Не каждый живописец может заявить, как это сделал А. С. Пушкин, подытоживая пройденный путь:
Я монумент себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа…
Вопрос в том, примет ли, вправду, творчество живописца народ, либо оно будет признано только узким кругом ценителей мастерства.
Под народностью в большинстве случаев знают степень близости широким весам, всему народу художественного произведения либо всего творчества целого направления и определённого писателя (течения, школы). Отражение народной судьбе, выражение общенародных заинтересованностей, оценок и настроений находят художественное воплощение не только в проблематике и тематике, идеях и пафосе, сюжете и характерах, но и в средствах художественной ясности, тропах (см. фигуры и Тропы), языке. Народности противостоят эстетство и индивидуализм, «мастерство для мастерства». Представления о народности зависят от того, как определяется содержание самого понятия «народ».
В РФ XIX в. кое-какие писатели, к примеру славянофилы А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В. Киреевские, братья К. С. и И. С. Аксаковы и другие, видели народность литературы в поэтизации простонародного быта, нравов крестьянства и патриархальных обычаев и преувеличивали отрицательные стороны «чужеземного», в первую очередь западноевропейского влияния, якобы органически враждебного русскому народу. Полемизируя со славянофилами, В. Г. Белинский сослался на авторитет Н. В. Гоголя, что написал в 1832 г. в статье «Пара слов о Пушкине»: «…подлинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа». Белинский указал, что «под этими словами имели возможность подписаться не только А. С. Пушкин, но и А. С. Грибоедов, и декабристы, и М. Ю. Лермонтов…», «…Бедна та народность, — продолжал ту же идея Белинский, — которая трепещет за собственную самостоятельность при всяком соприкосновении с другою народностью! Отечественные самозваные патриоты не видят, в простоте сердца и ума собственного, что, постоянно опасаясь за русскую национальность, они тем самым жестоко оскорбляют её».
Белинский подчеркивал в народности уже не национальное, а общечеловеческое начало. И у Пушкина мы прочтем:
И продолжительно буду тем любезен я народу,
Что эмоции хорошие я лирой пробуждал,
Что в мой ожесточённый век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Народность литературы тут возведена Пушкиным в ранг общечеловеческой человечности: пробуждение в читателях хороших эмоций; утверждение свободы в «ожесточённый век» общего рабства; сочувственное внимание к «несложному», попранному человеку и т. п. И, предсказывая, что «слух» о поэте «пройдет по всей Руси великой» и имя его назовет «всяк сущий в ней язык», Пушкин перечисляет представителей очень различных, притом очень далеких друг от друга народов как выразителей «мнения народного» о литературе, о жизни, об истории.
Националистическое и скрывающее классовый антагонизм толкование народности приобрело помощь официальных кругов царской России и было выражено формулой «православие, народность и самодержавие». Русскому народу упорно приписывались такие свойства, как религиозность, монархизм, социальная пассивность, рабская приверженность существующему порядку, косность быта и нравов. Формула «официальной народности» была взята на вооружение представителями литературного консерватизма (М. П. Погодин, С. П. Шевырев, Н. И. Греч, Ф. В. Булгарин, В. И. Аскоченский, К. Н. Леонтьев и другие).
Наоборот, представителей передовой русской мысли историческая пассивность народа угнетала, приводя к пессимистическим настроениям. Мрачно и безнадёжно звучит у Пушкина (в 1823 г., еще до восстания декабристов!) обращение к весам, выполненным смирения:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам подарки свободы?
Их должно резать либо стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
Такое противоречивое чувство народности было ужасным плодом эры, выдвинувшей аристократов-революционеров, о которых В. И. Ленин с лаконизмом и исчерпывающей точностью сообщил: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». Эти слова: «узок круг», «страшно далеки… от народа» — растолковывают и сущность понимания народности литературы на первой стадии развития движения сопротивления.
На втором, разночинском этапе революционно-освободительной борьбы в РФ вожди революционной народовластии Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов прямо говорили о необходимости «партии народа в литературе». Под «народом» революционеры-демократы подразумевали крестьянство, а освобождение народа мыслили как установление в стране народовластия в следствии крестьянской революции. Но спад революционной активности весов все более ослаблял их надежды, накладывал собственный драматический отпечаток на размышления о народе.
Н. А. Некрасов, обращаясь к «хранителю и сеятелю» родной почвы с вопросом-надеждой: «Ты проснешься ль, выполненный сил», — бросал народу и неприятный упрек:
Иль, судеб повинуясь закону,
Все, что имел возможность, ты уже совершил —
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..
(Размышления у парадного подъезда, 1858)
Второй революционный демократ — М. Е. Салтыков-Щедрин заметил в народе, забитом и покорном, объект для резкой, безжалостной сатиры. В фантастической «Истории одного города» (1869–1870) народ («глуповцы») сам идет в кабалу к деспотам и тиранам.
«Шире стал круг борцов, ближе их сообщение с народом» — так характеризовал деятельность разночинцев В. И. Ленин. «Шире» и «ближе» если сравнивать с аристократами, каковые были от народа «страшно далеки». В. И. Ленин продемонстрировал, что имеется «народ и» революционный народ как «масса населения неоформленная», т. е. «…обыватели, мещане, каковые более способны отстраниться от острой борьбы, пройти мимо либо кроме того спрятаться (как бы тут, в драке?то, не влетело!)». Исходя из этого имеется огромная отличие между той народностью, которая является представителем интересов и чаяния «революционного народа», и той народностью, которая высказывает близость ко «всему народу». Этого еще не осознавали писатели-разночинцы, доходившие к народу недифференцированно. Недаром В. И. Ленин писал, что революционеры-разночинцы не были еще самой бурей. «Буря, это — перемещение самих весов».
Превосходный пример народности литературы как воплощения «перемещения самих весов» — уже во время СССР — являет собой творчество А. Т. Твардовского. Книга про бойца «Василий Теркин», рожденная как бы не самим поэтом, а всем сражающимся народом в лице поэта, реализовала немыслимое прежде единство писателя, героя и читателя, слитых в одно нерасторжимое целое. Показательны тут и бессчётные стихийные попытки читателей «дописать» поэму за Твардовского либо вместе с ним, «дать совет» автору, что ему делать дальше со своим храбрецом, «воздействовать» на его творчество и писателя наивно-ярким образом. Не идеализируя собственного читателя из народа («Но и тебя не прочу в всевышние, лепить не буду новый культ»), Твардовский в поэме «За далью — даль» раскрывает различные, противоречивые стороны собственного собеседника, показывает его силу и слабость, но и не отрывает от себя: «Всего храбрецов — ты да я, Да мы с тобой». Народ для Твардовского-поэта не «он», как это было для Пушкина либо Некрасова, а «ты», «мой дорогой друг и высший судия».
Да, и таковой ты имеется и каждый,
Но радостен я, что ты, брат, имеется!
Народность собственного творчества Твардовский растолковывал предельно легко:
Легко — мне дорого все, что и людям,
Все, что мне дорого, то и пою.
Конкретно так воображал себе новую, свободную литературу, которая «будет помогать не пресыщенной героине, не скучающим и страдающим от ожирения «верхним десяти тысячам», а десяткам и миллионам миллионов трудящихся, каковые составляют цвет страны, её силу, её будущность», В. И. Ленин в статье «Партийная партийная и организация литература». Массовость литературы еще не показатель её народности. Всегда бывали низкопробные — лубочные либо бульварные, — псевдохудожественные поделки, пользовавшиеся огромной популярностью, а также у несложного народа. Буржуазная «массовая культура», при всей её настоящей массовости, отнюдь не народна, а буржуазна. Подлинно народная литература не подавляет индивидуальности живописца, а раскрепощает её, освобождает от диктата «массовости». Потому?то В. И. Ленин и даёт предупреждение в той же статье, что «литературное дело всего менее поддается механическому равнению, нивелированию, господству большинства над меньшинством».
В литературе советского периода народность сближается, а подчас и сливается с партийностью литературы. Мастерство социалистического реализма основано на партийности и принципах народности. Так было начиная с самых истоков нового творческого способа.