И все-таки безжизненность Устюрта лишь кажущаяся. Особенно это заметно на самих чинках. Тут множество промоин, щелей, осыпей, уступов и карнизов. Все это формирует укрытия любых размеров. Довольно много тени, что особенно полезно. Кое-где подсачиваются грунтовые воды, неприятные на вкус. Исходя из этого птиц тут заметно больше, чем на равнине, и по количеству и по разнообразию видов.
Большие белобрюхие и тёмные стрижи режут со свистом тёплый дневной воздушное пространство. По краям обрыва лавируют элегантные луни, дабы видеть местность и над урезом и по склону. Самцы у этих ястребиных сизые, кроме того голубоватые, финиши крыльев чёрные. Из этого пошло выражение «седой как лунь». Кстати, наименование британского истребителя вертикального взлета «Харриер» также переводится как «лунь».
Забавно замечать, как лунь-самец кормит подругу, сидящую на гнезде. У луней, как и у большинства хищных птиц, самки заметно больше самцов. В гнездовой период таковой диморфизм дает определенные преимущества. Легкий, подвижный самец стремительнее в полете, лучше охотится, но большая и массивная самка, сидящая на гнезде, способна дать более хороший отпор пернатому либо четвероногому агрессору. Но, гнездо защищают оба родителя, а в то время, когда птенцы подрастают, то рассиживаться особенно некогда. И мать, и папа еле успевают подтаскивать «авоськи» с продуктами.
Но пока в гнезде лежат яйца, самка их на долгое время не оставляет. Вот показался кормилец. Глубоко черпает воздушное пространство крыльями, чего-то несет — должно быть песчанку придавил. Гнездо на краю уступа — присесть негде. Самка срывается навстречу. Два-три плавных захода и изумительный по слаженности маневр. Как в зеркальном отражении две птицы — самец «заваливается» на правое крыло, рядом летящая самка на левое, самец бросает тушку «из рук в руки», луниха ловит. По двум расходящимся кривым птицы отдаляются друг от друга. Дозаправка в воздухе либо фигурное катание…
Прошмыгнуло три ворона — мрачная компания. Пустынный ворон мельче отечественного и цвета не для того чтобы интенсивно тёмного, побурее. Мелькают какие-то соколки, на высоте завис большой падальщик. Возможно, тёмный гриф либо стервятник, на большом растоянии — кроме того в бинокль не разобрать, кто из них.
Под неосторожной ногой сорвался в расщелину серый камень. С карниза, шагах в пяти, снялся тут и филин же, рядом, присел. По размерам — такая же махина, что и лесной, такие же оранжевые глаза-пятаки, лишь окраска перьев значительно ярче, совсем песчаная. Как это я его не приметил, совсем же рядом притаился.
Множество звериных троп вьется на протяжении подошвы обрыва и над чинком. Их протоптали домашние и архары овцы. В случае, если походить часок, второй, точно отыщешь остатки горного барана: череп с рогами, кости либо обрывок шкуры. Туши, действительно, не залеживаются. Главные «добытчики» — волки — не страдают отсутствием аппетита, а уже к требухе пристраиваются стервятники, грифы, вороны… Как их обязательно обозвал бы эколог — комменсалы.
Говорят, что, в то время, когда в окрестностях чинков архаров преследуют волки, архары применяют следующую тактику. Табун, удирая, мчится прямо к обрыву, а разогнавшись хорошенько — быстро сворачивает в сторону. А волки, мол, распаленные погоней, высунув от жадности язык, так и сыпятся с кручи на дно глубокого ущелья. Мало этого. Такой же прием удачно оказывает помощь архарам спастись и от браконьеров, в то время, когда те их с фарами ночью гоняют.
Да, на чем мы остановились? На подъеме. «Но-о! Давай, дорогая!» Натужно кряхтя, преодолевает «козел» крутой подъем. Наконец залезли. Ура!!! Скрежет, дым, остановка — приехали…
Из кабины вылезает экспедиционный водитель Славик. По какой причине бы нам не познакомиться с личным составом отряда? Превосходный водитель Славик. Годы работы в разнообразных экспедициях с учеными, буровиками и изыскателями, с зоологами, археологами и геологами закалили его темперамент и придали философический настрой его образу мыслей. Никакая поломка автомобили не имела возможности застать его неожиданно. Он скоро выскакивал из кабины уже с баллонным ключом в одной руке и с монтировкой в второй. Пять мин. и правильный диагноз готов — снова вкладыш нужно поменять.
Я неоднократно подмечал, что у «механических» людей, не опасающихся бытовой, автомобильной и всякой второй техники, имеется в запасе пара чудесных фраз, каковые являются шифром для непосвященных и паролем для собственных: «шпонка полетела» либо, к примеру, «пассик порвался». А вот уже классика: «искра в баллон ушла» либо «в почву». Не смотря на то, что нужно признать, что в баллон звучит значительно таинственнее. Славик знал массу таких идиоматических выражений.
Кроме всего отечественный водитель был кладезем оптимистических прибауток и поговорок типа: «Это все колеса!» либо «Моряки об этом не печалятся!» Знал Славик и довольно много песен. В большинстве из них были задумчивая мелодия и печальные тексты.
— Слушай, Славик, — не вынес как-то певческих изысков профессор биологии и начальник экспедиции (знакомьтесь: заведующий одной весьма солидной копытной лабораторией, будем кликать его Шеф, либо Глава), — у тебя ничего радостнее в репертуаре нет? Что это за тыква бестолковая либо как в том месте ее?
Славик уже совсем желал было обидеться на слово «репертуар», за малоизвестных авторов песни, но передумал и отыскал в памяти другую, как и просили, радостнее: «Не осталось ни спичечки, все сухарики съедены…» Охо-хо, грехи отечественные тяжёлые, лучше заполнить очередную страничку полевого ежедневника до тех пор пока ремонт.
Гудят. Отправились. Маршрут на сегодня не окончен. Шеф сел в кабину. На груди бинокль военно-морской, на коленях карта, в руке компас. Ну, не пропадем! Водитель, понятное дело, за руль, остальные в кузов. Остальные — это создатель и еще два зоолога. Назовем их Саша и Вовик, дабы не путать. И была еще аспирантка-стажерка-повариха.
Мы снова едем, и пыль оседает на лицах. Спереди кузов открыт, поперек поставлен ящик с инструментами — это для сиденья. Экспедиционное оборудование свалено позади, а у борта гремят пять фляг с пресной водой да двухсотлитровая бочка бензина. Все это накрыто кошмой и закидано спальными мешками. В то время, когда надоедает наблюдать вперед и по сторонам, достаточно откинуться и не обращать внимания. Действительно, сон в таких условиях не освежает. Температура — +45° С. Просыпаешься опухший, с «квадратной» головой.
Сходу вспомнился очередной дорожный инцидент. В мае, двумя месяцами раньше, спешили мы по асфальтовой дороге от Красноводска на север, к Кизил-Кия, в том же составе. «Скоро» так ехали — около 50 км/ч. Все-таки по асфальту. Внезапно маленькое басовитое жужжание, удар — и нас стало на одного меньше. Вову откинуло назад — одни ноги торчат из-за коробок. Тут же лежал контуженный, но не побежденный виновник разбойного нападения — священный скарабей. Жук размером с грецкий орех и такой же жёсткий. Данный бомбовоз летел по своим жучиным делам встречным курсом. Опоздал катапультироваться… Мы отдали ему воинские почести и выкинули за борт. Позже стали жалеть Вову. Синяк сиял новизной.
какое количество же было таких переездов от одного временного лагеря до другого? И отлично еще, что кузов на данный момент крытый. Мне приходилось ездить в открытых грузовиках. Это сказка!
Шеф поколдовал с планшетом, картой, компасом и решил поделиться с подчиненными сокровенными топографическими познаниями, результатом наблюдений за бегом дневных светил и магнитным склонением маленькой стрелки в коробушечке. Мне все время казалось в данной поездке, что нам весьма не достаточно астролябии, если доверять источнику — сама меряет, было бы что мерить. Шеф славно смотрелся бы с данной штукой. Само собой разумеется, астролябия любого украсит, кроме того профессора биологии .
— Товарищи! Я тут поработал с картой и все уточнил. Идем в режиме, прямо по курсу. Километрах в ста — ста пятидесяти, лежит трубопровод Бухара — Урал, это надежный ориентир. Чуть дальше начнутся южные отроги Урала, а за кустами показывается и берег Северного Ледовитого океана. К западу, налево от вас, значит, в двух днях пути Каспийское море. Снова в двух днях пути, но направо — море Аральское. При чего — не заплутаем. А нам нужно добраться до города Челкар. Это вон в том направлении!
И Глава продемонстрировал пальцем куда. Всем полегчало. В любой момент делается веселей на душе, в то время, когда ты совершенно верно знаешь, где на данный момент находишься, и кто-то знает, куда тебе нужно. Так какое количество до Челкара-города на отечественном «козле» пилить? Дней пять — семь? Но проходит пятнадцать минут, отечественный путь преграждает труба, конец и начало которой прячутся в небытие за обоими пределами земного круга.
— Что за линия! Какой-то трубопровод проложили новый. Отечественный-то, заветный, он так как на большом растоянии, а это чужой! — так сказал Шеф Славику, а тот верил: Какая отличие, собственный — чужой, ехать все равно нужно. Чего в дороге не бывает.
Стоит ли додавать, что никакого трубо-, нефте- либо хотя бы газопровода по окончании за оставшиеся два месяца мы не встречали. Думаю, это была диверсия. Неприятели зоологической науки, по всей видимости, намерено передвинули трубопровод, дабы сбить нас с маршрута, со следа и с панталыка! Примечательно, что и дорога, натолкнувшись на трубу, от удивления также разделилась на два русла. Вот и разошлись пути-дороги внезапно…
В то время, когда мотор чуть затихает, то слышатся необычные для пустыни крики и шум чаек. Еще пятнадцать минут — в первых рядах берег моря. Что это за наука такая ориентировка — и странная топография на местности по карте? Море, впредь до окончательного выяснения, голосованием решили кликать Аральским. Вопрос открыт до сих пор.
Крутой серпантин выкатил машину на каменистый пляж, три сайгака нужно будет бежать сломя голову. Как в любой момент, казалось, что они как-то суетливо выбирают ногами. Иногда антилопы подскакивали вверх, делая «смотровые» прыжки. Метров через двести они притормозили и стали наблюдать. Это также характерная черта поведения многих копытных — отбежать на определенное расстояние и остановиться. Продолжает ли двигаться потенциальный источник опасности? Вон, вон он катится, и рычит, и воняет неприятно бензином… И сайгаки скрылись совсем.
— Ночевка будет тут. на следующий день выходной!
Что возможно приятней таких распоряжений? Разбить лагерь, в то время, когда все в раз и окончательно привычном порядке сложено в машине, занимает не через чур много времени. Уже шумит паяльная лампа под ведром, заварен сильно дымный кок-чай (вправду утоляющий жажду лучше тёмного), растянута военный шатровая палатка, на «пол» кинута кошма, консервы открыты. Что еще? За сутки все порядком натряслись, а водитель еще и работал наряду с этим. Да и мы заодно совершили маршрутный учет копытных. Имеется способы учета диких копытных на открытых пространствах с автомобили на две либо одну сторону. Полоса учета получается до одного километра, а протяженность трансекты легко выяснить по спидометру.
До темноты имеется еще время. Решили два-три часа побродить в окрестностях. В любой момент возможно заметить что-нибудь новое, занимательное.
Прибрежная полоса шириной 200—300 метров, сперва — галька, позже песок, какая-то небогатая растительность, и вот уже высокие каменистые отвалы — чинк. Сверху уже начинается настоящий Устюрт, а тут — пляжная «курортная» территория. Берег отлогий, продолжительно тянется мелководье. И волны тихо шлепают, заглушая шаги. Вода теплая, как парное молоко. Мало душно, но до одури приятно…
На протяжении берега перелетают своры водоплавающих птиц. Какие-то нырки, возможно красноба?ши, так именуют красноносого нырка. Ярко-рыжие огари парами, а вон тянет клин лебедей. Увидели нас и широкой плавной дугой, с комплектом высоты, облетели мористее: мало ли что? Финиш лета, птица уже подбирается в своры.
Совсем темнеет, и пора бы обратно свернуть, но что это? Что это валяется на песке, море выкинуло рыбу? Плавник? Сбор всяческих коллекций: черепов, тушек птиц, гнезд, бабочек, жуков, ракушек — простое опытное заболевание зоологов, как и насморк. Казалось, возможно было ожидать обратной реакции, поскольку и по работе приходится все время иметь дело с мертвыми животными для «казенной», с позволения сообщить, необходимости. не меньше загадочно пристрастие многих геологов к сборам минералов для себя.
Так что же это лежит все-таки, не годится ли это в коллекцию юному натуралисту?
Вова шел совсем по воде, а я шагах в тридцати ближе к обрыву, так что к желаемой добыче он подошел раньше. Это был мертвый волк, задние ноги болтались в воде, хвост мотало прибоем туда-сюда, туда-сюда… Над седой мордой, по-видимому, уже порядком тронутой тлением, кружились могильные мухи. В голове звучали печальные строчки на тему «что наша жизнь — порванная нить, с которой падает нанизанная яшма…» Меланхолический настрой перебил неотёсанный Вова сугубо практической фразой:
— Ну что же, пожалуй, череп направляться отпрепарировать! — И своим кедом 42-го размера начал переворачивать труп для последующей вивисекции и осмотра.
Нежданно, достаточно резво для покойника, волк вскакивает и, как мне показалось, пробует откусить коллеге ногу. Тот дико кричит: «Ага, пес! Ты живой!» — И вместо того, дабы мирно порадоваться такому прекрасному промыслу Божьему, пробует сдернуть с плеча одностволку двенадцатого калибра «ИЖ-17».
Животное, столь дерзко пробужденное от мечт, по всей видимости, не до конца очухавшись, бросает кусать резиновый тапок и мчится к спасительным камням. А они — за моей спиной. Как я растолковывал позже Вовке, я никак не испугался (в силу того, что опоздал), а, напротив, отважно желал спасти его от покусания свирепой, точно неистовой скотины и лишь исходя из этого открыл огонь в их сторону из ручного стрелкового оружия примера 1943 года. Без особенного, но успеха. Ни в кого не попал, но треску и дыму было довольно много. Оба, волк и Вовик, залегли в складках местности и стали выжидать, умело маневрируя, в то время, когда же у этого снайпера кончатся патроны. Кончились они скоро, потому, что их было всего пять — обойма. Волк решил уйти по-английски, не прощаясь.
Больше за все пятнадцать лет работы в экспедициях мне не получалось так близко подойти к волку ни разу, дабы он этого не увидел. Шеф в лагере, конечно же, слышал целый данный салют и уже сделал вывод, что на нас напала банда басмачей и всех поубивала.
— Ну, добытчики! Почему была дикие крики и пальба в вечерней тиши?
О чем это он?
— Да, вот, — говорим, — практически совсем уже добыли вредного для народного хозяйства хищника. В случае, если и не добыли, то уж напугали как направляться, будет знать!
Вместо мы услышали тираду об умственных свойствах его работников, каковые не смогут отличить волка от дворняжки, и что весьма жаль собачку, что мы ей помешали дремать, и что собачки — они приятели человека.
Но мы твердо находились на своем: бескомпромиссная схватка была с матерым хищником, а не с домашним Шариком. И пускай он, Глава, сам сходит на место дуэли, раз таковой умный. Все легли дремать и дремали неспокойно до самого утра.
Спозаранку экспертная группа пришла на поле боя, сплошь усеянное пыжами, рваными кедами и дробью. Следы на мокром песке были ясные, их еще не все слизали волны шершавыми языками.
Своим размером 9×10 см и рисунком отпечатки подтверждали отечественную правоту. Уж Глава-то на своем веку следов насмотрелся, отличить волка от собаки имел возможность с пол-оборота, хоть по следам, хоть как…
С того времени прошло много лет. И светло помнятся — светло синий море, желтый песок, золотые гильзы на нем и взрытые в беге следы. Вот волчьи, а вот отечественные рядом. Финиш июля — начало августа 1972 года. Жара начала спадать.
Айдере
Практически любой зоолог, что трудился в экспедициях в Копет-даге, точно бывал в Айдере. И если не в самом Айдере, то уж по крайней мере в равнине Сумбара. Места изумительные, не просто так тут на данный момент расположен Сюнт-Хасардагский национальный заповедник. А раньше, до организации заповедника, в первой половине 70-ых годов двадцатого века в ущелье Фаворите были угодья лесхоза, выращивающего грецкий орех. Первые пара километров от устья Айдере, от места ее впадения в Сумбар, к верховьям речки тянутся более-менее ухоженные посадки, позже они сменяются дикими либо одичавшими зарослями и деревьями ежевики, шиповника, винограда.
В апреле вся зелень цветет. Речка небольшая с каменистым дном, прозрачная холодная вода. Собственными изгибами она касается то одного, то другого края ущелья. Чем ближе к Верхнему Айдере, тем круче подъемы, теснее лощина.
Не обращая внимания на то что это все находится на юго-западной границе Туркмении и сверху над ущельем разлеглась самая настоящая пустыня, тут внизу в любой момент прохладно и тень. В кустах копаются лесные сони, в шиповнике и ежевике они чувствуют себя в полной мере с уверенностью и защищенно. Сони — это ночные грызуны, размером в треть белки, серовато-зеленые сверху, беленькие со стороны брюшка. Хвост пушистый, а на мордочке выделяются большие тёмные глаза, внимательные ушки и длинные усы. Но именно весной их довольно часто видишь днем. Сони лазают по кустам, ругаются между собой, гоняются взапуски и совсем не подтверждают собственный имя.
А сверху, на пустынных участках, зверьки совсем другие. В том месте днем не побегаешь, все сидят по норам. Лишь полуденная песчанка крутится около кустиков миндаля, а завидев человека, суматошно кидается в укрытие. Самая прекрасная из местных видов — персидская песчанка. Полевки тут также имеется, и также другие, чем внизу. Значительно чаще попадается большая, почему-то в любой момент взъерошенная закаспийская полевка. Защечные мешки у нее в любой момент набиты едой. Сверху, в пустыне, она не видится. Тут господствует некрупная, в шесть-семь сантиметров длиной, публичная полевка с маленьким аккуратным хвостиком, в любой момент прилизанная и весьма суетливая. В случае, если их пара штук посадить в одну коробку, то они собственной одинаковостью почему-то напоминают пельмени либо фрикадельки.
Одна из них, госпожа Монпасье, продолжительно жила у нас в лагере. Она весьма обожала конфеты «Театральные» и, накушавшись, мирно засыпала на ладони в обнимку с фантиком. Позже, со страхом содрогнувшись, не похищен ли заветный леденец, она просыпалась и, еще не продрав глазки, опять начинала его грызть. Не жизнь — эдем! К сожалению, сутки ото дня госпожа становилась все более липкой и сладкой, и нам было нужно расстаться окончательно…
Не обращая внимания на мелководность, в Айдере водились рыбы а также пресноводные крабы. Не большие, как пачка сигарет, зеленоватые. Днем они отсиживались в воде, а ночами бродили, как лунатики, по берегам, что не доводило их до хороша. Довольно часто они попадали в ловчие конусы, каковые становились вовсе не для них. Фактически говоря, конкретно так я и выяснил, что тут живут крабы.
В данной поездке мы были всего вдвоем. Мой старший напарник Володя весьма вдумчиво изучал все о ежах и о вторых насекомоядных. И как они бегают, и как они едят. В общем и в частностях Володе было все-все про них весьма интересно знать.
Легко додуматься, что особенной взаимностью со стороны объектов изучения он не пользовался. Исходя из этого ежей приходилось ловить, как это ни безрадосно. Ловить их легче всего с фарой и ночью. Ходить по тропинкам в равнине, по дорогам и освещать обочины. В успешную ночь возможно собрать два — четыре зверька. Понемногу ежей становилось меньше и маршруты удлинялись, а не так долго осталось ждать и просто нужное количество Володя насобирал.
В одну из ночей мы с ним особенно продолжительно ходили на протяжении Сумбара и к полночи нашли лишь одного ежа. Сели перекурить среди дороги. А Кара-Калинский район Красноводской области, как мы знаем, есть пограничным. Сумбар течет на протяжении иранских пределов, не смотря на то, что и на отдалении. И вот негромкой безлунной ночью в пограничной территории притаились два человека в полувоенной форме и штанах-галифе. Володя весьма обожает ходить в экспедициях в солдатских ботинках и обмотках. Сумки-планшетки, патронташ, ружье, плюс ко всем несчастьям — лица мы «надели» также не торжественные — щетина и неумытость одна. В общем, все знают, как в большинстве случаев выглядит столичный ученый в «поле». У одного из нас на боку аккумулятор, а к шляпе прилеплена фара.
Посмотрели на часы — дело к двум, пора и в лагерь. Внезапно по дороге, сияя фарами, катит пограничный «козлик» А тут Вова и я сидим в пыли дорожной! Что ты будешь делать! Из «козлика» выскакивают два бойца и капитан.
— Руки вверх, сидеть, кто такие, не шевелиться, кинь ружье?!
Ясное дело, куда уж тут шевелиться.
— Что вы делаете тут в таковой час, в таком месте, в такое время? Не двигаться!
Но Володю, кандидата биологических наук, весьма тяжело озадачить неожиданными вопросами. К тому же он с детства не забывал, что в любой момент лучше сказать правду. Он честно и сообщил:
— Мы тут ежей ловим.
Давненько не видал, дабы человек так скоро грустнел, как данный капитан. В силу того, что он сразу же осознал — ордена либо хотя бы медали за таких не дадут. Медаль дается тому, кто смело ловит шпионов и диверсантов вражеских. Чтобы граница на замке была. А тут, выясняется, сидят два не вражеских, а в полной мере отечественных сумасшедших.
Дабы и читатели не присоединились к подобному точке зрения, возможно, стоит растолковать, что именно тут, на Сумбаре, водятся ежи, которых нет, к примеру, под Москвой. И конкретно так, ночью с фарой их эргономичнее всего ловить, этих проклятых неповторимых ежей.
Грустные пограничники сели в машину, так и не осмотрев документов, не допросив пойманного ежа. С опаской объехали сидящих (опасались, что мы их покусаем) и скрылись вдалеке.
А с ежиками было нужно маяться еще много раз. Как-то раз (но уже не в данный заезд) везли шесть штук в Москву. Рассадили по трое в брезентовые мешки и отправились в ашхабадский аэропорт. Обозвали их ручной кладью и — так как не станешь в багаж животных отдавать — забрали в салон самолета. На полдороге, где-то над Баку, ежики прогрызли мешки и разбежались по салону. Качало достаточно прилично, а колобки были большие и колючие…
Сперва их увидел чей-то ребенок:
— Мама! Наблюдай — ежик!
— Что ты, Севочка, какой ежик в самолете? Дремли.
Не тут-то было. Позже на совсем беспомощную зверушку кто-то решил наступить босиком. Отлично не сел. И как-то сходу обнаружилось, что диких зверей полно, что все пассажиры окружены, что это точно дикобразы, а иглы у них ядовитые.
Многие летали на самолетах, исходя из этого несложно представить в лицах, как пассажиры одного салона, все шестьдесят человек, одновременно и дружно начнут весело ловить шесть ежиков, каковые этого не желают. Чего лишь не приходится терпеть по «казенной» необходимости ученым и особенно животным!
В Москве я как-то зашел в лабораторию к Володе. На столе разложено довольно много различных предметов: блюдце с тушью, страницы белого ватмана, пинцеты, ведро с водой, клетки с землеройками-куторами и еще что-то блестящее…
— Что это Вы делаете, сотрудник Володя?
— Моторика и кинематика перемещения насекомоядных, сотрудник Миша, — еще мало изученная область биологической науки. Вот ее я изучаю.
Ну, может, не совсем так сообщил, это примерный суть. Вероятнее ответил несложнее: «Отстань. Сядь на стул и не мешай». Позже Володя ловким перемещением подхватил за шиворот землероечку-бурозубочку и прямо с размаху сунул лапками и мордой в тёмную тушь. Землероечка истерично верещала, что она нужный зверек и уничтожает насекомых — вредителей сельского хозяйства. Но Володю это не останавливало, и он продолжал ее извозюкивать до полной черноты, приговаривая в усы: «Это для науки, для науки!» Он отжал тушь и поставил землеройку на белый как снег ватман. — Ну, беги!
По окончании пробежки оставалась следовая дорожка. На краю стола, в то время, когда свобода казалась уже близкой, Вова опять умело хватал животину и начинал ополаскивать в ведре с водой.
Полученная дорожка совершенно верно фиксировала последовательность перешага. Из коробки доставалась до тех пор пока еще чистая с белым брюшком очередная жертва. Прошлый объект изучений сох в соседнем коробке, стуча зубами от обиды и сырости.
Не обращая внимания на кажущуюся простоту, таковой метод давал предельно четкую данные о характере перемещения, причем без применения кино- либо фотоаппаратуры, что в любой момент связано с дополнительными трудностями. А тут — всех делов-то: поймать, довезти, не уморить зверей по дороге, придумать способ, выполнить — и все. Начать и кончить.
Шатуны
С этим медведем дядя Петя намучился. Таковой линия настырный попался. Лишь уйдешь из избушки, а он — тут как тут. Уже и снежок третью семь дней лежит, поверхностный, действительно, но все-таки пора бы Лохматому угомониться, залечь на боковую. Но нет. Когда дядя Петя показался на участке, практически через пара дней стал и Лохматый похаживать. Возможно, сухари чует? Не смотря ни на что, зверь становился все наглее, пробовал подцепить когтями дверь, отваливал упор, которым притыкают дверь перед уходом в лес.
Говорят, что двери в зимовье нужно непременно делать раскрывающимися наружу, тогда, дескать, зверь не войдет. В силу того, что Лохматый — он без смекалки. Давит себе на дверь снаружи вовнутрь, а в том месте — косяк! Вот она, где хитрость. А на себя за ручку, за скобу потянуть, это он нипочем не сообразит… Еще как сообразит. Не сходу, возможно, но разберется. Само собой разумеется, в случае, если доски собраны хорошо, да скобы внешней нет, да колом отлично припереть, тогда еще ничего.
Но данный медведь попался упорный, что ни сутки — процарапывал понемногу над порожком, а ведь силы у лошака — не занимать стать. Сожрет двухнедельный запас продуктов и не поморщится.
Поразмыслил немного дядя Петя и решил Лохматого пугануть для начала. Ружьишко к печной трубе утром тряпицей примотал стволом вверх, зарядил. Из патрона дробь выкатил, само собой разумеется. Чего напрасно потолок крошить? Бечевочку пристроил к курку, да тихохонько из зимовья и вышел, а хвостик между дверными досками продернул, к приколу подвязал. А сам ушел на маршрут, весьма довольный выдумкой, радостно напевая: «Здравствуй, дорогая моя, я тебя дождался!»
Лишь немного отошел, отыскал в памяти, что наблюдатель соседнего кордона обещался сейчас-на следующий день забежать. Ну да хорошо. В случае, если и подойдет, так к вечеру.
Егерь за порог, а медведь дорогой уже тут. В кустах, что ли, ждал? Крадется, хочется сухарика. Да и дырку день назад расковырял хорошую, эргономичную. Сейчас уже совершенно верно дверь оттопырю, думает про себя. Все ближе, все ближе 60 секунд блаженства.
Зимовье кругом обтоптал, наподобие негромко. Лишь ключ за деревьями гремит, перекат не схватило еще, вот и плещет. Где-то на соседней сопке вскрикнула кукша: изюбря увидела либо каборожку, либо идет кто? Вон и большеклювая ворона разоралась:
— Как, как?
«Да никак до тех пор пока… Ну, чего в том месте данный затейник двуногий сейчас намудрил-нагородил? Продолжительно чего-то копается, все не выходил, а имеется хочется уже со день назад. И позавчера также имеется желал: Что за судьбу!» — Бубнил так-то себе под шнобель Мохнатый, покрутил лобастой головой и начал шуровать. Умудрился свалить кол, да так, что насторожка не сработала. Подцепил дверку под низом, открыл, посмотрел — харчи лежат. Протиснулся вовнутрь — все ж не барские хоромы. Начал пристраиваться. Задом к печке, мордой к нарам: на нары котомку-то дядя Петя кинул.
То ли ногой зацепил, в то время, когда копался, то ли неудобно как повернулся, уж не сообщу, лишь бечевку-сторожок дернул. А ружьишко хоть и старое, но стреляет браво эдак.
Дорогой читатель! Вот пришли вы, скажем, в обеденный паузу в столовую покушать. Рабочий полдень. Дело хорошее, чего же не покушать? Отстояли у раздачи с подносом, насобирали всякого-различного вкусного ( в казенных столовых в любой момент вкусное готовят, как я подмечал много раз). Ну, Всевышний с ним, со вкусом. В общем, компот и полный поднос тарелок. Подплываете к кассе оплачивать. А тут человек, стоящий в очереди, которому вы ничего нехорошего не сделали, совсем ни за что, просто так и без предупреждения, другими словами неожиданно, начинает стрелять у вас за спиной во все стороны из двухстволки 12-го калибра. Приятного аппетита!
У медведя кроме этого настроение пропало совсем и весьма скоро. Он по большому счету забыл, для чего он, фактически, зашел в данный гостеприимный дом, и где вход-выход — также забыл. В какой позиции стоял, так прямо с низкого старта и начал выходить через стенке, через угол сруба. И вышел весьма быстро, а позже с ревом умчался вниз по распадку. Как еще себе об лесину голову не расколол?
Дядя Петя так же, как и прежде в хорошем настроении возвращается вечерком в избушку. Спускается с сопки. Все устроилось, думает, Лохматого пуганул. на данный момент чайку, да на бок минуток на шестьсот. А ни то, приемник послушать, радиостанцию «Тихий океан» — передачи для моряков. Снова же, японская нация песни довольно часто крутит, жалостно поют так, лишь слов не разобрать…
Что же это делается, держите меня трое, в противном случае и четверо! Пес кудлатый, вот нужно же — все зимовье разворотил, к тому же и печь как уделал, обормот дикой… Ну, напугал именуется. Что же сейчас, в снегу ночевать? Как один сруб-то соберешь? Вот как не редкость…
Лохматый — зверь важный, с ним не побалуешь. В другую зиму дядя Петя на соседнем зимовье с Петровичем жил, на Чернобородовском кордоне. По ключу так именуется. В том месте избушка хорошая, ладная такая, к двери мелкий придел, крыльцо — не крыльцо, скорее навес-сени, обшитые горбылем, дабы дверь не так очень сильно снег заметал. Дров возможно маленький запасец положить, лыжи поставить либо ведро, в случае, если в избе мешает. Эргономичная избушка, ее лесники еще тамбовской именуют! Лет десять назад в заповеднике бич один трудился из Тамбова, знатный плотник, вот он избу и ставил. Щелей нет, все хорошо подогнано, бережно, сухо. Пол настелил ровнехонький, а ведь доски-то топором тесал. Эту избушку тамбовской и прозвали. А сам мужик уехал из заповедника, не показалось ему чего-то.
Так часто бывает. Ходишь по просеке — чистая, широкая, затески хоть и ветхие, а сделаны комфортно — видны издали. Ровно протянута — что твой проспект. Все местные именуют — Петряевская просека. Кто ее делал — Петрович, либо Петров какой, иди Петр — никто в далеком прошлом не помнит. Может, и погиб он уже два раза, а просека Петряевская стоит.