совокупность мероприятий’ и т. д., к примеру избирательная, посевная) и компания (‘общество’— друзей либо акционерное), частичные омонимы рог и рок, волы и валы. В русском языке омонимов, различающихся написанием, относительно мало, но в некоторых вторых языках они представлены в изобилии. Ср. англ. night /nait/ ‘ночь’ и knight /nait/ ‘рыцарь’, see /si:/ ‘видеть’ и sea /si:/ ‘море’; нем. Lied /li:t/ ‘песня’ и Lid /li:t/ ‘веко’, Leib /laep/ ‘тело’ и Laib /laep/ ‘каравай’; фр. ои /и/ ‘либо’ и ой /и/ ‘где’. Во французском языке возможно встретить до 5—6 омонимов, дифференцируемых написанием.
Рассмотренные классификации омонимов, как мы видели, пересекаются. Вероятна, помимо этого, классификация омонимов по их происхождению. Во многих случаях омонимы являются изначально различными словами, каковые или совпали по звучанию в ходе исторического развития (к примеру, англ. see и sea либо болг. чеспг ‘честь’ и чест ‘нередкий’), или пришли из различных языков (рядом ‘с исконно русским и общеславянским бор ‘лес’ показалось бор2, заимствованное из германского, и бор3, восходящее к арабскому источнику) или, наконец, снова образуемое слово совпало в момент собственного происхождения с уже существовавшим (кормовой1 и кормовой2). В других случаях омонимы являются так или иначе связанными по происхождению, к примеру производными от одного корня (течь1 и течь2) либо кроме того прямо — один от другого (наречие утром — от тв. п. существительного). Ко мне же относятся омонимы, появляющиеся в следствии распада полисемии, в то время, когда связь между значениями многозначного слова ослабевает так, что перестает ощущаться участниками языкового коллектива. К примеру, прилагательное дистрофичной на отечественных глазах распадается на два (либо кроме того три?) омонима: дистрофичной1 ‘худой’, худой2 ‘плохой’ и, возможно, худой3 (разг.) ‘дырявый’.
Последний пример говорит о том, что, не обращая внимания на важность полисемии и принципиального разграничения омонимии, между этими явлениями (как и везде в языке) имеются пограничные, переходные случаи. «Распад» полисемии возможно образно сравнить с делением клетки: из одного слова «рождается» два слова-омонима.
Мотивировка слова.
Составной частью внутреннего содержания многих слов есть так называемая мотивировка — заключенное в слове и осознаваемое говорящими «обоснование» звукового вида этого слова, т. е. его экспонента,— указание на мотив, обусловивший выражение данного значения конкретно данным сочетанием звуков, как бы ответ на вопрос «По какой причине это так названо?». К примеру, в русском языке узнаваемая птица именуется кукушкой по причине того, что кричит (примерно) «ку-ку!», а столяр именуется столяром по причине того, что (в числе другой мебели) делает столы. О таких словах мы скажем, что они «мотивированы в современном языке», либо имеют в нем «(живую) мотивировку». В противоположность этому орел, множество и слесарь других слов русского (почва, вода, хлеб, белый, нести, весьма, два, ты и т. д.) принадлежат к немотивированным, т. е. не имеют живой (= ясной для носителей языка) мотивировки: факты современного языка не дают никакого основания для ответа на вопрос, по какой причине птица орел именуется орлом, слесарь — слесарем и т. д.
Любой предмет, каждое явление действительности имеет множество показателей. Кукушка не только кричит «ку-ку!», но имеет определенную окраску перьев, форму головы, клюва, определенные повадки. Но включить в наименование птицы указание на все эти показатели нереально, да и не к чему. Достаточно указать какой-то один показатель, и слово, выстроенное на его базе, закрепившись за предметом, будет вызывать в сознании представление о предмете «в его тотальности», в целом. В этом случае мотивирующим показателем, т. е. объективной базой наименования, послужил характерный крик, издаваемый птицей.
Имеется много примеров применения различных мотивирующих показателей при обозначении одних и тех же явлений и предметов действительности. Так, портной в одних случаях обозначен как ‘режущий’ (‘кроящий’), к примеру вофр. tailleur (от tailler ‘резать, кроить’), в нем. Schneider (от schneiden ‘резать’), в других — как ‘шьющий’, к примеру в болг. шивач, сербскохорв. шйвач, шавац. Растение одуванчик в некоторых русских говорах именуется пухлянкой, в других — летучкой, в третьих — молочником (сок его стеблей по цвету напоминает молоко). Время от времени наименование строится на сочетании двух мотивирующих показателей. Таковы, к примеру, британское наименование цветка колокольчика —.blие-bell букв. ‘светло синий колокол’ (показатели формы и цвета) и германское наименование подснежника — Schneeglockchen букв. ‘снежный колокольчик’.
Мотивировка, опирающаяся на настоящий мотивирующий показатель, возможно названа настоящей (ср. приведенные примеры). В иных случаях видится фантастическая мотивировка, отражающая мифические представления, легенды и поэтические вымыслы. Так, в ряде языков заглавия дней семь дней связаны с именами всевышних языческой мифологии. Ср. англ. Sunday (и нем. Sonntag) ‘воскресенье’, букв. ‘ден^ (всевышнего) солнца’, нем. Donnerstag ‘четверг’, букв. ‘сутки (всевышнего) грома’ Наконец, имеется примеры чисто формальной мотивировки: светло, от какого именно слова образовано данное слово, но неясно, по какой причине. Ср. такие на звания, производные от имен собственных, как антоновка (яблоко), анютины глазки.
Различными смогут быть и методы языкового выражения мотивирующего показателя. «Звуковая материя» языка формирует возможность «изобразительной мотивированности», разрешая в той либо другой мере имитировать характерное звучание предмета. Так появляются звукоподражательные слова наподобие вышеприведенного кукушка либо пинг-понг, мяукать, мычать, каркать, кудахтать, бренчать, хихикать и т. д.
Существенно чаще, чем «изобразительная», видится «описательная мотивированность», т. е. «описание» мотивирующего показателя посредством простого (незвукоподражательного) слова. Это возможно замечать 1) при потреблении слова в переносном значении, 2) в сложных словах и производных. Переносное значение мотивировано сосуществующим с ним прямым (переносное «второй степени» — переносный «первой степени» и т. д.), как в словах окно, зеленый и др. сложные слова и Производные мотивированы связью с теми, от которых они образованы. Это видно в вышеприведенных столяр, одуванчик, диалектных пухлянка, летучка, молочник, в сложных существительных рыболов, пылесос, Белгород, в производных глаголах преподаватель’ ствовать, белить, в сложных числительных восемьдесят, пятьсот и т. д.
«Описательная мотивированность» относительна, ограничена: в конечном итоге она постоянно опирается на немотивированное слово. Так, столяр либо столовая мотивированы, но стол — нет. И без того в любых ситуациях: все незвукоподражательные слова, непроизводные с позиций современного языка, употребленные в собственных прямых значениях, являются немотивированными.
Мотивировку слова, кроме того в тех случаях, в то время, когда она совсем ясна и «прозрачна», направляться строго отличать от концептуального значения. Мотивировка имеется как бы метод изображения данного значения в слове, более либо менее наглядный «образ» этого значения, возможно сообщить — сохраняющийся в слове отпечаток того перемещения мысли, которое имело место в момент происхождения слова. В мотивировке раскрывается подход мысли человека к данному явлению, каким он был при самом создании слова, и потому мотивировку время от времени именуют «внутренней формой слова», разглядывая ее как звено, через которое содержание (= значение) слова связывается с его внешней формой — морфологической звучанием и структурой.
Отличие мотивировки от значения светло видно в тех случаях, в то время, когда одно да и то же значение мотивировано в различных языках либо в словах-синонимах одного языка по-различному, как в ряде вышеприведенных примеров. Вместе с тем часто слова с различными значениями имеют однообразную либо весьма сходную мотивировку. К примеру, белок, беляк (заяц), бельё, бельмо, белка, белуга мотивированы одним и тем же показателем белого цвета; русск. полезный и сербскохорв. ценан мотивированы связью с ценой (сербскохорв. цена), но значения у этих прилагательных практически противоположные—русское значит ‘имеющий громадную цену’, а сербскохорватское—’недорогой, дешёвый по цене’.
Мотивировка слова не редкость связана с его эмоциональными коннотациями. Это проявляется в сознательном отталкивании от слов с «неприятной» мотивировкой. Так были изгнаны из потребления жалованье и прислуга, заменившись соответственно заработной платой и домашней работницей.
В ходе функционирования слова мотивировка имеет тенденцию забываться, утрачиваться. В следствии мотивированное слово понемногу переходит в разряд немотивированных. Конкретные обстоятельства потери мотивировки разнообразны.
В одних случаях выходит из потребления то слово, от которого произведено данное слово, или теряется прямое значение. Так в русском языке прекратили использовать слово коло ‘круг, колесо’ (оно было вытеснено расширенными, суффиксальными формами того же слова, давшими современное колесо), в следствии немотивированны. ми стали кольцо (первоначально уменьшительное образование от коло т. е. ‘кружок, колесико’, ср. сельцо, словцо, письмецо и т. п.) и предлог около (фактически ‘около’). В украинском языке глагол лаяти сохранил лишь значение ‘ругать’, которое появилось как переносное, а сейчас есть немотивированным.
В других случаях предмет, обозначенный словом, изменяясь в ходе исторического развития, теряет показатель, по которому был назван. Так, современные города не огораживают стенками, и не смотря на то, что глагол городить существует и сейчас в русском языке, связь между этим существительным и глаголом город уже прекратила осознаваться большинством носителей языка. Равным образом сейчас стреляют, не применяя стрел, а современный мешок не имеет ничего общего с мехом, не смотря на то, что по происхождению это уменьшительное образование от мех (ср. смешок, грешок и др.), в слове чернила сообщение с тёмный еще достаточно очевидна, но мы о ней ни при каких обстоятельствах не вспоминаем, поскольку показатель тёмного цвета прекратил быть характерным для чернил. Показательно, что в сочетаниях типа красные чернила нормально не ощущается катахреза — потребление, противоречащее буквальному значению слова.
Существуют и другие конкретные обстоятельства, содействующие потере мотивировки в тех либо иных случаях. Но принципиально важно выделить, что не считая всех конкретных, частных обстоятельств имеется и неспециализированная предпосылка, делающая вероятной потерю мотивировки слова. Это — избыточность, кроме того ненужность мотивировки с того момента, в то время, когда слово делается привычным. Мотивировка нужна в момент рождения слова (либо в момент рождения переносного значения): без мотивировки слово (либо переносное значение), фактически, не имеет возможности и появиться. Но раз появившись, новое слово (либо новое значение слова) начинает «жить собственной судьбой»: повторяясь снова и снова в речевых актах, оно делается более либо менее общеизвестным в данном коллективе, запоминается, к нему привыкают, на нем, на его структуре перестают останавливаться мыслью. Мотивировка как бы «уходит в тень», по какой причине и становятся вероятными красные чернила, розовое бельё и т. д. Мы вспоминаем о мотивировке только в каких-то особых, редких случаях. В подобном «замороженном состоянии» она может сберигаться продолжительно, но небольшого трансформации в значении создающего слова, и она забывается совсем Показательно, что самые простые и самые ответственные слова языка принадлежат к немотивированным.
Конечно,что мотивировка теряется при заимствовании слов из другого языка (не считая случаев, в то время, когда заимствуется и слово, мотивирующее данное). Так, на земле древнегреческого языка слово atomos ‘небольшая частица вещества’ было мотивировано (отрицательный префикс а- + корень глагола temnO ‘режу’, т. е. ‘неразрезаемое, неделимое’); в других языках и русском, заимствовавших слово атом, оно сначала не имеет мотивировки. Русск. студент восходит прямо к лат. studens (род. п. studentis) — причастию настоящего залога от глагола studeo ‘стараюсь, усердно занимаюсь, изучаю’, а восходящее к тому же латинскому глаголу русск. штудировать было заимствовано через германское посредство. Иное дело в немецком, где Student и studieren связаны и по звучанию, либо, к примеру, в британском с его student и study ‘изучать, изучить’ и ‘изучение, изучение’. Но слово революционер, не смотря на то, что и есть в русском языке заимствованным, в полной мере четко мотивировано связью с также заимствованным, но прочно вошедшим в язык словом революция.
Выяснением забытых, потерянных мотивировок и, так, изучением происхождения соответствующих слов занимается особая отрасль лексикологии, то есть: этимология. Этимологией именуют кроме этого и каждую догадку о первоначальной мотивировке и происхождении того либо иного слова (в этом смысле термин этимология употребляют и во множественном числе). Наконец, этимология — это само происхождение слова и его (начальная) мотивировка (ср.: «Этимология такого-то слова не имеет возможности принимать во внимание узнанной»).