Целью анализа дискурса (в будущем мы будем кроме этого пользоваться сокращением А Д.) есть выработка способа понимания продуктов речевой деятельности. По данной причине обращение рассматривается не как данность, а как факт. В собственных истоках анализ дискурса связан со сферой политики, вернее, в случае, если направляться утверждению Куртина (С о u г t i n е 1986), А.Д. преследует цель «осознать текстовые формы политических репрезентаций».
Более того, анализ дискурса разрешил по-иовому подойти к восприятию сферы политики через восприятие материальности речи, материальности одновременно языковой и исторической. В следствии он разрешает по-новому посмотреть как на то, что мы относим к сфере «языкового», так и на то, что мы относим к сфере «политического» и «исторического». Для того чтобы выяснить всю сложность речи как факта, анализу дискурса отводится особенное место между науками и лингвистическими дисциплинами об публичных формациях.
А Д. мыслится как некоторый «механизм, что устанавливает сообщение, причем в более сложной форме, чем простая ковариативность, между языковой сферой (изучаемой в лингвистике) и социальной сферой, которой занимаются историки (в терминах властных идеологического господства и отношений)» (G a d е t 1990, 
Такое познание А Д основывается на том факте, что в дискурсе находит материальное выражение контакт между идеологической и языковой сферами
В базе французского А Д , в том виде, в каком он был задуман М Пеше, его основоположником, лежит сообщение, устанавливаемая между идеологией и речевой деятельностью В частности, Пеше исследует отношение между «очевидностью смысла» и «субъективной очевидностью», отводя дискурсу особенное место, где происходит сочленение речевой деятельности с идеологией Однако, говорит Пеше (Pecheux 1969 а), теория дискурса никоим образом не имеет возможности заменить собою теорию идеологии, как, но, и теорию бессознательного (не смотря на то, что она и предполагает наличие субъекта, причастного к идеологии и к бессознательному), но она может вторгаться в сферу этих теорий
А Д противоречит простым концепциям идеологии, потому, что, являясь критикой метода построения публичных наук, он разрешает по-новому посмотреть на социальные теории идеологии Так, в случае, если в А Д лингвистика попадает в центр полемики, то и публичные науки со своей стороны подвергаются критическому анализу А Д говорит о том, что значение и субъект не прозрачны, и говорит о проблематичности связи публичных наук со сферой политики в той мере, в какой последние предполагают прозрачность речи
В А Д , с одной стороны, употребляются способы лингвистики (исследуется язык в его материальности), а с другой — употребляются способы науки об публичных формациях Но парадоксальным образом теория дискурса, базирующаяся в конечном итоге на этих двух науках — она так как дробит эпистемологическое поле собственного конституирова- ния с лингвистикой и с теорией (теориями) идеологии, — является критикой баз этих наук, потому что она вовсе не употребляется в качестве нейтрального инструмента (ее применение предполагает демонтаж поля и изменение исследования базисных понятий обеих наук) В ней дело не изображается так, что все, что образовывает дискурс, вторично, она представляет собой что-то второстепенное, додаваемое к языковому как собственного рода наращение
Показывая, что семантика — это «та точка, в которой лингвистика соприкасается с науками и философией об публичных формациях, причем данный факт довольно часто не согласится» (Р ё с h e»u х 1975), Пеше светло позволяет понять, с каких позиций А Д критически квалифицирует как лингвистику, так и публичные науки Лингвистику А Д осуждает за то, что в собственном развитии, будучи не в состоянии растолковать действительность до конца, она всегда продуцирует всяческие «измы» (психологизм, социологизм и т д), а социальные науки осуждает за то, что они всегда вводят в заблуждение довольно «орудийного характера» наук о языке Лингвистика, вознесшись на волне структурализма, взяла на себя роль ведущей науки (и) в кругу гуманитарных наук Со своей стороны перед ней были поставлены неприятности, каковые появляются конкретно по поводу ее связи с другими науками Но они остались нерешенными, потому что чтобы взять на себя указанную роль, лингвистика должна была освободиться конкретно от всего того, что более интересует представителей вторых гуманитарных и публичных наук, неприятности эти касаются связи языка с внеязы- ковой действительностью
Со своей стороны эти науки применяют в качестве орудия работы с языком контент-анализ, что нельзя назвать адекватным инструментом в эвристическом смысле, потому, что он всего лишь оказывает помощь проиллюстрировать ранее высказанные положения с применением категорий, уже установленных в этих самых науках, с его помощью исследователь собственную точку зрения
Конституирование анализа дискурса происходит в пространстве между лингвистикой и названными вторыми науками, конкретно в той области, где появляются неприятности связи языка (как предмета лингвистики) с внеязыковой действительностью (как предметом истории)
Приобретая определение как разновидность семантики, А Д предполагает существование лингвистики и тем самым отделяется от контент-анализа, потому, что его предметом есть сама специфичность языковой материальности Но А Д отделяется и от лингвистики, потому, что в качестве конститутивного показателя его предмета (дискурса) согласится историческая детерминированность Свидетельствует ли это, что А Д употребляется для адекватного решения проблем, каковые ставятся в публичных науках, и тем самым обслуживает их в качестве рабочего инструмента?
Необычная будущее анализа дискурса говорит о масштабах вносимого им раскола и вызываемых им колебаний В ходе его разработки случилась смена поля изучения, ставя вопросы перед лингвистикой в рамках самой лингвистики, анализ дискурса одновременно с этим ставит перед публичными науками неприятности, затрагивающие сами базы, на которых базируются эти науки в ходе собственного конституирования. В области гуманитарных и публичных наук А.Д. ведет к постановке фундаментальной неприятности, касающейся природы той языка и концепции субъекта, которая лежит в базе этих наук По словам П. Анри (Henry 1990), критика Пешё метода применения инструментов изучения в публичных науках в этом пункте сливается с его критикой публичных наук в целом, с критикой метода их соотнесения со сферой политики (идеологии, истории и т.д.)
Пешё, выступая под псевдонимом Т. Эрбер (Herbert, 1973), разбирает философии и исторические корни эпистемологии эмпирического познания. Согласно его точке зрения, публичные науки по большей части взяли развитие в тех обществах, в которых главной целью политической практики было такое изменение публичных взаимоотношений в рамках публичной практики, которое разрешило бы сохранить неспециализированную структуру последней. Так, публичные науки являются прямым продолжением идеологии, содействовавшей их формированию в тесном контакте с политической практикой. Второй, более современной формой соблюдения приличий, в то время, когда то же самое говорится в соответствии с концепциями, формулируемыми в рамках публичных наук, являются такие дискурсы, в которых объявляется о финише политики, о смерти идеологий, что разрешает позитивизму опять восторжествовать в науке. Какое отношение к этому имеет дискурс? Самое прямое, потому что для Пешё орудием политической практики есть дискурс, «функция политической практики содержится в трансформации посредством дискурса публичных взаимоотношений методом переформулирования социальных запросов».
Исходя из этого Пешё, хотя «[…] осуществить прорыв в идеологической сфере публичных наук, выбирает конкретно анализ и дискурс дискурса в качестве поля теоретической (теория дискурса) и практической деятельности, создавая собственный экспериментальный механизм» (Henry 1990).
Так, порвать с прошлым методом применения инструментов анализа в публичных науках Пешё оказывает помощь его личная дискурсная концепция языка, в которой последний уже не рассматривается в качестве орудия передачи значений, существующих вне языка и независимо от него (т.е. существующих в виде «информации»), Именно это имеет в виду Пешё, в то время, когда говорит, что «язык помогает чтобы информировать и не информировать» (Р ё с h е и х 1975).
Само понятие идеологии в А Д осмысливается по- иному. Иное тут и понятие истории, как и понятие субъекта. Так как субъект определяется лишь в тесной связи с другим участником синтагмы, в которую он входит, то есть с языком. Между субъектом идеологии и субъектом языка существует симптоматическое отношение. В случае, если в данном теоретическом построении фигурирует язык как своеобразное материальное воплощение дискурса, последний со своей стороны определяется как своеобразное материальное воплощение идеологии.
Исходя из этого речь заходит не о «несложном применении» либо применении инструмента анализа для придания большей научности науке об публичных формациях. Это таковой «инструмент», что при собственном применении так же трансформирует исходный пункт (предпосылки и теоретические понятия), как он трансформирует и конечный пункт (аналитические последствия). Это не «нейтральный» инструмент, нейтральность которого проистекала бы из признания наличия у языка собственной семантической плотности. Историчность — мы еще неоднократно возвратимся к этому понятию — понимается как историчность текста, иными словами, это его дискурсность (его историческая детерминированность), которая не просто является отражением внешнего мира, но формируется уже в самой ткани языковой материальности. Потом нужно поразмыслить над материальностью субъекта и смысла, над методами их исторического формирования.
Но дела обстоят не так легко.
Так как в базе теории дискурса лежит не-субъективная теория чтения (Р ё с h е u х 1969 а) Эта не-субъективная теория есть выражением своеобразной, т.е. критической. позиции А Д. по отношению к лингвистике. Эта критическая позиция содержится в том, что в отличие от лингвистики в А.Д. учитывается субъект; одновременно с этим данный субъект не находится в центре анализа, т.е. не рассматривается как источник создаваемого смысла и не считается важным за него, не смотря на то, что и мыслится как составная часть процесса производства смысла. Наряду с этим суть не считается прозрачным (О г 1 а п d i 1987).
Как говорит П. Анри: «[…] нет для того чтобы исторического факта либо события, которое не имело бы смысла, которое не ожидало бы его толкования, не потребовало бы поиска его следствий и причин. В этом и содержится для нас исторИЯ создавать некий суть, даже в том случае, если в каждом
случае происходит отклонение от этого смысла» (Henry 1985).
Такая концепция истории, внутренне свойственная А.Д., во многом превзошла концепцию хронологии (диахронии и т.д.) и концепцию узуса (прагматику). Язык имеется суть, а история создаёт суть. Узловым пунктом есть семантика (Pecheux 1975), которая, по словам П. Анри, есть открытым вопросом, потому что это имеется философский вопрос, и одновременно с этим ответ этого вопроса приводит аналитика языка в политики и сферу этики.
Так, вопрос об истории связан с вопросом о языке, о субъекте и о науке, в нашем случае — с проблемой гуманитарных и публичных наук. Иначе, думая над проблемой производства смыслов в связи со сферой политики и этики, мы можем поставить вопрос о значении А Д. для решения проблем государств Латинской Америки. Достаточно указать, что познание Латинской Америки самими латиноамериканцами может покупать критический темперамент в том смысле, что это познание не есть несложным воспроизведением европейского, американского и т.д. взора на вещи. В другом случае такое познание было бы всего лишь воспроизведением известных теорий и моделей, заполнением их «своеобразными» данными для пополнения парадигм, выработанных где-то в другом месте. Наоборот, вторая форма познания, о которой мы говорим, может, среди другого, внести собственный вклад в совокупность идей, составляющих историю науки
Так, мы можем заявить, что в разбираемом нами дискурсном ходе имеется эквивалентность в это же время, «как высказывается бразильскость», и «практикой познания», либо, выражаясь правильнее, то, «как высказывается бразильскость», влечет за собой и определяет практику познания.
Но возвратимся к размышлениям над сферой дискурса.
А.Д. уже имеет собственную историю, примечательную определенного рода единством, которое сочетается, но, с многообразными различиями. Его развитие характеризуется следующими переломами:
а) политическим переломом — разрывом взаимоотношений между разными «левыми» течениями (60—70-х гг.);
б) разрывом связи интеллектуалов с политикой; I ,
в) разрывом между теоретической работой и политической практикой.
Об этом говорит Куртин (С о u г t 1 n е 1986), додавая, что сначала А.Д. был связан с развитием критического мышления, которое в то время отождествлялось с марксизмом и в котором лингвистике придавалось значительное методологическое значение с позиций анализа текстов. Потому, что А.Д. есть попыткой осмысления текстуальных форм проявления сферы политического, то, без сомнений, с самого момента собственного зарождения он начинает испытывать на себе «последствия» жажды, дабы больше не было «политики» (в том месте же).
Данный вопрос тем более релевантен в той области рефлексии, где требование «объективности» познания постоянно исключало какое-либо соприкосновение со сферой политики; речь заходит о лингвистике, в которой не допускались никакие несоответствия либо диалектический подход; сциентизм лингвистики обусловил яркий ее переход от рационализма к позитивизму.
Показатели утраты интереса к сфере политики бессчётны. Нас интересует- в этом случае отвлечённая наука; молчание интеллектуалов, безразличие, замкнутость на себе, новая волна индивидуализма, заполняющего безлюдное с политической точки зрения пространство. «Финиш» политики знаменуется «происхождением» неоднозначного рода амнезии: «сокрытием отношения политического господства и забвением того направления мысли, которое исчерпало себя анализом политического господства, не занимаясь ничем иным» (в том месте же).
Это рвение к забвению в политике приняло форму «прагматизма», что есть «отражением общества, не имеющего более времени для размышлений и воспоминаний» (Horkheimer, цит. по. С о u г t in е 1986).
Какую форму принимает это рвение в гуманитарных науках?
* Операциональная, практическая, инструментальная сокровище гасит их критическую сокровище.
* Наблюдение заменяет неспециализированные знания.
* Факт дисквалифицирует интерпретацию.
* Эксперт противостоит интеллектуалу.
* Исследователи спускаются с идейных высот и снова становятся на жёсткую землю вещей и точных расчетов.
Одним словом, рвение к уничтожению политики, говорит Куртин, «находит собственный выражение в аргументе дисциплинарного и инструментального характера, нужно обновить позитивизм» (в том месте же). Это стало причиной тому, что А Д. стал таковой практикой, в которой сочетаются критическая и инструментальная функции.
Делая критическую функцию, А Д. ставит под вопрос существование самих дисциплин, лишая их собственной территории. Но в один момент он формирует собственные процедуры, очерчивает границы собственного предмета и пытается купить собственную территорию. Так вычисляют те, кто признает лишь такую науку, которой возможно заниматься, имея жёсткую землю под ногами, т.е. науку, которая сама заявляет о себе как о науке.
Для других экспансия некоторых терминов (таких, как «иитердискурс», «дискурсное образование») либо теоретических правил (к примеру, принцип непрозрачности как субъекта, так и речи) в современной рефлексии по поводу языка, причем не в виде глобальных теоретических построений, а по отдельности (Gadet 1990), есть показателем влияния А.Д. на эту рефлексию. Утверждается, что суть обязан изучаться в один момент в языке и в обществе. Это в случае, если иметь в виду Европу.
Что же касается Латинской Америки, то вопрос об А Д. до сих пор находится в центре дискуссий. По словам Пешё (и Гаде, Gadet 1977), социологизм и логицизм производны от той спонтанной философии, которая постоянно является спутником лингвистических изучений, и являются две своеобразные формы отрицания политики.
Логистическая тенденция характеризуется отрицанием политики, потому, что наряду с этим говорится открыто о вторых вещах, тогда как социологизм отвергает политику, говоря либо делая вид, что говорит, конкретно о политике. Думается, что логико-формалистическая тенденция находит собственный проявление в сфере «чистых идей», вне каких-либо иных мыслей. Социолингвистика взяла развитие по окончании окончания «холодной войны» и связана с некоторыми интересными явлениями. Одно из таких явлений — эволюция, которую претерпел так называемый третий мир. Частичное превращение хорошего колониализма в неоколониализм стало причиной снятию политической неприятности различия в уровне научного развития. В этих рамках находят собственный стандартизации проблемы и решение многоязычия национальных языков. Второе явление — это нарастание противоречий в учебных заведениях самые развитых государств, где употребляются разные формы охвата школьным обучением; этими несоответствиями обусловлены неприятности, которые связаны с неудачами школьного обучения.
В социолингвистике, которая пытается внести вклад в разрешение этих неприятностей и содействовать устранению неравенства, проявляется «прогрессизм и гуманизм».
В этом случае изменение сферы изучений свидетельствует в первую очередь признание того факта, что трудности и неравенство не есть «несовершенство» индустриального общества, они структурен , внутренне свойственны самому капиталистическому обществу. Поменять постановку неприятности — значит сказать в терминах взаимоотношений производства, а не в терминах «публичных взаимоотношений».
* Логицизм затемняет сущность вопроса о стране, разглядывая политико-юридические условия функционирования национального аппарата так, как будто бы речь заходит о психотерапевтических и моральных особенностях, внутренне свойственных универсальной и вечной природе человека.
• Социологизм кроме этого затемняет сущность вопроса о стране, заменяя анализ взаимоотношений производства теорией публичных взаимоотношений, которая в конечном итоге есть психосоциологией межличностных взаимоотношений (статус, роль, престиж, оценочная позиция, мотивация).
Исходя из этого представителям данных направлений нечего сообщить по поводу неоколониализма, потому, что он лишен психосоциальной конкретности взаимоотношений родства, возраста, пола, расы, культурного уровня.
Изменение сферы изучений свидетельствует занятие определенной теоретической позиции по отношению к проблеме формы-субъекта права и морально-психотерапевтической субъективности, которая ее окружает. Понятия дискурса и дис- курсного образования играют роль десубъективации теории языка.
Эти размышления разрешают нам узнать природу А.Д. в Латинской Америке.
Анализ дискурса, имея за собой целую историю раскола и в силу собственных теоретических предпосылок, фундаментальным гбразом связанных со сферой политики, позволяет в рефлексии по поводу языка учитывать истори- ко-политические изюминки разного рода контекстов, в которых эта рефлексия осуществляется.
Так, метод применения А.Д. в Латинской Америке может и обязан различаться от метода его применения во Франции. Сущность дела я желала бы выразить так, что А.Д., в случае, если мы последовательно придерживаемся его предпосылок, наровне с производством определенного рода знания обязывает нас занять ту либо иную позицию по отношению к истории науки.
В случае, если, с одной стороны, все имеется политика, а с другой — всегда предпринимаются попытки преуменьшать либо недооценивать важность политики, не менее важно да и то, что сейчас каждому интеллигенту более или менее ясно, что то, что он создаёт в качестве знания, уже сначала подвержено разного рода давлениям, каковые проистекают из распрей, не имеющих никакого отношения к предполагаемой нейтральности науки, но имеющих отношение к структуре власти, преобладающей в таком обществе, как отечественное.
Борьба за принятие либо неприятие, за правомерность либо незаконность работы, в то время, когда она представляет собой что-то большее, чем торговлю отвлечённым престижем, представляет собой конкретно то место, где сталкиваются власть над словом и ее партнер — молчание.
И в случае, если мы взглянуть на Латинскую Америку в связи с другими континентами, то сможем подметить громадную действенность сравнения этих позиций.
Мы быстро реагируем на процессы исключения, которым мы подвергаемся в течение столетий и каковые оставили нам в наследство экзотизм и патернализм («обязанность» иметь кое-какие «особенности»); мы — «культурные» существа, нам характерно время от времени проявлять привлекательные особенности, а время от времени — свойства, отмеченные варварством.
Речь заходит не о том, что мы не желаем устанавливать никаких связей с другими центрами производства знания, что мы поворачиваемся спиной к ним и ничего не желаем о них знать. Речь заходит о том, дабы установить такие связи, каковые разрешили бы нам занять критическую позицию в определенных областях смысла, не навязывать эти смыслы, а защищать их при установлении интеллектуальных связей с тем, что не есть Латинская Америка.
А.Д., устанавливая критическую форму связи со методом производства знания, разрешает нам внести собственный вклад — вклад в критику применения некоторых моделей анализа языка. К примеру, модели анализа индейских языков таковы, что, не смотря на то, что они и вписываются в.рамки лингвистической антропологии, они увековечивают недифференцированный подход, более того, содействуют стиранию и затушевыванию различий, т.е. стиранию специфики индейских языков по отношению к западным языкам (английскому языку , латыни и т.д.).
Так, описание (воображаемое как научное) ставится выше наиболее значимых неприятностей языковой политики. лучшим примером явлется Летний лингвистический университет (Summer Institute of Linguistics, либо Summer, SIL). Это учреждение, будучи одновременно языковым и религиозным (О г 1 a n d 1 1987), содействует исключению бразильцев из круга исследователей методом навязывания вызывающей большие сомнения модели (модели Summer), наделенной престижем образцов американской науки производства «универсального» знания, и в один момент оно осуществляет миссионерскую деятельность.
В более широком временном масштабе, в истории, у нас имеются тексты, каковые воспринимаются как документы, навязываемые в качестве моделей науки, как история, как этнография, как лингвистика. Мы стараемся устранить такую обстановку при помощи применения А Д. и разглядывая документы не как документы, а как дискурс. Подведение взоров читателей к непрозрачности свидетельствует как вычитывание в этих текстах построения вторых смыслов для истории, так и познание того, что свидетельствует кодификация этнографического знания, и познание исторической формы, в которой выступает сообщение языка тупи с португальским.
В случае, если европейцы принимают повествования миссионеров как артефакты, интегрирующие их научные цели в их традицию, то нам они представляются как методы переписать начисто отечественную историю, которая составляется европейцами и для европейцев.
Повторяем, что латиноамериканский метод производства знания, в то время, когда оно осуществляется критически, предполагает занятие определенной позиции по отношению к истории науки. Это указывает не только смещение текста, но и признание того, что отношения власти, обусловливающие производство смыслов, находят собственный проявление в «втором» месте. Исходя из этого смещение происходит с этого другого места, расположенного «по ту сторону» науки.
Как мы уже сообщили, бразильскость создается в речи вторых людей. Существует пространство различия. На португальском говорят «с собственного места»; бразильский — это смещенная обращение.
В этом смещении (имеется пара способов осознать его, эксплицировать и истолковать) огромное значение имеет тот факт, что обращение о отечественных истоках имеется обращение познания; это дискурс, что обрисовывает, классифицирует (таксономия) и растолковывает (этнология) Новый Свет.
Дискурсы миссионеров, каковые в силу условий собственного производства относятся к сфере религии, совершают политическое скольжение от религии к этнологии, и наряду с этим смещении производится некоторый остаток. Данный остаток и дает эффекты смысла данной совокупности дискурсов: они скрывают наиболее значимые нюансы отечественной истории.
Мы желаем выделить тот особенный суть, что имеет история для аналитика дискурса. История связана с практикой, а не со временем как таковым. Она организуется в рамках смысла и отношений власти, а не в хронологических рамках; не хронологическое время организует историю, а сообщение с властью (политика). Так, А Д. обращается к тексту не чтобы извлечь суть, а чтобы уловить его историчность, а это указывает, что нужно разглядывать изнутри сообщение сравниваемых смыслов.
Сообщение с историей неоднозначная: дискурс историчен, потому, что его производство осуществляется в определенных условиях и потому, что он проецируется в «будущее», но он кроме этого историчен, потому, что формирует традицию, прошлое и влияет на происходящие события. Он оказывает собственный действие на язык и активен в плане идеологии, которая исходя из этого не есть несложным восприятием внешнего мира либо репрезентацией действительности.
Задачей А.Д. есть объяснение функционирования дискурса в его исторической детерминированности идеологией. Что касается идеологии, то в дискурсной возможности она рассматривается в связи с властными структурами.
Идеология, будучи нужной для понимания дискурса (нет дискурса без субъекта и нет субъекта без идеологии), мыслится нами не так, как она определяется в публичных науках. Мы не восходим от идеологии (как сокрытия либо несокрытия действительности) к смыслу, а стараемся осознать эффекты смысла, исходя из того факта, что именно в дискурсе формируется сообщение языка с идеологией.
язык и Субъект обретают собственную уникальность, вступая в сообщение между собой; субъект не неповторим, он создаёт неповторимое лишь в связи с языком; кроме этого и язык не неповторим, он делается таковым только в связи с субъектом. И эта сообщение характеризуется определенной организацией, имеющей цель, существующей только в данном сочленении субъекта и языка. Это один из элементарных идеологических эффектов, свойственных дискурсу: эффект языка и уникальности субъекта.
В данной возможности идеология возможно осознана как направление в ходе означивания, направление, которое основывается на том факте, что область мнимого, в которой формируются дискурсные связи (одним словом, область дискурса), имеется политика.
Так, очевидные смыслы появляются в следствии кристаллизации, являются натурализованным продуктом и смогут быть таковым лишь в силу наличия связи между властью и историей.
Наконец, возможно заявить, что идеология есть не сокрытием, а интерпретацией смысла (в определенном направлении) Она имеет отношение ие к недочёту, а к избытку, является заполнением , насыщение, полноту, которая дает эффект очевидности, в силу того, что она опирается на то же самое, на «уже имеющееся тут».
Итак, в возможности дискурса идеология представляет собой следующее: это принуждение к интерпретации, потому что человек, вступая в сообщение с общественной реальностью и природой, не имеет возможности не означивать; будучи обреченным на означивание, он не имеет возможности выбирать какую угодно интерпретацию. потому, что последняя постоянно зависит от условий производства своеобразных, определенных смыслов в истории общества. Идеологический процесс в плане дискурса содержится конкретно в принуждении к одной из вероятных интерпретаций, которая постоянно представляется как единственная интерпретация Это один из ключевых принципов функционирования идеологии в дискурсе.
Анализ же дискурса предоставляет возможность разглядывать суть как вероятный (незаполненный) и, так, представляет собой критический подход к идеологии.
Вправду, связь между сферой мнимого и сферой символического в данной возможности предстает в следующем виде: символическое функционирует в форме так, словно бы, а мнимое в форме вообрази, что, но одновременно с этим оно прерывает сообщение производства смысла со «своим местом» и переносит его в «второе место», как будто бы оно есть более подходящим. Так затеняется материальность условий производства. Следовательно, это такая интерпретация, которая выбирает суть лишь одного, «универсального» места.
Эту часть работы мы заканчиваем утверждением о том, что о Бразилии говорят в религиозном духе с этнографических позиций, как будто бы этнография — это самоё подходящее для нее место. Конкретно в данной игре смыслов и содержится идеологический процесс, формирующий дискурсы-открытия
Исторический дискурс содействует стабилизации памяти В то время, когда отказываются создавать исторический дискурс о Бразилии1, т е отрицается наличие «памяти», Бразилия дисквалифицируется в качестве своеобразного места производства смыслов Вместо этого производится этнографический дискурс, являющийся частью европейской истории, причем последняя вправду мыслится как история либо, лучше, История с большой буквы, единственная и настоящая