— Сакэ, еда, а как по поводу дев радости?
— Они тут, возможно, по вызову.
— Это, случаем, не помещение для солдат?
— Вряд ли имеется суть искать другую чайную и напрасно терять время.
— В случае, если тут нет дев радости, то как мы будем развлекаться?
— Погодите, я схожу и определю.
Тота вышел из помещения и практически сразу же возвратился.
— Они придут ко мне — и весьма не так долго осталось ждать.
— Придут? В действительности?
— Девушки живут в другом крыле дома вместе с хозяйкой-монахиней.
— Ты сообщил «монахиней»?
— По-моему, да. Думаю, они очень щепетильны в отношении гостей. Думается, они считают, что мы аристократы.
— Очень безрадосно. Нам не удастся отлично повеселиться.
— Еще рано жаловаться. Сперва необходимо взглянуть на дев.
Скоро показались девы радости в развевающихся многоцветных кимоно. Осанкой, косметикой и причёсками они напоминали молодым людям придворных дам. Если судить по украшениям, каковые носили девушки, возможно было сделать вывод, что данный дом довольно часто навещали торговцы, ведшие торговлю с контрабандистами из Китая.
— Как вас кличут? — задал вопрос Дзуро, самый юный из трех солдат.
— Сёдзай.
— Кудзаку.
— Ко-Каннон.
Вместо того дабы провести в доме одну ночь, как планировали, солдаты оставались в том месте три ночи. Ко-Каннон, думается, заинтриговали необычное произношение и непосредственность Дзиро, сказавшего на диалекте, распространенном в восточной части Японии. Дзиро же был от девушки в полном восхищении. До тех пор пока друзья выпивали либо игрались в кости, танцевали либо пели под лютню в компании с другими музыкантами, Дзиро уединился с Ко-Каннон в маленькой помещении. Захмелев от сакэ, он взглянул ей прямо в глаза и задал вопрос:
— Ты в далеком прошлом живешь тут, в Эгути?
— Три года.
— Другими словами В первую очередь Хогэнской смуты?
— Да, мой дом сгорел на протяжении пожара, — ответила Ко-Каннон, потупив взгляд. — Папа погиб, а родственники рассеялись по стране.
— В действительности?
— Сообщу тебе открыто — мой папа вести войну на стороне экс-императора и его обезглавили.
— Так твой папа был придворным? Как жестоко применять несчастную добропорядочную девушку для развлечений в увеселительном заведении! Если бы твой папа был жив, ты по праву оставалась бы знатной госпожой.
— Прошу тебя, не скажи об этом… По окончании войны ко мне попала не только я. Тут имеется другие, еще более знатные, каковые…
— Погибло столько военачальников и придворных. Неудивительно, что страдают многие ни в чем не повинные дамы. И ясно, что не все из них стали монахинями.
— Само собой разумеется не все. Но тут с нами отечественная матушка, как мы все ее именуем. Она выбрала эту стезю и приехала в Эгути. Местные дома — особые, не все девушки для развлечения тут обычные шлюхи.
Дзиро, довольно много слышавший о известных девах радости Эгути еще в то время, когда жил на востоке страны, с восторгом наблюдал на Ко-Каннон.
— Ко мне, должно быть, приезжает довольно много знатных лиц и придворных. Что побудило вас оказать такое гостеприимство нам, солдатам с востока?
В ответ на вопрос Дзиро Ко-Каннон улыбнулась:
— Мы утратили уважение к раскрашенным и надушенным аристократам — высокопоставленным чиновникам и министрам. Развлекать их — изнурительное занятие. Настоящими, живыми людьми мы вычисляем неунывающих купцов, бороздящих бурные моря, и вас, молодых солдат. Не знаю по какой причине. И не только я так думаю.
Юные люди договорились, что уедут следующим утром.
— Осталось пировать всего одну ночь. Не будем делиться приятель перед втором впечатлениями от своих амурных утех. Покинем Дзиро наедине с Ко-Каннон проститься.
Но Дзиро и Ко-Каннон, в ответ на подзадоривавшие ухмылки, присоединились к танцам и шумным играм, которым без устали предавались Дзуро и Тота. За танцами, песнями, шутками и кривлянием опустошались чаши с сакэ. К полуночи девушки и музыканты неожиданно ушли с праздника приятель за втором. Осталась одна сонная служанка, дабы разливать сакэ.
— Куда внезапно все подевались?
— Не могли же они провалиться сквозь землю как привидения — без всяких объяснений? Кроме того Ко-Каннон покинула нас.
— Полагаю, из столицы прибыли серьёзные гости.
— Цветочки попали под ураган — весьма интересно, кто эти гости?
Через ветки деревьев, склонившиеся к воде, они заметили, как к берегу реки причалила лодка. Ее огни осветили берег, на что выбрался некоторый господин в сопровождении собственных слуг и направился в дом.
В это же время возвратилась Ко-Каннон. Отведя Дзиро в сторону, она что-то ему тихо сказала и удалилась.
— Что она тебе сообщила, Дзиро?
— Она так как что-то растолковывала и за что-то просила прощения.
— Мне было сообщено, что гость, которого вы только что видели, не простой путешественник либо богатый торговец, но близкий родственник хозяйки дома.
— Нам что до этого? Мы также гости.
— Не горячись. Это не окажет помощь.
— Тебе отлично так сказать, в то время, когда ты имеешь возможность видеться с Ко-Каннон, а нам что делать?
— Самураю нельзя быть таким невыдержанным. Потерпи, пока я растолкую. Люди, каковые прибыли на лодке, слуги из поместья Рокухара. Киёмори из дома Хэйкэ собирается совершить паломничество к гробнице Кумано в провинции Кису. По пути он желает остановиться тут. Его люди приехали ко мне, дабы подготовить это место к его прибытию через сутки либо два.
— Из Рокухары! — вскрикнули разом Тота и Дзуро, глядя друг на друга.
— Говорили, что он планирует совершить паломничество. Но сейчас известен и сутки его прибытия, так?
— Это указывает, что нам необходимо срочно возвращаться в столицу. Нас может спохватиться командующий Ёситомо.
— Запрещено терять ни 60 секунд.
Солдаты собрались ехать.
— Отечественные кони готовы?
— Их на данный момент приведут. К сожалению, у нас довольно много дел… Потерпите чуть-чуть, — успокоил их один из слуг.
— Нет, нет, мы не злимся. Легко нам необходимо безотлагательно выехать в столицу… Где конюшня? Мы отправимся прямо оттуда.
— Она в той стороне. Я совершу вас.
Снаружи их ожидала Ко-Каннон с фонарем. Она совершила их через внутренний садик, после этого через ворота. Конюшня помещалась на пустыре между соседним зданием и домом.
— Прошу вас, помните нас и приезжайте опять, — напутствовала их Ко-Каннон.
— В следующий раз Дзиро приедет один, — пошутили Тота и Дзуро, седлая собственных лошадей и подготавливаясь сесть верхом. В то время, когда они огляделись в отыскивании Дзиро, то встретились с ним переговаривающимся с девушкой через забор.
— Ты имеешь в виду тот соседний дом?
— Нет, тот, где мы живем со своей матушкой.
— Это светится окно в вашей комнате?
— Нет, светится окно в помещении матушки. Отечественное окно выходит на другую сторону сада.
— Дзиро! Паршивец, ты подглядываешь в окно за девушками! Ко-Каннон, отругай его за это!
Тота передал поводья Дзуро, а сам ринулся к Дзиро. Не обращая внимания на прохладу, ставни окна были открыты. Они заметили через него фигуру зрелой дамы, сидящей в помещении. Ее лицо обрамляли подобающим образом края белого капюшона монахини. Она смотрелась лет на пятьдесят. Ее кожа сияла белизной. Миловидность лица усиливали подкрашенные элегантная причёска и чёрные брови. В одежде малинового цвета дама была четко видна, озаренная сиянием светильника на высокой подставке, по другую сторону от которой сидел ее собеседник. И Тота и Дзуро сходу определили в собеседнике человека, которого они довольно часто видели в столице. Юные люди в удивлении переглянулись. Это был Цунэмори, младший брат Киёмори, взявший в начале Хогэнской смуты звание офицера пятого ранга.
В ту же ночь юные солдаты поспешили в Киото. Останавливаясь по пути, они обсуждали случившееся. Дзуро, не видевший всего того, что замечали Дзиро и Тота, сообщил:
— Из ваших слов ясно, что брат Киёмори приехал раньше, чем остальные люди Господина Харимы, но кто, по-вашему, хозяйка дома? Как ее кличут?
После этого они постарались отыскать в памяти, не высказывали ли они что-либо крамольное на протяжении нахождения в Эгути, в силу того, что, как выяснилось, хозяйка заведения была связана родственными узами с Киёмори.
— Об этом не тревожьтесь, — успокоил друзей Дзиро.
— Дзиро! Ко-Каннон, без сомнений, поведала тебе что-нибудь о ней. Что побуждает тебя быть столь уверенным, что нам не требуется беспокоиться?
— Я в один момент верю и не верю тому, что она сообщила.
— Вот видишь! Ко-Каннон вправду что-то сказала тебе!
— Да сказала, и вот что. Их матушка была когда-то девой радости в столице а также наложницей императора Сиракавы. Было время, в то время, когда ее именовали «госпожа из Гиона».
— Госпожа из Гиона? Думается, я раньше слышал это имя.
— Император Сиракава дал ее в жены Тадамори из дома Хэйкэ. У них появилось пара сыновей, старшим из которых был Киёмори. Об этом знали весьма немногие, и Ко-Каннон забрала с меня обещание не сказать об этом никому.
Дзуро и Тота хлопнули ладонями по седлам. Последний вскрикнул:
— Нужно же! Нам не нужно больше ездить в Эгути с Дзиро. Тяжело было высказать предположение, что он так близок с Ко-Каннон. Но послушай, то, что она сообщила, в действительности правда? Это важная улика о очень влиятельном человеке.
— Важная? Быть может, и отнюдь не немыслимая. Кроме того главноком Ёситомо, говорят, сын очаровательной девы радости.
— В любом случае мы хорошо совершили время в Эгути.
— Да, но каково нам будет в столице?
— Утро вечера мудренее, и не достойно таким солдатам, как мы, строить предположения о том, что будет на следующий день. направляться лишь не забывать, что отечественный командующий желал знать правильную дату отъезда Киёмори в Кумано. Нам строго приказано возвратиться, когда она будет известна.
— Смотри, отправился град! Пришпорим отечественных коней и согреемся.
Скоро дорога, пади и бугры, каковые они покинули сзади, превратились в целое белое пятно.
Глава 20.
Паломничество в Кумано
Придворный Цунэмунэ снова совершил сутки в доме вице-советника. Практически любой при дворе знал о тесной дружбе двух сановников, но для вида Цунэмунэ оправдывал собственные нередкие визиты в дом жаждой научить Фудзивару Нобуёри игре в мяч. Те, кто знал, что Цунэмунэ был склонен применять собственные индивидуальные знакомства в корыстных целях, шепетильно избегали участия в его аферах. Однако он не испытывал недочёта в покровителях. Экс-император Го-Сиракава благоволил к нему как партнеру в игре в мяч. Император Нидзо также был благосклонен к этому придворному, а Нобуёри сделал Цунэмунэ своим доверенным лицом.
— Цунэмунэ, что имело возможность задержать полководца Наритику и советника Моронаку?
— Они не так долго осталось ждать должны прибыть ко мне. Задержать их имело возможность лишь желание приехать попозже и раздельно друг от друга, дабы не привлекать к себе внимания… А вы отправили весточку Корэкате?
— Мой дядя давал слово приехать сейчас вечером. Его обязанности в Милицейском ведомстве не разрешат ему освободиться днем.
— В случае, если так обстоят дела, мы имели возможность бы потренироваться.
— Нет, я устал. Данный сутки был достаточно напряженным. Я переутомился и опасаюсь, моя голова не хватит ясной для беседы, что состоится позднее.
— Ничего ужасного. Легкая тренировка оказывает помощь вернуть работоспособность.
Цунэмунэ и Нобуёри двинулись на спортивную площадку. В морозном зимнем воздухе стали гулко отдаваться удары по мячу. Сановники время от времени отдыхали под деревом и переговаривались на пониженных тонах.
Позднее тут стали довольно часто планировать кое-какие из молодых придворных под предлогом проведения конкурсов поэзии либо игры в мяч. Но основной темой их бесед был Синдзэй.
Практически три года по окончании окончания Хогэнской смуты авторитет Синдзэя был непререкаем. Он вознесся с простой должности советника до положения первого лица по окончании императора. И это, конечно, прибавило ему неприятелей. Во власти он был смел и инициативен, проводил политику «жёсткой руки». С окончанием военных действий Синдзэй позаботился о том, дабы везде без промедления был восстановлен мир. По его указанию проводились бессчётные и широкие радикальные реформы, принято новое налоговое законодательство в провинциях, не разрещаеться ношение оружия в черте города. По его распоряжениям в правительственные учреждения были призваны самые способные госслужащие, ему доверили назначать и отменять чуть ли не награды и любые наказания. Не обращая внимания на определенные успехи, политика светло синий устраивала далеко не всех. И среди многих придворных распространилось мнение, что новоявленного диктатора направляться обуздать.
Существовали различные точки зрения по поводу того, порождают ли конфликты тиранов либо тираны — конфликты, но все сходились в одном: во президенту поднялся жестокий правитель, присвоивший себе необъятную власть. Не смотря на то, что дела в стране складывались в его проницательность и пользу диктатора не подвергалась сомнению, обиженные правлением Синдзэя утверждали, что он обязан собственными удачами в большинстве случаев военной помощи Киёмори. Одного этого хватало, дабы возбудить обиду дома Гэндзи. Пошли слухи о том, что в интересах страны нужно понемногу удалить от власти Синдзэя и его приверженцев.
В следствии нередких трудных переговоров и встреч в усадьбе Нобуёри против Синдзэя созрел заговор. Планировалось реализовать его в течение ближайших двух лет. Но в последних числах Ноября 1159 года, в то время, когда распространились слухи о намерении Киёмори совершить паломничество к гробнице Кумано, отстоявшей в семи днях пути от столицы, заговорщики сделали вывод, что это самое подходящее время ударить — таковой возможности позднее имело возможность больше не представиться.
Прошлым днем заговорщики уже виделись в усадьбе Нобуёри, другую встречу начальники заговора — Цунэмунэ и Нобуёри — прописали на сегодня.
Полуденное солнце светило с одной из сторон спортивной площадки. У ворот расположились прямо на земле пять-шесть человек. Полководец Наритика и советник Моронака присоединились к данной группе людей, каковые на первый взгляд обсуждали безобидные спортивные темы. Но предметом их беседы была более ответственная неприятность.
— Итак, Киёмори отправляется к гробнице Кумано четвертого декабря?
— В этом не может быть сомнений. Я определил о дате его отъезда от полностью верного человека, что часто бывает в поместье Рокухара, — ответил Наритика.
— Четвертое декабря. Это указывает, что у нас осталось мало времени…
Заговорщики нечайно содрогнулись, поняв всю степень опасности задуманного предприятия. Время для колебаний закончилось.
— У нас были все основания предполагать, что паломничество состоится ранней весной, но изменение его сроков заставляет ускорить отечественные изготовление. В любом случае предстоящее обсуждение замысла выступления должно происходить в дома.
Собеседники удалились в помещение. Ставни на окнах были закрыты, а стражники расставлены в галереях и коридорах, дабы предотвратить появление незваных гостей. С приходом по окончании захода солнца дяди Нобуёри, Корэкаты, бывшего командующего корпуса охраны, разговор принял более конкретный темперамент. Как глава Милицейского ведомства, на данный момент отвечал за спокойствия и поддержание порядка в столице. По убеждению заговорщиков, его авторитет и воины Ёситомо из дома Гэндзи обеспечивали успех задуманного дела.
Утверждали, что господин Красный Шнобель, обладатель бессчётных лавок у входа в торговую часть города недалеко от ворот на Пятую улицу, был выскочкой. На его складах трудилось довольно много женщин — и людей мужчин. Склады были забиты тканями из хлопка, красителями, гребнями, благовониями и косметикой из Китая. Настоящее имя торговца — Бамбоку, но из-за некоторых изюминок лица к нему прилипла кличка Красный Шнобель. Эта подробность его лица вправду была окрашена в цвет переспелой клубники. Впадина на одной из сторон той же подробности — итог перенесенного им в юные годы сифилиса — делала торговца пара курносым. То, что для другого сорокалетнего приятели считалось бы недочётом, стало преимуществом для Бамбоку. Шнобель придавал выражению его лица подкупающую любезность. Если бы Бамбоку имел полностью верный шнобель, то его лицо имело возможность бы встревожить собеседника, потому, что оно смотрелось бы умным и коварным. Торговца редко именовали настоящим именем. Среди партнеров-купцов он именовался господином Носом. К нему довольно часто обращались как к Красному Носу либо легко как к Носу, исходя из этого неудивительно, что многие люди по большому счету не знали его настоящего имени.
— Бамбоку, думается, дела у тебя идут все успешнее.
— О, достопочтенный Цунэмунэ! Вы совершали утреннюю прогулку по торговой части города?
— Нет. Данной ночью я был у вице-советника — для принятие участия в поэтическом состязании, как ты, должно быть, знаешь.
— При таких условиях вы зашли ко мне на обратном пути к себе?
Цунэмунэ кивнул:
— Ты, думается, уже занят делом в столь ранний час. Разреши мне сообщить тебе пара слов в помещения.
— Не нужно церемоний. Прошу ко мне, пожалуйста.
Бамбоку повел гостя по узкому проходу, мимо ряда и скотного двора складских помещений во внутренний дворик.
— Вы имели возможность бы пройти ко мне через ворота.
— Они были закрыты.
— С моей стороны было легкомыслием не отпереть их. — Посмотрев по пути в покои жены, Бамбоку сообщил: — У нас гость, достопочтенный Цунэмунэ. — Он повел придворного через дворик в помещение, освещенную утренним зимним солнцем.
— У вас, купцов, превосходные дома — солнечные и просторные.
— Они чуть ли смогут сравниться с вашим красивым особняком, господин.
— А что толку? Соблюдение традиций, социальное положение, поддержание собственного статуса очень сильно осложняют жизнь придворных. У нас меньше шансов посещать на солнечном свете. придворные и Император женщины выполняют собственный время в помещениях, освещаемых светильниками. Лучше не богатеть и не строить более просторные дома.
— Ну меня-то чуть ли можно считать богатым торговцем тут, на Пятой улице. Но, я не лишен честолюбия… И надеюсь, что не потеряю вашего покровительства.
— Я слышал, по окончании войны ты купил большое состояние.
— Так думается со стороны, в действительности все значительно скромнее.
Цунэмунэ засмеялся:
— Не опасайся, Бамбоку. Я пришел не чтобы занимать у тебя деньги.
— Что вы, господин! Кроме того если вы попросите неосуществимого, я буду рад оказать вам услугу.
— Ты , полагаю?
— Могу ли я быть неискренним со своим покровителем?
Именно сейчас, завершив утренний туалет, вошла хорошенькая супруга Бамбоку, которая была лет на двадцать моложе, чем он.
— Вам очень рады, господин. Вы пришли рано для для того чтобы холодного утра.
— А, Умэно! Как ты? Ощущаешь себя отлично, сохраняю надежду?
— Благодарю, господин Цунэмунэ.
Умэно одарила Бамбоку чарующей ухмылкой. Он наблюдал на собственную мужу влюбленными глазами.
— Принеси, дорогая, сладостей либо чего-нибудь в этом духе. И прошу вас, зеленого чая, — попросил Бамбоку мужу, которая удалилась с застенчивой ухмылкой.
Супруга Бамбоку, внучка разорившегося советника, служила до прошлого года в поместье Цунэмунэ. И тот отыскал ей супруга. Сам Бамбоку был в свое время небольшим служащим при дворе. На этом пути он имел возможность стать в лучшем случае смотрителем за слугами. Десять лет назад Бамбоку покинул собственный пост, приобрел маленькую лавку в торговой части города и стал торговцем. Пользуясь прошлыми связями, он совершал торговые сделки с придворными и императорским дворцом женщинами. Цунэмунэ, в первый раз встретившего Бамбоку в доме регента, понравился забавный торговец, что добродушно принимал подтрунивания в собственный адрес. Находя торговца столь же честолюбивым и энергичным, как он сам, Цунэмунэ начал покровительствовать проницательному Бамбоку. В конце войны, в то время, когда обозначился недостаток многих видов товаров, Цунэмунэ негласно помогал тому, дабы Бамбоку достался удачный заказ — поставлять двору стройматериалы для сооружения нового дворца. Деловая активность Бамбоку имела следствием постройку торговцем для себя прекрасного дома и последовательности складов у ворот, выходивших на Пятую улицу.
Упрочив благосостояние, Бамбоку понял, что испытывает недостаток в жене для ведения домашнего хозяйства. Для приобретения добропорядочного звания он получал руки дамы из высшего сословия, скажем, дочери придворного, что испытывал на данный момент материальные затруднения. Помимо этого, продолжительная работа при дворе возбудила в нем тайное рвение к подражанию судьбы аристократа. Подходящую невесту подыскал Цунэмунэ, в качестве благодарности заявленный Бамбоку покровителем, которому он обязан по гроб судьбы. Бамбоку предчувствовал, но, что ему придется дорого заплатить придворному за сделанную одолжение. Этим утром он мгновенно осознал, что пришел сутки расплаты.
— У вас просьба? Какая конкретно? Я готов сделать все, что требуется.
— Нет, Бамбоку, я пришел к тебе не прося. Напротив, с предложением — разбогатеть еще больше.
— Ваши слова звучат через чур отлично, дабы им поверить в этих условиях.
— Нет, я не предлагаю ничего немыслимого, но ты обязан давать слово собственный согласие либо сходу отказаться, перед тем как я изложу сущность дела.
— Я, конечно, не буду отказываться. Это сверхсекретное дело?
— Бамбоку, не проследишь ли ты сперва, дабы были закрыты ставни и дабы отечественному беседе ничего не помешало?
После этого Цунэмунэ раскрыл Бамбоку часть замысла заговора. Заметив, как заинтересовался Шнобель, он добавил, устремив на собеседника испытывающий взор:
— Если ты выдержишь это опробование, уверяю тебя, что ты добьешься всего, чего желаешь. Бамбоку, ты разрешишь нам видеться в твоем доме? Мы не можем рисковать, планируя за муниципальными воротами. По-моему, данный бурлящий торговый квартал есть самым надёжным местом для нас. В будущем многие из нас будут приходить переодетыми.
Цунэмунэ сделал собственному собеседнику еще одно предложение:
— По окончании Хогэнской смуты действует строгий запрет на ношение оружия. Мы в оружии весьма нуждаемся. Сможешь ли ты дотянуться все, что нам необходимо? Как ты осознаёшь, это необходимо осуществить негласно.
До полудня Цунэмунэ оставался в доме торговца. Супруга Бамбоку в это же время приготовила и подала прекрасное угощение, включая бутыль ароматного вина из Китая, которая была куплена на рынке у купцов, ведших торговлю через море. Покидая дом торговца, Цунэмунэ незаметно вышел тёмным ходом и направился к берегу реки. Он нашёл запряженную быками карету под зимним солнцем в условленном месте. Мальчик-погонщик быков дремал, растянувшись на траве. Цунэмунэ начал смотреть через реку на другой берег. В том месте показывались деревья и стены поместья Рокухара.
По окончании Хогэнской смуты Киёмори сказал:
— Настало время совершить паломничество к гробнице Кумано, дабы поблагодарить всевышних за милость судьбы. Я непременно совершу его в текущем году.
Последний раз он посещал гробницу в первой половине 50-ых годов XII века, в то время, когда погиб его папа Тадамори.
Мачеха Киёмори, Арико, посетила поместье Рокухара, в то время, когда пасынок кинул шутливую реплику:
— Я так продолжительно не был у гробницы Кумано, что всевышние обязательно накажут меня.
— Киёмори, вы через чур невоздержанны на язык, — отозвалась Арико жёстким тоном. — И вы когда-нибудь пожалеете о собственном святотатстве. Тадамори, ваш великодушный папа, был очень богобоязненным человеком, вы совсем не похожи на него в этом отношении. Не забывайте, но, что вы — глава дома и хотя бы потому должны смотреть за своим поведением в религиозных делах.
Отповедь Арико вынудила Киёмори умолкнуть. Он постоянно чувствовал скованность в ее присутствии. По окончании смерти мужа Арико вняла уговорам одной монахини и поселилась в местечке к северу от столицы, где убивала время в религиозном бдении. Иногда она навещала Рокухару, и тогда Киёмори казалось, что он нашкодивший мальчишка, вызванный к родителям для воспитательной беседы. Больше всего его злила привычка мачехи повторять по окончании каждой фразы «твой превосходный папа, покойный Тадамори». Не только Киёмори, но и его жена Токико испытывала благоговейный ужас перед Арико. Та же честно восхищалась своим старшим внуком Сигэмори. Она считала его безукоризненным молодым человеком, что, в отличие от Киёмори, не только был щепетилен до мелочей, вместе с тем более отзывчив и внимателен к ней, чем каждый представитель их дома.
— В первую очередь вы должны совершить паломничество в Кумано. Заберите с собой Сигэмори. Попросите прощения за прошлые благословения и грехи для себя и родственников.
Арико серьезно уговаривала Киёмори съездить к гробнице Кумано, и в этом вопросе он был с ней согласен. Но потому, что на Киёмори была возложена обязанность вернуть дворец в пригороде Сиракава, он не имел возможности уехать, пока наконец не выполнил поручения. Всю осень Синдзэй всегда советовался с Киёмори по вопросам гражданских реформ, и, не смотря на то, что это отнимало у полководца много времени, ему было приятно приобщиться к политике. Он ожидал, что к середине декабря бремя обязанностей станет легче. В то время, когда Киёмори упомянул о собственном жажде ехать в Кумано, Синдзэй горячо одобрил это намерение а также отправил полководцу презент по такому случаю.
За пара дней до отъезда Киёмори отправил собственного брата Цунэмори в Эгути организовать ночлег для собственной группы паломников и нанять лодки, дабы выполнить часть пути в Кумано по реке. Четвертого декабря Киёмори в сопровождении собственного старшего сына Сигэмори, Мокуносукэ и пятидесяти слуг покинул Рокухару. Первый раз они остановились на ночлег в Эгути, которого достигли, идя на лодках по реке Ёдо. Перед паломниками раскрывался выбор: добираться в Кумано по суше либо по морю. Предпочтение было дано морскому пути, потому, что вместительное парусное судно имело возможность доставить до места назначения всю многочисленную группу паломников.
В Эгути Киёмори ожидал Цунэмори. Сигэмори остановился на ночлег на втором постоялом дворе.
Киёмори, принявший обет воздержания до конца паломничества, приготовился отойти пораньше ко сну, игнорируя возлияния и веселье, простые в Эгути. Только пара светильников освещали его притихшую помещение.
— Господин, прошу забыть обиду меня за тревогу.
— А, это ты, Ветхий? Что произошло?
— У меня известие от вашего брата.
Мокуносукэ сидел на коленях в соседнем помещении и смотрел за выражением лица Киёмори. Он желал выяснить, какое чувство произведет на хозяина его сообщение.
— Ветхий, ночь холодна. Зайди лучше ко мне и закрой за собой дверь.
Мокуносукэ вошел и, опустившись на колени перед Киёмори, начал передавать собственному господину то, что сообщил ему Цунэмори.
В собственные восемьдесят лет Мокуносукэ оставался тем же слугой, к которому Киёмори обращался с детства — Ветхий. Свидетель многих человеческих дел и поступков, принимавший их на данный момент бесстрастно, как полет осы либо бабочки, как незаметный рост деревьев либо цветов, ветхий слуга начал негромкий монотонный рассказ. Он звучал так, словно бы его произносила маска, увенчанная прядями белых как снег волос.
Но то, что Киёмори услышал, вынудило его содрогнуться. Он выяснил, что хозяйка дома, где они разместились, была вдовой придворного и сейчас стала буддистской монахиней. Многие еще не забывали, что эта дама стала известной в столице как дева радости. После этого стала наложницей императора Сиракавы, что дал ее в жены Тадамори из дома Хэйкэ. Эту даму, родившую от Тадамори нескольких сыновей, именовали госпожой из Гиона.
Поборов замешательство, которое позвал в нем рассказ старика, светло синий повернулся к Мокуносукэ с мрачным выражением на лице. Киёмори почувствовал, что Цунэмори сыграл с ним злую шутку. Так как это была его мать, его мать , которая много лет назад кинула собственного обедневшего сыновей и мужа. Он уже давно прекратил ее вспоминать, отказывался думать о ней как о собственной матери, но Цунэмори, как выяснилось, ни при каких обстоятельствах не забывал ее. Он каким-то образом разыскал мать и стал причиной отцу, пребывавшему на смертном одре. Кроме того затем брат, разумеется, виделся с ней, скрывая это как от Киёмори, так и от мачехи Арико.
— Ветхий, это Цунэмори тебе поведал?
— Да.
— Быть может, у Цунэмори была такая мать, но не у меня. Я не желаю видеть ее. С какой стати мне ее видеть? Сообщи ему об этом.
— Вы не желаете видеться с ней?
— Ветхий, для чего мне этого желать? Ты так как все осознаёшь лучше, чем кто-либо еще. Для чего ворошить пепел прошлого?
— Я поведал вам все это, зная о прошлом.
— Тогда по какой причине ты пришел ко мне? Ты растревожил меня в первую ночь паломничества.
— Я опасался этого. Но ваш брат думает, что миновать это место и не встретиться со стареющей матерью в память покойного отца было нереально. Мне показалось, он сказал очень честно.
— Что? Ты смеешь настаивать на встрече? Я уже сообщил тебе, пустоголовому, что таковой матери у меня нет! Кем бы ни была та дама, пускай Цунэмори видится с ней, в случае, если вычисляет это нужным. Я же устал и желаю дремать. Где мне лечь?
Служка, спавший сзади Киёмори, пробудился и с большим удивлением заморгал ресницами, услышав голос собственного хозяина. быстро встав, он совершил Господина Харимы в опочивальню, освещая помещение светильником. Все слуги уже давно дремали. Приблизительно в то время, в то время, когда Киёмори должен был уснуть, из его помещения украдкой выбрался человек. Мокуносукэ, еще не дремавший, смотрел за тем, как он крадется по коридору, натыкается на ставень и после этого отпирает дверь. Насторожившись, Мокуносукэ окликнул незнакомца. Это был Киёмори, что содрогнулся, развернулся и начал всматриваться в том направлении, откуда раздался голос. В темноте он улыбнулся:
— Это ты, Ветхий?
— Господин, что побудило вас выходить в сад в такую холодную ночь?
— Никак не могу уснуть в первую ночь в незнакомом месте. Сообщить по правде, Ветхий, я передумал. Где она находится?
— О чем вы, господин?