Эпилог
…Здравствуй, старик!
Ты в том месте доходишь на работе, а мы ловим рыбешку в непыльном уголке. Действительно, комары проклятые донимают, но жизнь все едино райская! Давай, старик, цыгань отпуск и рви к нам. Тут полное безмашинье и безлюдье. Раз в неделю шлепает к нам моторка с хлебушком, а так хоть телешом целый сутки гуляй. К услугам туристов два роскошных озера с окунями и речка с хариусами. А уж грибов!…
Но, сейчас моторкой приехал какой-то старикан: седой, коренастый, без руки и с ним капитан-ракетчик. Капитана величают Альбертом Федотычем (воображаешь?), а собственного старикана он именует посконно и домотканно — тятей. Что-то они тут стали разыскивать — я не вникал…
…День назад опоздал дописать: заканчиваю утром.
Тут, выясняется, также вести войну… вести войну, в то время, когда нас с тобой еще не было на свете.
Альберт Федотыч и его папа привезли мраморную плиту. Мы разыскали могилу — она за речкой, в лесу. Папа капитана отыскал ее по каким-то своим приметам. Я желал оказать помощь им донести плиту и — не решился.
А зори-то тут негромкие-негромкие, лишь сейчас рассмотрел.
В перечнях не значился
Часть первая
За всю жизнь Коле Плужникову не виделось столько приятных неожиданностей, сколько выпало в последние 20 дней. Приказ о краже ему, Николаю Петровичу Плужникову, воинского звания он ожидал в далеком прошлом, но за приказом приятные неожиданности посыпались в таком изобилии, что Коля просыпался по ночам от собственного хохота.
По окончании утреннего построения, на котором был зачитан приказ, их сразу же повели в вещевой склад. Нет, не в неспециализированный, курсантский, а в тот, заветный, где выдавались немыслимой красоты хромовые сапоги, хрустящие портупеи, негнущиеся кобуры, командирские сумки с ровными лаковыми планшетками, шинели на пуговицах и гимнастерки из строгой диагонали. А позже все, целый выпуск, ринулись к училищным портным, дабы подогнать обмундирование и в рост и в талию, дабы влиться в него, как в собственную кожу. И в том месте толкались, копались и без того смеялись, что под потолком начал раскачиваться казенный эмалированный абажур.
Вечером сам глава училища поздравлял каждого с окончанием, вручал «Удостоверение личности начальника РККА» и увесистый ТТ. Безусые лейтенанты оглушительно выкрикивали номер пистолета и изо всей силы тискали сухую генеральскую ладонь. А на банкете восторженно качали начальников учебных взводов и порывались свести счеты со старшиной. Но, все обошлось благополучно, и вечер данный — самый красивый из всех вечеров — начался и закончился празднично и красиво.
Почему-то конкретно в ночь по окончании банкета лейтенант Плужников понял, что он хрустит. Хрустит приятно, звучно и мужественно. Хрустит свежей кожей портупеи, необмятым обмундированием, сияющими сапогами. Хрустит целый, как новенький рубль, которого за эту особенность мальчишки тех лет свободно именовали «хрустом».
Фактически, все началось пара раньше. На бал, что последовал по окончании банкета, вчерашние курсанты явились с девушками. А у Коли девушки не было, и он, запинаясь, пригласил библиотекаршу Зою. Зоя озабоченно поджала губы, сообщила задумчиво: «Не знаю, не знаю…», но пришла. Они танцевали, и Коля от жгучей застенчивости все сказал и сказал, а так как Зоя трудилась в библиотеке, то сказал он о русской литературе. Зоя сперва поддакивала, а в конце обидчиво оттопырила неумело накрашенные губы:
— Уж больно вы хрустите, товарищ лейтенант. На училищном языке это означало, что лейтенант Плужников задается. Тогда Коля так это и осознал, а придя в казарму, понял, что хрустит самым натуральным и приятным образом.
— Я хрущу, — не без гордости сказал он соседу и своему другу по койке.
Они сидели на подоконнике в коридоре второго этажа. Было начало июня, и ночи в училище пахли сиренью, которую никому не разрешалось разламывать.
— Хрусти себе на здоровье, — сообщил приятель. — Лишь, знаешь, не перед Зойкой: она — дура, Колька. Она ужасная дура и замужем за старшиной из взвода боепитания.
Но Колька слушал невнимательно, в силу того, что изучал хруст. И хруст данный весьма ему нравился.
На следующий сутки парни стали разъезжаться: каждому надеялся отпуск. Прощались шумно, обменивались адресами, давали слово писать, и друг за другом исчезали за решетчатыми воротами училища.
А Коле проездные документы почему-то не выдавали (действительно, езды было немного: до Москвы). Коля подождал два дня и лишь собрался идти выяснять, как дневальный закричал с далека:
— Лейтенанта Плужникова к комиссару!..
Комиссар, весьма похожий на внезапно постаревшего артиста Чиркова, выслушал доклад, пожал руку, указал, куда сесть, и без звучно внес предложение папиросы.
— Я не курю, — сообщил Коля и начал краснеть: его по большому счету кидало в жар с легкостью неординарной.
— Молодец, — сообщил комиссар. — А я, осознаёшь, все никак кинуть не могу, не достаточно у меня силы воли.
И закурил. Коля желал было дать совет, как направляться закалять волю, но комиссар заговорил снова.
— Мы знаем вас, лейтенант, как человека только добросовестного и аккуратного. Знаем кроме этого, что в Москве у вас мать с сестренкой, что не видели вы их два года и соскучились. И отпуск вам положен. — Он помолчал, вылез из-за стола, прошелся, сосредоточенно глядя под ноги. — Все это мы знаем, и все-таки решили обратиться прося конкретно к вам… Это — не приказ, это — просьба, учтите, Плужников. Приказывать мы вам уже права не имеем…
— Я слушаю, товарищ полковой комиссар. — Коля внезапно сделал вывод, что ему предложат идти трудиться в разведку, и целый напрягся, готовый оглушительно закричать: «Да!..»
— Отечественное училище расширяется, — сообщил комиссар. — Ситуация сложная, в Европе — война, и нам нужно иметь как возможно больше общевойсковых начальников. Поэтому мы открываем еще две учебные роты. Но штаты их пока не укомплектованы, а имущество уже поступает. Вот мы и просим вас, товарищ Плужников, оказать помощь с этим имуществом разобраться. Принять его, оприходовать…
И Коля Плужников остался в училище на необычной должности «куда отправят». Целый курс его в далеком прошлом разъехался, в далеком прошлом крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля прилежно вычислял постельные наборы, пары и погонные метры портянок яловых сапог. И писал всякие докладные.
Так прошло 14 дней. 14 дней Коля терпеливо, от подъема до отбоя и без выходных, приобретал, вычислял и приходовал имущество, ни разу не выйдя за ворота, как будто бы все еще был курсантом и ожидал увольнительной от сердитого старшины.
В июне народу в училище осталось мало: практически все уже выехали в лагеря. В большинстве случаев Коля ни с кем не виделся, по горло занятый нескончаемыми подсчетами, актами и ведомостями, но как-то с весёлым удивлением понял, что его… приветствуют. Приветствуют по всем правилам военных уставов, с курсантским шиком выбрасывая ладонь к виску и лихо вскидывая подбородок. Коля приложив все возможные усилия старался отвечать с усталой небрежностью, но сердце его сладко замирало в приступе молодого тщеславия.
Вот тогда-то он и начал гулять по вечерам. Заложив руки за пояснице, шел прямо на группки курсантов, куривших перед сном у входа в казарму. Утомленно смотрел строго перед собой, а уши росли и росли, улавливая осмотрительный шепот:
— Начальник…
И, уже зная, что вот-вот ладони упруго взлетят к вискам, старательно хмурил брови, стремясь придать собственному круглому, свежему, как французская булка, лицу выражение немыслимой озабоченности…
— Здравствуйте, товарищ лейтенант.
Это было на третий вечер: носом к носу — Зоя. В теплых сумерках холодком блистали белые зубы, а бессчётные оборки шевелились сами собой, в силу того, что никакого ветра не было. И данный живой трепет был особенно пугающим.
— Что-то вас нигде не видно, товарищ лейтенант, И в библиотеку вы больше не приходите…
— Работа.
— Вы при училище покинуты?
— У меня особенное задание, — туманно сообщил Коля. Они почему-то уже шли рядом и совсем не в ту сторону. Зоя сказала и сказала, беспрерывно смеясь; он не улавливал смысла, удивляясь, что так покорно идет не в ту сторону. Позже он с тревогой поразмыслил, не потеряло ли его обмундирование романтичного похрустывания, повел плечом, и портупея в тот же миг же ответила тугим добропорядочным скрипом…
— …жутко смешно! Мы так смеялись, так смеялись… Да вы не слушаете, товарищ лейтенант.
— Нет, я слушаю. Вы смеялись.
Она остановилась: в темноте снова блеснули ее зубы. И он уже не видел ничего, не считая данной ухмылки.
— Я так как нравилась вам, да? Ну, сообщите, Коля, нравилась?..
— Нет, — шепотом ответил он. — Легко… Не знаю. Вы так как замужем.
— Замужем?.. — Она шумно захохотала: — Замужем, да? Вам сообщили? Ну, и что же, что замужем? Я случайно стала его женой, это была неточность…
Каким-то образом он забрал ее за плечи. А возможно, и не брал, а она сама так умело повела ими, что его руки были на ее плечах.
— Кстати, он уехал, — деловито сообщила она. — В случае, если пройти по данной аллейке до забора, а позже на протяжении забора до отечественного дома, так никто и не увидит. Вы желаете чаю, Коля, правда?..
Он уже желал чаю, но тут чёрное пятно двинулось на них из аллейного сумрака, наплыло и сообщило:
— Простите.
— Товарищ полковой комиссар! — отчаянно крикнул Коля, ринувшись за шагнувшей в сторону фигурой. — Товарищ полковой комиссар, я…
— Товарищ Плужников? Что же это вы девушку покинули? Ай, ай.
— Да, да, само собой разумеется, — Коля метнулся назад, сообщил торопливо: — Зоя, простите. Дела. Служебные дела.
Что Коля бормотал комиссару, выбираясь из сиреневой аллеи на спокойный простор училищного плаца, он намертво забыл уже через час. Что-то по поводу портяночного полотна нестандартной ширины либо, думается, стандартной ширины, но не совсем полотна… Комиссар слушал-слушал, а позже задал вопрос:
— Это что же, подруга ваша была?
— Нет, нет, что вы! — испугался Коля. — Что вы, товарищ полковой комиссар, это же Зоя, из библиотеки. Я ей книгу не сдал, вот и…
И замолчал, ощущая, что краснеет: он весьма уважал доброго пожилого комиссара и лгать стеснялся. Но, комиссар заговорил о втором, и Коля кое-как пришел в себя.
— Это отлично, что документацию вы не запускаете: мелочи в отечественной военной жизни играются огромную дисциплинирующую роль. Вот, скажем, гражданский человек время от времени может себе кое-что разрешить, а мы, кадровые начальники Красной Армии, не можем. Не можем, допустим, прогуляться с замужней дамой, в силу того, что мы на виду. мы обязаны в любой момент, каждую 60 секунд быть для подчиненных примером дисциплины. И отлично, что вы это осознаёте… на следующий день, товарищ Плужников, в одиннадцать тридцать прошу прибыть ко мне. Поболтаем о вашей предстоящей работе, возможно, пройдем к генералу.
— Имеется…
— Ну, значит, до на следующий день. — Комиссар подал руку, задержал, негромко сообщил: — А книжку в библиотеку нужно будет вернуть, Коля! Придется!..
Весьма, само собой разумеется, оказалось плохо, что было нужно одурачить товарища полкового комиссара, но Коля почему-то не через чур огорчился. В возможности ожидалось вероятное свидание с главой училища, и вчерашний курсант ожидал этого свидания с нетерпением, трепетом и страхом, как будто бы женщина — встречи с первой любовью. Он поднялся задолго до подъема, надраил до независимого свечения хрустящие сапоги, подшил свежий подворотничок и начистил все пуговицы. В комсоставской столовой — Коля чудовищно гордился, что кормится в данной столовой и лично расплачивается за еду, — он ничего не имел возможности имеется, а лишь выпил три порции компота из сухофруктов. И ровно в одиннадцать прибыл к комиссару.
— А, Плужников, здорово! — Перед дверью комиссарского кабинета сидел лейтенант Горобцов — бывший начальник Колиного учебного взвода, — также начищенный, выутюженный и затянутый. — Как делишки? Закругляешься с портяночками?
Плужников был человеком обстоятельным и исходя из этого поведал о собственных делах все, втайне удивляясь, по какой причине лейтенант Горобцов не интересуется, что он, Коля, тут делает. И закончил с намеком:
— День назад товарищ полковой комиссар расспрашивал. И приказал…
— Слушай, Плужников, — понизив голос, внезапно перебил Горобцов. — Если тебя к Величко будут сватать, ты не ходи. Ты ко мне просись, хорошо? Дескать, в далеком прошлом совместно помогаешь, сработались…
Лейтенант Величко также был начальником учебного взвода, но — второго, и всегда спорил с лейтенантом Горобцовым по всем предлогам. Коля ничего не осознал из того, что сказал ему Горобцов, но культурно покивал. А в то время, когда раскрыл рот, дабы попросить разъяснений, распахнулась дверь комиссарского кабинета и вышел сияющий и также весьма нарядный лейтенант Величко.
— Роту дали, — сообщил он Горобцову, — Хочу того же!
Горобцов быстро встал, привычно одернул гимнастерку, согнав одним перемещением все складки назад, и вошел в кабинет.
— Здравствуй, Плужников, — сообщил Величко и сел рядом. — Ну, как дела в общем и целом? Все сдал и все принял?
— В общем, да. — Коля снова обстоятельно поведал о собственных делах. Лишь ничего опоздал намекнуть по поводу комиссара, в силу того, что нетерпеливый Величко перебил раньше:
— Коля, будут предлагать — просись ко мне. Я в том месте пара слов сообщил, но ты, в общем и целом, просись.
— Куда проситься?
Тут в коридор вышли полковой лейтенант и комиссар Горобцов, и Величко с Колей быстро встали. Коля начал было «по вашему приказанию…», но комиссар не дослушал:
— Идем, товарищ Плужников, генерал ожидает. Вы свободны, товарищи начальники.
К главе училища они прошли не через приемную, где сидел дежурный, а через пустую помещение, В глубине данной помещения была дверь, в которую комиссар вышел, покинув озадаченного Колю одного.
До сих пор Коля виделся с генералом, в то время, когда генерал вручал ему личное оружие и удостоверение, которое так приятно оттягивало бок. Была, действительно, еще одна встреча, но Коля о ней вспоминать стеснялся, а генерал окончательно забыл.
Встреча эта состоялась два года назад, в то время, когда Коля — еще гражданский, но уже стриженный под машинку — вместе с другими стрижеными только-только прибыл с вокзала в училище. Прямо на плацу они сгрузили чемоданы, и усатый ефрейтор (тот самый, которого они порывались отлупить по окончании банкета) приказал всем идти в баню. Все и пошли — еще без строя, гуртом, звучно говоря и смеясь, — а Коля замешкался, в силу того, что натер ногу и сидел босиком. До тех пор пока он напяливал ботинки, все уже скрылись за углом; Коля быстро встал, желал было броситься следом, но тут его внезапно окликнули:
— Куда же вы, юный человек? Сухонький, маленького роста генерал со злобой наблюдал на него. — Тут армия, и распоряжения в ней исполняются безоговорочно. Вам приказано защищать имущество, вот и защищайте, пока не придет смена либо не наложить вето на исполнение приказа.
Приказа Коле никто не давал, но Коля уже не сомневался, что приказ данный как бы существовал сам собой. И исходя из этого, неумело растянувшись и сдавленно крикнув: «Имеется, товарищ генерал!», остался при чемоданах.
А парни, как на грех, куда-то провалились. Позже стало известно, что по окончании бани они взяли курсантское обмундирование, и ефрейтор повел их в портняжную мастерскую, дабы любой подогнал одежду по фигуре. Все это заняло много времени, а Коля покорно стоял около никому не нужных вещей. Стоял и очень гордился этим, как будто бы защищал склад с снарядами. И никто на него не обращал внимания, пока за вещами не пришли двое хмурых курсантов, взявших дополнительные костюмы за вчерашнюю самоволку.
— Не разрешу войти! — закричал Коля. — Не смейте приближаться!..
— Чего? — достаточно грубо спросил один из штрафников. — Вот на данный момент дам по шее…
— Назад! — воодушевленно закричал Плужников, — Я — часовой! Я приказываю!..
Оружия у него, конечно, не было, но он так кричал, что курсанты на всякий случай решили не связываться. Пошли за старшим по наряду, но Коля и ему не подчинился и настойчиво попросил или смены, или отмены. А потому, что никакой смены не было и быть не имело возможности, то стали выяснять, кто назначил его на данный пост. Но Коля в беседы вступать отказался и шумел до тех пор, пока не явился дежурный по училищу. Красная повязка подействовала, но, сдав пост, Коля не знал, куда идти и что делать. И дежурный также не знал, а в то время, когда разобрались, баня уже закрылась, и Коле было нужно еще дни прожить штатским человеком, но навлечь на себя мстительный бешенство старшины…
И вот сейчас предстояло в третий раз встретиться с генералом. Коля хотел этого и отчаянно трусил, в силу того, что верил в загадочные слухи об участии генерала в испанских событиях. А поверив, не имел возможности не опасаться глаз, совсем еще сравнительно не так давно видевших настоящих нацистов и настоящие битвы.
Наконец-то приоткрылась дверь, и комиссар поманил его пальцем. Коля быстро одернул гимнастерку, облизнул пересохшие внезапно губы и шагнул за глухие портьеры.
Вход был наоборот официального, и Коля был за сутулой генеральской спиной. Это пара смутило его, и доклад он прокричал не столь четко, как сохранял надежду. Генерал выслушал и указал на стул перед столом. Коля сел, положив руки на колени и неестественно выпрямившись. Генерал пристально поглядел на него, надел очки (Коля очень расстроился, заметив эти очки!..) и начал читать какие-то листки, подшитые в красную папку: Коля еще не знал, что именно так выглядит его, лейтенанта Плужникова, «Личное дело».
— Все пятерки — и одна тройка? — удивился генерал. — Отчего же тройка?
— Тройка по матобеспечению, — сообщил Коля, близко, как женщина, покраснев. — Я пересдам, товарищ генерал.
— Нет, товарищ лейтенант, поздно уже, — улыбнулся генерал.
— Хорошие характеристики со стороны комсомола и со стороны товарищей, — тихо сообщил комиссар.
— Угу, — подтвердил генерал, опять погружаясь в чтение.
Комиссар отошел к открытому окну, закурил и улыбнулся Коле, как ветхому привычному. Коля в ответ культурно шевельнул губами и снова напряженно уставился в генеральскую переносицу.
— А вы, выясняется, превосходно стреляете? — задал вопрос генерал. — Призовой, возможно сообщить, стрелок.
— Честь училища защищал, — подтвердил комиссар.
— Замечательно. — Генерал закрыл красную папку, отодвинул ее и снял очки. — У нас имеется к вам предложение, товарищ лейтенант.
Коля с готовностью подался вперед, не проронив ни слова. По окончании должности уполномоченного по портянкам он уже не сохранял надежду на разведку.
— Мы предлагаем вам остаться при училище начальником учебного взвода, — сообщил генерал. — Должность важная. Вы какого именно года?
— Я появился двенадцатого апреля тысяча почти тысячу двадцать второго года! — отбарабанил Коля.
Он сообщил машинально, в силу того, что лихорадочно соображал, как поступить. Само собой разумеется, предлагаемая должность была для вчерашнего выпускника очень почетной, но Коля не имел возможности вот так внезапно быстро встать и закричать: «С наслаждением, товарищ генерал!» Не имел возможности, в силу того, что начальник — он был твердо уверенный в этом — делается настоящим начальником, лишь послужив в армиях, похлебав с бойцами из одного котелка, обучась руководить ими. А он желал стать таким начальником и исходя из этого отправился в общевойсковое училище, в то время, когда все бредили авиацией либо, на конечный случай, танками.
— Через три года вы станете иметь право поступать в академию, — продолжал генерал. — А наверное, вам направляться обучаться дальше.
— Мы кроме того предоставим вам право выбора, — улыбнулся комиссар. — Ну, в чью роту желаешь: к Горобцову либо к Величко?
— Горобцов ему, предположительно, надоел, — улыбнулся генерал.
Коля желал заявить, что Горобцов ему совсем не надоел, что он хороший начальник, но все это ни к чему, в силу того, что он, Николай Плужников, оставаться в училище не планирует. Ему необходимы часть, бойцы, потная лямка взводного — все то, что именуется маленьким словом «работа». Так он желал сообщить, но слова запутались в голове, и Коля внезапно снова начал краснеть.
— Имеете возможность закурить, товарищ лейтенант, — сообщил генерал, пряча ухмылку. — Покурите, обдумайте предложение…
— Не выйдет, — набрался воздуха полковой комиссар. — Не курит он, вот незадача.
— Не курю, — подтвердил Коля и с опаской прокашлялся. — Товарищ генерал, разрешите?
— Слушаю, слушаю.
— Товарищ генерал, я благодарю вас, само собой разумеется, и громадное благодарю за доверие. Я осознаю, что это — громадная честь для меня, но все-таки разрешите отказаться, товарищ генерал.
— По какой причине? — полковой комиссар нахмурился, шагнул от окна. — Что за новости, Плужников?
Генерал без звучно наблюдал на него. Наблюдал с явным интересом, и Коля приободрился:
— Я считаю, что любой начальник обязан сперва послужить в армиях, товарищ генерал. Так нам говорили в училище, и сам товарищ полковой комиссар на праздничном вечере также сказал, что лишь в войсковой части возможно стать настоящим начальником.
Комиссар неуверенно кашлянул и возвратился к окну. Генерал так же, как и прежде наблюдал на Колю.
— И исходя из этого — громадное вам, само собой разумеется, благодарю, товарищ генерал, — исходя из этого я весьма вас прошу: прошу вас, направьте меня в часть. В одну из частей и на любую должность.
Коля замолчал, и в кабинете появилась пауза. Но ни генерал, ни комиссар не подмечали ее, но Коля ощущал, как она тянется, и весьма смущался.
— — Я, само собой разумеется, осознаю, товарищ генерал, что…
— А ведь он молодчага, комиссар, — внезапно радостно сообщил глава. — Молодчага ты, лейтенант, ей-всевышнему, молодчага!
А комиссар нежданно засмеялся и прочно хлопнул Колю по плечу:
— Благодарю за память, Плужников! И все трое заулыбались так, словно бы нашли выход из не весьма эргономичного положения.
— Значит, в часть?
— В часть, товарищ генерал.
— Не передумаешь? — Глава внезапно перешел на «ты» и обращения этого уже не менял.
— Нет.
— И все равно, куда отправят? — задал вопрос комиссар. — А как же мать, сестренка?.. Отца у него нет, товарищ генерал.
— Знаю. — Генерал запрятал ухмылку, наблюдал без шуток, барабанил пальцами по красной папке. — Особенный Западный устроит, лейтенант?
Коля зарозовел: о работе в особенных округах грезили, как о немыслимой удаче.
— Комвзводом согласен?
— Товарищ генерал!.. — Коля быстро встал и сходу сел, отыскав в памяти о дисциплине. — Громадное, громадное благодарю, товарищ генерал!..
— Но с одним условием, — весьма без шуток сообщил генерал. — Даю тебе, лейтенант, год войсковой практики. А ровно через год я тебя назад затребую, в училище, на пост начальника учебного взвода. Согласен?
— Согласен, товарищ генерал. В случае, если прикажете…
— Прикажем, прикажем! — захохотал комиссар. — Нам такие некурящие страсть как необходимы.
— Лишь имеется тут одна неприятность, лейтенант: отпуска у тебя не получается. Максимум в воскресенье ты должен быть в части.
— Да, не придется тебе у мамы в Москве погостить, — улыбнулся комиссар. — Она где в том месте живет?
— На Остоженке… Другими словами сейчас это именуется Метростроевская.
— На Остоженке… — набрался воздуха генерал и, поднявшись, протянул Коле руку: — Ну, счастливо помогать, лейтенант. Через год ожидаю, запомни!
— Благодарю, товарищ генерал. До свидания! — прокричал Коля и строевым шагом вышел из кабинета.
В те времена с билетами на поезда было сложно, но комиссар, провожая Колю через загадочную помещение, дал обещание билет данный раздобыть. Целый сутки Коля сдавал дела, бегал с обходным листком, приобретал в строевом отделе документы. В том месте его ожидала еще одна приятная неожиданность: глава училища приказом объявлял ему признательность за исполнение особенного задания. А вечером дежурный вручил билет, и Коля Плужников, бережно распрощавшись со всеми, отбыл к месту новой работы через город Москву, имея в запасе три дня: до воскресенья…
В Москву поезд прибывал утром. До Кропоткинской Коля доехал на метро — самом прекрасном метро в мире; он постоянно помнил об этом и испытывал немыслимое чувство гордости, спускаясь под почву. На станции «Дворец Советов» он вышел; наоборот поднимался глухой забор, за которым что-то стучало, шипело и грохало. И на данный забор Коля также наблюдал с огромной гордостью, в силу того, что за ним закладывался фундамент самого большого строения в мире: Дворца Советов с огромной статуей Ленина наверху.
Около дома, откуда он два года назад ушел в училище, Коля остановился. Дом данный — самый обычный многоквартирный столичный дом со сводчатыми воротами, глухим множеством и двором кошек, — дом данный был совсем по-особенному дорог ему. Тут он знал каждую лестницу, каждый кирпич и каждый угол в каждом углу. Это был его дом, и в случае, если понятие «отчизна» ощущалось как что-то грандиозное, то дом был попросту самым родным местом на всей почва.
Коля стоял около дома, радовался и пологал, что в том месте, во дворе, на солнечной стороне, точно сидит Матвеевна, вяжет нескончаемый чулок и заговаривает со всеми, кто проходит мимо. Он представил, как она остановит его и спросит, куда он идет, чей он и откуда. Он почему-то был уверен, что Матвеевна ни за что его не определит, и заблаговременно радовался.
В этот самый момент из ворот вышли две девушки. На той, которая была чуть повыше, платье было с маленькими рукавчиками, но вся отличие между девушками на этом и кончалась: они носили однообразные прически, белые белые и одинаковые носочки прорезиненные ботинки. Маленькая мельком посмотрела на затянутого до неосуществимости лейтенанта с чемоданом, свернула за подругой, но внезапно замедлила ход и еще раз посмотрела назад.
— Вера?.. — шепотом задал вопрос Коля. — Верка, чертенок, это ты?..
Визг был слышен у Манежа. Сестра с разбегу ринулась на шею, как в юные годы подогнув колени, и он чуть устоял: она стала довольно-таки тяжеленькой, эта его сестренка…
— Коля! Колечка! Колька!..
— Какая же ты громадная стала, Вера.
— Шестнадцать лет! — с гордостью сообщила она. — А ты думал, ты один растешь, да?.. Ой, да ты уже лейтенант! Валюшка, поздравь товарища лейтенанта.
Высокая, радуясь, шагнула навстречу:
— Здравствуй, Коля.
Он уткнулся взором в обтянутую ситцем грудь. Он превосходно не забывал двух худющих девчонок, голенастых, как кузнечики. И быстро отвел глаза:
— Ну, девочки, вас не определить…
— Ой, нам в школу! — набралась воздуха Вера. — Сейчас последнее комсомольское, и не пойти легко нереально.
— Вечером встретимся, — сообщила Валя. Она дерзко рассматривала его страно спокойными глазами. От этого Коля смущался и злился, в силу того, что был старше и по всем законам смущаться должны были девчонки.
— Вечером я уезжаю.
— Куда? — удивилась Вера.
— К новому месту работы, — не без важности сообщил он. — Я тут проездом.
— Значит, в обед. — Валя снова поймала его взор и улыбнулась. — Я патефон принесу.
— Знаешь, какие конкретно у Валюшки пластиночки? Польские, закачаешься!.. Вшистко мни едно, вшистко мни едно… — пропела Вера. — Ну, мы побежали.
— Мама дома?
— Дома!..
Они вправду побежали — налево, к школе: он сам бегал этим методом десять лет. Коля смотрел вслед, наблюдал, как взлетают волосы, как бьются платья о загорелые икры, и желал, дабы девочки посмотрели назад. И поразмыслил: «В случае, если посмотрят назад, то…» Он опоздал загадать, что тогда будет: высокая внезапно повернулась к нему. Он махнул в ответ и сразу же нагнулся за чемоданом, почувствовав, что начинает краснеть.
«Вот кошмар-то, — поразмыслил он с наслаждением. — Ну, чего, спрашивается, мне краснеть?..»
Он прошел чёрный коридор ворот и взглянул налево, на солнечную сторону двора, но Матвеевны в том месте не было. Это не очень приятно поразило его, но тут Коля был перед собственным подъездом и на одном дыхании влетел на пятый этаж.
Мама совсем не изменилась, а также халат на ней был тот же, в горошек. Встретившись с ним, она внезапно начала плакать:
— Боже, как ты похож на отца!..
Отца Коля не забывал смутно: в двадцать шестом тот уехал в Среднюю Азию и — не возвратился. Маму позвали в Основное политуправление и в том месте поведали, что комиссар Плужников убит в схватке с басмачами у кишлака Коз Кудук.
Мама кормила его завтраком и беспрерывно сказала. Коля поддакивал, но слушал рассеянно: он все время думал об данной внезапно выросшей Вальке из сорок девятой квартиры и весьма желал, дабы мама заговорила о ней. Но маму интересовали другие вопросы.
— …А я им говорю: «Боже мой, боже мой, неужто дети должны весь день слушать это громкое радио? У них так как мелкие уши, и по большому счету это непедагогично». Мне, само собой разумеется, отказали, в силу того, что костюм уже был подписан, и поставили громкоговоритель. Но я отправилась в райком и все растолковала…
Мама управляла детским садом и всегда пребывала в каких-то необычных хлопотах. За два года Коля порядком отвык от всего и сейчас бы слушал с наслаждением, но в голове все время крутилась эта Валя-Валентина…
— Да, мама, я Верочку у ворот встретил, — невпопад сообщил он, прерывая мать на самом волнующем месте. — Она с данной была… Ну, как ее?.. С Валей…
— Да, они в школу пошли. Желаешь еще кофе?
— Нет, мам, благодарю. — Коля прошелся по помещению, поскрипел в собственный наслаждение. Мама снова начала вспоминать что-то детсадовское, но он перебил: — А что, Валя все еще обучается, да?
— Да ты что, Колюшка, Вали не помнишь? Она же не вылезала от нас. — Мама внезапно засмеялась. — Верочка сказала, что Валюша была в тебя влюблена.
— Глупости это! — со злобой закричал Коля. — Глупости!..
— Само собой разумеется, глупости, — нежданно легко дала согласие мама. — Тогда она еще девчонкой была, а сейчас — настоящая красивая женщина. Отечественная Верочка также хороша, но Валя — легко красивая женщина.
— Ну, уж и красивая женщина, — ворчливо сообщил он, с большим трудом скрывая внезапно охватившую его радость. — Обычная девчонка, каких тысячи у нас… Лучше сообщи, как Матвеевна себя ощущает? Я вхожу во двор…
— Погибла отечественная Матвеевна, — набралась воздуха мама.