Следовательно, для уравновешенности требуется время. Уравновешенный человек осознаёт, о чем ведет обращение собеседник — про Фому либо про Ерему. Неуравновешенный слышит то, что желал услышать, другими словами слышит то, чего желает сам. Вот и получается, что один говорит про Фому, а второй про Ерему. Кто цепляется за Фому, тому некогда разбираться с Еремой. А кому про Фому необходимо высказаться в спешном порядке, тот не хочет слушать ни го чем втором. Кулаком по столу и — баста!
Пример из судьбы.
Звонок телефона. Раздается медоточивый голос — звонит знакомая кого-то из долгой череды привычных и говорит, что ее ребенок страшно кашляет и что от прописанных доктором лекарств ему стало хуже. Я про себя вздыхаю — еще одна из тех, кто старается понравиться мне выпадами в адрес докторов. Ей известно про отношение медиков к таким, как я, и она хочет этим воспользоваться, полагая, что я держу ужасную злобу на медицину. На моем месте она бы держала. Если бы сообщить ей, что зла я не держу, — не поверила бы. У нее собственный представление о жизни. По окончании краткого впечатляющего вступления появляется пауза. Человек ожидает от меня действий. Ну и что? — задаёт вопросы она. — Ему возможно оказать помощь? Вопрос сформулирован хитро. Она не говорит, что ожидает от меня действий, но и не проявляет инициативы.
Ничего не могу Вам сообщить, в силу того, что Вы ничего не понимаете про снятие стрессов, — отвечаю я. Да нет же, знаю, об этом довольно много говорят. Уж я-то знаю, о чем говорят люди на досуге. Хорошо, — сдаюсь я, потому, что могу и ошибаться. Это протест против отсутствия свободы. — Ну что вы! Ребенку предоставлена полная свобода, — защебетало в телефонной трубке. Вот видите, Вы уже раздражены. И покуда Вы не ознакомитесь с теорией, изложенной в моих книгах, мы будем говорить на различных языках, — пробую я завершить тщетный разговор. Ну, понимаете! — голос очевидно погрубел. — Я нисколько не раздражена, но я все-таки желаю иметь осязаемый итог. Так как не могу же я на данный момент ринуться просматривать ваши книги, в то время, когда ребенок все время кашляет.
Кашель ребенка не дает матери спокойствия, усиливает в ней чувство вины, потому она и берет в оборот тех, кто обязан, согласно ее точке зрения, оказать помощь ребенку. Это значит, практически она нападает на себя, но не сознает этого. Согласно точки зрения матери, жизнь несправедлива. Другие дети поправляются, а ее ребенок нет, в силу того, что никому до него нет дела. А про то, что другие матери из заболевания ребенка делают для себя вывод, она не знает и знать не хочет. Все это вызывает у ребенка беззащитную скорбь, почему стены бронхов становятся неровными. Движущийся воздушное пространство наталкивается на преграду, и детская борьба с несправедливостью еще более ожесточается.
Сообщи я в начале беседы про то, что кашель ребенка напрямую позван борьбой матери против несправедливости, то только подлила бы масла в пламя, потому, что мать сразу же причислила бы себя к героиням. Все последующие разъяснения она попросту пропустила бы мимо ушей, не смотря на то, что похвалы в моих словах не было. Она бы восприняла это как похвалу. Любой так как слышит то, что желает услышать. Человек, гордый тем, что борется с несправедливостью, ослеплен и лишен разума. Укоренившиеся представления владеют огромной силой инерции.
В случае, если сообщить борцу за справедливость, что он заблуждается, он сотрет тебя в порошок, в силу того, что ему думается, что ты к нему несправедлив. Борющаяся за справедливость мать подобна пчеле, которой сделали больно, — она не угомонится, пока не вонзит в тебя жало, а в том месте и умереть возможно.
Я имела возможность бы сообщить ей, что осязаемые, видимые и слышимые результаты собственной работы она уже имеет, но воздержалась — и без того разговор малоприятный. Он болен уже пара месяцев, — говорю я. В ответ все тот же неприятный тон с оттенком угрозы: Так Вы не поможете? — Вам необходимо самой оказать помощь ребенку, — я стараюсь заинтересовать мать ее предстоящим участием, но в трубке уже звучат гудки. Припоминаю со вздохом, что эта мать ни разу не задала вопрос, чем бы она сама имела возможность ребенку оказать помощь. Налицо равнодушие, что само по себе есть несправедливостью по отношению к собственному ребенку, и, поскольку человек постоянно видит в ближнем себя, получается, что я — доктор, что не хочет оказать помощь ее ребенку. Выходит, несправедлива конкретно я.
Дабы скрыть личный недочёт, постоянно набрасываются на ближнего. Перцу подсыпают примешивающиеся страхи, и готово несправедливое обобщение: все доктора таковы. Выдающему себя за ангела человеку не совестно уколоть побольнее всех докторов. Она не имеет возможности не знать, что люди ранимы, а потому злоба ее намеренная.
В случае, если кто и почувствовал себя задетым, не считая нее самой, это уже его неприятности, но то, что пострадала она сама, — это точно. Так что поразмыслите, перед тем как высказывать недовольство. Не имеет значение, о ком отзываться критически — о докторе, преподаватель, строителе, водителе, милицейском, политике, журналисте. И без слов ясно, что любой человек совершает неточности, но перед тем как указать на его оплошность, поглядите на себя и исправьте собственную.
Желание нравиться ближнему само по себе имеется желание сделать его собственной собственностью. Дабы после этого применять.
Нежный голос, прекрасная наружность, сердечное участие становятся мышеловкой, которая делает мышь собственной собственностью. Но и в этом случае мышеловка вряд ли довольна. Все равно мышь думается мышеловке прекраснее, чем она сама, лучше, умнее, ловчее, известней, более одаренной природой. В некоторый момент обладатель не в силах больше это вынести. С этого момента преимущества мыши будут идти на убыль. Происходит это от нескончаемых укоров. Мышь старается сделаться плохой, дабы ловушка была ею довольна. Личность деградирует, и в следствии вместо одного обиженного уже двое. В конечном итоге же нам необходимо возвышать чужих и возвышаться самим.
В случае, если мы внезапно оцениваем себя весьма низко и люди не торопятся обосновывать обратное, нам, вероятнее, захочется стать хуже, чем мы имеется. Дабы ближний имел возможность упиваться своим превосходством. И это также есть жаждой нравиться. Нравиться тому нехорошему, некрасивому, глупому, дрянному, беззащитному человеку, что вычисляет меня хорошим.
Нам видятся красивые люди, каковые, однако, внезапно начинают сквернословить, перестают смотреть за собственной наружностью, покупают неряшливый вид или преображаются как-то в противном случае, но мы не догадываемся, что так они стараются понравиться сквернослову, грязнуле, неряхе и тому подобное. Но и это не приносит удовлетворения.