Анри Лот
К вторым Тассили
Новые открытия в Сахаре
«МАСТЕРСТВО»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ
ОТДЕЛЕНИЕ
1 – 1699
Оглавление
Глава 1
УЭД ДЖЕРАТ
Глава 2 ТИССУКАИ-Н-АФЕЛЛА
Глава 3
ТА-Н-ТАРТАИТ И И-Н-ИТИНЕН
Глава 4
ЮЖНЫЙ ОРАН
Глава 5
ТАССИЛИ В СВОБОДНОМ АЛЖИРЕ
Глава 6
СОБЫТИЕ В ПОЗНАНИИ ДОИСТОРИЧЕСКОГО МАСТЕРСТВА
Глава 7 ИХЕРИР. 1970
Глава 8 СЕВЕРНЫЙ НИГЕР
Глава 9
Снова В НИГЕРЕ
Глава 10 МЕЧЕТИ АИРА
Глава 11
ТРАГЕДИИ ЗАСУХИ
Глава 12
БЕГЛЫЙ ОБЗОР ПРОШЛОГО
САХАРЫ
ПРИМЕЧАНИЯ
ГЛОССАРИИ
ПОСЛЕСЛОВИЕ. И. М. Дьяконов. А. Ю. Милитарев
ПОЯСНЕНИЯ К ИЛЛЮСТРАЦИЯМ
Неспециализированная карта
Henri Lhote
VERS D’AUTRES TASSIL1S
Nouvelles
decouvertes
au Sahara
ARTHAUD
PARIS
Анри Лот
К ВТОРЫМ
ТАССИЛИ
Новые открытия
В Сахаре
«МАСТЕРСТВО»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
ББК 85.103(2)
Л80
Перевод с французского Г. А. БЕРСЕНЕВОЙ
примечания и Послесловие профессора истории И. М. ДЬЯКОНОВА,
кандидата филологических наук А. Ю. МИЛИТАРЕВА
4903010000-058
Л ––––––––––––– К.Б.-46-17-83
025(01)-84
© Paris, Arthaud, 1976, иллюстрации и текст
©Издательство «Мастерство», 1984, перевод, послесловие, примечания
Карта 1. Уэд Джерат
Глава 1
УЭД ДЖЕРАТ
Два года в поле и от полугода до года обработка материалов – такие сроки управление Музея Человека [1] давало в прошлые времена путешественникам-натуралистам чтобы работа шла нормально. Продолжительная экспедиция в Тассили [1]* в 1956–1957 годах разрешила привезти копии нескольких сотен наскальных росписей, но вымотала нас до крайности. Силы отечественные скоро восстановились, и нас начало грызть нетерпение опять отправиться в те же края, тем более что со всех сторон нас осаждали вопросами люди, чье любопытство мы разбудили, но не смогли удовлетворить. Отечественные открытия продемонстрировали Сахару с неожиданной стороны и побуждали нас продолжить изучения, каковые, как мы и сами знали, были далеко не закончены. Кое-какие из товарищей по экспедиции были со мною в полной мере согласны, но между возможностью и желанием его осуществления – расстояние огромного размера.
В начале 1958 года отчисления на исследовательские экспедиции так сократились, что мои просьбы о выделении средств оставались безответными. Вместо средств на экспедицию мне официально внесли предложение занять очень лестный для меня пост начальника Департамента Древностей в Марокко. К несчастью, это не соответствовало ни моей компетенции, ни научным устремлениям. Я культурно отклонил это предложение. Нет, для меня воистину немыслимо было отказаться от Сахары!
в один раз, по окончании полудня, на выставке в павильоне Марсан я столкнулся с неожиданным визитёром, находившимся, как и все другие, в очереди в кассу за билетом; опять я встретился с ним среди людей, толпящихся перед прекрасным рисунком – гордым силуэтом дамы, увенчанной королевским шлемом, которая так напоминала нам героиню романа Пьера Бенуа, что мы назвали ее Антинеей [2]. Пристально рассматривавший ее зритель, Андре кожный покров [3], без звучно ходил по выставке в сопровождении собственной очаровательной жены, иногда останавливаясь и внимательно разглядывая экспонаты. Казалось, он в мыслях перенесся в Африку, в Абиссинию, которую на заре собственной активной жизни в один раз посетил вместе с Анри Монфрейдом, аббатом Анри Брейлем [4] и отцом Тейяром де Шарденом [5]. Уходя, он сообщил мне: «Замечательно! Хорошая работа! Браво!»
На следующий сутки я получил от него письмо; он давал слово мне помощь в Комиссии национальных музеев и заканчивал следующей фразой: «Ваша выставка – одна из самых больших за последние полвека, и не я один так думаю».
Пара месяцев спустя к власти опять пришел генерал де Голль, и Андре Мальро было назначен министром культуры. Благодаря цепи счастливых случайностей как-то вечером я был сидящим справа от него на обеде, дававшемся в его честь.
«Думается, я вам кое-что давал слово, но я тогда был не всевышний весть кто; сейчас я министр и могу выполнить обещание».
Без всяких прикрас изложил я сущность собственных денежных затруднений. Пара недель спустя я взял записку с приглашением зайти к нему в кабинет, где мне от имени генерала де Голля из рук в руки была вручена сумма в два миллиона ветхих франков!
В министерстве Андре Мальро не имелось свободных средств, и он обратился конкретно к де Голлю; генерал счел вероятным выразить так интерес, что он питал к нашим изучениям, о чем он мне позднее написал лично. Итак, я явился в Музей Человека и на глазах собственных потрясенных товарищей вытряхнул из ветхой газеты пачки денег, открывших зеленую улицу отечественной новой экспедиции. Мы не задержались с отъездом. Господин Макс Лежен, в ту пору министр Сахары, оказавший нам огромную помощь на протяжении первой экспедиции, предоставил в отечественное распоряжение армейский самолет, что должен был доставить нас из Бурже в Форт-Полиньяк (местное наименование – Илези), деревушку у подножия Тассили-н-Аджера. Денег нам все-таки не хватало, но недостающие средства, в виде лагерного оборудования и продуктов питания, в каковых мы испытывали крайнюю надобность, щедро предоставили коммерсанты и французские промышленники.
Все члены новой экспедиции приняли участие в научных поездках или 1956-го, или 1957 года. Все они были добровольцами, и всех их объединяло нетерпение опять заметить Тассили. Это были Мишель Брезийон, Жан Лесаж, Андре Вила, Жак Виоле и моя супруга.
Целью отечественной был уэдДжерат, что был включен в программу 1956 года. Но мы опоздали его изучить, в силу того, что обширно развернувшиеся работы в районах Тамрита, Сефара, Джаббарена и других и без того затянули отечественное первое путешествие на восемь месяцев.
Уэд Джерат был мне уже знаком. В первой половине 30-ых годов XX века – по окончании того как мой дорогой друг лейтенант Бренан, создавая разведку со взводом мехаристов на плато Тассили, открыл в том месте наскальные картинки, – я посетил уэд вместе с географом Робером Перре.
Количество, размеры и разнообразие картинок, которыми были испещрены оба берега, поражали воображение. На них была представлена вся нынешняя тропическая фауна: слоны, гиппопотамы, носороги, жирафы, антилопы, львы, мартышки, крокодилы, водоплавающие птицы. Эти животные в наши дни обитают намного дальше к югу, на просторах саванны и в экваториальном лесу; их изображения, высеченные на песчаниковых горах, довольно часто в натуральную величину, кажутся фантастическими среди этого выжженного солнцем ландшафта, и необходимо сделать над собой некое упрочнение, дабы кроме того в мыслях представить их тут.
Что привело Бренана в это необычное место? Он ни при каких обстоятельствах мне об этом не говорил. Случай? Страсть исследователя, доходившая в нем до одержимости? Либо сведения, полученные от кочевников? Вправду, о росписях уэда Джерат было известно многим туарегам, от внимания которых не укрылись изображения животных. Уже позднее в рассказе о путешествии исследователя Фуро я прочел, что он знал о них еще в первой половине 90-ых годов XIX века, но на эту подробность никто не обращал внимания и уж тем более не посещал эти места.
Да и как мог подобный ансамбль остаться незамеченным местными обитателями, в случае, если фигуры слонов на картинках имеют высоту пять метров, а жирафа – восемь? Помимо этого, уэд Джерат – место паломничества туарегов иджераджераун из племени имрад, чьи кочевые тропы пересекают Фаднун на протяжении и поперек; туареги молятся тут перед маленькой мечетью, дабы испросить у аллаха дождя. Ливень в этих местах не редкость весьма редко, и от него абсолютно зависит благополучие худого скота, единственного средства существования кочевников. Позднее я еще возвращусь к этому святилищу.
10 января 1959 года. Остались в прошлом скрытые плотным туманом горы, где идет ожесточённая братоубийственная война [6], и армейский самолет «Норд-Атлас 2501» выгружает нас на мирной и тоскливой почва Форт-Полиньяка. Чуть открылись задние двери фюзеляжа, как к самому самолету подкатывают пара военных грузовиков «шесть-шесть», дабы принять три тонны отечественного багажа. Экипаж самолета торопится в обратный путь. Для них и речи не может быть о том, дабы тут заночевать. Оборудование тут ненадежно, а в Форт-Флаттерсе – все удобства современной базы: помещения с кондиционерами, душ, красивое снабжение в столовой и, основное, кино любой вечер.
Воздушное пространство тяжел, небо мутно, какое количество скрыто тёмными тучами. Резкие яростные порывы ветра поднимают облака пыли. В большинстве случаев эти показатели предсказывают ливень. Вечером падают первые капли, и всю ночь они шуршат по крыше. Над Тассили, барьер которого вырисовывается к югу от форта, к небу поднимаются столбы тёмной пыли и песка. Скоро на Форт-Полиньяк обрушивается настоящий ливень! Туареги ликуют. Идет весна, и погода обещает обильные пастбища стадам и молоко жителям становищ.
А ливень идет постоянно. Скоро уэд Илези, на береговых террасах которого выстроен данный тоскливый бордж, преобразовывается в поток; сперва он течет как бы неохотно, но понемногу набирает силу. На следующий сутки это уже бурная кипящая река шириной более трехсот метров, а вода, питающая ее, все прибывает сверху.
На третий сутки утром броское солнце разгоняет облачный покров, до сих пор скрывавший от нас Тассили, и плато предстает перед отечественными глазами. Свежий и бодрящий воздушное пространство, напитанный узкими запахами, вселяет радость. А в отечественных краях унылое и холодное время года длится до самой пасхи, в то время, когда наконец под напором весны просыпаются к судьбе все соки.
Пришло время извлечь из отечественного багажа мелкую надувную лодку. Сперва Жан Лесаж, а позже Андре Вила отправляются в плавание по водам уэда Илези. Поток пара успокоился; деревенские дети, пользуясь редким случаем, глазеют на импровизированных мореплавателей и толкутся в воде. На пара дней Форт-Полиньяк преобразовывается в Мало-ле-Бэн [7], но скоро уэд обретает простой вид: вода уходит, оставляя в том месте в этот самый момент лужи, в которых бьется рыба, принесенная паводком с тассилийских высот, – ей уготована участь умереть на стать и солнце пищей шакалов. На Тассили еще живет рыба – свидетельство того, что в прошлом в Сахаре был влажный климат.
Не смотря на то, что Форт-Полиньяк весьма удален от театра боевых действий на севере, местный гарнизон все же остается наготове. Только что приземлился «юнкерс», прибывший, дабы произвести простую разведку в близкой к нам алжиро-ливийской пограничной полосе. Командующий гарнизоном Форт-Полиньяка капитан Годар, зная, что я питаю к таким полетам громадной интерес, потому, что они смогут быть крайне полезны для работы, приглашает меня учавствовать. Самолет выглядит ненадежно. Моторы пилоту удается завести не с первого раза–двигатель тревожно кашляет, из всех отверстий фюзеляжа валят клубы тёмного дыма и иногда вырываются языки белого пламени, создавая чувство, что на данный момент-то все и взорвется. В то время, когда мы набираем высоту пятьсот метров, Годар подмигивает мне, позволяя понять, что сейчас он спокоен. Я также.
С нами летит туарег Амастан, приближенный и возможный наследник амгара Тассили, Брахима аг Абакада. Данный большой юноша, ростом около 1 метра 90 сантиметров, величественно драпирующийся в прекрасные гандуру и бурнус, чувствует себя так же тихо в воздухе, как на своем мехари, по крайней мере в начале полета.
Мы пролетаем вначале над борджем Тарат, позже над Ти-н-Алькумом на ливийской границе.
Амастан приготовил послание для собственных становищ в этом районе и позаботился о том, дабы забрать с собой тяжелую железяку, к которой нужно его привязать. Но он не смог верно оценить скорость и расстояние полета: до тех пор пока привязывал письмо, мы в далеком прошлом уже покинули сзади его становища. О том, дабы открыть иллюминатор в кабине и побеспокоить пилота либо его ассистента, не может быть и речи, и исходя из этого я выбрасываю пакет из иллюминатора заднего отсека, где помещается санитарный бачок. Вероятнее, это послание ни при каких обстоятельствах не попадет по назначению, разве что чудесным образом довольно много времени спустя его отыщет какой-нибудь кочевник. Но Амастан доволен, ему думается, что он идет в ногу с прогрессом. Это не мешает туарегу испытать на себе последствия болтанки, каковые он, но, предвидел, по какой причине и захватил с собой громадный платок – им Амастан закрывает рот, заглушая икоту, и в него же скромненько заворачивает останки собственной последней трапезы. Самое основное для туарега – что бы ни произошло – не утратить лица. В этот самый момент их известное покрывало воистину незаменимо.
«Юнкерс» и в самом деле очень сильно болтает. Самолет взят еще по репарациям, он практически на последнем издыхании. Крылья стонут от вибрации моторов. Честное слово, на данный момент все развалится на куски! Отовсюду сочится масло, кроме того крылья им перепачканы. Думается, это один из последних полетов перед окончательной отставкой. Необходимо владеть недюжинной смелостью, дабы летать на таком самолете, и большим оптимизмом, дабы доверить ему собственные кости! За пара месяцев разбились трое его собратьев; один из них, на котором я чуть не полетел, упал в Джанете; в нем погибло восемь человек.
Без всяких происшествий мы садимся в Джанете и проводим в том месте ночь. На обратном пути пролетаем над вулканом Адрар, высшей точкой Тассили, и передо мной раскрывается панорама огромной сети уэдов; все они текут в направлении с юга на север и несут собственные воды к уэду Илези. Зрелище феерическое. Везде сверкает на солнце вода. Это больше не сухая, бесплодная, покрытая запекшейся коркой Сахара. Как по мановению чудесной палочки, Тассили снова получило жизнь, и снова по нему тихо струятся реки. В сумерках, в то время, когда мы за солнцем летим над полным до краев уэдом Джерат, фантастическая игра красок и света – красное перемежается с ласково-желтым и переходит к фиолетовому – чарует нас, оставляя неизгладимое чувство.
Ни один из участников отечественной экспедиции в Сахаре не новичок, и ничто из того, что образовывает простую судьбу пустыни, не имеет возможности нас застигнуть неожиданно, – но не данный нежданный ливневой дождь глобального потопа. Но мои сотрудники сумели совершить время с пользой и распределили поклажу, которую повезут вьючные животные. Брахим аг Абдеррахман, отечественный проводник, собрал верблюдов для отечественного каравана, но рекомендует задержаться с выходом еще на дни. Он утвержает, что спад воды чуть начался, и мы просто не сможем пробраться в уэд Джерат. Брахим – человек умелый, и мы повинуемся.
Караван из двадцати верблюдов с четырьмя погонщиками под предводительством Брахима, отставного воина тассилийского отряда мехаристов, выступает в назначенный час. В последний момент мы нанимаем боя по имени Амеллаль, что на языке тамашек значит «белый», а в переносном значении – «антилопа аддакс», но юноша – темнее угля; огромные хорошие глаза с ослепительными белками на широком с приплюснутым носом лице придают его виду притягательность и живописность.
Пройдя пара часов по редкому тамарисковому «лесу», мы делаем привал в уэде Илези, на песчаной косе, не затронутой паводком. Погода стоит только мягкая.
Утром приводят верблюдов, которых ночью оставляли пастись без присмотра, стреножив их, дабы не ушли на большом растоянии; в процедуре навьючивания участвуют все, и к десяти часам мы достигаем входа в уэд Джерат. Местами вода еще стоит на метр от почвы, но по берегам возможно передвигаться, лишь приходится иногда, следуя изгибам уэда, вброд переходить с берега на берег, в силу того, что тропинку преграждают озерца воды. Двигаемся медлительно. Верблюдов приходится вести на предлогу, дабы обходить препятствия. Броды весьма тяжелы – под ногами жирная глина, в которой животные скользят. О том, дабы ехать верхом, не может быть и речи, и в то время, когда Жак Виоле вздумал взобраться на верблюда, тот два-три раза взбрыкнул так, что Жак принял совсем уж неудобное положение и предпочел спрыгнуть наземь. С данной 60 секунд начались проблеме. Первый верблюд поскользнулся на глинистом склоне и упал под тяжестью груза. Груз рассыпался. Было нужно всем трудиться, дабы поднять животное, извлечь его на жёсткую почву, подобрать раскатившиеся коробки консервов, позже снова приладить поклажу. Все это много раз повторялось, тем более что местами мы шли в воде выше колен.
Мало дальше, в тяжёлом месте, один из верблюдов, каковые шли вереницей на неспециализированном предлогу, предводительствуемые замечтавшимся погонщиком, упал со всей собственной поклажей; шествовавшее в первых рядах животное, совсем обезумев, начало метаться, разбрасывая навьюченные на него коробки, и чуть не свалило на землю погонщика. Туареги засуетились около упавшего верблюда, издавая пронзительные крики, но нет ничего, что помогало: у животного была сломана нога. Было нужно покинуть его лежащим среди камней по грудь в воде. Нас это весьма огорчило: не легко было наблюдать на его страдания.
В пять часов вечера мы стали лагерем на ночевку на сухом участке. Амеллаль разжёг пламя и занялся собственными кастрюлями; среди них был прекрасный котелок-скороварка, новенький и блестящий, и его свисток, раздавшийся пара мин. спустя, привел отечественного боя в неописуемый восхищение.
На следующий сутки переход был менее тяжёл. Чем выше мы поднимаемся по руслу уэда, тем ниже уровень воды, а лежащие чуть наклонно плиты по обеим сторонам потока дают нам возможность двигаться увереннее. На этих плитах мы и заметили первые наскальные картинки.
Мы собирались остановиться в самой верхней части уэда, в месте, которое я обследовал еще раньше, – между двумя закинутыми пальмовыми рощицами, носящими наименование Нафег. К полудню следующего дня мы добрались до этого места и срочно принялись ставить палатки, разворачивать кухню и укладывать запасы продовольствия в расщелины скал. Туареги собирают верблюдов, приобретают плату и отправляются в Форт-Полиньяк. Дабы обеспечить сообщение, мы оставляем при себе двух мехари; остаются кроме этого один из погонщиков, Абдалла, и проводник Брахим. Вдвоем они отправляются узнать, жив ли верблюд, сломавший ногу, и запрещено ли его еще спасти. Верблюд был жив, но поднять его на ноги не удалось. Было нужно его прирезать. На следующий сутки Брахим и Абдалла притащили в лагерь огромные куски мяса, которого нам должно было хватить на довольно много дней. По обычаю, они срезали кусок кожи с клеймом обладателя с шеи верблюда, дабы дать это клеймо хозяину и оправдаться так в смерти животного.
Место, которое мы выбрали, весьма удачно для работы. Вода до тех пор пока еще струится у отечественных ног, что избавляет нас от постоянной и основной заботы в Сахаре. Засохшие пальмы Нафега и приютившаяся в уэде Джерат редкая рощица акаций, сухие ветви которых превосходно горят, в изобилии поставляют горючее.
Нам остается лишь приступить к копированию картинок, каковые мы видели на протяжении путешествия. Они окружают нас со всех сторон. Эта работа поручается Мишелю, Жаку и мне; Жан Лесаж намерено займется теми, что украшают многие углубления в горах, – я отыскал в памяти, что видел их еще в первой половине 30-ых годов XX века; Андре Вила отвечает за фотосъемку.
Утес Аханна, под защитой которого мы разместили столовую, целый испещрен самыми эротическими из всех доисторических, и в частности сахарских, картинок, каковые нам когда-либо было нужно видеть. На них изображен хоровод каких-то рогатых людей. Их огромные фаллосы готовы войти в раскрытые женские половые органы, каковые изображены тут же. Все анатомические подробности вырисованы весьма шепетильно. Занятная приапическая [8] сценка! Вряд ли мы когда-либо осознаем ее сокровенный суть. Все отечественные догадки находятся в области чистых догадок, а Брахим, как-то побывавший с приятелями в радостном квартале Уарглы, хихикает в собственный покрывало и заявляет, что, возможно, когда-то, давным-давно, уэд Джерат был лупанарием [9] Тассили!
Нам эти изображения кажутся возмутительными, но какое отношение может иметь к ним отечественная мораль? У всех народов на всех стадиях развития продолжение рода было постоянной заботой, о чем и свидетельствуют произведения искусства, столь на большом растоянии отстоящие друг от друга, как барельефы индийских африканская скульптура и храмов. В Японии, на празднике начала сева, процессия молодых девушек носит раку с огромным каменным фаллосом; потому, что он есть знаком плодородия, эта церемония обязана призвать благословение всевышних на рисовые поля. В картинках Джерата многие фаллические фигуры носят на голове маски, изображающие животных, что разрешает предполагать наличие анимистических вер.
Мы копируем эти произведения, в силу того, что с позиций техники выполнения они совсем превосходны; помимо этого, очень принципиально важно ознакомить с ними публику. Что же касается последователей Фрейда, то они обязательно придут в восхищение от психоаналитического содержания открытых нами фресок.
Многие фигуры выполнены в натуральную величину, а время от времени и больше, их создание потребовало большого труда. Шепетильно прорисованный контур глубоко врезан в породу и воображает собою широкую, равномерно отполированную линии глубиной примерно в сантиметр. Время от времени в углублении заметны следы предварительных насечек бучардой, каковые были сделаны до полировки; эта техника говорит о высоком мастерстве работы с камнем и используется мраморщиками еще и поныне.
Жан копирует картинки на горе Аханна, а Мишель и я снимаем копии с картинок на плитах; они значительно меньшего размера и расположены вверх по течению узда от пальмовой рощи Нафег. Картинки, относящиеся к самым различным периодам, испещряют оба берега уэда; одни расположены на покатых склонах, другие – на отделившихся от скал валунах; выяснить, в какую сторону они предпочтительнее ориентированы, нереально. Дабы ничего не пропустить, приходится шепетильно прочесывать уэд, поделив его на секторы, и ответственность за любой сектор возложить на кого-либо из участников экспедиции.
Не считая ответственности за собственный сектор, мои обязанности состоят и в том, дабы создавать обмеры и проставлять на полях копий эти, относящиеся к технике выполнения каждого рисунка и покрывающей его патине [10]. Все это пригодится позднее, при камеральной обработке и анализе, и будет являться отправной точкой для классификации документов по периодам.
Плиты, каковые копирует Мишель, покрыты грубо выбитыми мелкими изображениями животных – львов, лошадей – и фигурками людей, вооруженных копьями; картинки эти не имеют ничего общего с теми, на которых животные изображены в натуральную величину; покрывающая их патина довольно прозрачна и показывает на то, что относятся они к относительно недавнему времени.
Дабы не пропустить ни одного рисунка, нужно обследовать все участки уэда. В этих отыскивании меня сопровождает Брахим. В один прекрасный день мы с ним выходим прямо к маленькой мечети, расположенной выше пальмовой рощи Нафег. Но не думайте, что это строение с минаретом, куполами, молитвенным залом, помещением для омовений и тому подобным! Мечети сахарских кочевников – это камни, выложенные на земле прямоугольником, в середине которого находится полукруглый выступ, обращенный к Мекке и символизирующий собой михраб. Ко мне приходят молиться мусульмане – туареги и арабы, появлявшиеся в этих местах. Потому, что вода тут редка, никакое омовение, предписываемое Кораном, не практикуется; оно заменено тем, что горсточкой песка протирают руки и лицо, – и ритуал выполнен. Такое строение соорудить так легко, что около каждого становища в любой момент имеется что-то подобное.
В первой половине 30-ых годов XX века, чуть позднее того, как Бренан сказал о собственных открытиях, на протяжении обследования уэда, которое я наскоро предпринял вместе с географом Робером Перре, я видел эту мечеть; она вся заросла дикой травой и казалась совсем закинутой. Перед михрабом лежал красивый неолитический жернов, круглый, из белого кварцита. Не смотря на то, что с одной стороны он был сколот, я, с согласия моего проводника Керуда аг Мохаммеда, увез его с собой и поместил позднее в Музей Человека.
И вот сейчас Брахим разочарованно оглядывает мечеть и растолковывает мне, что лет двадцать тому назад люди его племени систематично совершали к ней паломничество, в силу того, что в ней был белый круглый камень, что имел власть даровать ливень. Достаточно было, он утвержает, что помолиться перед этим камнем, предварительно помазав его сажей, символизирующей тёмные облака, о которых молился верующий, и ливень скоро начинался.
«Но в один раз,– продолжает он,– по уэду проехал один француз, и с того времени камня уже больше не видели. И какое количество мы ни молились, в уэде Джерат ливень больше ни разу не отправился. Необычно, – додаёт он,– что недавно он именно возвратился, к тому же таковой обильный!» – «Как ты сообщил? Белый камень? Круглый? Ровный?» «Да-да, – подтверждает Брахим, внимательно глядя на меня, – это не ты его случайно утащил двадцать пять лет назад?»
У меня не было никаких обстоятельств отпираться от поступка, что в свое время не позвал никаких возражений, а потому я ответил утвердительно. «Ну сейчас я осознаю, по какой причине в сутки твоего приезда в Тассили шел таковой ливень и по какой причине люди кель меддак (племя, к которому принадлежал мой проводник Джебрин) говорят, что ты владеешь баракой! Данный белый камень имеет власть над дождем, а раз он у тебя, то сейчас ты также владеешь данной властью».
Брахим в действительности удивлен и требует меня привезти обратно камень, в то время, когда я возвращусь.
Не смотря на то, что ислам осуждает языческие обряды, несовместимые с подлинной верой, туареги весьма привержены суевериям предков.
Так вот и появилась легенда о моей бараке, обошедшая все Тассили.
Пара месяцев спустя в Форт-Полиньяке мне было нужно повстречаться с главным вождем Тассили Брахимом аг Абакада. Мы с ним разговаривали о наскальных картинках, отлично ему известных. История с жерновом вынудила его улыбнуться: он был лучше начитан в Коране, чем его подданные, и думал, что вся эта история – безлюдное ребячество.
Барака это либо что-то второе, но в Сахаре нет ничего приятнее, чем иметь в достатке воду, свежую и чистую, восхитительную на вкус. Поток, заполнивший уэд, так же, как и прежде негромко течет в собственных берегах. Вода затопляет бессчётные естественные впадины, и у каждого из нас имеется собственная маленькая купальня, где он с наслаждением плещется, в особенности в то время, когда делается жарко. Погода весьма неустойчива: сейчас и в шортах жарко, а назавтра так холодно, что приходится натягивать два-три свитера, дабы не лязгать зубами. Таковой температурный режим обычен для этого глубокого каньона, куда солнце попадает лишь по окончании десяти часов утра; в том месте, где мы находимся, он не, шире ста метров и практически столь же глубок.
Между двумя пальмовыми рощами расстояние примерно полтора километра; на этом отрезке находится семь гротов с наскальными росписями, найденных еще в первой половине 30-ых годов XX века; на пяти из них изображены одноосные колесницы. Разглядев один из картинок как возможно тщательнее, мы обнаруживаем, что колесница снабжена двумя дышлами, в каковые впряжены быки, а быков ведет погонщик. Эта новая подробность открыла нам, что раньше в Сахаре существовали не только боевые колесницы.
Один из скальных навесов легко прекрасен. Длиной около девяти метров, он целый расписан, причем изображены не только колесницы, запряженные лошадьми, но и сцены охоты на муфлона, люди, сидящие на трехногих скамеечках, стада коз, быков и без того потом. Это красивейший ансамбль «периода лошади» на Тассили. Поток имеет тут резкий наклон, и дабы охватить взором всю картину, необходимо лечь на пояснице, а вдруг желаешь разглядеть фигуры в углах, приходится еще и перемещаться в таком положении. За копирование берется Жан Лесаж; ему было нужно весь месяц трудиться в самых немыслимых позах. Так он нажил шейный радикулит, от которого продолжительно не имел возможности избавиться, потому, что еще в первой половине 40-ых годов двадцатого века, сражаясь в составе 2-го десантного батальона, взял пулю в затылок, покинувшую на память о себе шрам и рецидивирующие боли. Однако копия, которую ему удалось сделать, выше всяких похвал.
На другом берегу находится ансамбль картинок «периода полорогих»; он имеет несколько фигур, большинство которых расположена выше четырех метров над уровнем почвы. К счастью, по опыту отечественных прошлых экспедиций нам было как мы знаем, что без лесов не обойтись. Те леса, что мы имеем,– складные из алюминиевых труб– разрешают легко добраться до картинок; но дабы снять кальки с наклонной стенки, несчастному Жану Лесажу приходится снова проделывать сложные акробатические трюки.
Как именно древние живописцы умудрялись рисовать на таковой высоте? Возможно, у них были примитивные лестницы? Это думается в полной мере возможным. Случай данный не единственный – на вторых стоянках на Тассили нам было нужно встретить картинки, расположенные и выше четырех метров над уровнем почвы, причем, как о том свидетельствуют отысканные у расписанных стен орудия и пищевые остатки, уровень земли за это время не изменился.