Я сидела, раскрыв рот. Так поразительна была ее страстность. Посмотрев на Кристофера, я осознала, что он также наблюдает на нее в удивлении.
Близнецы были в мягкой полудреме и вряд ли слышали все, что она сказала.
Итак, мы планировали переехать в дом, громадный и богатый, как дворец.
В этом величественном дворце нас должны были представить царю Мидасу, что не так долго осталось ждать отойдет в мир другой, и тогда мы возьмём все его деньги, а мир будет у отечественных ног. Мы будем неправдоподобно богаты. Я стану чем-то наподобие принцессы! Но по какой причине я не ощущала себя радостной?
— Кэти, — сообщил Кристофер, радуясь собственной лучистой, радостной ухмылкой, — ты все равно сможешь стать балериной. Я не пологаю, что талант возможно приобрести за деньги, кроме этого как я уверен, что деньги ни при каких обстоятельствах не сделают из богатого лентяя хорошего врача. Но перед тем, как придет время становиться собранными и целеустремленными, по какой причине бы не побывать на празднике судьбы?
Я не имела возможности забрать с собой серебряную музыкальную шкатулку с розовой балериной. Она считалась дорогой и была внесена в «их» перечни, как полезный предмет.
Не было возможности снять со стенки коробки либо медлено забрать одну из миниатюрных кукол: я не имела возможности увезти ничего из того, что дарил мне отец, не считая мелкого колечка с полудрагоценным камнем, сделанным в форме сердца, которое неизменно было у меня на руке. И, как сообщил Кристофер, в то время, когда мы разбогатеем, наша жизнь превратиться в один нескончаемый праздник, одну долгую-предлинную вечеринку. Так живут все богатые люди, неизменно радуясь, в то время, когда они закончат вычислять деньги и разработают замысел развлечений на будущее.
Развлечения, игры, вечеринки, невообразимое достаток, дом, похожий на дворец со множеством слуг, живущих в постройке над гаражом, где стоят, по крайней мере, девять дорогих машин…
Кто бы имел возможность поразмыслить, что моя мать выросла в таковой семье? По какой причине она всегда спорила с отцом, пробовавшим сократить ее траты, в то время, когда она имела возможность к себе и просто попросить, пускай униженно?
Я медлительно прошла через прихожую в собственную помещение и остановилась перед серебряной шкатулкой, где балерина делала арабески, в то время, когда крышка раскрывалась. Наряду с этим она имела возможность заметить собственный отражение в зеркале. Я услышала, как шкатулка прозвенела собственную мелодию: «Кружись, балерина, кружись…» Я имела возможность ее стянуть, если бы у меня было куда ее запрятать.
Прощай, моя розовая помещение! Прощай, моя маленькая белая кровать с прошитым швейцарским одеялом, под которым я болела корью, свинкой, ветрянкой.
Прощай, отец, сейчас я не смогу представить, как ты сидишь на краю кровати, забрав меня за руку, либо приносишь мне из ванной стакан воды. В действительности мне совсем не хочется уезжать, отец, я бы лучше осталась тут, где все напоминает о тебе.
— Кэти, — мама стояла в дверях, — на данный момент не время находиться и плакать. Помещение имеется помещение. За собственную жизнь ты успеешь пожить во многих, исходя из этого поторопись, собери собственные вещи и вещи близнецов, пока я также планирую.
Мне казалось, что внутренний голос нашептывает мне, что за собственную жизнь я вправду успею поменять тысячу помещений, и… я поверила.
ПУТЬ К ДОСТАТКУ
До тех пор пока мама упаковывала собственные вещи, мы с Кристофером побросали собственные в чемоданы, добавив пара игрушек и одну настольную игру. В ранних вечерних сумерках такси отвезло нас на станцию. Мы ускользнули украдкой, не простившись ни с одним из друзей, и исходя из этого мне было больно. Мама настаивала, дабы все было конкретно так. Я не имела возможности осознать, по какой причине. Отечественные велосипеды остались в гараже совместно со всем, что не было возможности увезти.
Поезд спешил через чёрную звездную ночь к далекому горному поместью в Виргинии. Мимо проносились дремлющие небольшие селения и городки, рассыпанные в темноте фермы со светящимися прямоугольниками окон, каковые одни лишь и говорили об их существовании.
Мы с братом не желали засыпать, стараясь не пропустить никого из тех видов, что раскрывались из окна, и, Боже праведный, сколько нам нужно было обсудить! По большей части разговор касался того величественного и богатого дома, в прекрасных апартаментах которого нам предстояло жить. Мы будем имеется на золотой посуде, а подавать будет лакей, одетый в ливрею. Я полагаю, что у меня будет личная горничная, дабы заботиться о моей одежде, готовить ванну, причесывать мне волосы, опрометью кидаться ко мне по первому кличу. Но, я не буду жёсткой. Я буду нежной, проницательной госпожой, таковой, о которой грезит каждая служанка, , пока она не разобьет что-нибудь. Тогда я обернусь настоящей фурией с страшными вспышками бешенства и выскажу ей все накопившиеся претензии.
Оглядываясь на ту ночь в поезде я осознаю, что именно тогда я начала взрослеть и философствовать. Получая что-то, мы в один момент что-то теряем, исходя из этого, думала я, нужно привыкать к новому положению вещей и пробовать забрать от него допустимо больше.
До тех пор пока мы с братом думали о том, как мы будем тратить отечественное будущее состояние, в отечественное мелкое купе протиснулся большой, лысеющий мужчина-кондуктор, и, с восторгом осмотрев отечественную мать с головы до ног, культурно сообщил:
— Госпожа Паттерсон, через пятнадцать мин. поезд прибывает на вашу станцию.
По какой причине сейчас она начала называться «госпожа Паттерсон»? Я была поражена и озадачена. Я бросила вопросительный взор на Кристофера и осознала, что он также запутан .
Проснувшись и очевидно ощущая себя не в собственной тарелке, мама обширно открыла глаза. Ее взор переметнулся с кондуктора на нас, а позже она испуганно взглянуть на дремлющих близнецов. На глазах у нее появились слезы, и она вытащила из сумки салфетки, которыми стала шепетильно вытирать в уголках глаз. Позже последовал вздох, таковой тяжелый и таковой печальный, что мое сердце тревожно забилось.
— Да, благодарю, — сообщила она кондуктору, что продолжал с восторгом наблюдать на нее. — Не переживайте, мы готовы выйти.
— Мэм, — ответил тот, озабоченно глядя на карманные часы, — на данный момент три часа ночи. Вы уверены, что вас имеется кому встретить?
Он перевел взволнованный взор на меня и Кристофера, а позже на дремлющих близнецов.
— Все в порядке, — уверила его мать.
— Учтите, в том месте весьма мрачно, мэм!
— Уверяю вас, я могу дойти к себе с закрытыми глазами.
— Но похоже хорошего дедушку-кондуктора очевидно не удовлетворил таковой ответ.
— Леди, до Шарноттсвилля час езды на машине. Мы высаживаем вас и ваших детей фактически в никуда. В пределах видимости от станции нет кроме того ни одного дома.
Дабы прекратить предстоящие расспросы, мать ответила, стараясь придать голосу максимально холодный оттенок:
— Нас встретят.
Нас позабавило, что она может неожиданно сказать так высокомерно, и после этого покинуть в стороне собственный пренебрежительный тон так же скоро, как снять шляпу.
Мы прибыли на место назначения.
Около было пустынно, и никто нас не встречал.
Кондуктор был прав, давая предупреждение нас: около было мрачно и не было ни одного огонька, показывающего на какое-нибудь жилище. Среди ночи, одни, вдалеке от любых показателей цивилизации, мы находились и махали руками вслед кондуктору, что, стоя на ступенях, также махал нам, держась одной рукой за поручень. Если судить по выражению его лица, он был расстроен, что ему было нужно оставить на платформе госпожа Паттерсон и целый выводок сонных детей, в ожидании кого-то, кто обязан приехать за ними на машине. Я взглянула около и заметила лишь старый жестяной навес, что держался на четырех древесных столбиках, и расшатанную зеленую скамью.
Итак, это была отечественная станция.
Мы, не садясь, стояли и наблюдать, пока поезд не провалился сквозь землю в темноте, безрадостно свистнув нам на прощание, как бы хотя удачи.
Нас окружали поля и луга. Из густого леса сзади станции доносились ужасные звуки. Я содрогнулась и обернулась, приведя к смеху Кристофера.
— Это легко сова! Ты что думала, это приведение?
— Хватит, никаких призраков! — быстро кинула мама. — И не обязательно сказать шепотом. Около фермы, по большей части молочные. Посмотрите около. На полях растет пшеница и овёс, кое-где имеется ячмень. Фермеры поставляют свежие продукты состоятельным людям, каковые живут в том месте, на буграх.
Около было множество холмов, каковые смотрелись как вспучивающееся тут и в том месте заплатанное одеяло.
Склоны их заросли деревьями, каковые разбивали любой бугор на необычные секции. Я скоро придумала для них наименование «часовые ночи». Но мама тут же растолковала их использование на практике: выясняется, деревья задерживали снежные оползни. Упоминание о снеге несказанно обрадовало Кристофера, что обожал все зимние виды спорта, и не пологал, что в таком южном штате, как Виргиния, хватит снега.
— О, не нервничай, снег тут идет, — сообщила мама, — к тому же как! Эти бугры открывают горную цепь Блю Ридж, и исходя из этого тут делается весьма, весьма холодно — равно как и в Гладстоне. Но летом тут будет существенно теплее, в особенности днем. Ночью хватит холодно, дабы укрываться по крайней мере одним одеялом. на данный момент, если бы солнце уже взошло, вам предстал бы, возможно, самый прекрасный уголок во всем мире. Но нам нужно спешить. До дома идти еще весьма на большом растоянии, а мы должны быть в том месте пока не рассветет, и пока не проснулись слуги.
Как необычно.
— По какой причине? — задала вопрос я. — И по какой причине кондуктор именовал тебя «госпожа Паттерсон»?
— Кэти, на данный момент мне некогда на объяснения. Нужно идти как возможно стремительнее. Она согнулась и подхватила два самых тяжелых чемодана, приказав нам следовать за собой нежданно резким голосом.
Мы с Кристофером были вынуждены тащить близнецов, каковые никак не могли проснуться.
— Мама, — вскрикнула я, в то время, когда мы прошли пара шагов, — кондуктор забыл передать нам твои чемоданы!
— Ничего ужасного, Кэти, — сообщила она, с большим трудом переводя дыхание, как словно бы ее ноша была такой тяжёлой, что отнимала все силы. — Я попросила его доставить их в Шарноттсвилль и положить в ячейку камеры хранения, дабы я имела возможность забрать их на следующий день утром.
— Это еще для чего? — недоверчиво спросил Кристофер.
— Ну, во-первых, я непременно не могу тащить сходу четыре чемодана, не правда ли? Во-вторых, я желаю получить возможность поболтать с отцом перед тем, как он определит о вас. И позже, я думаю, мой приезд среди ночи, по окончании того, как я пятнадцать лет не переступала, порог дома, и без того покажется достаточно необычным.
Возможно, это были разумные аргументы, в силу того, что близнецов приходилось нести на руках, и мы вряд ли имели возможность совладать с громадной поклажей. Мы опять тронулись в путь, продвигаясь за матерью по чуть различимым тропкам между деревьев и камней. Колючий кустарник цеплялся за отечественную одежду. Казалось, дорога ни при каких обстоятельствах не кончится. Мы с Кристофером устали и все больше раздражались: нести близнецов было все тяжелее, руки уже начинали болеть. Приключение все больше надоедало нам. Мы жаловались, ворчали всегда, чуть переставляя ноги. Больше всего нам хотелось присесть и отдохнуть, а значительно лучше — появляться в Гладстоне, в собственных кроватях, в окружении привычных вещей. Громадный ветхий дом со слугами, бабушкой и дедушкой, которых мы ни при каких обстоятельствах не видели, совсем прекратил представляться привлекательным.
— Разбудите близнецов! — кинула мама, обернувшись, определенно обиженная отечественными постоянными жалобами. — Поставьте их на ноги, пускай идут сами, желают они того либо нет.
Запрятав лицо за меховым воротником собственного жакета, она чуть слышно добавила, что-то наподобие:
— Господи, пускай походят по жёсткой почва, пока это допустимо.
Тревожный холодок пробежал по моей пояснице. взглянуть на старшего брата, дабы узнать, расслышал ли он эту последнюю фразу, я заметила, что он радуется. Я улыбнулась в ответ.
на следующий день, в то время, когда мама приедет на такси в положенное время и поболтает с больным дедушкой, ей достаточно будет улыбнуться и сказать пара слов, дабы очаровать его. Он протянет руки для объятий и забудет обиду ей то, почему она «лишилась размещения».
Со слов матери ее папа представлялся мне сварливым и очень ветхим, тогда шестьдесят шесть лет мне казались глубокой старостью. Человек, стоящий на пороге смерти, не имеет возможности держать ветхие обиды, в особенности на собственного единственного оставшегося ребенка, дочь, которую он когда-то так обожал. Он не имеет возможности не забыть обиду ее, дабы с сознанием собственной правоты, тихо, умиротворенно сойти в могилу. По окончании того, как она заворожит его собственными чарами, она приведет нас из спальни, и мы сделаем все, дабы продемонстрировать себя с лучшей, приятнейшей стороны. Он заметит, что мы не нехорошие и отнюдь не некрасивые. Не говоря уже о близнецах: никто не имеет возможности не полюбить их, в случае, если у него имеется сердце. Я сама видела, как люди в магазинах останавливались, дабы потрепать их по головкам и сообщить отечественной маме, какие конкретно хорошенькие у нее двойняшки. А позже, позже дед определит, какой умный отечественный Кристофер! Так как он обучается на круглые пятерки! Что самое занимательное, ему кроме того не приходится сидеть над книгами, как мне. Все удается ему весьма легко. Ему достаточно взглянуть страницу несколько раз, и все данные срочно откладывается у него в голове, причем на долгое время, если не окончательно. Я весьма питала зависть к его свойствам.
Я также была одаренной девочкой, не в таковой степени как Кристофер, но все же.
Я с детства отличалась проницательностью и норовила посмотреть за блестящий фасад, дабы найти пятнышко на обратной стороне. Собрав совместно то немногое, что нам удалось услышать о отечественном дедушке, я уже успела составить о нем более либо менее цельное представление и выяснить, что он был из тех, кто продолжительно не прощает — если судить по тому, что он отвергал собственную когда-то столь любимую дочь целых пятнадцать лет. И все же, со всей собственной твердостью, как может он противостоять маминому обаянию? Вряд ли это было допустимо. Я довольно часто была свидетелем споров по поводу домашнего бюджета и поражалась, как ей удается вынудить папу забыть о их последствиях и тратах. Он в любой момент бывал побежден. Достаточно было одного поцелуя, одного крепкого объятия либо любого нежности и другого проявления ласки — и он соглашался, что так или иначе они смогут заплатить за очередную дорогую приобретение.
— Кэти, — сообщил Кристофер, — по-моему, ты чем-то весьма озабочена. Если бы Всевышний не создал людей так, что они в итоге стареют, слабеют и умирают, он ни при каких обстоятельствах не разрешил бы им иметь детей.
Почувствовав на себе его взор, я додумалась, что он просматривает мои мысли и вспыхнула.
Он ободряюще улыбнулся. Он был неунывающим оптимистом и, в отличие от меня, не впадал в меланхолию, сомнения и тяжелые раздумья.
Мы последовали совету матери и разбудили близнецов, дав совет им подняться на ноги и сделать над собой упрочнение, дабы идти самим. Обильно расточая жалобы и стоны, они поплелись за нами.
— Не желаю идти в том направлении! — рыдала обыкновенно весьма слезливая Кэрри. Кори лишь пищал. — Я не желаю идти по чёрному лесу! — вопила Кэрри, пробуя высвободить собственную руку, которую я прочно сжимала. — Я иду к себе! Разреши войти меня, Кэти, разреши войти меня!
Всхлипывания Кори становились все громче и громче.
Я было собралась поднять Кэрри обратно на руки, но осознала что уже не смогу сделать этого: руки через чур очень сильно болели.
Позже Кристофер отпустил Кори и побежал вперед, дабы оказать помощь маме с ее двумя тяжелыми чемоданами. Сейчас за мной в темноте волочились два воющих близнеца.
Воздушное пространство был прохладным и пронзительно свежим.
Не обращая внимания на то, что мама назвала эту местность холмистой, огромные чёрные формы, просматривавшиеся вдалеке, скорее напоминали горы. Я подняла глаза на небо. Оно напоминало глубокую миску бархатистого темно-светло синий цвета, перевернутую вверх дном и украшенную напоминающими снежинки кристаллами звезд. Быть может, это мои замерзшие слезы, каковые мне предстоит выплакать в будущем? Почему-то мне показалось, что со своей высоты они наблюдают на меня с сожалением, и я ощущала себя подавленным, совсем ничего не значащим существом размером с муравья. Небо было через чур родным, через чур громадным и прекрасным, и наполняло меня необычными предчувствиями. В один момент я сознавала, что при вторых событиях я бы в окружавший меня пейзаж.
Наконец мы приблизились к скоплению громадных фешенебельных домов, расположившихся на склоне бугра.
Никем не увиденные, мы подошли к самому громадному, смотревшемуся намного величественнее всех остальных. Мама приглушенным голосом сказала нам, что дом ее предков именуется Фоксворт Холл и что ему уже двести лет!
— Тут имеется какое-нибудь озеро, где возможно плавать и кататься на коньках зимний период? — задал вопрос Кристофер. Он уже успел пристально осмотреть эту сторону бугра. — Пожалуй, для лыж это не лучшее место, через чур много скалистых выступов и деревьев.
— Да, — ответила мама, — приблизительно в четверти мили из этого имеется маленькое озеро. И она жестом указала направление.
Мы обошли кругом громаду дома, стараясь ступать практически на цыпочках. В то время, когда мы были у тёмного входа, нас разрешила войти пожилая дама.
Вероятнее она ожидала нас, в силу того, что нам кроме того не было нужно стучать. Мы тихо прокрались вовнутрь, как ночные преступники. Наряду с этим дама не сказала ни слова приветствия. Может это была одна из служанок? Я снова была озадачена.
Мы срочно были в чёрного дома, и она повела нас по узким и низким ступеням.
— Но уверена ли ты, что они достаточно умны? Возможно у них имеется скрытые от глаз отклонения?
— Ничего аналогичного! — обиженно вскрикнула мать. — Мои дети полноценны умственно и физически, и ты это замечательно видишь!
Сверкнув глазами на даму в сером, она опустилась на начала и колени раздевать Кэрри, которая уже клевала носом. Позже она перешла к Кори и расстегнула его голубую курточку. Кристофер в это же время положил один из чемоданов на громадную кровать, одну из находившихся в помещении. Он открыл его и дотянулся два желтых набора из штанишек и рубашек — пижамы для близнецов.
Помогая Кори раздеться и одеть пижаму, я незаметно рассматривала высокую, большую даму, которая, по всей видимости, была отечественной бабушкой. Осматривая ее лицо в отыскивании морщин либо тяжелых складок на подбородке, я пришла к выводу, что она не такая ветхая, как мне показалось сначала. Ее волосы имели голубоватый металлический оттенок и крепко-накрепко стянутые позади делали разрез глаз продолговатым. В нем было что-то кошачье. Было заметно, что любая прядь волос маленькими клинышками подтягивает вверх отчаянно сопротивляющуюся кожу: до тех пор пока я наблюдала, один волос кроме того выбился, освободившись от заколок.
Ее шнобель напоминал орлиный клюв, плечи были весьма широкими, а рот был как словно бы прорезан кривым острым ножом. В ее виде не было ничего мягкого либо уступчивого, кроме того ягодицы под платьем смотрелись как бетонные. Чувствовалось, что с ней шутки нехороши, и вряд ли возможно было сохранять надежду на отношения, подобные отечественным отношениям с отцом либо матерью.
Мне она совсем не нравилась.
Мне захотелось к себе. Губы у меня нежданно задрожали. Я желала, дабы отец опять был с нами. Как имела возможность такая дама произвести на свет такое хорошее и ласковое создание, как отечественная мама. От кого она унаследовала жизнерадостность и свою красоту?
Я опять почувствовала дрожь и постаралась остановит! слезы, готовые хлынуть у меня из глаз. Мама заблаговременно готовила нас к встрече с нелюбящим и равнодушным к нашей судьбе дедушкой, но бабушка, которая сама подготовила отечественный приезд, была самым сильным и неприятным разочарованием. Я отчаянно заморгала глазами, дабы Кристофер не увидел моих слез и не высмеял их позже. Я мало успокоилась, в то время, когда взглянула, как мама с мягкой ухмылкой укладывает в кровать уже одетого Кори, а за ним, в ту же кровать и Кэрри. Они были такими милыми, в то время, когда лежали рядом: мелкие розовощекие куколки. Мама склонилась над ними, прочно поцеловала обоих, ласково смахнув со лба вьющиеся пряди волос, и шепетильно укрыла их одеялом.
— Спокойной ночи, мои крошки, — тихо сказала она отлично привычным мне любящим голосом.
Близнецы ничего не слышали. Они уже прочно дремали.
Но, непоколебимая, как дерево, разрешившее войти глубокие корни, отечественная бабушка, находившаяся у двери с явным недовольством, посмотрела сперва на близнецов, а позже в отечественную с Кристофером сторону: мы нечайно прижались поближе друг к другу, тем более что мы еле держались на ногах от усталости. Ее каменно-серые глаза сверкнули с явным неодобрением. Казалось, в отличии от меня, мама осознала ее хмурый пронзительный взор и вспыхнула, в то время, когда бабушка сказала:
— Твои старшие дети не смогут дремать в одной постели!
— Но они всего лишь дети, — вспылила мама. — Похоже, ты совсем не изменилась. У тебя осталась эта ужасная подозрительность. Кристофер и Кэти невинны!
— Невинны? — тихо сказала та, и ее взор стал острым как бритва.
— Мы с отцом думали так же о тебе и твоем двоюродном дяде!
Я с удивлением попеременно наблюдала на них обширно открытыми глазами. Крис смотрелся потерянным и беспомощным, нежданно превратившись из практически юноши в семи-восьмилетнего ребенка. Он осознавал не больше моего.
— Если ты так думаешь, предоставь им отдельные кровати и отдельные комнаты! Мне думается в этом доме их достаточно.
— Это нереально, — сообщила своим холодно-неприязненным голосом бабушка. — Это единственная спальня с отдельной ванной, расположенная так, что мой супруг не услышит шагов над головой, либо как они смывают в туалете. В случае, если мы рассредоточим их по всему этажу, он услышит их голоса либо какой-нибудь шум. Помимо этого, их смогут услышать слуги. Я все весьма шепетильно продумала. Это единственная надёжная помещение.
Надёжная помещение? Итак, мы должны были тесниться в одной единственной комнате. В огромном, богатом доме с двадцатью, тридцатью, сорока помещениями мы будем занимать лишь одну? Не смотря на то, что, иначе, я бы не дала согласие остаться в помещении одна — лишь не тут, не в этом выстроенном для мамонтов строении.
— Положи девочек в одну кровать, а мальчиков в другую, — приказала бабушка.
Мама с опаской переложила Кори на свободную двух-спальную кровать, устанавливая порядок, которому после этого суждено было утвердиться раз и окончательно: мальчики дремлют у двери в ванную, мы с Кэрри — в кровати у окна.
Пожилая дама перевела взор с меня на Кристофера и обратно.
— А сейчас слушайте меня, — начала она тоном сержанта, проводящего занятия с воинами, — вы, старшие дети, станете смотреть за тем, дабы ваши младшие сестра и брат вели себя негромко, и вы двое станете важны за нарушения правил, каковые я вам на данный момент изложу. Учтите, что в случае, если дед через чур рано определит о вашем существовании, он вышвырнет вас всех вон без единого предварительного предупреждения, строго наказав вас за то, что вы имеется на свете! Вы станете содержать ванную и эту комнату в порядке и идеальной чистоте — так, как словно бы тут никто ни при каких обстоятельствах не жил. Вы станете вести себя негромко: не кричать, не плакать, не бегать около, дабы внизу не трясся потолок. В то время, когда мы с вашей матерью покинем вас этой ночью, я закрою за собой дверь на замок. В силу того, что я не хочу, дабы вы бродили из помещения в помещение, а тем более в другие части дома. До тех пор пока ваш дед жив, вы станете жить тут, так что ни одна душа не определит о вашем существовании.
О, Боже! Я скоро посмотрела на маму, ища помощи. Этого не может быть! Она просто хотела напугать нас. Я придвинулась ближе к Кристоферу, прочно прижалась к нему, меня бросило в холодный пот, и я вся дрожала. Бабушка срочно нахмурилась, и я скоро отошла в сторону. Мама стояла отвернувшись, с опущенной головой. Плечи ее вздрагивали, как словно бы она плакала.
Меня охватила паника, и я, возможно, закричала бы, если бы мама сейчас не обернулась. Присев на край кровати, она протянула нам с Кристофером руки. Благодарные за ее руки, завлекающие нас к себе, готовые ласково потрепать по пояснице, пригладить отечественные растрепанные ветром волосы, мы ринулись к ней.
— Все в порядке, — тихо сказала она, — верьте мне, вы останетесь тут на одну ночь, а позже мой папа с удовольствием примет вас у себя дома, и вы сможете распоряжаться им и садом, как своим собственным.
После этого она обернулась к собственной матери, казавшейся на данный момент особенно строгой, высокой, готовой запретить все на свете.
— Мама, ты обязана пожалеть моих детей. Так как в них имеется и твоя кровь! Учти и ты это. Они весьма хорошие, но все же они обычные дети, они не смогут не играться, не шуметь, и для этого им необходимо место. Неужто ты ожидаешь, что они будут сказать шепотом. Нет необходимости закрывать дверь помещения — достаточно закрыть другую, в конце коридора. Сейчас, по какой причине они не смогут применять все северное крыло? Как я осознаю, это самая ветхая часть дома, и тебе она, в неспециализированном-то, равнодушна.
— Коррин, я тут принимаю решения. Ты думаешь, слуги не обратят внимание на то, что целое крыло дома закрыто и не спросят, для чего это сделано? Они знают, что дверь в эту помещение закрыта в любой момент, и это не вызывает у них удивление. Из этого раскрывается дверь на лестницу, ведущую на чердак, и я не желаю, дабы они совали собственные носы, куда не нужно. Рано утром я буду приносить детям молоко и пищу — перед тем, как повар и горничные покажутся на кухне. В северное крыло люди заходят лишь в последнюю пятницу каждого месяца, в то время, когда проходит главная уборка. В данный сутки дети будут скрываться на чердаке, пока горничные не закончат. Перед тем как слуги придут убирать помещение, я сама буду контролировать, остались ли какие-нибудь следы их нахождения в помещении.
Мама не сдавалась:
— Это нереально! Они не смогут не выдать себя, осознай это. Прошу тебя, закрой дверь в конце коридора! Бабушка заскрежетала зубами.
— Коррин, дай мне время! Со временем, я придумаю предлог, дабы полностью закрыть все крыло так, дабы его кроме того не убирали. Но я обязана функционировать с опаской, не вызывая подозрений. Слуги не обожают меня и сходу побегут к твоему отцу в надежде на поощрение. Неужто это неясно? Закрытие данной части дома не должно совпасть с твоим приездом, Коррин.
Мама кивнула, соглашаясь. Они с бабушкой все обсуждали и обсуждали подробности собственного заговора, а в это же время мы с Кристофером все больше желали дремать. Сутки казался нескончаемым. Я грезила забраться в кровать вместе с Кэрри и впасть в сладкое забытье, где неприятности не существовали.
Нежданно, в то время, когда я считала, что на нас уже ни при каких обстоятельствах не обратят внимание, мама увидела, как мы устали. И нам в итоге разрешили раздеться и залезть в кровать.
Мама подошла ко мне, усталая и озабоченная, с чёрными кругами под глазами, и прочно поцеловала меня в лоб.Я видела, как слезы мерцали в уголках ее глаз, и, смывая тушь, чёрными ручейками стекали по лицу. По какой причине она опять плакала?
— Засыпайте, — сообщила она хрипло, — засыпайте и не переживайте. Не обращайте внимание на то, что вам было нужно услышать. Когда папа забудет обиду меня и забудет то, что я сделала, он примет вас в собственные объятия.
Так как вы единственные внуки, которых он сможет разглядеть, пока жив.
— Мама, — нахмурилась я, ощущая непонятную тоску, — по какой причине ты все время плачешь.
Она неудобно смахнула слезы и постаралась улыбнуться.
— Кэти, возможно мне потребуется больше, чем один сутки, дабы опять завоевать размещение моего отца. Это может занять два дня либо больше.
— Больше?
— Допустимо семь дней, но это конечный срок, точно все случится значительно стремительнее. Я не знаю совершенно верно, но это не должно растянуться на долгое время. Имеете возможность положиться на меня в этом.
Собственной мягкой рукой она пригладила мои волосы.
— Кэти, радость моя, твой отец весьма обожал тебя, и я тебя обожаю.
С этими словами она перешла к Кристоферу, дабы приласкать его на прощание, но что она шептала ему, я уже не слышала. У двери она обернулась и захотела нам как направляться выспаться и сообщила:
— Увидимся на следующий день, я приду к вам когда смогу. Вы понимаете мои замыслы. Мне нужно будет прогуляться до станции, сесть на поезд до Шарноттсвилля, где меня ожидают мои два чемодана, и рано утром я обязана буду приехать ко мне на такси, так что, в то время, когда это будет быть может, я попытаюсь пробраться ко мне и увидеться с вами.
Уходя, бабушка дерзко протолкнула мать в дверь в первых рядах себя, но мама все же успела посмотреть назад через плечо и умоляюще посмотреть на нас, проговорив напоследок:
— Прошу вас, ведите себя отлично, не шумите. Слушайтесь бабушку, делайте ее указания и не заставляйте ее себя наказывать. И еще, попытайтесь сделать так, дабы близнецы также слушались, не плакали и не весьма по мне скучали. Пускай это будет игрой, как минимум для них. Попытайтесь развлечь их, а я привезу вам всем игрушки и настольные игры. на следующий день я приеду, но все это время я буду думать о вас, обожать вас и молиться за вас.
Мы дали обещание, что будем паиньками, будем сидеть негромко, как мыши, и с голубиной кротостью делать все требования бабушки. Помимо этого, мы подтвердили, что сделаем все, дабы она не злилась на нас и близнецов, не жалея ни слов, ни упрочнений.
— Спокойной ночи, мама! — сообщили мы с Кристофером в один голос, пока она в нерешительности стояла в дверях. Громадные, ожесточённые бабушкины руки лежали у нее на плечах. — Не переживай за нас, все будет в порядке. Мы знаем, чем занять близнецов и как развлечь самих себя. Мы уже не мелкие.
Все это сказал по большей части мой брат.
— Я замечу вас на следующий день в начале утра, — сообщила от себя бабушка, выталкивая маму в коридор и закрывая дверь.
Мы остались одни и нам стало мало страшно. Что в случае, если начнется пожар? Пожар? Сейчас я всю ночь буду думать о пожаре и о том, как убежать, если он начнется.
Закрытые тут, мы не сможем ни до кого докричаться, даже в том случае, если весьма захотим. Кто может услышать нас в данной всегда закрытой комнате, куда люди приходят не чаще раза в месяц, в последнюю пятницу?