«Я тебе тысячу раз сказал об этом!» — укоряет один собеседник другого. И тот, повесив голову, соглашается с критикой, не пробуя обосновывать, что на самом деле выслушал не тысячу напоминаний, а шесть либо семь. Дело в том, что «тысяча раз» — это преувеличение, преувеличение — речевой прием, вычисленный не на буквальное познание, а на сильное эмоциональное действие.
В таком же качестве преувеличение входит в язык художественной литературы, являясь ответственным средством ясной речи. Гоголевские выражения: «Редкая птица долетит до середины Днепра», «рот величиною в арку главного штаба», шаровары «шириною с Черное море» — никем не воспринимаются практически, но без промедлений создают эффект — патетический либо комический.
Но преувеличение не легко речевая фигура. Художественное преувеличение — один из ответственных способов построения сюжета, образной совокупности, одно из нужных средств передачи авторской мысли. Необходимо мочь видеть и верно осознавать не лишь явные, очевидные преувеличения, но и более сложные разновидности этого приема, чувствовать неизменно свойственную литературе внутреннюю потребность в гиперболичности художественного отражения мира.
Отыщем в памяти «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» М. Е. Салтыкова-Щедрина. По какой причине это внезапно генералы, выйдя в отставку, оказались на необитаемом острове? Да по причине того, что для них, просидевших собственный век «в какой?то регистратуре», жизнь так же непонятна, как необитаемый остров. Сюжетная преувеличение Щедрина основана на заострении и укрупнении настоящего явления, настоящего несоответствия, и задача читателя не изумляться наивно злоключениям генералов, а вникать в суть сюжетных преувеличений. Проголодавшись, генералы начинают искать мужика, что бы их накормил, — и находят. Снова преувеличение! А за ней — серьёзная идея о том, что генералы, как и другие сильные мира этого, без мужика, без труженика просто не смогут существовать. Накормив генералов, мужик по их приказанию свивает веревочку, дабы господа имели возможность его к дереву привязать, — и это также преувеличение, передающая досадную и необъяснимую покорность русского мужика, противоречащую его силе, его богатым возможностям.
Преувеличения М. Е. Салтыкова-Щедрина отчетливы, иногда они переходят в храброе отклонение от житейского правдоподобия, в гротеск. А бывают сюжеты без фантастических элементов, но с громадным числом неожиданных совпадений, неожиданных встреч, хитроумных обманов, роковых поединков между храбрецами. Таковой гиперболичностью сюжетов отмечены, на пример, романы О. де Бальзака, Ч. Диккенса, Ф. М. Достоевского. И тут нужно думать и сказать не о том, довольно часто ли так происходит в жизни, а о том, каков глубинный суть «немыслимых» с житейской точки зрения событий. В романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» в результате рокового совпадения случайностей на одного из главных героев — Митю Карамазова ложится тяжёлое обвинение в убийстве собственного отца. Но для Достоевского это не легко юридический казус, а нравственно-философская преувеличение: Митя не виновен в убийстве, но виновен в моральной безответственности, в потере границ между добром и злом, в том, что он имел возможность убить отца.
Преувеличение — ответственный метод обрисовки характеров. И это относится не лишь былинных богатырей с их огромной силой и доблестью, могучих, полных жизненных сил великанов из книги Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Заберём для того чтобы в полной мере реалистически изображенного храбреца, как Базаров из романа И. С. Тургенева «дети и Отцы». Сначала он казался многим читателям и критикам каким?то неправдоподобным. Категоричность взглядов и мнений, грубоватая раскованность поведения, полное равнодушие к комфорту и благополучию, увлеченность наукой и недоверие к мастерству — все эти острые углы характера Базарова воспринимались как чересчур преувеличенные и кроме того карикатурные. Критик М. А. Антонович упрекал Тургенева за увлечение крайностями, утверждая, что литература обязана обрисовывать «не странности, не исключения, а явления обычные, довольно часто видящиеся, средние цифры». Д. И. Писарев также обратил внимание на гиперболичность образа Базарова, но истолковал и оценил храбреца в противном случае: «…в его личности сгруппированы те свойства, каковые небольшими долями рассыпаны в весах, и образ этого человека ярко и четко вырисовывается перед воображением читателя». Время подтвердило правоту Писарева — и в оценке образа Базарова, и в вопросе о художественном отражении судьбы. Не «средние цифры», не бледные копии повседневной судьбе, а броские и отчетливые личности, не в любой момент похожие на настоящих людей, но «собирающие» черты многих современников, — таковы настоящие храбрецы собственного времени в литературе. Преувеличение — одно из наиболее значимых средств художественной типизации.
Художественная преувеличение часто касается и самой авторской мысли. Точка зрения поэта в лирическом произведении не в любой момент возможно выражена буквальным суждением, высказыванием по принципу «один к одному». Идея иногда сгущена, заострена до предела, её логическая суть возможно подвергнута эмоциональному преувеличению. Тем самым достигается наивысшее напряжение, кульминация развития сложной авторской идеи. Так, А. С. Пушкин в стихотворении «(Из Пиндемонти)» в резкой форме формулирует собственные заветные жажды: «Никому / Отчета не давать, себе только самому // Помогать и угождать…» В этом гиперболически заостренном высказывании выражен вовсе не эгоизм, а страстная жажда свободы, независимости (что делается понятным с учетом последующих слов: «…для власти, для ливреи // Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…»). Но, в случае, если бы Пушкин не прибегнул бы тут к преувеличению, мы не имели возможность бы почувствовать ту глубину страдания, что звучит в стихотворении. Таковой же категоричной остроты выполнены лирические формулы А. А. Блока:
Пускай кличут: Забудь, поэт!
Возвратись в прекрасные уюты!
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта — нет. Спокойствия — нет!
Мы понимаем эти высказывания не практически, не как желание «сгинуть», а как сложное выражение позиции автора, находящего настоящую сущность судьбе в её ужасных сторонах.
Преувеличение в лирической поэзии — замечательный метод соединения мысли и эмоции, средство создания того прочного сплава, что В. В. Маяковский именовал «ощущаемой мыслью».
В советской лирике превосходные образцы преувеличения представлены в поэзии В. В. Маяковского, С. А. Есенина, В. В. Хлебникова, Б. Л. Пастернака, Н. А. Заболоцкого, В. А. Луговского, Э. Г. Багрицкого, М. И. Цветаевой, С. И. Кирсанова, Е. А. Евтушенко, А. А. Вознесенского.
Прием, снаружи противоположный гиперболе, но по сути являющийся её закономерной разновидностью, — литота, т. е. художественное преуменьшение. Литота также берет начало в обыденной речи. «Я на 60 секунд», — говорит человек, заходя к второму, из чего отнюдь не направляться, что он удалится конкретно через 60 секунд, а не через две либо через пять. Как и преувеличение, литота обширно представлена в фольклоре (хороший пример: мальчик с пальчик). Достаточно отыскать в памяти два путешествия Гулливера — в Страну лилипутов и в Страну великанов, дабы заметить, как литота и гипербола дополняют друг друга, являясь как бы двумя сторонами одной медали (литоту по данной причине время от времени именуют обратной преувеличением).
Преувеличение подобна увеличительному стеклу, она оказывает помощь внимательнее всмотреться в явления судьбы, в её несоответствия.