того добропорядочного негодования, которое должно бы было кипеть в ней, как в порядочной даме. Поездка и
воздух ухаживания интересовали ее больше, чем следовало. Она ни словом, ни жестом не продемонстрировала, что осознала
намерения довольно себя, но и не отказалась от поездки, а в это же время ей было совсем ясно, что с тех
позиций, на которых она стояла до сих пор: с позиций женщины прошлого общества, бывшей княгини и в настоящее
время невесты человека, принадлежащего к ее же кругу, хороший выход из создаваемого положения был лишь
один – срочно отказаться от ночной прогулки, и ей было обидно на себя, что она не сделала этого. «Если бы
Сергей был тут, я бы позвала его, и мы бы чудесно совершили время! Белые ночи, соловьи, сирень… и вот все
складывается так, что я не должна ехать; ни при каких обстоятельствах ни капли эйфории на мою долю! Разыграть неприступность весьма
легко, но просидеть позже ночь и вечер в полном одиночестве у себя будет через чур невесело, а юность
проходит год за годом!» Она поведала собственные колебания Марине, которая согласно ее точке зрения одна лишь имела возможность ее
осознать; Марина убеждала ехать: – Повеселишься, погуляешь, подышишь воздухом, ну, а вдруг будет через чур
агрессивен, дашь, в очень случае, по лицу. Позже поведаешь мне, похохочем, – она практически убедила Нину.
На следующий сутки, в беседе с Олегом, хотя соответственно обработать его мнение, Нина сообщила: – Я желала
предотвратить: в субботу вечером у нас в Капелле организуется поездка за город. Возможно, я не возвращусь до утра;
не волнуйтесь, в случае, если меня не будет. – Вот как?! И приятели едут? – Одним женщинам было бы пара рискованно…
очевидно, и приятели – отечественные тенора,- самым невинным тоном ответила она. – Сообщите, а кто данный господин,
пара семитского типа, что был у вас пару дней назад? Это также артист Капеллы? – задал вопрос Олег. Она легко
смутилась. – Да, это музыковед-теоретик, из тех, что заседают в президиуме в знаменательные даты и произносят
вступительное слово, – и прибавила для чего-то: – Сергей не выносил людей этого сорта. – А он случайно не едет?
«Но ты становишься через чур проницателен, мой дорогой», – поразмыслила Нина и задала вопрос: – А вас по какой причине
интересует это? – Мне показалось, что он посматривает на вас, как кот на сливки. Я постучался к вам, дабы
предотвратить ваш зов и из того, как вы старательно удерживали меня в помещении, вывожу, что он уже успел
получить по морде. Разумеется, соловьиные трели его мало интересуют, в другом случае, я полагаю, вы бы не дали согласие
ехать. Нина нечайно прикусила язычок. В мыслях она себе сообщила: «Слышишь, глупая», – а вслух с выражением
глубокого преимущества и легко обиженной добродетели: «Очевидно, не дала согласие бы». Данный разговор продемонстрировал
ей, что она уже успела пара отклониться от стрелки барометра, которая показывала хороший тон в прошлом
светском обществе. Олег по-видимому либо вовсе не допускал в ней колебания, либо очень деликатно подтолкнул ее
в нужном направлении. Неужто второе? Целый данный вечер она продумала над тем, как имело возможность произойти, что она
была уже на волоске от для того чтобы неразумного шага и чуть не скомпрометировала себя в собственном самом близком
домашнем кругу! Наталье Павловне, которая вся «Prude» [64], показалось бы немыслимым, недопустимым, что
невеста ее сына, бывшая княгиня Дашкова уехала на всю ночь слушать соловьев в компании хористов! Видно годы
советской службы и одинокой жизни не проходят бесплатно, и вот как на большом растоянии уже пробралась порча, которая в
артистическом мире практически неизбежна! Она вынула из сумочки фотографию Сергея Петровича и продолжительно
всматривалась в его лицо, как словно бы ища у него защиты против себя самой. На другой сутки она решительно
отказалась от поездки, а проходя мимо теоретика, не ответила на его поклон. Будущее как словно бы ожидала ее решения:
в данный же сутки Наталья Павловна позвала ее к телефону и сказала ей, что рояль реализован за четыре тысячи. Отпуск
ее должен был начаться в скором будущем и был предоставлен на месяц. Она назначила было собственный отъезд на
финиш июня, но нежданно была приглашена петь на летних концертах в саду Отдыха. Недочёт средств
через чур остро давал себя знать, дабы отказаться от для того чтобы дохода, и она начала хлопотать об отсрочке отпуска.
В Капелле пошли солистке навстречу и отпуск был перенесен на сентябрь. Это было связано с некоторыми
неудобствами, поскольку сентябрь на Оби не так поэтичен и оптимален, как под Петербургом, помимо этого это лишало ее
возможности находиться на свадьбе Олега, назначенной на первые числа сентября; однако она решилась
ехать в Сибирь в осеннюю пору. Наталья Павловна не имела возможности послать в это лето на дачу Асю, все из-за той же
материальной потребности. Радуясь возможности не расставаться с женихом, Ася ни мало не была этим опечалена, тем
боле, что Нина всегда устраивала ей и Олегу пропуска на концерты, в которых пела. Так они имели возможность
вдосталь насладиться музыкой. Чем больше наблюдала на Асю Нина, тем проникалась все большей и большей
симпатией к данной девушке. Понемногу провалился сквозь землю каждый зависти и оттенок недоброжелательства, свивших было гнездо
где-то в тайниках ее сердца. Но, под лучами того искреннего восторга и того самого ласкового уважения, с
которым относилась к ней Ася, имели возможность, казалось, растаять глыбы льда, а не эти еле заметные образования в уголках
исстрадавшейся души! Помимо этого Нина была через чур артисткой и тонким человеком чтобы в собственную
очередь не подпасть под очарование таланта девушки, запаха ее невинности и искренности. Само собой разумеется, Ася с
детских лет была через чур проникнута понятиями хорошего тона чтобы от нее возможно было ожидать
каких-либо ужимок либо кривляний сейчас, в то время, когда она появилась в роли невесты. гармоничность и Естественность
жестов и интонаций были усвоены с детства раз и окончательно, и все-таки Нину поразил такт Аси: капли обдуманного
кокетства, кроме того не сильный оттенка вольности либо игривости не было возможности найти в обращении ее с женихом, а
в это же время Ася не была суха либо неприступна, наоборот: она вся светилась нежностью и лаской к Олегу, видясь
с ним взором она неизменно расцветала ухмылкой, невозмутимая чистота одна строила несокрушимую
преграду. «Немудрено, что он обезумел и наблюдает на нее глазами преданного пса, – думала Нина – была ли я таковой
в ее годы? Нет, я по природе вторая: пологаю, что при всех навыках хорошего тона, каковые и мной были усвоены в
той же мере, и при всей моей неиспорченности, я все-таки владела тем внутренним огнем, что ничем не
затушишь, и скрытыми чарами, воздействие которых я знала инстинктом, а эта – сама чистота». Ася пара раз
приходила к Нине и была представлена Надежде Спиридоновне. В то время, когда незадолго перед этим Нина сказала о
грядущей женитьбе Олега, Надежда Спиридоновна переспросила «жениться?» таким удивленным тоном, как
словно бы сказала «повесился?» – Да, тетичка; отчего вас удивляет это? – задала вопрос Нина. – Да для чего же, Ниночка,
помилуй, сейчас такая тяжёлая судьба! – Как вы необычно рассуждаете, тетичка! Какова бы не была жизнь – каждому
хочется счастья. Так как Олег еще молод! Ветхая дева пара мин. в упор наблюдала на Нину и внезапно сообщила: – Да,
я забыла: так как приятели… они не смогут жить без этого… этого… – в этот самый момент она остановилась, не зная как лучше
охарактеризовать, без чего не смогут жить приятели. Нина чуть сдержалась, дабы не фыркнуть, и, намеренно
невинным тоном и с безмятежной ясностью глядя на тетку, переспросила: – Без чего не смогут приятели, тетичка? –
Без романтических приключений, я желала сообщить. Им обязательно необходимы какие-нибудь развлечения. Живут же в
полном одиночестве дамы, к примеру, я… а мужик… ему обязательно нужно выбросить какую-нибудь историю. –
По какой причине историю? Желание быть радостным так ясно! Вы поздравьте Олега, тетя, в противном случае некомфортно. Ветхая дева
давала слово поздравить, и Нина, успокоенная, вышла. Через пара мин., но, Надежда Спиридоновна сама
постучалась к Нине; вид у нее был весьма испуганный. – Ниночка, мне лишь на данный момент пришло в голову… Ты ни в каком
случае не разрешай Олегу Андреевичу поселяться у нас с юный женой. Знаешь так как, года не пройдет – и уже
ребенок, что не позволит нам спать. Начнется увяканье по ночам, в кухне отечественной развесят пеленки. Я без кошмара
поразмыслить не могу! Давай слово, Нина, что ты, как квартуполномоченная будешь против. У него собственной площади
нет, и настаивать он права не имеет. Слышишь, Нина? – Успокойтесь, тетя, Олег не из таких, дабы настаивать. К
тому же у Аси и Натальи Павловны хватит для него места, -и раздосадованная Нина захлопнула перед носом тетки
дверь. В то время, когда Олег привел Асю с официальным визитом к Надежде и Нине Спиридоновне, последняя, запрятав
подальше собственные опасения, показала целый собственный светский такт: она с весьма милой ухмылкой великосветской женщины
поцеловала Асю в лоб. Действительно, в ту 60 секунд, в то время, когда она прикоснулась к этому белому как снег лбу, вид у нее на одно
мгновение стал таковой, как словно бы она прикоснулась к лягушке. «Разумеется, вообразила себе будущего младенца, –
поразмыслила, глядя на нее, Нина. – Для нее Ася – фабрика увякающих существ». Однако Надежда Спиридоновна
весьма мило приняла участие в беседе а также спросила, у какой портнихи шьют Асе подвенечное платье, и
дала совет сделать его со шлейфом, потом она узнала о фамилии и происхождении шаферов и, услышав
фамилии Краснокутского и Фроловского, удовлетворенно улыбнулась. В то время, когда юная пара вышла, Надежда
Спиридоновна сообщила: – А она весьма мила, хорошенькая и держится в полной мере пристойно. Что означает, но, порода!
Нужно будет подарить им что-нибудь к свадьбе, – и более к вопросу о браке Олега она не возвращалась. Но
сюрпризы, как и печали, не приходят порознь: существует непонятный закон повторяемости. Недаром и народная
мудрость гласит: «пришла беда, растворяй ворота». Не так долго осталось ждать стало известно, что не только приятели, вместе с тем и женщины, к
притом самого хорошего тона не смогут жить «без этого». Нина ничего не сказала тетке о грядущей поездке к
Сергею Петровичу, не хотя тревожить ее преждевременно. Но в один августовский вечер, в то время, когда она, возвращаясь
к себе, думала именно о том, что пора заговорить с теткой, Надежда Спиридоновна вышла к ней
взволнованная, с красными глазами: – Нина, Ниночка, это что ж такое? Я внезапно от Аннушки в кухне определю, что ты
едешь куда-то в Томскую губернию на весь месяц. Как же так? – Простите, тетя. Я именно сейчас желала
поболтать с вами и сама бы поведала вам все, – корректно сообщила Нина. – Тебе не стыдно, Ninon? Из-за приятели
скакать в такую даль?! Все превосходно знают, что ты едешь для этого господина: так как всем как мы знаем, что он в том месте.
Аннушка сказала при мне, не стесняясь. Боже мой, какой стыд! Нина вся вспыхнула от обиды: – По какой причине стыд, тетя?
Жены декабристов в свое время приводили к откровенному восхищению всего общества. Отчего же, в случае, если еду к мужу в
изгнание я, это стыд? – К мужу? Как – к мужу? – Я выхожу за Сергея замуж. Надежда Спиридоновна обширно открыла
глаза, 60 секунд она постояла без звучно, позже ушла к себе. Неизвестно, какие конкретно эмоции тревожили ее, пока она сидела у
себя, но, как и в первоначальный раз, весьма не так долго осталось ждать, она снова постучалась к Нине. «на данный момент заговорит об увякании, которое не
разрешит ей спать еще иначе», – поразмыслила Нина, открывая дверь. Но Надежда Спиридоновна сообщила: –
Поздравляю тебя, душечка! Вот тебе в качестве подарка браслет. Видишь, на нем надпись: «Dieu te garde [65]». Это отечественный
домашний браслет: мой дедушка, твой прадед, подарил мне его к моему совершеннолетию. Хочу тебе счастья! – она
внезапно всхлипнула и обняла Нину; седая голова в старомодных шпильках прижалась к ее плечу. – Ты так как дочь моего
единственного брата, кому же и благословить-то тебя, как не мне? – прибавила она совсем вторым старческим,
размягченным голосом, звук которого прикоснулся Нину не меньше, чем содержание слов. Сутки отъезда приближался;
14 дней должно было занять путешествие в том направлении и обратно и лишь 14 дней – для нахождения на месте! За
дни, каковые оставались до отъезда, Нина еще больше оценила семью, которая ей становилась сейчас родной:
Наталья Павловна снаряжала ее, как имела возможность бы мать снаряжать дочь-невесту, она кроме того подарила ей два нарядных
гарнитура. Это тем более прикоснулось Нину, что незадолго до она слышала разговор: Ася, планируя в ванну, негромко,
просительным голоском обратилась к госпожа: «А что же я одену по окончании ванны? У меня и голубое, и розовое комбине –
оба в дырочках?» – «Снова! – строго перебила ее Наталья Павловна и ударила по столу косточками пальцев, – я
какое количество раз сказала, что о собственном белье ты обязана заботиться сама! на данный момент же бери иголку!» Сейчас, в то время, когда Ася
восхищалась обновами, Нине показалось весьма естественным, что юный девушке-невесте самой хотелось бы
иметь эти прекрасные вещи, но Ася, ласкаясь как котенок, ничем не высказывала тревоги по поводу собственного
собственного приданого. Незадолго до отъезда, роясь в зеркальном шкафу, Нина наткнулась на младенческую
распашонку. Пара мин. она задумчиво созерцала ее, позже окликнула Олега: – Вот, заберите! Это
крестильная рубашечка, в которой крестили уже шесть поколений мальчиков в семье у Дашковых, среди них и
вас, и моего малютку. Сейчас вещица эта по праву в собственности вам, а у меня в случае, если и будут еще дети, то так как уже
не Дашковы. – Благодарю – сообщил он, с нежностью разглядывая маленькое одеяние, -… Лишь… видите ли… моя
невеста такая мимоза, что я не могу продемонстрировать ей это. – А вы и не показывайте на данный момент – позже, в то время, когда придет время; я
желаю дать вам еще одну фамильную реликвию, Софья Николаевна подарила ее мне на свадьбу. Я уже давно
попродавала все мои bijoux [66], но эту берегла на тёмный сутки, все думала: в случае, если высылать будут… тогда
понадобится. Вот, заберите, – и она протянула ему бархатный футляр.- Нет, нет, не отказывайтесь! Эта
сокровище принадлежала вашей бабушке и вашей матери и должна быть у вас! Пускай это будет ваш свадебный
презент Асе. В футляре были прекрасные древние серьги с долгими жемчужными подвесками. Олег горячо
благодарил. Вечером к Нине забежала проститься Марина. – Желаешь, я заберу к себе на данный месяц Мику? –
задала вопрос она. – Благодарю. Наталья Павловна также предлагала мне, но Мика не захотел никуда переезжать. Олег
давал слово присматривать за ним, а моя Аннушка – готовить ему и Олегу. Я практически спокойна. Марина обняла ее: – До
свидания, моя дорогая! Я на вокзал не приеду, не желаю видеть тех двоих… ты осознаёшь. Хочу тебе хоть на данный
радости и месяц любви… Но наблюдай, будь разумна, сейчас пришел мой черед сообщить тебе: не попадись! Могу
уверить, что аборт -вещь очень малоприятная! Я так как обожаю тебя всей душой, хоть вы все и вычисляете меня
эгоисткой. В то время, когда вечером следующего дня Нина показалась на перроне в сопровождении Олега и Мики, тащивших
любой по чемодану, Наталья Павловна, госпожа и Ася были уже в том месте. Мика со дня объяснения с сестрой держался с
ней выделено холодно, как словно бы хотя продемонстрировать, что разговор, случившийся между ними, не должен
повторяться и что никакое подобие сентиментальности не входит в число его бессчётных пороков. Но на
вокзале, в то время, когда все провожающие уже выходили из вагонов, он в последнюю 60 секунд прыгнул на подножку и скоро
обнял сестру так, что выскочил уже на ходу. В то время, когда Нина подошла к окну и еще раз посмотрела на провожающих, она
заметила, что Наталья Павловна осеняет ее крестным знамением и это в том состоянии душевной приподнятости, в
котором она пребывала, позвало в тот же миг слезы на ее личные глаза. «Думается, кончается мое одиночество! –
поразмыслила Нина. – Сейчас у меня имеется супруг, имеется мать, имеется мой Мика и Олег с данной прелестной девушкой – громадная,
любимая семья!» На столике купе лежали принесенные Асей розы и, благоухая, давали слово счастье – маленькое и
печальное, но красивое!
Глава третья
ЕЖЕДНЕВНИК ЕЛОЧКИ22 августа. Наконец-то я дома! Я совершила месяц отпуска на кумысе в доме отдыха «Степной
маяк», в нескольких верстах от Оренбурга. Место прекрасное – бугры, покрытые степной травой, в долочках –
березовые перелески. Пейзаж украшают табуны, каковые еще остались кое-где и которых раньше было великое
множество. Дом отдыха в виде нескольких мелких коттеджей раскинулся на громадном бугре, в центре столовая
и красный уголок (ненавистное мне место, куда я ни разу не продемонстрировала носа). Среди отдыхающих ни одного
культурного лица – махровый пролетариат! Я, само собой разумеется, деражалась особняком, довольно много гуляла одна, а
пребывав на территории курорта, утыкалась носом в книгу, дабы не слушать фривольного смеха и плоских шуток,
и не видеть неотёсанного флирта, от которого тошно делается. Распущенность дошла уже до того, что обратила на себя
внимание медицинского персонала: отпечатали от имени главного врача строгое запрещение отлучаться по ночам;
это-де тормозит выздоровление отдыхающих и, так, без пользы пропадают затраченные на их
выздоровление национальные средства. В одну ночь я была испугана неожиданным светом фонаря, наведенного на
мою постель дежурным доктором, что в сопровождении медсестры обходил палаты, контролируя, все ли на собственных
местах. Он сообщил наряду с этим: «До тех пор пока первая, которая на собственной постели». Припугнули, что будут списывать с лечения
тех, кто блуждает по ночам. Отдыхающие в большинстве были с закрытой формой tbc [67]. Одну меня нашли
здоровой. Превосходно, что я в любой момент и везде воображаю собой исключение: в случае, если аристократов высылают, меня
премируют; в случае, если все больны, я здорова; в случае, если все развращены, я целомудренна. Но я в любой момент, везде одинока. Никто
не попытался за мной поухаживать, как словно бы на лбу у меня красовалась надпись: «жизнеопасно». Я пользовалась
громадной симпатией лишь у официанток – несложных девушек из местных крестьян, они кроме того прозвали меня «отечественная
умница». Первое время я радовалась возможности отдохнуть на всем готовом и гулять по красивым буграм, но
весьма не так долго осталось ждать вся эта ситуация так опротивела мне, что я дождаться не имела возможности финиша отпуска: стосковалась по
собственной тишине и комнате, и… Когда выйду на работу, определю у Лели, все ли благополучно. 23 августа. Не
осознаю, как, говоря о курорте, я забыла обрисовать картину, которая увлекательна кроме того с
исторической точки зрения: курортная столовая представляла собой отдельный павильон, и любой раз, в то время, когда мы,
отдыхающие, выходили по окончании обедов и наших завтраков, около дверей в два последовательности находились местные крестьяне –
русские крестьяне: приятели, дамы, дети, девушки и юноши и… просили хлеба! Я не поверила бы, если бы
определила это из рассказов, но не имела возможности не верить собственным глазам! Произойди такая вещь в царское время в одной из
губерний по окончании неурожайного года – какой бы встал протест в обществе, какая шумиха! Студенческие сходки,
необязательные пожертвования, благотворительные рынки, лотереи, бесплатные столовые… Но советской власти
все сходит с рук, все разрешается – это, видите ли, колхозы насаждаются, это так называемый «крестьянский
саботаж» – вот и все! Через чур дорого обходятся твои испытания, проклятая власть! 24 августа. Была на работе,
встретили меня весьма радушно. Ветхая санитарка сообщила: «Ну, сейчас все отправится верно». Прекрасный
местком преподнес очередной сюрприз: отечественная общественность оказала мне честь и выбрала меня в культсектор.
Отказалась, само собой разумеется, категорически, поскольку вся эта похабная хлопотливость, заменяющая настоящее дело и
сопровождающаяся неизменным бряцанием языка мне невыносима. Пора бы это уже запомнить отечественным активистам.
Нужно заявить, что мое происхождение мне ставится в плюс: считается, что папа дал жизнь за население (украины кроме того
противопоставляют дяде – белогвардейцу и офицеру). А покойная мама, которая из любви к крестьянам
преподавала в сельской школе (как многие помещичьи дочки) в анкете у меня зафиксирована, как сельская
учительница – еще того демократичней! Забегала в рентгеновский кабинет к Леле: Олег цел и невредим, свадьба
будет в начале Сентября. Выяснила, что Лелей в кабинете все весьма довольны и уверяют, что всячески будут
стараться совершить ее со временем в штат. Я имела возможность ожидать этого от рентгенолога – приятеля дяди, также бывшего
полевого врача, но его помощница, ветхая врачиха-еврейка, относится с не меньшей отзывчивостью, и это меня
трогает. 24 августа, вечер. След от беседы с ним – тогда, по окончании его визита в гепеу – до сих пор как броская полоса
в моей душе, не смотря на то, что прошло уже четыре месяца. Данный разговор выяснил мне мое значение, мое место в его жизни,
суть отечественной встречи. Я призвана находиться около него идейным стражем, пускай целует и обнимает другую, если не
может еще встать выше земной формы – я буду помогать им обоим, чем лишь смогу, дабы сохранить его
силы и жизнь для моей Руси. Я буду смотреть за тем, дабы в нем не ослабевали любовь к Отчизне и желание борьбы.
Разговор данный продемонстрировал отечественную возможность и идейную близость в дальнейшем аналогичных бесед освещает мне сумерки
одинокого пути! Я буду его втором, он будет приходить ко мне в 60 секунд тоски… Как довольно часто рядом с великим
человеком стоит такая дама – приятель, и как редко таким втором не редкость супруга. Я счастлива, что не возненавидела Асю.
Был момент, в то время, когда злоба закипала во мне, но Ася меня обезоружила в то утро, в то время, когда прибежала ко мне вся
взволнованная, вся раскрытая, и не побоялась заговорить прямо. В ней довольно много сердечного обаяния, против
которого нереально устоять. Неприязнь мутила бы мне душу. С неприязнью в сердце я не имела возможности бы делать
идейное управление, это достаточно неотёсанная чувство, дабы омрачить ясность понимания. Я обязана бороться с
каждым самым не сильный оттенком ревности, которая так унижает и будоражит дух. 25 августа. Новая волна террора!
Я определила от Юлии Ивановны, что 1 августа выслана в северные лагеря плеяда ученых: Платонов, Тарле, Болдырев и
еще многие, многие. Юлия Ивановна, которая близка с семьей Платоновых, сама была на вокзале и видела, как цвет
отечественной мысли совершили к поезду между двумя шеренгами вооруженных гепеу. Такая картина в первый раз поразила отечественное
общество еще в 22-м году, я сама провожала тогда пароход, на котором высылали за пределы России философов:
Лосского, Бердяева, Лапшина, Корсавина и гениальнейших математиков, от которых соввласть захотела
освободиться! С того времени это повторяется с каждым годом, с тою лишь отличием, что высылают сейчас в лагеря, а не
за пределы страны. Во всем таком громадном красивом мире как словно бы все тихо, а в это же время в РФ
планомерно истребляют потомственную интеллигенцию – русскую интеллигенцию, революционнейшую в мире!
Интеллигенцию, которая создала Толстого и Достоевского, Глинку и Чайковского, Репина и Врубеля! В десятнадцатом веке
гении сплетались у нас в созвездия: «Могучая кучка», «Современник», «Передвижники», «Символисты», труппа
Станиславского, каждое имя в этих созвездиях – отечественная слава, и вот сейчас… сейчас подрываются самые корни
культурных растений, а Европа равнодушно созерцает это! Красивый лик моей Отчизны, в любой момент сопутствующий
моим думам, видится мне залитым слезами. Хожу по помещению, злюсь и реву медлено. 26 августа. Я видела «его»:
отправилась посетить Бологовских, отправилась, само собой разумеется, с тайной надеждой на встречу с ним, и не совершила ошибку. Он показался
мне весьма усталым и бледным; но, мне сейчас все кажутся такими по окончании курортных красных лиц. Лучше мне
было вовсе не видеть его, в силу того, что я снова вся растравленная! Ася была такая хорошенькая, такая резвая,
легкая, щебечущая; он глаз с нее не сводил. В ней имеется что-то озаренное – это Психея, и вот к этому-то оттенку я
ревную всего больше, больше, чем к красоте, я опасаюсь, что он и душу ей даст без остатка и я окажусь обобрана до
финиша. Уж не знаю, что она сможет осознать в его мыслях, не думаю, дабы ее интеллект воображал собой что-либо
полезное, но что-то дает иллюзию понимания: игра духа в глазах, в ухмылке, в белом лбу. У меня мысли, которых,
возможно, нет ни у кого около меня, но они меня не украшают – остаются во мне. У нее их нет, нет, нет, но они
как будто бы светятся через ее оболочку – что за наваждение? Она игралась одна, позже сопровождала княгине Нине
Александровне. В то время, когда та запела: «О ком в тиши ночей таинственно грежу», – Ася подняла из-за рояля глаза и
улыбнулась… их взоры встретились… Нет, видеть их совместно все-таки выше моих сил! 27 августа. День назад,
записывая, я расстроилась, и главного не поведала: так как я с ним говорила! Мы вышли дружно: он,
княгиня и я. Княгиня его задала вопрос: «Вы снова не обедали? – и позже, обращаясь ко мне, сообщила: – Елизавета
Георгиевна, на правах сестры милосердия и ветхой привычной пожурите Олега Андреевича, объясните ему, что
шутить со своим здоровьем запрещено! Он приобретает сейчас пятьсот рублей в месяц, но не хочет ничего практически из данной
суммы тратить на собственный питание: приобрел себе френч, рубахи и воротнички, а на данный момент охотится за
полуботинками, а в это же время он недоедал так много и продолжительно, что следовало бы первым делом вернуть себе силы.
Ася вас будет обожать и без новых ботинок, не волнуйтесь!» Мне показалось, что эта дорогая женщина права, и я горячо
ее поддержала, он на это ответил весьма решительно: «Я не могу вступать в приличный дом оборванцем; в случае, если б я
получал в три раза больше, я, очевидно, с наслаждением, съедал бы каждое утро бифштекс и baire Alexandre, но
я должен выбирать, а мой вид мне через чур опротивел». И заговорил о втором. Я определила из их беседы, что
Нина Александровна пару дней назад уезжает на Обь к высланному Бологовскому, собственному жениху. По рассказам Аси у меня
составилось чувство, что это весьма изысканный и умный джентльмен. Княгине выпал на долю романтичный и
прекрасный жребий – ехать к ссыльному, а я вот через чур много думаю о жертвах и подвигах, но они все идут мимо!
Такова будущее! 28 августа. Княгиня уезжает послезавтра. Я сделала вывод, что отправлюсь провожать на вокзал. я точно знаю, что
он будет, но дело не только в нем В этом случае: она едет к ссыльному и направляться выразить тах1тит сочувствия. Я по
крайней мере считаю себя обязанной солидаризироваться! Дабы мне снести ей: цветы, конфеты? Я попала в круг
аристократии и обязана согласиться, что эти звонкие древние фамилии, утонченность манер, грассирующий говор
и французские фразы – все это сейчас, в ореоле нужды и террора, импонирует мне. В сущности, это чужой мне круг:
мы скромные, мелкопоместные аристократы – трудовая интеллигенция. В прошлое время отечественная семья ни при каких обстоятельствах не искала
связи с высшими мира этого. Около отечественной усадьбы было имение князей Кисловских, они рассылали время от времени
приглашения соседям, среди них и нам – ни папа, ни мать, ни бабушка не хотели у них посещать; в Смольном со
мной обучалась княжна Оболенская – титул ее не игрался никакой роли в моих глазах; уверена, что и сейчас было бы
кроме этого, если бы не было революции. Но в случае, если русскую интеллигенцию, и первым делом дворянскую, так
оплевывают и без того терзают, в случае, если аристократию уже практически всю извели, а слова «паж», «лицеист», «камергер»,
«гвардеец», «сенатор» звучат практически как решение суда – моя симпатия на стороне гонимых, как и в любой момент! В их лице
гибнет класс, что дал России через чур много великих имен чтобы не забыть обиду тех нескольких,
каковые были не на высоте, и я отстаиваю честь этого знамени! Не говорю уже о том, что мне посчастливилось
встретить в их среде людей с необыкновенными душевными качествами, не говорю о человеке, которого обожаю. 1
сентября. Дежурство в поликлинике помешало мне быть день назад на вокзале. Сейчас, в то время, когда я возвращалась к себе, я
встретилась с ним и Асю у нас на лестнице: в квартире им заявили, что я не так долго осталось ждать возвращусь, и они ждали меня, сидя на
окне. Они пришли, дабы пригласить меня на собственную свадьбу! Улыбнулась и заявила, что буду; желала усадить их выпивать
чай, но они спешили еще к кому-то. Прощаясь со мной, он сообщил: «Мы сейчас были в загсе, имеете возможность поздравить
Асю с получением высокоаристократической фамилии!» И лишь услышав ироническую ноту в его голосе и заметив
его усмешку, я осознала, в чем дело: так как ее записали Казариновой! Загс для них, само собой разумеется, безлюдная формальность,
которая нужна лишь по причине того, что без нее сейчас не венчают. Свадьба назначена в сутки именин Натальи Павловны.
3 сентября. Была у Бологовских. Меня тянет в том направлении, как к месту казни! Отыскала всех в предсвадебных хлопотах. Олега
не было. Наталья Павловна отдает Асе собственную прекрасную спальню: гарнитур -парные кровати, красивейший туалет,
гардероб с раздвижными створками, ширмы с веночками и амурчиками… В комнате данной, говорят, все осталось