Меня забрали за руки, старая женщина слева и мужик в белой сорочке справа. Антонио и внучку забрали за руки другие, и без того мы все поднялись в круг, соединив руки, и старая женщина рядом со мной запела жалобную песню. Ее голос похож был на звук флейты, и я определил эту необычную мелодию: вчера ночью ее пел Антонио. Это была песня высотных плоскогорий и лесов, данной песней созывались духи сосновых деревьев и трав, в силу того, что, как позднее растолковал мне Антонио, элементали, силы Природы, каковые были животными силы El Viejo, уже свободны. И я заметил энергетическое тело; свет данной ветхой души завихрялся и таял, как капли краски в бурлящем водовороте. Антонио подвел меня к окну, потер мне лоб, стимулируя видение, и сообщил:
— Дышите. Дышите глубоко и смотрите. Скорее!
Сейчас лес был живым: он светился тем светом, что я уже видел в джунглях. Сияющие ореолы очерчивали контуры деревьев, а между ними носились, вспыхивали, игрались гонкие искорки, подобные жукам-светлякам, и вершины сосен медленно-медленно качались, и не сильный ветерок принес в помещение запах хвои.
Пламя свечей заколыхалось, дым рассеялся. И песня закончилась.
*13*
Любая разлука дает некое представление о смерти.
Шопенгауэр
Утром по окончании смерти ветхого шамана была торжественная трапеза — жареная юкка, фрукты, хлеб, кукурузная мука. Настроение царило радостное; было довольно много бесед, в основном о бедствиях и местных болезнях. Антонио растолковал мне, что эти люди приехали издали, дабы находиться при рождении старика в духовном мире; это были знахари и шаманы, признававшие учение El Viejo. По поводу радостного настроения Аптонио улыбнулся: они радуются, сообщил он, в силу того, что знают, что сейчас дух преподавателя полностью будет с ними и что он свободен от ограничений этого мира.
Mesa ветхого шамана была раскрыта, и любой из учеников доходил и брал себе один из предметов — кристалл, жезл, камень, старый предмет силы; и не было никаких споров, колебаний либо нерешительности. Аптонио обьясиил мне, что предметы были распределены на протяжении смерти старика: дух шамана сообщил каждому, что ему в собственности.
Октября
Мы простились с домом на краю леса примерно в одинадцать часов утра. Мы говорили о бессмертии.
Знание того, что мы складываемся из соматической и духовной материи, лежит в основании шаманского опыта. В случае, если человек в течении собственного жизненного срока обучится отделять себя от физического тела, ощущать себя «светящимся существом» и свершать духовные полеты, то он может погибнуть сознательно, погибнуть во плоти и появиться в духе — в духе, что ему уже близок и которого он требует. В случае, если же человек умирает не сознательно, то его энергетическое тело возвращается в Великий Бассейн Сознания. Я попросил Антонио растолковать, что это за «Великий Бассейн», но он лишь замотал головой. Терпеть не мoгy, в то время, когда он так делает.
— Это легко метафора, — сообщил он. — Поэтическое представление некоей философской концепции. Покиньте это. В случае, если вам такое представление не нравится, составьте себе второе, лишь не стройте его на чьем-то опыте.
— Отлично, — сообщил я. — Но это… индивидуализация духа: не свидетельствует ли она, что в случае, если человек умирает сознательно, то он сохраняет собственную индивидуальность и по окончании смерти?
— Индивидуальность? — переспросил он. — Вот еще одно путаное понятие. В случае, если уж вы так настаиваете на сведении всего к теоретическим формулам, то потрудитесь быть более правильным.
— Линия! — Я остановился, снял с плеча пакет и положил его на землю. — Я стараюсь осознать при помощи тех средств, к каким я привык!
— Да, — сообщил он, — вы в щекотливом положении. Вы на пути к опыту. Данный путь приведет вас к пониманию. Вы застряли между двумя мирами, между сновидением и бодрствованием. Вы испытали силу, и все же вас до сих пор сбивает с толку различие между вашими верованиями и вашим опытом. Но ваши верования основываются на теориях вторых людей.
— Теории необходимы, — сообщил я. — Боже мой, да так как теории — это то, что разрешает нам предвидеть! Это то самое, что ведет к будущему род человеческий: думать вперед, предлагать возможность, испытать ее — и вперед! Неокортикальное мышление, логика — это факт, это действительность западной культуры. Это нельзя сбросить со квитанций лишь по причине того, что другие культуры подходят к тайнам сознания с противоположной стороны. К тому же, западная наука также упирается в область мистики. взглянуть на квантовую физику…
— Что же я в том месте замечу? — задал вопрос он.
— То, что вы уже понимаете. Что сознание есть определяющим причиной действительности. Что на финал события воздействует наблюдение этого события. Что фотон, субатомный элемент света, не есть ни волной, ни частицей. Ни то, ни второе, но оба сходу, это же страно! Вся процедура западного научного способа основана на сведении одного к второму… — Я начал загибать пальцы. — Мы пробуем растолковать работу мозга, изучая молекулярную биологию центральной нервной совокупности. Молекулярная биология изучается на базе ядерной физики, а ядерная физика — это сфера действия квантовой механики, принципа неопределенности: наблюдение события воздействует на его финал, разум наблюдателя нельзя исключить при определении черт действительности.
— Так, — сообщил он, — научный редукционизм свел себя к сознанию. Физики становятся поэтами.
— Да. Изучение людской разума неизбежно возвратится к разуму того, кто изучает.
— И с Запада придут новые шаманы.
— Что?
— в один раз у меня было такое видение. — Он поднял с почвы мой пакет и протянул его мне. — А сейчас давайте скажем, для теории, что человек может сохранить по окончании смерти не индивидуальность, а целостность осознания.
— Замечательно, — дал согласие я, закинул пакет за плечо и мы отправились дальше.
— О чем это вам говорит?
— О бессмертии, — сообщил я.
— И вдобавок?
— Не знаю. Не уверен. Это похоже на бесконечность. Как вы эту концепцию имеете возможность применить на практике?
— А как вы используете квантовую механику в практической судьбе? — парировал он. — Учит ли вас квантовая теория, как ходить по Земле? Как изменять погоду? Как отождествлять себя с творящим началом, с Природой, с Всевышним? Учит ли она вас, как осуществить каждое мгновение вашей жизни как акт силы? Нет! Теория. Логика. Концептуализация. Игры, дабы позабавить себя чем-нибудь таким, что лежит за пределами сознания и человеческого познания.
Сейчас пришел его черед остановиться и обернуться ко мне.
— Получая опыт судьбы через смерть, человек делается духовным солдатом и отождествляет себя с жизненной силой. — Он сжал пальцы в кулак и протянул его в мою сторону, напоминая мне о том костре позавчера ночью. — Мой ветхий преподаватель погиб в собственной плоти, но сохранил целостность собственного осознания. Вы, напротив, поддерживаете целостность вашего тела. Вы упражняете собственный тело, но тем временем атрофируется ваше сознание. El Viejo знал правду практически обо всем в собственной жизни, и он ходил по снегу, не оставляя следов. Нет, мой дорогой друг, не практически, а поэтически. В мистическом смысле.
Он положил мне руку на плечо.
— Отечественный мозг — не часы, заведенные на семьдесят два года. Мы не привязаны к данной Почва на определенный промежуток времени, между смертью и рождением. И Всевышний приходит не откуда-то более, он существует вне времени и пространства и информирует жизнь, дает ей образ и форму. Почва — это отечественный дом, и в случае, если уж мы сумели выйти за пределы театра теней, что мы именуем биологической действительностью, и отождествили себя с Божественной Силой, то мы осознаем, что у нас нет выбора: нам надлежит быть смотрителями Почвы.
Он повернулся и зашагал дальше.
— Смотрителями Почвы, — повторил я и ринулся догонять его.
— Это лежит на нас. На отечественной ответственности. — Он раскинул руки, обращаясь к ландшафту около нас. — Чти мать и чти отца твоего. Мать Отца и Землю Солнце. У человека знания нет выбора.
— И новые шаманы придут с Запада?
— Да, само собой разумеется, — сообщил он.
Октября.
Вчерашним вечером, по окончании ужина, Антонио извлёк из мелкого мешочка стручок с семенами мимозы. Я посмотрел на опушку сосновой рощи, где мы остановились на ночлег, и определил место, которое видел во сне. Deja vu.
— Вы мнили это?
Я осмотрел стручок. Высушенный, сморщенный, кривой, протяженность четыре дюйма.
— Я сновидел его, — сообщил я.
— Вы вообразили его, — сообщил он. — Мы вообразили его совместно.
— Сновидели совместно.
— Откуда происходит воображение? — задал вопрос он. — Фрейд и Юнг ощущали, что оно приходит из бессознательного и что бессознательное говорит с нами в отечественных снах. Закройте глаза и вообразите. Закройте глаза и смотрите. Смотрите с закрытыми глазами. Сновидьте.
— Мы сновидели совместно.
— Он кивнул головой.
— Шаман довольно часто начинает урок на этом элементарном уровне.
— Сознательно? — задал вопрос я.
Он склонил голову над предметом, что держал в руке, и свет костра засиял на его серебристо-седых волосах.
— Не думается ли вам, что это слово начинает терять собственный суть?
— Нет, — возразил я. — Я все-таки знаю, в то время, когда я в сознании. Это действительность моего опыта утратила собственную определенность.
— Плоскости действительности, — сообщил он, не поднимая головы, — это уровни вероятного осознанного. Вы имеете возможность скользить между ними. — Он поднял голову и посмотрел на меня. — Самостоятельно.
Он согнулся и положил стручок в пламя. В стручке еще была какая-то влага, и в то время, когда она испарилась от действия жара, он начал коробиться, скручиваться, и его сморщенная поверхность потемнела, перед тем как вспыхнуть пламенем.
— Вы должны возвратиться в джунгли. Завершить вашу работу на Западном пути.
— А на Южном я уже закончил?
— Нет. Закончить по большому счету нереально. Не забывайте, что Чудесный Круг — это круг. Огромная спираль. Вы вошли в мистический мир и столкнулись с элементами вашего прошлого. И начали сбрасывать кожу рационального мышления, которую носили все эти долгие годы. Прошлое ослабило собственную хватку на вас, и смерть ходит за вами, как тот кот.
Он легко перевел глаза, и я обернулся и взглянул через плечо в темноту.
— И вдобавок имеется данный орел, он все выжидает, дабы ринуться на вас и терзать. Вы должны возвратиться к Рамону, возвратиться к той лагуне.
Я кивнул, но Антонио покачал головой с сомнением.
— Не дурачьте себя, — сообщил он. — Не думайте, что если вы помирились с вашим прошлым и высвободили себя от страха смерти и от страха перед будущим, то вы уже живете судьбой солдата и вступаете смело в собственный настоящее, как человек силы. Пускай простота данной теории не станет вашей ловушкой. Настоящее не продолжается. Оно делается прошлым уже в то мгновение, в то время, когда мы еще наслаждаемся им. Вы до тех пор пока что стоите в тени тайны. Это тень, которую отбрасываете вы. Ваша тень. Но знания и человек силы ходит по снегу, не оставляя следов. И не отбрасывая тени.
Он улыбнулся мне, глядя поверх костра.
— Многие, кто путешествовал но Чудесному Кругу, соблазнились его силой. И весьма немногие завершают Круг, обращаются с древними их знанием и предками на Северном пути и превосходят их силу на Восточном пути, дабы, наконец, стать людьми знания, детьми Солнца. И если вы желаете, дабы метафора была буквальной, обратите внимание на одну вещь, которая не отбрасывает тени.
— Что это?
Октября
Единственной вещью, которая не отбрасывает тени, есть Солнце.
сознание и Энергия — также? Энергия Солнца — это энергия всякой жизни, всякого вещества; в силу того, что это вещество есть энергией, которая образует все структуры, подобно тому как сознание формирует всякую жизнь.
Мы возвратились в Куско, и я заказал билет на утренний рейс на Пукальну.
Октября
Приехал в Перу, дабы изучать ayahuasca,a меня познакомили со Смертью. Приехал в Перу, дабы отыскать шамана, и отыскал полную помещение людей.
на следующий день возвращаюсь в джунгли. Возвращаюсь в Сад.
Восемьдесят тысяч лет тому назад у нас появился думающий мозг, рассуждающая машина, которая поставила нас вне Природы. Одним огромным скачком мозг практически удвоился по количеству. Мы можем оценивать. Рассуждать. Думать. И рука Природы соединилась с рукой человека.
В коробке ночной тумбочки в моей гостинице лежит гидеоновская Библия.
«И сообщил Господь Всевышний: «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и сейчас как бы не простер он руки собственной, и не забрал кроме этого от дерева судьбы, и не вкусил, и не стал жить всегда». И выслал его Господь Всевышний из сада Едемского, дабы возделывать почву, из которой он забран».
Я возвращаюсь в сад, дабы простереть руку собственную и имеется от дерева вечной судьбе.
Говорил со Стефани. Весьма на большом растоянии был ее голос.
Мне нужно возвратиться в Штаты для последнего редактирования «Мира целительства»; придется на самолетах наверстывать время, совершённое в джунглях.
Желаю встретить Антонио в аэропорту по окончании полуночи, проститься. Нужно ли? Антонио не пришел ни при каких обстоятельствах.
Я звонил в школу, но мне никто не ответил. Я ожидал его до последнего мгновения, а после этого сел в двухмоторный самолет до Пукальпы. Я рассчитывал, что возвращусь через пять дней. У меня будет часа два в Куско перед полетом на Лиму и к себе. Я, само собой разумеется, встречусь с ним, заберу такси до школы, и мы простимся перед тем, как я уеду.
И все же я не имел возможности успокоиться. По какой причине он не пришел?
Так много необходимо было сообщить…
*14*
В то время, когда наблюдает рассудок, глаза не несут ответственность за итог.
Пьюбилиус Сайрус
В этом случае я успел на автобус в Пукальпе. У меня кроме того выяснилось достаточно времени, дабы постоять под ветхим Вестингхаузовским вентилятором и выпить стаканчик cuzcena в баре. Бармен не забывал меня.
Я вышел на шестьдесят четвертом километре и поискал глазами банановую пальму, обозначавшую начало тропы, но она так разрослась, что я не имел возможности отличить ее от вторых и отправился наугад.
В воздухе чувствовался какой-то необычный запах, пробивавшийся кроме того через едкие испарения джунглей. Данный запах поселился и на поляне около хижины Рамона. Рамон был дома. Он стоял спиной ко мне, склонившись над толстым покрученным суком дерева на песке. В то время, когда я вышел из чащи, он выпрямился, повернулся ко мне, и я заметил в его руке мачете. Мы находились без движений на расстоянии тридцати футов и наблюдали друг на друга. Я улыбнулся. Он лишь прищурился в ответ и закинул голову назад, рассматривая небо. Никаких показателей узнавания, удивления либо дружелюбия. Он пара раз потянул носом и опять посмотрел на меня.
— Что это такое? — задал вопрос я.
— Горит, — ответил он, глядя в почву и качая головой.
Октября
Где-то на большом растоянии южнее, в тридцати либо сорока километрах, горят джунгли. Между тягачами подвешены цепи, и жизнь выдирается и выжигается из джунглей для того, дабы создать пастбище для скота. Говядина нужна для пищевой индустрии США. Уничтожаются драгоценные леса, экзотические деревья жёстких пород.
Рамон в любой момент немногословен, а сейчас молчит особенно настойчиво. Мрачен. Он тут один, и я не знал, как задать вопрос его о дочери и женя. В то время, когда я все же решился, он лишь качнул головой в ответ.
— Нам нужен ливень, сообщил он, и вот льет ливень.
Льет всю ночь, как из ведра; какой-то библейский потоп. Дабы погасить пламя? Дабы смыть белых людей? Как он себя ощущает? Не добрый, обиженный. Встретил меня неприветливо. В том месте горят джунгли, а тут из джунглей выходит белый человек и поселяется в его доме. Неудобно. В случае, если так же будет утром, я уйду.
Я дремал продолжительно. Был практически полдень, в то время, когда я проснулся. Ливень закончился, и от джунглей шел пар. Что-то варилось в жаровне на костре. Рамона не было.
Я побрел к излучине речушки, в том направлении, где когда-то купался и вел собственный ежедневник. Я следовал за изгибами русла, брел водой, в то время, когда не было возможности пройти по берегу из-за буйной растительности. Так я петлял битый час и наконец заметил еще одну тропинку и песчаную отмель; я встал по тропинке и вышел на поляну в джунглях фугах в ста от речки. В том месте были развалины какого-либо строения, наверное, маленького храма, украшенные орнаментом джунглей: за восемьсот лет лианы въелись кроме того в ровную поверхность гранитных блоков. Давление времени. Обычная литография девятнадцатого века из книги о путешествиях. В центре поляны видны были остатки костра, затушенного ночным ливневым дождем. Кто тут был? Рамон?
Я направился через поляну к развалинам. Неожиданно джунгли остановились. Закончился свист цикад. Резкая какофония насекомых и птиц, гомон и щебет, наполнявшие теплом и трепетом воздух Амазонки, внезапно стихли. Последними раздались мои шаги, перед тем как я остановился и прислушался к тишине.
Октября
Сижу на песке около лагуны. Уже далеко за полдень. Смотрю за двумя утками на воде. Они кормятся у дальнего берега, кувыркаются вперед, хвостом вверх, после этого обратно, стряхивают воду с голов, обрабатывают перья клювами. Райское место. Около меня негромко кипят джунгли. Ш-ш-ш-ш, с-с-с-с.
Я закрываю глаза и растворяюсь в этом звуке, позже открываю их и наблюдаю на мелкий водный простор, что стал для меня знаком. Я мифологизировал это место, освятил его в собственном воображении, и оно стало для меня местом силы, святыней. Тут происходили чудесные события; оно существует в моем сознании, место, куда я прихожу в сумерки.
Пейзаж моего воображения, моего сознания? Но я тут и в самом деле. Я вправду на данный момент тут. Рациональная конструкция. Я тут, я пишу. Концептуальная конструкция. Но я же вправду тут. на данный момент. И пишу это. Я могу существовать тут в некий момент времени, понять, что я тут, и написать, что я тут; так, писанина воображает уже два раза провалившуюся сквозь землю реальность.
На этом стоит остановиться; это имеет прямое отношение к различию между книжной философией, коюрую мы понимаем отечественными думающими рассудками, и прикладной философией — прямым опытом. Опыт абстрактного появляется в другом месте. Быть может, это по причине того, что опыт захватывает целый мозг, все тело, все сознание, а не только ту часть, которой мы привыкли думать.
Итак, кто же приобретает прямой опыт? Элита? женщины и Мужчины, подвижники, прикоснувшиеся к тайне, становятся субъектами религий и мифов, через них другое человечество приобретает духовный опыт — косвенно. Храбрецы. Различие между верой и опытом. Само собой разумеется. И не смотря на то, что, быть может, любой — Христос и Будда, Чёрный Лось и Магомет — прикоснулись к Всевышнему, испытали силу и растворились в потоке сознания, которое дает формы всякой жизни, общность их опыта была утеряна в изречении либо, скорее, в осуществлении изречения. И знания и опыт, каковые должны были объединить все люди, поделили мир, в силу того, что однообразный опыт был изречен разными словами.
Священные места. Имеется одно место в джунглях. Час ходьбы из этого. Меня обдает холодом при одном воспоминании. Каким-то холодом… Я возвращусь в том направлении, не обращая внимания на то, что кроме того идея об этом пугает меня. Ужас. Вот за чем я приехал ко мне. По всей видимости, я…
— Ты ел?
Я не слышал, как он приблизился, но он стоял рядом со мной. Он сел около меня на песок. Я закрыл ежедневник и заявил, что не ел. Он кивнул, глядя на другую сторону лагуны.
— Отлично, что ты приехал ко мне.
— Благодарю, — сообщил я. — Я не был уверен…
Он покачал головой.
— Они… — он посмотрел на юг, — не видят… — продолжал он медлительно, — Природы… — он взглянул мне в глаза, — вещей.
Позднее
Природа вещей.
Рамон человек немногословный.
— За тобой направляться орел.
Я отодвинулся, дабы лучше видеть его лицо.
— Да, — сообщил я. — Я весьма сожалею…
— Сожаление? — он нахмурился. — О чем?
— Ваша дочь…
Он склонил голову набок и взглянуть на меня искоса.
— Для нее это была высокая честь. — Он покачал головой и практически улыбнулся.
— Честь? Но орел… — я быстро встал, обернувшись спиной к лагуне. — Разве не вы отправили орла?
— Нет, — сообщил он просто.
— Но мне говорили, и… я ощущаю, что он не мой.
— Он не твой, — сообщил он. — Он от человека громадной силы. От человека с Севера. Вы трудились с этим человеком.
— Антонио?
Он пожал плечами и лишь кивнул головой, подтверждая столь несложный факт.
— Но он сообщил мне, что это вы отправили его!
Глаза Рамона обширно раскрылись. Он кашлянул, дабы скрыть хохот, и замотал головой, как будто бы стараясь стряхнуть ухмылку, которая растягивала его губы. Он встал и подошел к жаровне. Он согнулся, дабы исправить костер, и это был единственный раз, в то время, когда я заметил, как он смеётся. Он согнулся пополам, упершись руками в колени. Думается, это была самая забавная история, которую он когда-либо слышал.
Остаток дня я совершил с Рамоном, замечая, как он готовит аяхуаску, нарезает и толчет растения, побеги и корни.
— Возвратись опять на то место, — сообщил он, в то время, когда солнце начало погружаться в джунгли.
— Какое место?
— Где ты был.
— Этим утром?
Он кивнул.
— Что мне в том месте делать?
— Сидеть. — Он налил отвар из подвешенного горшка в древесную чашу, и я последовал за ним к дуплистому дереву чиуауако. Он поставил йаге в дупло. — Приготовься. Призови собственную силу. Мы выпьем йаге ночью. Возвращайся, в то время, когда готовься .
Как ярки все впечатления данной ночи. Я опять иду на протяжении речушки, по своим утренним следам, после этого вброд, а дальше по тропинке вверх; солнце зашло, и вся игра теней в джунглях перешла в темноту. Глаза приспосабливаются, я вступаю на маленькую поляну перед развалинами; луна еще не взошла, темень.
Меня окружает ужас, что я почувствовал еще днем; сейчас я возвращаюсь к нему ночью. Ужас, тяжелый, как воздушное пространство, в котором он живет; я улавливаю его шестым эмоцией. Я вспоминаю, я обнюхивал тыльную сторону ладони, предплечье; волосы на руке слиплись от пота. Был ли запах у страха? Шум джунглей ночью не похож ни на что; отдельные ясные звуки, вибрато, стаккато, протяжное острое шипение. Единственное, что меня отделяло от темноты и всего в ней живущего, была моя одежда.
Я избавлялся от страха, предаваясь ему. Я предлагал ему себя, я неуклюже сдирал с себя одежду, руки мои тряслись, я… Что я делаю? Стою один, обнаженный, в самом сердце джунглей Амазонки. Дрожу в тепле, беспомощный среди клаустрофобической тьмы, и запах моего пота, страха, репеллента от насекомых расходится далеко за пределы поляны.
Но то, что я почувствовал глупость собственного поведения, это необычное унижение, было, думается, определенным индикатором моего страха: я что-то ощущал не считая страха. Вместо страха. Мои глаза рыскали по сторонам. Поднималась луна, и я начинал видеть предметы в периферии моего поля зрения, различать оттенки темноты.
Я сел на собственную сорочку, закрыл глаза и начал медитировать на звуках, стараясь отделить птиц от насекомых, дальние крики от родных цикад. Если вы пристально смотрите на скрипача в оркестре, вы имеете возможность полностью отделить звуки его инструмента от всей массы звуков; и я начал дышать животом и приводить к образам, визуализировать существа, населяющие джунгли, сосредоточиваться на их голосах: тик-тик-тик твердокрылого рогатого жука, клокотанье и кудахтанье огромного макао где-то в том месте… на большом растоянии… а вот «плои!» капля воды упала на мягкий, зеленый, громадный, как ухо слона, лист пальмы… Я отфильтровываю отдельные звуки и слышу, как другие стихают, тают в темноте, сами к себе прислушиваясь…
Я услышал собственный дыхание. Тяжелые удары сердца. Стремительнее. Листья, прутья, земля. Я двигаюсь. И дышу. И я слышу собственный запах среди мокрого хаоса джунглей. Я двигаюсь как тень. Я уснул в том месте. Проснулся, и воспоминание о коте, о себе самом подняло меня на ноги. Я натянул штаны, завязал сорочку на поясе и направился по тропинке к реке. Я помылся в реке и отправился по руслу, как по ариаднининой нити, прочь из лабиринта джунглей, обратно к Рамону.
Это началось со звука. Я лежал навзничь на песке, на ровной площадке неподалеку от костра и в двадцати футах от воды. Воздушное пространство был теплый и мокрый. В песке находились горящие свечи, и москиты выли около них. Дым от трубки Рамона плыл на меня, удушающий дым, смешенный с мокрым воздухом. Теплый.
Я ощущал себя замечательно. Целый сутки я недоедал, сидел у излучины реки, писал, передумывал и переживал недавнее прошлое. Я кроме того разделся и промыл собственные чакры в воде, протекавшей через лагуну и через мою излучину, а позже натер тело страницами, каковые, по уверению Рамона, будут отгонять москитов.
Я совершил смотр собственных чувств и мыслей. Для каждого из них я выбрал объект. Вот мое клиническое любопытство: будет ли сегодняшний ночной ритуал повторением прошлого? Для него я выдрал треугольный кусок бумаги из ежедневника. Безопасность, смелость перед ягуаром и темнотой прошлой ночи — для этого эмоции я выбрал острую щепку дерева. Мои надежды, моя жажда трансцендентного опыта — это были сплетенные между собой три полосы пальмового страницы. Моя вера, что я возвращусь назад, что я переступлю предел, отделяющий от смерти, и возвращусь к судьбе, — пятиконечный листок, похожий на руку. Любой из этих предметов я бросал течению, как бросают жертвы в пламя. Я замечал, как они уплывают. Лист, похожий на раскрытую ладонь, коснулся берега на излучине и сделал полный оборот, перед тем как провалиться сквозь землю за выступом.
И я сижу, истекая позже, обнажённый, освещенный луною.
на данный момент, лежа на песке, я ощущал собственную мощь, но моя готовность изводила меня. Я обязан отделить собственный желание помогать этому ритуалу от самого опыта. Рамон удовлетворенно кивнул, протягивая мне чашку йаге, а позже еще раз, в то время, когда уже дул на меня дымом. Чувствовал ли он мою силу?
Глядя вверх на звезды, я отыскал в памяти момент, в то время, когда свет собрался на потолке хижины Рамона н обрушился вниз, раскрыв на меня челюсти. Это было так в далеком прошлом. Как это будет в противном случае сейчас?
Что это? О чем ты?
Ожидать. Я ожидаю этого. Звезды на своем месте. Луна, такая полная, освещает поляну. Отлично освещает. Рамон, танцуя, обрисовал крут на песке и очистил меня дымом сигарет, и мы кружили; и я выпил айякуаску, но почувствовал лишь ассоциативный неудобство: неприятный привкус во рту по окончании йаге напомнил мне о тошноте, которой я не ощущал. Сейчас не ощущал. Стоп. Прекрати эти сравнения. Ожидания. Положи сейчас все, что угодно, лишь не собственный присутствие.
взглянуть на себя! Ты уже сидишь! И наблюдаешь на Рамона с видом: «Все ли идет как нужно? Что со мной происходит? Происходит ли что-нибудь со мною?» Ложись обратно. Ложись на данный момент же. Но глаза Рамона… он волшебник. взглянуть на его глаза! Это не просто шаман, хозяин Западного пути, садовник в райском Саду. Это обманщик. Он может сделать со мною все, что угодно.
Понимаете ли вы, о чем я думаю?
Он кивает; его голова наклоняется вперед, но это не кивок: он наблюдает. Наблюдает вниз. Рядом с ногой, вытянутой вперед моей ногой, змея. Пятнистая змея, серая в лунном свете, раскрывает пасть. Она между моими ногами.
Это начинается со звука.
Похоже на водопад. Ливневой дождь, обрушившийся на Землю. Огромные плачущие потоки, неизвестная, загадочная вода. Мне нужны руки, дабы ухватить змею под челюстями. Раздвоенный язык наполовину высовывается, в то время, когда она раскрывает розовую перепончатую пасть. Я знаю тебя… Целая пасть, целый мускул, она протискивается через мой захват, ладони и мои пальцы не смогут удержать скользящую чешую.
— Ты не завоюешь меня, как завоевываешь дам; ты не покоришь меня, как покоряешь себя.
Вперед-назад, огромная голова преодолевает мою хватку. Вперед-назад, в ритме пения Рамона. Заклинатель змей поет песню змею Сатчамаме, духу озера Яринакоча, хранителю Сада, подателю плодов от дерева знания. Архетип, обвившись около моей ноги, скользит по мне вверх, поднимая своим телом смятую штанину. Я не сопротивляюсь, и ее голова глухо ударяет в мой пузо. Боль. Мелькает идея, что я могу очистить себя от данной мерзости в желудке.
Черно-белые джунгли. Тёмная пленка. Промывание в лунном свете, Рамон останавливает меня у самого леса.
— Нет. Ко мне.
Наблюдаю в направлении его пальца, иду на песок, опускаюсь на колени, и у меня начинается рвота, бурная рвота вместе с первобытными звуками, каковые вылетают через открытый рот и сотнями резких криков отражаются от стенки леса. Рамон окуривает меня дымом, подходит ближе и наклоняет меня собственной силой, и тело резонирует где-то в глубине, в том месте начинается и движется наружу что-то наподобие звуковой вибрации, зелено-фиолетовое гудение.
Я стою, и джунгли около меня колышугся влажно и тошнотворно. кусты и Деревья, листья, побеги, сейчас уже зеленые и броские, тают, преобразовываются в жидкость, и ручейки стекают в лагуну. Жидкие джунгли стекают в песок, бегут ручейками к лагуне, а я, свидетель, стою и наблюдаю на воду, до тех пор до тех пор пока…
Не стало ничего, не считая лагуны, вода встала от стекающих в нее джунглей, она достигла моих лодыжек, теплая и усиливающая; я загрузил руку в ее сияние, и она превратилась в кристаллы на пальцах, песчаные капли упали с моих рук, и я отправился вниз, вниз, в пустынное пространство под водой.
В том месте, под поверхностью воды, небо является паутиной , священную архитектуру звезд, соединенных нитями кристаллического света, звезда на каждом пересечении и любая звезда — пересечение нитей, и любая звезда соединена с каждой второй звездою, которая — зеркало, отражающее вселенную, фабрика вселенных, трехмерная филигрань, и я знаю, что движусь по нескончаемому пути, и каждое пересечение — это акт силы, акт выбора, ведущий меня к следующему… все нескончаемые возможности.