Я не из тех живописцев, у которых в каждом слове прячется какая-нибудь
пружина, я пересказываю то, что думали и делали люди, и лишь; в случае, если
какой-нибудь поступок, разговор, монолог в мыслях нужен для чёрта
лица либо положения, я говорю его, хотя бы он и не отозвался никакими
последствиями в будущем ходе моего романа.
— Сейчас, Александр, не будешь на меня жаловаться, что отстаю от тебя в
работе. Наверстаю.
— Что, кончил хлопоты по делу данной девушки?
— Кончил.
— Поступает в гувернантки к Б.?
— Нет, в гувернантки не поступает. Уладилось в противном случае. Ей сейчас возможно
будет вести до тех пор пока сносную судьбу в ее семействе.
— Что ж, это отлично. В гувернантках так как не легко. А я, брат, сейчас с
зрительным нервом покончил и принимаюсь за следующую несколько. А ты на чем
остановился?
— Да мне еще надобно будет кончить работу над…..
И пошли анатомические и физиологические термины.
XX
Сейчас 28 апреля. Он заявил, что его дела устроятся в первых числах Июля, —
допустим, 10-го: так как это уж не начало. 10-е число возможно забрать. Либо, для
верности, заберу 15-е; нет, лучше 10-е, — какое количество же остается дней?
Нынешнего числа уж нечего вычислять, — остается лишь пять часов его; в
апреле остается 2 дня; май — 31 да 2, 33; июнь — 30 да 3З, 63; из июля 10
дней, — всего лишь 73 дня, — довольно много ли это, лишь 7З дня? и тогда
свободна! Выйду из этого подвала! Ах, как я радостна! Миленький мой, как он
умно это вздумал! Как я радостна!
——
Это было в воскресенье вечером. В понедельник — урок, перенесенный со
вторника.
— Приятель мой, миленький мой, как я счастлива, что снова с тобою, хоть на
минуточку! Знаешь, сколько мне осталось сидеть в этом подвале? Твои дела
в то время, когда кончатся? к 10-му июля кончатся?
— Кончатся, Верочка.
— Так сейчас мне осталось сидеть в подвале лишь 72 дня, да сегодняшний
вечер. Я один сутки уж вычеркнула, — так как я сделала табличку, как делают
пансионерки и школьники, и вычеркиваю дни. Как радостно вычеркивать!
— Миленькая моя Верочка, миленькая моя. Да, уж недолго тебе тосковать
тут, два с половиною месяца пройдут не так долго осталось ждать, и будешь свободна.
— Ах, как радостно будет! Лишь ты, мой миленький, сейчас вовсе не
скажи со мною, и не смотри на меня, и на фортепьяно не каждый раз будем
играться. И не каждый раз буду выходить при тебе из собственной помещения. Нет, не
утерплю, выйду в любой момент, лишь на одну минуточку, и без того холодно буду наблюдать
на тебя, неласково. И сейчас на данный момент уйду в собственную помещение. До свиданья, мой
дорогой. В то время, когда?
— В четверг.
— Три дня! Как продолжительно! А тогда уж лишь 68 дней останется.
— Вычисляй меньше: около 7-го числа тебе возможно будет вырваться из этого.
— 7-го? Так уж сейчас лишь 69 дней? Как ты меня обрадовал! До
свиданья, мой миленький!
——
Четверг.
— Мой миленький, лишь 66 дней мне тут сидеть.
— Да, Верочка, время идет не так долго осталось ждать.
— Не так долго осталось ждать? Нет, мой дорогой. Ах какие конкретно продолжительные стали дни! В второе время,
думается, успел бы весь месяц пройти, пока шли эти три дня. До свиданья, мой
миленький, нам так как не надобно продолжительно сказать, — так как мы умные, — да? — До
свиданья. Ах, еще 66 дней мне осталось сидеть в подвале!
(Гм, гм. Мне, очевидно, незаметно — за работою время летит. Да так как
и не я в подвале-то. Гм, гм! Да.)
——
Суббота.
— Ах, мой миленький, еще 64 дня осталось! Ах, какая тоска тут! Эти
два дня шли продолжительнее тех трех дней. Ах, какая тоска! Мерзость какая тут, в случае, если
бы ты знал, мой миленький. До свиданья, мой дорогой, голубчик мой, — до
вторника; а эти три дня будут продолжительнее всех пяти дней. До свиданья, мой дорогой.
(Гм, гм! Да! Гм! — Глаза не хороши. Она плакать не обожает. Это плохо. Гм!
Да!)
——
Вторник.
— Ах, мой миленький, я уж и дни вычислять прекратила. Не проходят, вовсе
не проходят,
— Верочка, мой дружочек, у меня имеется просьба к тебе. Нам надобно
поболтать хорошенько. Ты весьма тоскуешь по воле. Ну, дай себе самую малость
воли, поскольку нам надобно поболтать?
— Надобно, мой миленький, надобно.
— Так вот о чем я тебя прошу. на следующий день, в то время, когда тебе будет эргономичнее, — в
какое время, все равно, лишь сообщи, — будь снова на той скамейке на
Конно-гвардейском проспекте. Будешь?
— Буду, мой миленький, обязательно буду. В 11 часов, — так?
— Отлично. Благодарю тебя, дружочек.
— До свиданья, мой миленький. Ах, как я счастлива, что ты это вздумал! Как
это я сама, глупенькая, не вздумала. До свиданья. Поболтаем; все-таки я
наберусь воздуха свободным воздухом. До свиданья, миленький. В 11 часов обязательно.
——
Пятница.
— Верочка, ты куда это планируешь?
— Я, маменька? — Верочка покраснела, — к Невскому проспекту, маменька.
— Так и я с тобою отправлюсь, Верочка, мне в отель необходимо. Да что
это, Верочка, говоришь, идешь на Невский, а такое платье надела! Надобно
получше, в то время, когда на Невский, — в том месте люди.
— Мне это платье нравится. Подождите одну секунду, маменька: я лишь
заберу в собственной комнате одну вещь.
Отправляются. Идут. Дошли до отеля , идут по той линии,
которая на протяжении Садовой, уж неподалеку до угла Невского, — вот и лавка Рузанова
{49}.
— Маменька, я вам два слова сообщу.
— Что с тобою, Верочка?
— До свиданья, маменька; не знаю, не так долго осталось ждать ли; если не станете злиться,
до на следующий день.
— Что, Верочка? я что-то не разберу.
— До свиданья, маменька. Я сейчас к мужу. Мы с Дмитрием Сергеичем
третьего дня повенчались. — Отправься в Караванную, извозчик.
— Четвертачок, сударыня.
— Отлично, отправься поскорее. Он к вам в наше время вечером зайдет, маменька. А
вы не злитесь на меня, маменька.
Эти слова уж чуть долетели до Марьи Алексевны.
— Да ты не в Караванную, я лишь так сообщила, дабы ты не думал продолжительно,
дабы мне поскорее от данной женщины уехать. Налево, по Невскому. Мне значительно
дальше Караванной — на Васильевский Остров, в 5 линию, за Средним
проспектом. Отправься хорошенько, прибавлю.
— Ах, сударыня, одурачить меня изволили! Нужно уж будет полтинничек
положить.
— В случае, если отлично отправишься.
XXI
Свадьба устроилась не весьма многосложным, хоть и не совсем обычным
образом.
Дня два по окончании беседы о том, что они невеста и жених, Верочка
радовалась близкому освобождению; на третий сутки уже в два раза несноснее
прошлого начал казаться ей подвал, как она выражалась, на четвертый сутки
она уж поплакала, чего весьма не обожала, но поплакала самую малость, на пятый
побольше, на шестой уже не плакала, а лишь не имела возможности заснуть от тоски.
Лопухов взглянул, — в то время, когда сказал монолог гм, гм, — взглянуть в
второй раз, и сказал монолог гм, гм! Да! гм! Первым монологом он
предположил что-то, только что именно предположил, сам не знал, а во втором
монологе растолковал себе, какое конкретно в первом сделал предположение. Не
годится, продемонстрировав волю, оставлять человека в неволе, и затем думал
два часа: полтора часа по дороге от Семеновского моста на Выборгскую и
полчаса на собственной кушетке; первую пятнадцать минут думал, не нахмуривая лба,
остальные час и три четверти думал, нахмуривая лоб, по прошествии же двух
часов ударил себя по лбу и, сообщив хуже гоголевского почтмейстера,
телятина!, {50} — взглянуть на часы. — 10, еще возможно — и отправился с
квартиры.
Первую пятнадцать минут, не хмуря лба, он думал так: все это бред, для чего
необходимо заканчивать курс? И без диплома не пропаду, — да и не требуется его. Уроками,
переводами дотянусь не меньше, — пожалуй, больше, чем приобретал бы от собственного
докторства. Мелочи.
Значит, тут нечего было хмурить лба, — сообщить правду; задача
была не головоломна частично и по причине того, что еще с прошлого урока
предчувствовалось ему что-то наподобие для того чтобы размышления. Это он осознал сейчас. А
если бы ему напомнить размышление, начинавшееся на тему жертва и
кончавшееся мыслями о костюмах, то возможно бы его уличить, что
предчувствовалось уж и с той самой поры что-то наподобие этого события,
в силу того, что в противном случае незачем было бы и являться тогда в нем мысли: отказываюсь
от ученой карьеры. Тогда ему представлялось, что не отказывается, а
инстинкт уже сказал: откажешься, отсрочки не будет. И если бы уличить
Лопухова, как практического мыслителя, в тогдашней его неосновательности не
отказываюсь, он восторжествовал бы, как теоретик, и сообщил бы: вот вам
новый пример, как эгоизм руководит отечественными мыслями! — так как я обязан бы был
видеть, но не видел, в силу того, что хотелось видеть не то — и отечественными поступками,
в силу того, что для чего же вынудил девушку сидеть в подвале лишнюю семь дней, в то время, когда
следовало предвидеть и все устроить тогда же!
Но ничего этого не вспомнилось и не подумалось ему, в силу того, что надобно
было нахмурить лоб и, нахмурив его, думать час и три четверти над словами:
кто повенчает? — и все был один ответ: никто не повенчает! И внезапно
вместо никто не повенчает — явилась у него в голове фамилия Мерцалов;
тогда он ударил себя по лбу и выбранил справедливо: как было с самого же
начала не отыскать в памяти о Мецалове? А частично и несправедливо: так как не привычно
было думать о Мерцалове, как о человеке венчающем.
В Медицинской академии имеется довольно много людей всяких сортов, имеется, между
другим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них
были в ней знакомства и у Лопухова. Один из привычных ему студентов Духовной
академии, — не близкий, но хороший приятель, — кончил курс год тому назад и
был священником в каком-то строении с нескончаемыми коридорами на Васильевском
острове {51}. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и
позднему времени, кроме того на извозчике.
Мерцалов, сидевший дома один, просматривал какое-то новое произведение, — то ли
Людовика XIV, то ли кого другого из той же династии {52}.
— Вот какое и вот какое дело, Алексей Петрович! Знаю, что для вас это
весьма важный риск; отлично, в случае, если мы помиримся с родными, а если они начнут
дело {53}? вам возможно беда, да и возможно будет; но… Никакого но не
имел возможность найти в собственной голове Лопухов: как, в действительности, убеждать человека,
дабы он за нас клал шею в петлю!
Мерцалов продолжительно думал, также искал но для уполномочения себя на таковой
риск и также не имел возможности придумать никакого но.
— Как же с этим быть? Так как хотелось бы… то, что вы сейчас делаете,
сделал и я годом ранее, да стал неволен в себе, как и вы станете. А совестно:
нужно бы оказать помощь вам. Да, в то время, когда имеется супруга, оно и страшновато идти изо всех сил
{54}.
— Здравствуй, Алеша. Мои все тебе кланяются, здравствуйте, Лопухов:
в далеком прошлом мы с вами не виделись. Что вы тут рассказываете про жену? Все у вас жены
виноваты, — сообщила возвратившаяся от родных женщина лет 17, хорошенькая и
бойкая блондинка.
Мерцалов пересказал жене дело. У юный женщины засверкали глазки.
— Алеша, поскольку не съедят же тебя!
— Имеется риск, Наташа.
— Большой риск, — подтвердил Лопухов.
— Ну, что делать, рискни, Алеша, — я тебя прошу.
— В то время, когда ты меня не начнёшь осуждать, Наташа, что я забыл про тебя, идя
на опасность, так разговор кончен. В то время, когда желаете венчаться, Дмитрий
Сергеевич?
Следовательно, препятствий не оставалось.
В понедельник поутру Лопухов сообщил Кирсанову:
— Знаешь ли что, Александр? уж правильно подарить тебе ту половину отечественной
работы, которая была моей долей. Бери мои бумаги, препараты, я бросаю.
Выхожу из Академии, вот и просьба. Женюсь.
Лопухов поведал историю кратко.
— Если бы ты был глуп, либо бы я был глуп, сообщил бы я тебе, Дмитрий,
что этак делают сумасшедшие. А сейчас не сообщу. Все возражения ты, правильно,
постарательнее моего обдумал. А и не обдумывал, так так как все равно. Довольно глупо ли
ты поступаешь, умно ли — не знаю; но, по крайней мере, сам не стану делать
той глупости, дабы пробовать отговаривать, в то время, когда знаю, что не отговорить. Я
тебе тут нужен на что-нибудь, либо нет?
— Необходимо квартиру приискать где-нибудь в недорогой местности, три помещения.
Мне надобно хлопотать в Академии, дабы поскорее выдали бумаги, дабы на следующий день
же. Так поищи квартиру ты.
Во вторник Лопухов взял собственные бумаги, отправился к Мерцалову, сообщил,
что свадьба на следующий день.
— В какое время для вас эргономичнее, Алексей Петрович? — Алексею Петровичу
все равно, он на следующий день целый сутки дома. — Я думаю, но, что успею отправить
Кирсанова предотвратить вас.
В среду в 11 часов, пришедши на проспект, Лопухов довольно продолжительное время ожидал
Верочку и начинал уже беспокоиться; но вот и она, так торопится.
— Верочка, приятель мой, не произошло ли чего с тобой?
— Нет, миленький, ничего, я опоздала лишь оттого, что проспала.
— Это значит, ты во какое количество же часов уснула?
— Миленький, я не желала тебе сообщить; в семь часов, миленький, в противном случае
все думала; нет, раньше, в шесть.
— Вот о чем я желал тебя просить, моя дорогая Верочка: нам надобно
поскорее посоветоваться чтобы обоим быть спокойными.
— Да, миленький, надобно. Поскорее надобно.
— Так дня через четыре, через три…
— Ах, если бы так, миленький, вот бы был умник.
— Через три, правильно, уж отыщу квартиру, закуплю, что необходимо по хозяйству,
тогда нам и возможно будет поселиться с тобою совместно?
— Возможно, мой голубчик, возможно.
— Но так как прежде надобно повенчаться.
— Ах, я и забыла, миленький, нужно повенчаться прежде.
— Так венчаться и в наше время возможно, — об этом я и желал просить тебя.
— Отправимся, миленький, повенчаемся; да как же ты все это устроил? какой
ты умненький, миленький!
— А вот на дороге все поведаю, отправимся. Приехали, прошли по долгим
коридорам к церкви, нашли сторожа, отправили к Мерцалову; Мерцалов жил в
том же доме с нескончаемыми коридорами.
— Сейчас, Верочка, у меня к тебе еще просьба. Так как ты знаешь, в церкви
заставляют молодых целоваться?
— Да, мой миленький; лишь как это стыдно!
— Так вот, дабы не было тогда через чур стыдно, поцелуемся сейчас.
— Так и быть, мой миленький, поцелуемся, да разве запрещено без этого?
— Да так как в церкви же запрещено без этого, так приготовимся. Они
поцеловались.
— Миленький, отлично, что успели приготовиться, вон уж сторож идет,
сейчас в церкви не так стыдно будет.
Но пришел не сторож, — сторож побежал за дьячком, — вошел Кирсанов,
ждавший их у Мерцалова.
— Верочка, вот это и имеется Александр Матвеич Кирсанов, которого ты
ненавидишь и с которым желаешь запретить мне видеться.
— Вера Павловна, за что же вы желаете разлучить отечественные ласковые сердца?
— За то, что они ласковые, — сообщила Верочка, подавая руку Кирсанову, и,
все еще улыбаясь , задумалась: — а сумею ли я обожать его, как вы?
Так как вы его весьма любите?
— Я? я никого, не считая себя, не обожаю, Вера Павловна.
— И его не любите?
— Жили — не ссорились, и того достаточно.
— И он вас не обожал?
— Не подмечал что-то. Но, поинтересуемся у него: ты обожал, что ли, меня,
Дмитрий?
— Особой неприязни к тебе не имел.
— Ну, в то время, когда так, Александр Матвеич, я не буду запрещать ему видеться с
вами, и сама буду обожать вас.
— Вот это значительно лучше, Вера Павловна.
— А вот и я готов, — подошел Алексей Петрович: — отправимся в церковь. —
Алексей Петрович был весел, шутил; но в то время, когда начал венчанье, голос его
пара задрожал — а вдруг начнется дело? Наташа, ступай к отцу, супруг не
кормилец, а нехорошее житье от живого мужа на отцовских хлебах! но, по окончании
нескольких слов он снова совсем овладел собою.
В половине работы пришла Наталья Андреевна, либо Наташа, как кликал ее
Алексей Петрович; по окончании свадьбы попросила молодых зайти к ней; у ней
был приготовлен мелкий ланч: зашли, посмеялись, кроме того протанцовали две
кадрили в две пары, кроме того вальсировали; Алексей Петрович, не могший
танцовать, игрался им на скрипке, часа полтора пролетели легко и незаметно.
Свадьба была радостная.
— Меня, я думаю, дома ожидают обедать, — сообщила Верочка: — пора. Сейчас,
мой миленький, я и три и четыре дня проживу в собственном подвале без тоски,
пожалуй, и больше проживу, — стану я сейчас тосковать! так как мне сейчас
нечего опасаться — нет, ты меня не провожай: я отправлюсь одна, дабы не увидали
как-нибудь.
— Ничего, не съедят меня, не совеститесь, господа! — сказал Алексей
Петрович, провожая Лопухова и Кирсанова, каковые оставались еще пара
мин., дабы разрешить отъехать Верочке: — я сейчас весьма рад, что Наташа
ободрила меня.
На другой сутки, по окончании четырехдневных поисков, нашлась хорошая квартира,
в дальнем финише 5 линии Васильевского острова. Имея всего рублей 160 в
запасе, Лопухов рассудил с своим другом, что нереально ему с Верочкою
думать сейчас же обзаводиться своим хозяйством, мебелью, посудою; потому и
наняли три помещения с мебелью, столом и посудой от жильцов мещан: старика,
мирно проводившего дни собственные с лотком пуговиц, лент, булавок и другого у
забора на Среднем проспекте между 1-ю и 2-ю линиею, а вечера в беседах со
собственной старая женщина, проводившею дни собственные в штопанье тысяч и сотен всякого
старья, приносимого к ней охапками с толкучего рынка. Прислуга также была от
хозяев, другими словами сами хозяева. Все это стоило 30 рублей в месяц. Тогда, — лет
10 тому назад, — были в Санкт-Петербурге времена, еще недорогие по петербургскому
масштабу. При таком устройстве были в готовности средства к судьбе на три,
пожалуй, кроме того на четыре месяца; так как на чай 10 рублей в месяц достаточно? а в
четыре месяца Лопухов сохранял надежду отыскать уроки, какую-нибудь литературную
работу, занятия в какой-нибудь купеческой конторе, — все равно. В тот же
сутки, как была приискана квартира, — и, вправду, квартира хорошая:
для того-то и искали продолжительно, но и нашли, — Лопухов, бывши на уроке, в
четверг по обыкновению сообщил Верочке:
— на следующий день переезжай, мой дорогой друг; вот адрес. Больше сейчас сказать не
стану, чтобы не увидели.
— Миленький мой, ты спас меня!
Сейчас как уйти из дому? Сообщить? Верочка и поразмыслила было, но мать
ринется драться, может закрыть. Верочка рассудила покинуть письмо в собственной
комнате. В то время, когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к
Невскому, заявила, что идет вместе с нею, Верочка возвратилась в собственную помещение и
забрала письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо
сообщит матери — так как драться на улице мать не станет же? лишь надобно,
в то время, когда будешь сказать, пара подальше от нее остановиться, поскорее
садиться на извозчика и ехать, чтобы она опоздала схватить за рукав.
Таким-то манером и случилась эффектная сцена у лавки Рузанова.
XXII
Но мы видели лишь еще половину данной сцены.
С 60 секунд, — нет, пара, мельче, — Марья Алексевна, не
подозревавшая ничего аналогичного, стояла ошеломленная, стараясь осознать и все
не осознавая, что ж это говорит дочь, что ж это значит и как же это? Но лишь
с 60 секунд либо мельче… Она встрепенулась, вскрикнула какое-то
ругательство, но дочь уже выезжала на Невский; Марья Алексевна пробежала
пара шагов в ту сторону, — надобно извозчика, — ринулась на тротуар —
извозчик! -куда прикажете, сударыня? — куда она прикажет? Послышалось,
что дочь сообщила в Караванную, но развернула дочь налево по Невскому. Куда
же прикажет она? Догонять ту, мерзавку! -Догонять, сударыня? Да вы
сообщите толком, куда; да, конечно без последовательности ехать, а какой финиш,
неизвестно. — Марья Алексевна совсем вышла из себя, ругнулась на
извозчика, — пьяна ты, барыня, я вижу, вот что, сообщил извозчик и отошел.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала вторых извозчиков, и
кидалась в различные стороны на пара шагов, и махала руками, и
совсем установилась снова под колоннадой, и топала, и бесилась; а
около нее уже стояло человек пять парней, реализовывающих различную разность у
колонн отеля ; юноши любовались на нее, обменивались между собою
замечаниями более либо менее неуважительного свойства, обращались к ней с
похвалами остроумного и рекомендациями благонамеренного свойства: Ай да барыня, в
кою пору успела нализаться, хват, барыня! — барыня, а барыня, приобрети пяток
лимонов-то у меня, ими отлично закусывать, для тебя дешево дам! — барыня,
а барыня, не слушай его, лимон не окажет помощь, а ты поди опохмелись! —
барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого
переругает! — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху
ближайшего из собеседников — юноши лет 17, не без грации высовывавшего ей
язык: шапка слетела, а волосы тут, именно под рукой; Марья Алексевна
вцепилась в них. Это привело остальных собеседников в неописанный энтузиазм:
— Ай да барыня! — Валяй его, барыня! Кое-какие подмечали: Федька, а ты
дай-ко ей сдачи, но большая часть собеседников было решительно на стороне
Марьи Алексевны: Куда Федьке против барыни! — Валяй, барыня, валяй Федьку,
так ему, подлецу, и нужно. Было уже довольно много зрителей, не считая собеседников: и
извозчики, и сидельцы из лавок, и прохожие. Марья Алексевна как словно бы
опомнилась и, последним машинальным перемещением на большом растоянии отшатнув федькину
голову, зашагала через улицу. Восторженные похвалы собеседников провожали
ее.
Она заметила, что идет к себе, в то время, когда прошла уже ворота Пажеского корпуса,
забрала извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю,
ринулась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, ринулась снова к
шкапчику, ринулась в помещение Верочки, через 60 секунд выбежала к шкапчику,
побежала снова в помещение Верочки, продолжительно оставалась в том месте, позже отправилась по
помещениям, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на нечистую лестницу,
Матрена, подсматривая в щель Верочкиной помещения, бежала опрометью, заметив,
что Марья Алексевна поднимается, в кухню не попала, а оказалась в спальной
под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного
востребования.
Продолжительно ли, кратко ли Марья Алексевна ругалась и кричала, ходя по безлюдным
помещениям, выяснить она не имела возможности, но, должно быть, продолжительно, в силу того, что вот и
Павел Константиныч явился из должности, — досталось и ему, идеально и
материально досталось. Но как всему не редкость финиш, то Марья Алексевна
закричала: Матрена, подавай обедать! Матрена заметила, что штурм кончился,
вылезла из-под кровати и подала обедать.
За обедом Марья Алексевна, вправду, уже не ругалась, а лишь
рычала и уже без всяких наступательных намерений, а так лишь, для
собственного потребления; позже лечь не легла, но села и сидела одна, и
молчала, и ворчала, позже и ворчать прекратила, а все молчала, наконец,
крикнула:
— Матрена! разбуди барина, вели ко мне придти.
Матрена, в ожидании распоряжений не смевшая уйти ни в полпивную {55},
ни куда, выполнила приказ, Павел Константиныч явился.
— Ступай к хозяйке, сообщи, что дочь по твоей воле стала женой этого черта.
Сообщи: я против жены был. Сообщи: нам в угоду сделал, в силу того, что видел, не
было вашего жажды. Сообщи: моя супруга была одна виновата, я вашу волю
выполнял. Сообщи: я сам их и свел. Осознал, что ли?
— Осознал, Марья Алексевна; это ты весьма умно рассуждаешь.
— Ну, ступай же! Хоть обедает, все равно позови, подними от стола.
Покуда не знает.
Справедливость слов Павла Константиныча была так осязательна, что
хозяйка поверила бы им, в случае, если б он и не владел бесплатно убедительной
благоговейности изложения. А убедительность этого дара была так громадна, что
хозяйка забыла обиду бы Павла Контстантиныча, в случае, если б и не было осязательных
доказательств, что он всегда действовал против жены и специально свел
Верочку с Лопуховым, дабы отвратить неблагородную женитьбу Михаила Иваныча.
— Как же они повенчались? — Павел Константиныч не пожалел приданого; дал 5
000 Лопухову деньгами, обзаведенье и свадьбу сделал все на собственный счет. Через
него они и записочками передавались; у его сослуживца на квартире, у
столоначальника Филантьева, — женатого человека, ваше превосходительство,
в силу того, что хоть я и мелкий человек, но девическая честь дочери, ваше
превосходительство, мне дорога; имели при мне свиданья, и хоть отечественные деньги
не такие, дабы мальчишке в таких летах преподавателей брать, но якобы предлог
дал, ваше превосходительство, и т. д. Неблагонамеренность жены Павел
Константиныч изобличал в самых тёмных порицаниях.
Как было не убедиться и не помиловать Павла Константиныча? А основное —
великая, неожиданная эйфория! Радость смягчает сердце. Хозяйка начала собственную
отпустительную обращение весьма долгим пояснением поступков и гнусности мыслей
Марьи Алексевны и сперва потребовала, дабы Павел Константиныч прогнал жену
от себя; но он умолял, да и она сама сообщила это больше для блезиру {56},
чем для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч
остается управляющим, квартира на улицу отнимается, и переводится он на
задний двор для того, чтобы супруга его не смела и показываться в тех местах
первого двора, на каковые может упасть взор хозяйки, и обязана выходить на
улицу не в противном случае, как воротами дальними от хозяйкиных окон. Из 20 р. в месяц
прибавки к жалованью 15 р, отнимаются, а 5 р. оставляются в вознаграждение
как усердия управляющего к воле хозяйки, так и его затрат по свадьбе
дочери.
XXIII
У Марьи Алексевны было в мыслях пара проектов о том, как поступить
с Лопуховым, в то время, когда он явится вечером. Самый чувствительный пребывал в том,
дабы запрятать на кухне двух дворников, — они ринутся на Лопухова по
данному сигналу и исколотят его. Самый патетический был в том, чтобы
празднично провозгласить устами собственными и Павла Константиныча родительское
проклятие ослушной дочери и ему, разбойнику, с объяснением, что оно очень сильно,
— кроме того почва, как мы знаем, не принимает праха проклятых родителями. Но это
были совершенно верно такие же грезы, как у хозяйки идея развести Павла Константиныча
с женою; такие проекты, как любая поэзия, помогают, фактически, не для
практики, а для отрады сердцу, ложась основанием для нескончаемых размышлений
наедине и для иных изъяснений в беседах будущности, что, мол, я вот что
имела возможность (либо, смотря по полу лица: имел возможность) сделать и желала (желал), да по собственной
доброте пожалела (пожалел).
Проекты побить Лопухова и проклясть дочь были совершенной стороною мыслей
и эмоций Марьи Алексевны. Настоящая сторона ее души и ума имела направление
не столь возвышенное и более практическое — отличие, неизбежная по слабости
всякого людской существа. В то время, когда Марья Алексевна опомнилась у ворот
Пажеского корпуса, постигла, что дочь вправду провалилась сквозь землю, вышла замуж и
ушла от нее, данный факт явился ее сознанию в форме следующего мысленного
восклицания: обокрала! И всю дорогу она восклицала в мыслях, а
время от времени и вслух: обокрала! Исходя из этого, задержавшись только на пара мин.
сообщением скорби собственной Феде и Матрене по людской слабости, — каждый
человек увлекается выражением эмоций до того, что забывает в порыве души
житейские интересы 60 секунд, — Марья Алексевна пробежала в помещение Верочки,
ринулась в коробки туалета, в гардероб, окинула все торопливым взором, —