Я огляделся, пробуя различить во тьме берег, как внезапно меня осенило: течение. Она написала, что течение будет «хорошим». Подходящим для чего? Я шепетильно изучил горизонт во всех направлениях, но вздымающиеся везде волны и сгустившиеся облака не разрешали мне что-либо заметить, по крайней мере, до восхода солнца. Не было видно ни звезд, ни почвы.
Часы я оставил на берегу, и у меня не было никакого ощущения времени. Как продолжительно меня несут волны? И куда? Я с кошмаром поразмыслил, что меня может вынести в открытое море! Мной овладела паника
В театре моего фантазии разыгрались параноидальные фантазии. Что, в случае, если эта дама—эксцентричная либо легко безумный старая женщина? Что, в случае, если у нее какие-то ветхие счеты с Сократусом? Не имела возможности же она намеренно… Нет! Это легко нереально! В данной ситуации мне не имел возможности оказать помощь ни один из моих испробованных способов проверки действительности.
В то время, когда я преодолел первый приступ страха, ко мне пришла вторая волна паники. Я представил себе то, что происходит под поверхностью океана, и содрогнулся, в то время, когда воображение нарисовало мне образы огромных чёрных теней, проплывающих под моей жалкой доской. Я почувствовал себя мелким и одиноким, маленькой точкой в огромном океане, висящей в километрах над его загадочным дном.
По моим представлениям, прошли целые часы. Я лежал без движений, пробуя услышать сирену катера береговой охраны и рассмотреть в непроглядных небесах вертолет спасателей. Но не было человека, кто знал, где я на данный момент, — никто, не считая Рут Джонсон.
Облака абсолютно скрыли луну и звезды, и небо было таким тёмным, что я уже не осознавал, открыты либо закрыты мои глаза. Я то проваливался в дремоту, то возвращался к полному Сознанию. Я опасался заснуть. Но в итоге колыбельная мягкого покачивания океанских волн одержала победу, и я медлительно погружался все глубже в тишину, как камень, медлено спускающийся в пучину моря.
Я проснулся с первыми лучами восхода солнца, мгновенно отыскал в памяти, где я, быстро встал —и упал с доски. Выплевывая соленую виду, я вскарабкался на доску и взглянул по сторонам с надеждой, которая сменилась возрастающей тревогой. Около не было ничего, не считая океана. Облака все еще застилали целый горизонт, и я не видел никаких показателей почвы. наверное, меня вынесло в Тихий океан. Я слышал о замечательных течениях, каковые все уносят на большом растоянии в открытое море. Возможно было бы грести, но куда? Пробуя побороть панику, я вынудил себя сделать глубочайший успокаивающий вдох.
После этого ко мне пришло еще более тревожное откровение. У меня не было ни рубахи, ни панамы, ни солнцезащитных очков, ни еды, ни пресной воды. Неожиданно я совсем светло понял, что в полной мере могу погибнуть — это совсем не путешествие в салоне первого класса. Похоже, я сделал самую важную неточность в собственной жизни.
Рут Джонсон писала, что «необходимы вера и доверие». «Да уж, — пробормотал я, — доверие, непроходимая — тупость и вера». Что за дурная мысль взбрела мне в голову? Какой обычный человек ночью поплывет на древесной доске по воле океанского течения лишь по причине того, что незнакомая старая женщина написала ему записку?
— Это легко нереально, — сообщил я, с удивлением прислушиваясь к собственному голосу. Слова звучали приглушенно, терялись в бескрайнем пространстве, окружавшем меня со всех сторон. Я уже представил, как пояснице начинает припекать утреннее солнце.
Облака совсем рассеялись, нужно мной было чистое и пылающее лазурное небо. Времени для обдумывания обстановки было достаточно. Фактически, не считая времени, у меня не было ничего. За исключением редкого крика альбатроса либо отдаленного шума самолета где-то высоко в небе, моим единственным попутчиком была тишина.
Иногда я рукоплескал ладонью по воде либо начинал напевать какую-нибудь песенку — лишь чтобы убедиться, что все еще способен слышать. Но мои насвистывания скоро стихали. По позвоночнику медлительно прокатывались волны страха.
К концу дня мне все больше хотелось выпивать, и ужас усилился с приходом послеобеденной жары. Это не был неожиданный кошмар, появляющийся, в то время, когда ощущаешь дуло пистолета, уткнувшееся в бок, либо в то время, когда встречная машина внезапно сворачивает на твою полосу. Данный ужас был спокойным пониманием, полным осознанием неизбежности того, что, в случае, если скоро меня не спасут, я иссохну от жажды и жары среди светло синий океана.
Время текло мучительно медлительно, и моя кожа уже замет-до порозовела. К вечеру жажда превратилась в наваждение. Я испробовал все, что лишь имело возможность меня обезопасисть: разворачивал доску в различных направлениях, всегда окунался в воду, (Стараясь запрятать голову в тень доски и шепетильно удерживаясь за ее потрескавшиеся края. Вода была моей единственной зашитой от солнца, она манила меня в собственные благословенные прохладные глубины.
Ночью мое тело то пылало от жара, то содрогалось от озноба. Мельчайшее перемещение приводило к жгучей боли. В полном отчаянии я охватывал себя руками, пробуя унять дрожь. Ну по какой причине я совершил такую глупость? Как я имел возможность поверить данной пожилой даме — и по какой причине она так со мной поступила? Была это преднамеренная жестокость либо легко неточность? Так или иначе, итог был налицо: я погибну, кроме того не зная по какой причине. По какой причине? — задавал вопросы я снова и снова у собственного затуманенного разума.
Я встретил утро, без движений распростершись на доске. Мое тело покрылось опухолями, а губы потрескались. Думаю, я погиб бы в тот же сутки, но небеса даровали мне милость: с восходом солнца на небе показались чёрные облака, и скоро начался тропический ливневой дождь, подаривший мне пара часов тени — и жизнь. Капли дождя сливались со слезами признательности, текущими по моему обожженному лицу.
Мне было нужно ловить воду ртом. Я перевернулся на пояснице, обширно раскрыл губы и пробовал поймать каждую каплю, пока Челюсти не свело судорогами. Я снял плавки, дабы они впитали каждую драгоценную каплю пресной воды.
Весьма не так долго осталось ждать возвратилось палящее солнце, и небо снова было таким чистым и высоким, что прошедший ливневой дождь остался лишь в моих воспоминаниях. Трещины на губах стали еще глубже. Со всех сторон окруженный водой, я умирал от жажды.
Махатма Ганди в один раз сообщил: «Перед голодным Всевышний может предстать лишь в форме хлеба». В тот сутки вода стала моим всевышним, моей святыней, единственным предметом моего страстного желания. Меня уже не заботили ни просветление, ни познание— я променял бы каждые небесные откровения на стакан чистой, холодной и живительной воды.
Солидную часть дня я совершил, окунувшись в море и цепляясь за собственную доску, но это не имело возможности успокоить мою страшную жажду. Позже мне показалось, что недалеко мелькнул тёмный плавник, и я скоро залез назад на доску. Но чуть позднее, в то время, когда моя кожа снова начала пылать и я ощущал, что заживо, мне в голову пришла идея о том, что челюсти акулы смогут стать единственным спасением от надвигающейся медленной смерти. Как раненый олень, подставляющий горло зубам льва, какая-то часть меня стремилась срочно покончить со всем этим, погрузиться в воду и провалиться сквозь землю в глубинах океана.
Пришла долгожданная ночь, и меня опять трясло в лихорадке. В приступах горячки я грезил о купании в горном ручье, об огромных чашках ледяной воды, о прохладных бассейнах, о воде, проникающей во все клеточки моего организма. Позже передо мной появлялось обрамленное седыми волосами лицо Рут Джонсон, и эти глубокие глаза смеялись над моей глупостью.
Сознание проваливалось и всплывало снова в такт волнам, качающим доску. Рациональное мышление появлялось и исчезало, как отливы и приливы. В одно из мгновений ясности я осознал, что, в случае, если на следующий день мне не доведется добраться до почвы, я погибну.
Перед моим внутренним взглядом проносились картины прошлого: мой домик в Огайо, садик и двор, я просматриваю какой-то роман в шезлонге в тени березы, потягивая лимонад, играюсь с дочерью, съедаю бутерброд, чуть лишь почувствовав легкий голод — безопасности и такова сладость комфорта. Сейчас все это казалось далеким сном, а наяву я пребывал в кошмарной действительности. В случае, если мне и удалось заснуть в эту ночь, то я этого не помню.
Утро пришло через чур скоро.
В данный сутки я познал муки ада: страдания жажды и невыносимая боль ожогов, парализующий ужас и истощающее ожидание. Пара раз я чуть удерживался от того, дабы не соскользнуть в воду, уплыть прочь от доски и разрешить Смерти забрать меня — я готовься на все, лишь бы прекратить эти мучения. Я проклинал собственный тело, эту смертную оболочку. на данный момент она превратилась в тяжёлую ношу, в источник невообразимых страданий. Но что-то во мне отчаянно цеплялось за судьбу и было выполнено решимости сражаться за нее до последнего вздоха.
Солнце двигалось по небосводу страно медлительно. Я уже обучился ненавидеть эту ясную голубизну и отправлял мысленную признательность каждому облачку, на время скрывающему меня от испепеляющих лучей солнца. Я сползал с древесной доски и погружался в океан прохладной воды, которой не было возможности утолить мою дикую жажду.
Очередной и, разумеется, собственной последней ночью я был совсем обессилен и истощен. Я не дремал и не бодрствовал — это было возвращением в чистилище. Через полуприкрытые веки я видел скалы вдалеке, и мне казалось, что я слышу шум прибоя, разбивающегося о камни. Неожиданно я возвратился к сознанию и осознал, что это был не мираж. Я вправду видел это! Во мне вспыхнула надежда — в первых рядах была жизнь, и я не планировал упускать данный шанс. Мне хотелось плакать, но для слез в моем теле уже не осталось жидкости.
Я испытал прилив энергии. на данный момент мой ум был кристально ясен. и сосредоточен. Течение все стремительнее несло меня к горам и нежданно стало яростным. Я не забываю, как пробовал дотянуться до собственной доски по окончании того, как волна подбросила меня высоко в атмосферу и стряхнула с нее. Ударившись о камни, я утратил сознание.
Глава 5 НОВЫЕ НАЧИНАНИЯ
Излечение — вопрос времени,
но время от времени это еще и вопрос возможности.
Гиппократ
На острове Молокаи, в равнине Пелекуну, в поросших мхом горах спряталась маленькая хижина. Из нее доносились вскрики дамы. «Мама Чиа! Мама Чиа!» — кричала она от страха и боли, сопротивляясь мучениям тяжёлых родов.
Молокаи — ко мне в 1800-х годах ссылали прокаженных и оставляли их тут умирать отрезанными от всей земли стеной невежества и страха.
Молокаи — дом коренных гавайцев, японцев, китайцев, филиппинцев и европейцев и небольшого числа американцев; иного образа и прибежище контркультуры судьбы; отчизна выносливого и свободного народа, избегающего наплыва и цивилизации туристов с соседних островов; работящего и живущего несложный судьбой народа, что учит собственных детей любви и вечным ценностям к природе.
Молокаи — остров духов древних и природы преданий, место тайных захоронений кахуна купуас — шаманов, знахарей и магов, духовных воителей, живущих в гармонии с энергиями Почвы.
Молокаи подготовился принять на собственную землю нового обитателя, новую душу, новую судьбу.
Голова Мицу Фуджимото, миниатюрной полуамериканки-полуяпонки лет сорока, металась из стороны в сторону, лоб был покрыт испариной. Она плакала, стонала и молилась за собственный дитя, слабо выкрикивая: «Мама Чиа!» Отчаянно напрягаясь, содрогаясъ при каждой очередной схватке, она сражалась за судьбу собственного ребенка.
Часы либо 60 секунд спустя — я не могу выяснить, сколько прошло времени, — по окончании метания в бреду, провалов и возвращения сознания, я проснулся — и ко мне снова возвратилась отчаянная жажда. Но в случае, если я испытываю жажду, то я все еще жив! Это простое логическое заключение ошеломило меня, и в эти мгновения ясности разума я почувствовал собственный тело и прошел по нему внутренним взглядом, критически оценивая состояние каждого органа. Голова гудела, кожа горела огнем. И я ничего не видел — я ослеп! Я пошевелил рукой. Перемещение было поразительно не сильный. Я ощупал собственные глаза и с огромным облегчением понял, что они покрыты легкой тканью.
У меня не было никакого представления о том, где я — в палате поликлиники, дома в Огайо либо где-то в Калифорнии. Возможно, я заболел либо со мной случился какой-то несчастный случай? Быть может, все это только сон.
Долгие тёмные волосы Мицу спутались и хаотичными прядями покрывали ее лицо и подушку. По окончании того как около десяти лет назад погиб ее первый ребенок, она поклялась ни при каких обстоятельствах больше не иметь детей — она не имела возможность пережить страданий еще одной потери.
Но в то время, когда она пересекла предел сорокалетия, то осознала, что у нее остался последний шанс. на данный момент — либо ни при каких обстоятельствах. Так Мицу Фуджимото и ее супруг Этот решили.
Через пара месяцев лицо Мицу засияло, а пузо округлился. Всевышний благословил чету Фуджимото ребенком.
на данный момент Этот побежал в равнину за помощью. Мицу, скорчившись, лежала в постели, пользуясь передышкой между схватками, — обессиленная, одинокая и испуганная, измученная мыслями о том, что может произойти самое ужасное. В то время, когда подступала новая ее живот и волна схваток снова преобразовывался в камень, Мицу начинала выкрикивать имя Мамы Чиа.
В то время, когда я опять очнулся , мир так же, как и прежде был чёрным — мои глаза все еще были покрыты повязкой. Кожа все так же горела, и мне оставалось лишь стонать и терпеть эту боль.
Я услышал какой-то звук, будто кто-то выжимал мокрую тряпку над ведром с водой. В это мгновение моего лба коснулась прохладная ткань, а мои ноздри затрепетали, почуяв запах воды.
Мои эмоции были так обострены, что по щекам покатились слезы.
— Благодарю, — тихо сказал я. Мой голос срывался и я сам чуть его слышал.
Я медлительно поднял руку и слабо пожал узкую ручку, которая держала мокрый компресс и по сей день прикладывала его к плечам и моей груди.
Я был удивлен, услышав голос девяти-десятилетней девочки.
— Отдыхайте, — сообщила она.
— Благодарю, —повторил я и добавил: — Воды… пожалуйста…
Второй рукой девочка мягко немного подняла мою голову, дабы я имел возможность напиться. Я ухватился за чашку и начал жадно выпивать. Вода стекала по моему подбородку на грудь. Девочка забрала от меня чашку.
— Мне весьма жаль, но я могу давать вам лишь мало воды за один раз, — извинилась она, опуская мою голову на подушку. Я тут же заснул.
Страдания Мицу длились, но она была уже через чур истощена, дабы напрягаться, и через чур не сильный, дабы сказать. Дверь хижины неожиданно отворилась, и в нее вбежал ее супруг, задыхаясь от бега по крутому подъему.
— Мицу! — вскрикнул он. — Я привел ее!
— Фуджи, мне необходимы чистые простыни — срочно! — Оказала Мама Чиа, которая торопливо подошла к измученной роженице и уже осматривала ее. Она потерла руки:
— Еще три чистых полотенца. И вскипяти громадной таз воды. Позже возвратись к грузовику и принеси кислород.
Скоро и с уверенностью Мама Чиа — акушерка, знахарка, кахуна — еще раз осмотрела Мицу и начала подготовиться к приему ребенка. Эти роды будут тяжёлыми, но с Божьей помощью и при содействии духов острова она сможет сохранить помочь и жизнь матери показаться на свет новой душе.
Жар кожи превратился из постоянной жгучей боли в .мягкую пульсацию. Я с опаской постарался пошевелить мышцами лица.
— Что со мной произошло? — в отчаянии задал вопрос я, все еще сохраняя надежду прийти в сознание от этого кошмара — глупого, безумного и мучительного.
Нет, это был не сон. Слезы навернулись на мои глаза. Я совсем ослабел и чуть имел возможность двигаться, мои губы пересохли я потрескались. Я еле произнёс :
— Воды… — но меня никто не слышал.
Я отыскал в памяти, что сообщил Сократус о поиске чего-то значимого: «Лучше ни при каких обстоятельствах не начинай. Но в случае, если начал — закончи». — Лучше и не начинай, лучше и не начинай… — пробормотал я, снова погружаясь в сон.
Крик младенца донесся из открытых окон маленькой хижины и растворился в джунглях. Мицу слабо улыбнулась, глядя на ребенка у собственной груди. Сияющий Фуджи сидел рядом, ласково поглаживая то руку жены, то младенца. По его щекам катились слезы эйфории.
Мама Чиа прибирала помещение. В прошлом ей приходилось уже множество раз делать это.
— Мицу и твой сын будут в полном порядке, Фуджи. Я покину их на твое попечение, и я точно знаю, что передаю их в качественные руки. — Она улыбнулась.
Плачущий Этот смущенно сжал руки Мамы Чиа в собственных и заговорил, сбиваясь с гавайского на японский и британский.
— Мама Чиа, махало! Махало! Аригато госсшмас! Как я смогу отблагодарить тебя? — задал вопрос он, глядя на нее мокрыми от слез радостными глазами.
— Ты уже это сделал, — ответила она. Но выражение его лица показывало, что ни слова, ни слезы эйфории не станут для Фуджи достаточной мерой признательности. Для него это был вопрос чести и гордости, исходя из этого она добавила:
— Мало овощей с твоего поля, в то время, когда придет время урожая, будет достаточно. У тебя лучший ямс на острове.
— Ты возьмёшь все наилучшее! — поклялся он.
В последний раз посмотрев на усталое, но радостное лицо Мицу, качающей ребенка, Мама Чиа собрала собственные вещи, вышла из начала и хижины собственный неторопливый спуск в равнину. Ей необходимо было посетить еще одного больного.
Я проснулся, в то время, когда уже привычные мелкие руки немного подняли мою голову и бережно влили мне в рот пара капель жидкости. Я жадно проглотил их; жидкость была необычной на вкус, но приятной. Еще девочка и — пара глотков отобрала у меня чашку, а позже смазала какой-то мазью мое лицо, руки и грудь.
— Это отвар из плодов дерева нони и сока алоэ, — сообщила она узким голоском. — Он окажет помощь вылечить ваши ожоги.
Придя в сознание в следующий раз, я почувствовал себя значительно лучше. Головная боль практически прошла, а кожа уже не горела, не смотря на то, что и была натянутой. Я открыл глаза—повязку с них уже сняли — и с удовольствием понял, что не утратил зрение. Медлительно развернув голову, я осмотрелся: я был один и лежал на узкой кровати в углу маленькой и опрятной однокомнатной бревенчатой хижины. Через щели в стенках прорывались лучи света. В ногах кровати стоял древесный сундук, а у дальней стенки — комод с множеством коробок.’
В моей голове крутились вопросы. «Где я? Кто меня спас? Кто перенес меня ко мне?»
— Эй? — сообщил я. — Эй! — Я крикнул громче и услышал за. дверью шаги. В помещение вошла девочка, у нее были ровные прекрасная улыбка и тёмные волосы.
— Привет! — сообщила она. — Как вы себя ощущаете? Вам лучше?
— Да, — сообщил я. — Кто… кто ты? И где я?
— Вы тут — лукаво радуясь, ответила она. — Я — Сачи, помощница Мамы Чиа, — гордо добавила она. — Мое полное имя Сачико, но Мама Чиа кличет меня Сачи…
— Кто такая Мама Чиа? — перебил я.
— Моя тетя. Она учит меня мастерству кахуна.
— Кахуна? Значит, я все еще на Гавайях?
— Ну само собой разумеется! — Она засмеялась над моим глупым вопросом. — Это Молокаи. — Она продемонстрировала на выцветшую карту Гавайских островов, которая висела прямо над моей кроватью.
— Молокаи? Меня отнесло к Молокаи?! — пораженный, повторил я.
Мама Чиа медлительно брела по извилистой тропе. Эта семь дней выдалась тяжёлой, и она весьма устала за последние пара дней. Работа настойчиво попросила от нее намного большей энергии, чем имело возможность дать ее физическое тело.
Она неутомимо шла через лес. Отдыхать не было времени, ей хотелось проведать собственного нового больного. Ее цветастое платье было все еще мокрым от недавнего ливня, и его подол был забрызган пятнами грязи. Волосы слиплись на лбу мокрыми прядями. Но на данный момент ее не тревожил внешний вид, и она так скоро, когда имела возможность, шла по данной скользкой тропе в джунглях, ведущей к ее новому больному.
Наконец она достигла последнего поворота — ее тело знало эту тропу так отлично, что она имела возможность бы пройти по ней с закрытыми глазами, — и заметила маленькую поляну, на которой в тени деревьев стояла хижина. «Необычно, все на месте», — шутливо поразмыслила Мама Чиа. Она прошла мимо сарайчика с утварью, маленького огорода и вошла в дом.
Я медлительно сел в кровати и взглянуть в окно. Было послеобеденное время, солнце уже висело низко и освещало противоположную стенке помещения. От слабости у меня закружилась голова, и я опять лег.
— Сачи! —позвал я. — Как я ко мне попал? И… Я рывком сея в кровати и чуть не утратил сознание, в то время, когда заметил даму, которая вошла в помещение и подошла ко мне.
— Рут Джонсон?! — вскрикнул я, совсем ошеломленный. — Это нереально! Я что, дремлю?
— В полной мере быть может, — ответила она.
Но нет, это был не сон. Передо мной стояла дама, которая послала меня в это кошмарное путешествие в океане на древесной доске.
— Вы чуть не убили меня! — крикнул я.
Она прислонила собственную трость к стенке, без звучно взбила мне подушку и мягко уложила в постель. Она не радовалась, но в ее лице была такая нежность, какой я ни при каких обстоятельствах не видел раньше. Она обернулась к девочке:
— Ты отлично о нем позаботилась, Сачи. Твои родители смогут гордиться тобой.
Сачи вспыхнула от наслаждения, ее лицо засветилось. Но я был занят собственными мыслями.
— Кто вы? — задал вопрос я. — По какой причине вы так со мной поступили? Что происходит?
Она ответила не сходу. Дотянувшись пузырек с мазью, она начала растирать ее по моему лицу, и лишь позже негромко сообщила:
— Не осознаю. Ты совсем не похож на глупенького мальчика. Так отчего же ты не выполнил мои указания? По какой причине не забрал с собой ни воду, ни еду, ни одежду, ни средство от загара, ни солнцезащитные очки?
Я оттолкнул ее руку и опять сел.
— Какие конкретно указания? Для чего бы ночью пригодились очки? Кто берет с собой еду и воду, катаясь на доске для серфинга? И по какой причине вы не заявили, что все это мне пригодится?
— Но я написала об этом! — вскрикнула она. — В той записке я писала, дабы ты убедился, что забрал трехдневный запас воды, пищи, что-то для защиты от солнца и… ,
— В записке не было ни слова об этом! — оборвал я. .
Она замолчала и задумалась, очевидно озадаченная.
— Как не было? — задала вопрос она, глядя в пространство. — На второй странице я обо всем этом написала.
—На какой второй странице? — задал вопрос я. — Вы мне дали вырезку из газеты и записку. Она была исписана с двух сторон…
— Но была так как еще одна страница! — заявила она. В этот самый момент меня осенило:
— Записка заканчивалась словом: «Убедись…» Я сделал вывод, что вы предлагаете мне функционировать решительно и довериться вам.
В то время, когда Мама Чиа осознала, что случилось, она закрыла глаза -и по ее лицу пробежала волна самых различных эмоций. Безрадосно покачав головой, она набралась воздуха.
— На второй странице я говорила обо всем, что тебе пригодится, и о том, куда тебя принесет течение.
— Я… возможно, я обронил эту страницу, в то время, когда сунул эти бумажки в карман. —Я откинулся на подушку, не зная, плакать либо смеяться. — А в океане я сделал вывод, что вы вправду относитесь к «тяжёлой школе».
— Ну не так же тяжёлой! — вскрикнула она.
Мы оба захохотали. Что нам оставалось делать? Все это было совсем нелепым. Смеясь , она добавила:
— А в то время, когда ты окрепнешь, мы столкнем тебя в пропасть, дабы завершить начатое.
Я смеялся еще больше, чем она, так, что у меня опять заболела голова. Действительно, в первое мгновение я не был уверен, что она шутит.
— Но кто же вы? Я имею в виду…
— На Оаху я была Рут Джонсон. Тут, где живут мои приятели, пациенты и ученики — а сейчас еще и кое-кто, кого я пробовала убить, — меня кличут Мама Чиа.
Она опять улыбнулась.
— Мама Чиа… Но как же я попал ко мне? Она продемонстрировала на карту островов:
— Течения пронесли тебя по проливу Каиви, мимо мыса Илио, и дальше, на восток, на протяжении северной части береговой полосы Моло-каи, мимо мыса Кахиу — к Камакоу. В том месте тебя и выкинуло на берег — к сожалению, не весьма мягко, — именно там, где я ожидала, около равнины Пелекуну. С берега ведет одна тропа, о которой знают лишь немногие. Приятели помогли мне перенести тебя ко мне.
— И где мы на данный момент?
— Это уединенное место, лесной заповедник. Я покачал головой и поморщился от боли.
— Ничего не осознаю. Для чего необходимо было делать все так загадочно?
—Это часть твоего посвящения, я так как тебе сказала. Если бы ты приготовился к путешествию… — Она сделала перерыв. — Я была через чур легкомысленна. Забудь обиду меня за то, что тебе было нужно вынести все это, Дэн. Я всего лишь планировала устроить тебе опробование на доверие, а не зажарить тебя заживо. Как и у Сократуса, у меня имеется склонность к театральности.
— Хм, — сообщил я. — Могу ли я хотя бы вычислять, что прошел посвящение?
— Надеюсь, да, — набралась воздуха она. Помолчав, я задал вопрос:
— Как вы выяснили, что я приехал на Гавайи? Еще недавно я сам не знал, что окажусь здесь. Знали ли вы, кто я, в то время, когда мы встретились в том месте, около банка? И как вы нашли меня в первоначальный раз?
Перед тем как ответить, Мама Чиа задумчиво взглянуть в окно:
—Тут проявились особенные силы—мне тяжело растолковать это как-то в противном случае. Я не довольно часто просматриваю газеты, и фактически ни при каких обстоятельствах не просматриваю колонки частных объявлений. Но в то время, когда я навещала собственную сестру на Оаху, перед очередной вечеринкой Виктора, я отыскала эту газету на столике. Мы планировали пройтись по магазинам, и я ждала внизу, пока сестра соберется. От нечего делать забрала в руки газету и полистала ее. Мои глаза почему-то сходу остановились на твоем объявлении, и по телу как будто бы прошел электрический разряд. Я почувствовала предопределенность, судьбу.
Я лежал без движений, но по пояснице у меня забегали мурашки. Она продолжала:
— Я прочла объявление и заметила твое лицо практически так же светло, как вижу на данный момент. — Она ласково погладила мою обожженную щеку. — Я так счастлива, что ты наконец-то добрался ко мне.
— Но по какой причине вы радуетесь? По какой причине вы так заботитесь обо мне?
— В то время, когда я прочла твое объявление, я отыскала в памяти все, что Сократус писал о тебе.
— И что он писал?
— Пока не важно. на данный момент тебе необходимо покушать, — сообщила она, встала и извлекла из собственной сумки манго и папайю.
—Я не голоден, — заявил я. — У меня целый желудок ссохся. И мне хочется знать, что Сократус писал обо мне.
— Ты ничего не ел практически семь дней, — мягко возразила она.
— Это и раньше бывало, — улыбнулся я. — К тому же мне не повредит скинуть лишний вес. — Я продемонстрировал на собственную талию, которая заметно утончилась.
— Возможно. Но эти плоды освящены и окажут помощь тебе стремительнее выздороветь.
— Вы вправду верите в такие вещи?
— Я не верю — я знаю, — тихо сообщила она, разрезав папайю, вытряхнув из нее тёмные косточки и протянув мне половину плода. Я взглянуть на папайю.
— Пожалуй, я вправду чуточку голоден, — согласился я и откусил мелкий кусочек. Я почувствовал сладость плода, тающего у меня на языке. Я вдохнул его узкий экзотический запах и восторженно замычал, опять впившись в сочную мякоть. — Он вправду целительный?
— Само собой разумеется, — сообщила она, протягивая мне ломтик манго. — Данный также.
Я покорно жевал, и мой аппетит разгорался все посильнее. Продолжая имеется, я задал вопрос:
— Так как же вы нашли меня тогда, прямо на улице?
— Еще один поворот судьбы, — сообщила она. — Прочтя твое объявление, я решила связаться с тобой, но сперва желала понаблюдать, сможешь ли ты сам отыскать меня.
— Я бы ни при каких обстоятельствах не отыскал вас — так как вы ни при каких обстоятельствах не трудились в банке.
— Я ушла из банка шесть лет назад.
— Что ж, все-таки мы нашли друг друга, — сообщил я, проглатывая очередной кусочек манго. Мама Чиа улыбнулась:
—Да. А сейчас мне пора идти, а тебе необходимо отдохнуть.
—Мне намного лучше, действительно, и я желал бы определить, по какой причине вы так рады, что я добрался ко мне.
Она опять раздумывала, перед тем как ответить.
— Имеется кое-что большее, что ты до тех пор пока еще не можешь заметить. Когда-нибудь ты сможешь встретиться с многими людьми, отыскать верную точку приложения собственных упрочнений и перевернуть собственный мир. Сейчас закрой глаза и поспи.
«Точка приложения упрочнений…» — думал я, закрывая глаза. Эти слова эхом отдавались в моей голове, и я внезапно отыскал в памяти один случай, что случился много лет назад, в то время, когда я еще был с Сократусом. Мы шли по студгородку Беркли, только что позавтракав в кафе «У Джозефа». Ко мне подбежал какой-то юноша и сунул в руку листовку.
— Посмотри, Сок, — сообщил я. — Это о спасении китов и дельфинов. Несколько дней назад они раздавали листовки об угнетенных, а на позапрошлой — о голодающих детях. Время от времени я испытываю чувство вины. Я занимаюсь лишь собственными делами, а ведь столько людей нуждаются в помощи.
Сократус ясно взглянуть на меня, но шёл без звучно, как будто бы не услышал того, что я сообщил.
— Ты меня слышишь, Сократус?
Он остановился, повернулся ко мне и сообщил:
— Пять американских долларов, если ты дашь мне пощечину.
— Что? Как это связано с тем, что…
— Десять долларов! — оборвал он меня и начал игриво шлепать меня по щекам, но я отказался от игры и отстранился.
— Я ни разу не бил пожилых людей, и исходя из этого не планирую…
— Поверь мне, мой мальчик, у тебя нет никаких шансов дать пощечину старику. У тебя реакция, как у улитки.
Это на меня подействовало. Я сделал пара обманчивых взмахов, а позже вправду постарался ударить его по щеке — и понял, что лежу на траве и не могу пошевелиться, зажатый крепким захватом. Позже Сократус помог мне встать и задал вопрос:
— Ты осознал, что кроме того маленькое упрочнение при верной точке приложения может оказаться весьма действенным?
— Да уж, увидел, — ответил я, потирая поясницу.
— Дабы по-настоящему помогать вторым, ты обязан обучиться понимать их. Но ты не сможешь осознать другого человека, пока не понял себя . Познай себя; готовься, выработай в себе ясность, чувствительность и смелость, нужные, дабы отыскать верную точку приложения силы—нужное время и нужное место. Лишь тогда ты способен функционировать.
Это было последнее, что я отыскал в памяти. Я уснул.
Меня разбудила Сачико, которая принесла кувшин и свежие фрукты с водой. Она помахала мне рукой и убежала, крикнув на прощанье: