Изабелла постояла пара секунд, глядя на эту депешу, после этого, сунув ее в карман, направилась прямым методом к двери кабинета супруга. Тут она опять секунду помедлила и наконец, открыв дверь, вошла. Озмонд расположился за столом у окна; перед ним, прислоненный к стопке книг, стоял фолиант, раскрытый на странице с небольшими цветными картинами. Изабелла сразу же заметила, что Озмонд срисовывает изображенную в том месте древнюю монету. Рядом на столе была коробка с акварельными красками и кисточки; он уже перенес на безупречно чистый лист бумаги изысканный, искусно подцвеченный диск. Не смотря на то, что Озмонд сидел спиной к двери, он, не обернувшись, определил собственную жену.
– Простите, что я помешала вам, – сообщила она.
– Перед тем как войти к вам в помещение, я постоянно стучу, – ответил он, срисовывая .
– Я забыла, голова занята была вторым. Мой кузен при смерти.
– Полноте, я не верю, – сообщил, рассматривая в лупу собственный рисунок Озмонд. – Он стоял одной ногой в гробу и тогда, в то время, когда я на вас женился. Он всех нас переживет.
Изабелла не дала себе потратить ни единой секунды, ни единой мысли на то, дабы оценить по преимуществу столь нарочитый цинизм; полностью поглощенная своим намерением, она без паузы продолжала.
– Тетушка вызывает меня весточкой, я обязана ехать в Гарденкорт.
– По какой причине вы должны ехать в Гарденкорт? – узнал тоном бесстрастной любознательности Озмонд.
– Дабы увидеться с Ральфом перед его смертью.
Озмонд ничего на это не возразил; внимание его так же, как и прежде было в большинстве случаев сосредоточено на том, чем он занимался, потому, что при подобного рода занятии мельчайшая неосторожность губительна.
– Не вижу в этом никакой необходимости, – сообщил он наконец. – Ваш кузен приезжал ко мне повидаться с вами. Мне это было не по вкусу, я вычислял его нахождение в Риме непозволительным. Но выдерживал, поскольку полагал, что вы видетесь с ним в последний раз. А сейчас вы заявляете мне, что это было не в последний раз. Нет, вы положительно неблагодарны.
– За что я должна быть признательна?
Гилберт Озмонд отложил собственные миниатюрные рисовальные принадлежности, сдул с страницы пылинку, не торопясь встал и в первоначальный раз посмотрел на жену.
– За то, что я не мешал вам, пока он был тут.
– Я признательна, еще бы. Замечательно не забываю, как недвусмысленно вы давали мне осознать, что вам это не по вкусу. Я так счастлива была, что он уехал.
– Ну и покиньте его в покое. Незачем спешить за ним.
Изабелла отвела глаза, нечайно обратив их на мелкий рисунок Озмонда.
– Я обязана ехать в Англию, – сообщила она, в полной мере сознавая, что тон ее человеку с утонченной натурой, притом раздражительному, может показаться довольно глупо упрямым.
– Если вы отправитесь, мне это будет не по вкусу, – обронил Озмонд.
– Что с того. В случае, если я не отправлюсь, вам и это будет не по вкусу. Вам не по вкусу все, что я делаю и чего не делаю. Вы предпочитаете думать, словно бы я лгу.
Озмонд легко побледнел; он холодно улыбнулся.
– Так вот по какой причине вам пригодилось ехать – не чтобы увидеться с кузеном, а дабы отомстить мне.
– Я не могу мстить.
– Но я могу, – сообщил Озмонд. – Не давайте мне предлога.
– Вы готовы ухватиться за любой. Ожидаете не дождетесь, дабы я совершила какое-нибудь безрассудство.
– При таких условиях я был бы более чем удовлетворен, если бы вы не подчинились моему жажде.
– Если бы я не подчинилась? – сообщила Изабелла таким ровным тоном, что его возможно было счесть кротким.
– Надеюсь, вам в полной мере светло: если вы на данный момент уедете из Рима, это будет с вашей стороны не что иное, как в высшей степени обдуманное и вычисленное рвение внести разлад.
– Как имеете возможность вы назвать его обдуманным. Весточку от тетушки я взяла 180 секунд назад.
– Вы скоро думаете; это громадное ваше преимущество. По-моему, ненужно продолжать отечественный спор; вам мое желание известно.
Он стоял перед ней, как будто бы ожидая, что она тут же уйдет.
Но она не двинулась с места, просто не могла, как это ни необычно, двинуться; ей все еще хотелось оправдаться в его глазах – он владел поразительной свойством так поворачивать разговор, что потребность эта становилась неодолимой. Ему неизменно получалось, вопреки аргументам рассудка, затронуть какие-то струны ее воображения.
– У вас нет никаких обстоятельств хотеть этого, а у меня имеется все основания на то, дабы ехать. Сообщить вам не могу, как вы, на мой взор, несправедливы. Возможно, вы и сами это понимаете. Не я стремлюсь внести разлад, а вы – и очень обдуманно. Со злым умыслом.
Она ни при каких обстоятельствах еще не высказывала мужу нехороших собственных мыслей о нем, и Озмонд был, разумеется, поражен. Но он ничем этого не нашёл его хладнокровие, наверняка, сказало о жёсткой уверенности, что супруга непременно не устоит перед его ухищрениями вывести ее из себя.
– Тогда это тем более принципиально важно, – сообщил он чуть ли не с дружеским участием. – Дело обстоит весьма без шуток. – Она в мыслях дала согласие с ним; она в полной мере сознавала значение происходящего, осознавала, что для них наступила критическая 60 секунд. Острота положения сделала ее осмотрительной, вынудила промолчать, и он продолжал. – Вы рассказываете, у меня нет обстоятельств. Наоборот того, имеется, и самые веские. Мне до последней степени претит то, что вы планируете предпринять. Это постыдно, это неделикатно, это неприлично. Да, мне ваш кузен никто и ничто, и я не обязан для него чем бы то ни было поступаться. Я уже и без того отправился на изрядные уступки. До тех пор пока он был тут, я из-за ваших с ним взаимоотношений места себе не обнаружил, но не вмешивался, потому, что ожидал, что он вот-вот уедет. Я его постоянно недолюбливал, а он постоянно недолюбливал меня. Вы его за то и любите, что он меня ненавидит, – чуть дрогнувшим голосом скоро проговорил Озмонд. – У меня имеется в полной мере определенные представления о том, что обязана и чего не должна делать моя супруга. Она не должна, вопреки моим настояниям, спешить в одиночестве из финиша в финиш Европы, дабы сидеть у постели посторонних мужчин. Да кто он вам, данный ваш кузен? Он нам никто и ничто. Вы весьма ясно радуетесь, в то время, когда я говорю «нам», но уверяю вас, госпожа Озмонд, для меня существует лишь мы, мы. Я наблюдаю на отечественный брак без шуток; вы, по-видимому, вычисляете вероятным наблюдать на него в противном случае. Как мне известно, мы с вами не разведены, не расстались; для меня мы неразрывно связаны. Вы ближе мне, чем любое второе человеческое существо, равно как и я – вам. Быть может, близость эта не из самых приятных, но как бы то ни было она появилась по отечественной собственной с вами воле. Знаю, вы не любите, в то время, когда я об этом напоминаю, но я это делаю очень с радостью, в силу того, что… в силу того, что… – И он замолк с таким видом, словно бы собирался привести неопровержимый аргумент. – В силу того, что, на мой взор, мы должны нести ответственность за собственные поступки и за все вытекающие из них последствия; для меня это вопрос чести, а честь я ценю превыше всего!
Он сказал сдержанно, практически что мягко; из голоса провалились сквозь землю все язвительные нотки. Вот эта сдержанность и притушила душевное беспокойство его жены; решимость, с которой она вошла в помещение, запуталась в паутине узких хитросплетений. Последние фразы он сказал уже не повелительным, а скорее просительным тоном, и не смотря на то, что она осознавала, что любой символ уважения к ней всего лишь изощренное себялюбие, но в словах его заключено было что-то высокое и непреложное, как будто бы в крестном знамении либо флаге отечества. Во имя того, что дорого и свято, он призывал ее… сохранять декорум. Всеми собственными эмоциями они были врозь, так врозь, как это не редкость лишь с совсем разочаровавшимися друг в друге любовниками, однако практически еще не расстались. Изабелла не изменилась, так же, как и прежде превыше всего она ставила справедливость и по сей день, покоряясь властному ее голосу, готова была признать временную победу мужа, не смотря на то, что замечательно осознавала кощунственность озмондовских софизмов. Она внезапно поразмыслила, что в собственном жажде выполнять приличия он в итоге в полной мере искренен и, в случае, если на то пошло, это уже само по себе преимущество. Десять мин. назад она вкусила практически позабытую эйфорию совершенного без раздумий поступка – и вот от пагубного прикосновения Озмонда поступок оборачивался для нее медленным самоотречением. Но, в случае, если ей предстоит самоотречение, пускай он по крайней мере знает – она не жертва обмана, а просто жертва.
– Мне так как известно, какой вы мастер иронизировать, – сообщила она. – Как имеете возможность вы сказать о неразрывной связи… как имеете возможность вы сказать о каком бы то ни было удовлетворении? Где она, отечественная неразрывная сообщение, если вы обвиняете меня в лицемерии? Где оно, ваше удовлетворение, в случае, если в душе у вас одни лишь тёмные подозрения?
– В том, что, не обращая внимания на печальные недочёты нашей общей жизни, в ней имеется пристойная совместность.
– Нет в ней пристойной совместности! – вскрикнула Изабелла.
– Само собой разумеется, в случае, если вам вздумается уехать в Англию.
– Это еще что; это мелочи. Я способна на большее.
Он поднял брови а также легко – плечи: так продолжительно живя среди итальянцев, он перенял у них данный жест.
– Ну, коль не так долго осталось ждать дело дошло до угроз, я предпочитаю заняться рисованием. – Возвратившись к столу и забрав лист с рисунком, над которым трудился до ее прихода, он начал пристально его рассматривать.
– В случае, если я отправлюсь, вы, полагаю, не станете ожидать, что я возвращусь, – сообщила Изабелла.
Он мгновенно обернулся, и ей стало очевидным, это перемещение было, по крайней мере, непреднамеренным. Пара секунд он наблюдал на нее и наконец задал вопрос:
– В собственном ли вы уме?
– Что же это, как не разрыв? – продолжала она. – В особенности в случае, если все, что вы сообщили, правда. – Изабелла в действительности не видела, как это может не привести к разрыву; она честно желала бы это осознать.
Он сел за стол.
– Вы очевидно не хотите со мной принимать во внимание, о чем же тогда нам с вами сказать? – сообщил он и опять забрал в руку одну из кисточек.
Изабелла еще мало помедлила – ровно столько, дабы окинуть взором его выделено равнодушную, но вместе с тем очень ясную фигуру, по окончании чего скоро вышла из помещения. Ее душевные свойства, силы, рвения – все пришло в разброд; казалось, на нее опускается холодная непроглядная мгла. Озмонд, как никто, умел обнаруживать мельчайшее проявление слабости. Возвращаясь к себе, она заметила в открытых дверях маленькой гостиной, где стояло маленькое собрание разношерстных книг, графиню Джемини с раскрытым томиком в руке; она, по-видимому, успела проглядеть страничку, которая не поразила ее воображения. Услыхав шаги– Изабеллы, графиня подняла голову.
– Ах, моя дорогая, вы так как так у нас начитаны, умоляю, дайте совет мне, какую забрать книжку поувлекательней. Тут все целая скука смертная! Как вы думаете, вот эта может меня развлечь?
Изабелла наблюдала на наименование протянутой ей книги, но не в силах была его прочесть и уж тем более осознать.
– Опасаюсь, я не смогу вам ничего дать совет. Я взяла печальную весть. Мой кузен Ральф при смерти.
Графиня отбросила томик.
– Ах, он был таковой simpatico.[171] Мне плохо вас жаль.
– Вам было бы еще больше жаль меня, если бы вы знали…
– Если бы я знала – что? Да на вас лица нет, – добавила графиня. – Вы не в противном случае как от Озмонда.
Полчаса назад Изабелла отнеслась бы очень недоверчиво к утверждению, что будет когда-либо нуждаться в сочувствии золовки, и не отыскать лучшего доказательства великого ее смятения, чем жадность, с какой она ухватилась за порхающее участие данной женщины.
– Да, я от Озмонда, – сообщила она, в это же время как устремленные на нее блестящие глазки графини так и блистали.
– Не сомневаюсь, что он вел себя отвратительно! – вскричала графиня. – Уж не выразил ли он наслаждение по поводу того, что бедный господин Тачит при смерти?
– Я желала ехать в Англию, а он заявил, что это нереально.
В том месте, где дело касалось ее собственных заинтересованностей, графиня была весьма сообразительна; она сходу осознала, что торжественный блеск ее римского визита не сейчас на следующий день померкнет: Ральф Тачит погибнет, Изабелла облачится в траур и тогда прощай все званые обеды. Подобная возможность вынудила ее состроить гримаску, но данной мимолетной игрой лица исчерпалась ее дань разочарованию. В неспециализированном-то, думала графиня, спектакль все равно подходит к концу, она и без того уже беспардонно загостилась. К тому же она так близко приняла к сердцу горести Изабеллы, что забыла о собственных собственных, потому что ощущала – источник этих горестей куда глубже, чем смерть кузена. Без мельчайших колебаний связала она выражение глаз невестки со своим невыносимым братом. У нее чуть ли не захватило дух от весёлого предвкушения: в случае, если ей хотелось, дабы над Озмондом победили, то на данный момент самоё благоприятное для этого время. Само собой разумеется, когда Изабелла уедет в Англию, сама она тут же покинет палаццо Рокканера, ни за какие конкретно блага не останется в том месте вдвоем с Озмондом. Однако она жаждала всей душой услышать, что Изабелла в Англию отправится.
– Для вас нет ничего неосуществимого, дорогая, – сообщила она вкрадчиво. – В противном случае какой прок от того, что вы так богаты, и умны, и хороши?
– В действительности – какой прок? Я ощущаю себя до забавного беззащитной.
– А по какой причине Озмонд вычисляет это неосуществимым? – задала вопрос графиня, всем своим видом показывая , что она прямо ума не приложит.
Стоило графине начать расспросы, как Изабелла спохватилась и начала отступать; она высвободила руку, которую графиня сжимала в порыве доброжелательства. На вопрос она, но, ответила с нескрываемой печалью.
– В силу того, что нам так отлично совместно, что мы не в состоянии хотя бы на 15 дней расстаться.
– Ну и ну! – вскрикнула графиня, в это же время как Изабелла повернулась уже, дабы уйти. – В то время, когда я желаю куда-нибудь отправиться, мой супруг попросту говорит, что не позволит мне денег.
Изабелла возвратилась к себе и не меньше часа ходила взад и вперед по помещению. Найдется, возможно, много читателей, каковые сообщат, зря она так горевала и, непременно, для сильной духом дамы Изабелла через чур легко разрешила сковать себя по ногам и рукам. Ей казалось, лишь сейчас постигла она до конца, какое это отчаянное предприятье – связать себя браком. Супружество означало, что в любых ситуациях, в то время, когда приходится делать выбор, он, как что-то само собой разумеющееся, делается в пользу мужа. «Я опасаюсь… да, да, я опасаюсь», – повторяла она иногда, замирая наряду с этим на месте. Но не мужа она опасалась, не его неудовольствия, неприязни, мести, кроме того не того строгого решения суда, что, быть может, когда-нибудь себе вынесет, – мысль, часто останавливавшее ее порывы, – нет, Изабелла опасалась страстного ожесточения, а оно неминуемо, в случае, если наперекор жажде Озмонда она все же уедет. Между ними легла пропасть обоюдного непонимания, и однако он желал, дабы она осталась; ему невыносима идея, что она планирует уехать. Она знала, с какой нервической остротой принимает он мельчайшее возражение. Что он о ней думает, она знала, что способен сообщить ей, догадывалась, но при всем том они – жены, а супружество свидетельствует, что супруга обязана прилепиться к мужу, которому дала праздничный обет, стоя с ним под венцом. Она опустилась на диван и уткнулась головой в ворох подушечек.
В то время, когда она опять подняла голову, над ней склонялась графиня Джемини. Та вошла совсем неслышно; на ее узких губах игралась таинственная ухмылка, да и все лицо за протекший час исполнилось многозначительной решимости. Как словно бы данный час она совершила, стоя у окна и планируя с духом, а сейчас бесстрашно высунулась наружу.
– Я стучала, – начала она, – но вы не отозвались, и я рискнула войти. Вот уже пять мин., как я наблюдаю на вас. Вы весьма несчастливы.
– Весьма, но вряд ли вы имеете возможность мне оказать помощь.
– А все-таки постараюсь, если вы не возражаете. – И графиня уселась рядом с ней на диване. Она улыбалась , лицо ее высказывало восторженную готовность к излияниям. Ей, по-видимому, было что сообщить, и Изабелле в первый раз почудилось, что золовка, быть может, в действительности способна сообщить что-нибудь осмысленное. Графиня пара секунд блистала глазами, и было в данной их игре что-то не очень приятно завораживающее. – В общем, – продолжала она, – в первую очередь я обязана согласиться, мне неясно, по какой причине вы пришли в такое нарушение. Через чур уж вы щепетильны, через чур рассудительны, через чур связаны по ногам и рукам. В то время, когда я десять лет назад убедилась, что мой супруг жаждет отравить мне жизнь – сейчас он просто оставил меня в покое, – вы и представить себе не имеете возможность, как восхитительно это сходу все упростило. Моя бедная Изабелла, вы слишком мало несложны.
– Да, я слишком мало несложна, – дала согласие Изабелла.
– Мне хочется, дабы вы кое-что определили, – заявила графиня. – По-моему, вам направляться это знать. Быть может, вы уже понимаете, быть может, уже додумались сами. Но, в случае, если это так, мне остается лишь сообщить, я еще меньше осознаю, по какой причине вы не поступаете, как вам вздумается.
– Что вы желаете, дабы я определила? – От плохого предчувствия у Изабеллы посильнее забилось сердце. Графиня вознамерилась каким-то образом доказать собственную правоту, уже одно это предсказывало недоброе.
Но графиня склонна была, как видно, поиграть в загадки.
– На вашем месте я бы уж давным-давно додумалась. Неужто вы так ничего и не заподозрили?
– Ничего. О чем я должна была додуматься? Я просто не осознаю, о чем идет обращение.
– А все оттого, что вы так убийственно чисты душой. В жизни еще не встречала дамы, которая была бы так чиста душой! – вскричала графиня.
Изабелла медлительно поднялась.
– Вы планируете рассказать мне что-то ужасное?
– Ваше право назвать это, как вам хочется. – Графиня также встала, в нее совершенно верно вселился дух упрямства, он рос на глазах и все больше буйствовал. Пара секунд она стояла во всем, так сообщить, блеске собственного сурового и, как Изабелле уже тогда показалось, ужасного намерения. Наконец она сказала: – У моей первой невестки не было детей.
Изабелла наблюдала на нее непонимающим взором; она ожидала чего-то совсем другого.
– У вашей первой невестки?
– Надеюсь, вам по крайней мере как мы знаем, что Озмонд был уже, с вашего позволения, женат? Я ни при каких обстоятельствах с вами о его жене не заговаривала, мне казалось, это было бы неприлично, кроме того неуважительно. Но другие, менее тактичные люди, возможно, говорили вам. Бедняжка не прожила с ним трех лет и погибла бездетной. Пэнси показалась по окончании ее смерти.
Брови Изабеллы были так нахмурены, что практически сошлись у переносицы; побелевшие губы раскрылись от недоуменной растерянности. Она как бы силилась осознать то, что, разумеется, было выше ее понимания.
– Значит, Пэнси не дочь моего мужа?
– Не извольте сомневаться – вашего! Не чьего-нибудь чужого. Но чьей-то чужой жены. Ах, милочка моя! – вскрикнула графиня. С вами приходится ставить все точки над i.
– Не осознаю. Чьей жены? – задала вопрос Изабелла.
– Жены мерзкого плюгавого швейцарца, что погиб… постойте-ка, в то время, когда же это было?… Как минимум двенадцать, нет, больше пятнадцати лет назад. Он не принял мисс Пэнси; не захотел иметь с ней никакого дела, уже кому-кому, а ему известно было, что у него нет на то обстоятельств; Озмонд, тот, как и следовало, признал ее, не смотря на то, что позже ему было нужно изобрести всю эту галиматью, словно бы супруга его погибла на протяжении родов и он, не помня себя от ужаса и горя, изгнал несчастную малютку с глаз долой и держал ее, сколько имел возможность, у кормилицы, перед тем как забрал к себе. На самом же деле супруга его погибла совсем не в том месте и не оттого – в горах Пьемонта, куда они отправились как-то в августе, потому, что, выяснилось, по общему состоянию организма она испытывает недостаток в горном воздухе, но в том месте ей неожиданно сделалось хуже… заболевание сделалась неисправимой. История эта в полной мере сошла с рук, поскольку приличия были соблюдены, и никто не имел охоты что-либо уточнять. Но я-то, само собой разумеется, знала… не смотря на то, что и не наводила справок, – продолжала со всей откровенностью графиня, – и не смотря на то, что, как вы сами осознаёте, мы ни разу слова не сообщили об этом – я имею в виду себя и Озмонда. Вам так как легко представить себе, как он без звучно на меня наблюдает – вот так, дабы все поставить на место либо, правильнее говоря, дабы поставить на место меня, если бы мне вздумалось пикнуть. Но я ни при каких обстоятельствах кроме того не намекнула ни одной живой душе, если вы способны этому про меня поверить; клянусь вам, моя дорогая, вы первая, кому я говорю: с тех самых пор – ни с кем ни гу-гу. В первую очередь она моя племянница… дочь моего брата, этого мне было достаточно. Что же касается ее настоящей матери!.. – Но тут поразительная тетушка Пэнси нечайно осеклась, заметив лицо невестки, с которого на нее наблюдали такие глаза, какие конкретно ей ни при каких обстоятельствах еще не доводилось видеть.
Имя не было названо, и все же Изабелла чуть удержала рвущееся с губ эхо неназванного. Она снова села на диван и опустила голову.
– Для чего вы мне это поведали? – задала вопрос она, и графиня еле узнала ее голос.
– После этого, что мне тошно было оттого, что вы не понимаете. Мне, ей-всевышнему, тошно было, дорогая, оттого, что я вам этого не поведала в далеком прошлом; словно бы я по глупости все никак не имела возможности улучить 60 секунд! Не злитесь, моя дорогая, но ca me depasse,[172] как вы, наверное, умудряетесь не видеть того, что творится прямо у вас под носом. Так вот, это так как также собственного рода услуга – оберегать простодушное неведение, не смотря на то, что я всю жизнь не очень-то была способна на такие услуги; кстати, раз уже зашла об этом обращение, о помалкивании для заинтересованностей брата, мой запас добропорядочности на этот счет также, как видно, иссяк. Тем более что это так как не какая-нибудь тёмная клевета, – добавила неподражаемая графиня. – Все обстоит конкретно так, как я говорю.
– У меня ни при каких обстоятельствах и мысли не было, – сообщила через пара секунд Изабелла, и при всей очевидной неразумности этого признания взор, что она, подняв голову, устремила на графиню, абсолютно подтвердил его честность.
– Верю, не смотря на то, что верилось с большим трудом. Неужто вам ни при каких обстоятельствах не приходило в голову, что шесть-семь лет он был ее любовником?
– Не знаю. Кое-что приходило, и, возможно, именно к этому все и сводилось.
– А в отношении Пэнси до чего же умно она вела себя, она вела себя легко непревзойденно! – вскрикнула графиня, пораженная картиной, представшей ее глазам.
– Нет, нет – таковой мысли у меня, непременно, ни при каких обстоятельствах не было, – продолжала Изабелла, совершенно верно пробуя вернуть в памяти что было, чего не было. – И все равно… я не осознаю.
Вид у нее был встревоженный, озадаченный; бедная графиня убедилась, по-видимому, что разоблачения ее не возымели ожидаемого действия. Она рассчитывала, что разожжет пламя, а ей чуть удалось высечь искру. Изабелла казалась не более потрясенной, чем благонравная женщина с умеренным воображением каким-нибудь ужасным эпизодом из глобальной истории.
– Разве вам не ясно, что девочку нереально было выдать за дочь. ее мужа? Другими словами выдать самому мистеру Мерлю, – продолжала графиня. – Они расстались задолго до этого, и он уехал на другой финиш света, как словно бы бы в Южную Америку. В случае, если у нее и были когда-нибудь дети, в чем я весьма сомневаюсь, она их утратила. В 60 секунд крайности (я имею в виду – очень щекотливое положение) Озмонд дал согласие признать девочку. Супруга его погибла, спору нет, но не так уж в далеком прошлом она погибла, дабы совсем не было возможности подтасовать сроки – при условии, само собой разумеется, что подозрение не будет возбуждено, о чем они, очевидно, позаботились. Ну имело возможность ли что быть естественнее в глазах равнодушного, не снисходящего до мелочей общества, чем то, что бедная госпожа Озмонд где-то в том месте вдалеке покинула по окончании себя, poverina,[173] плод стоившего ей жизни недолгого счастья? Озмонд поменял местожительство: перед тем как уехать в Альпы, они жили в Неаполе, спустя некое время он перебрался оттуда в Рим, и легенда эта была удачно разрешена войти в движение. Бедная моя невестка не имела возможности, лежа в гробу, оградить себя, настоящая же мать отказалась от всех явных прав на собственную дочь, дабы спасти собственную шкуру.
– Бедная, бедная дама! – вскричала, заливаясь слезами, Изабелла. Ей в далеком прошлом уже не случалось проливать их, через чур дорого обходилось это позже. Но на данный момент они просто хлынули у нее из глаз, чем она опять привела в замешательство графиню.
– Весьма мило с вашей стороны жалеть ее! – И она невпопад засмеялась. – Право же, не знаешь, чего и ожидать от вас!..
– Значит, он поменял собственной жене… и без того не так долго осталось ждать… – начала Изабелла и внезапно замялась.
– Лишь этого еще недоставало… дабы вы на данный момент болели душой за нее! Однако я в полной мере с вами согласна, это случилось, мягко говоря, через чур не так долго осталось ждать.
– А мне… мне?… – И Изабелла помедлила, точно не расслышав собственного вопроса, совершенно верно вопрос, что ничего не стоило прочесть в ее глазах, обращен был к ней самой.
– Вам? Был ли он верен вам? Как сообщить, моя дорогая; все зависит от того, что вы именуете верностью. В то время, когда он женился на вас, он не был уже любовником второй дамы – таким, как прежде, сага mia,[174] в те годы, в то время, когда урывками, с предосторожностями и вечным риском, у них это продолжалось. Подобному положению вещей был положен финиш; упомянутая выше женщина раскаялась либо, по крайней мере, по каким-то своим соображениям решила поставить точку; она также в любой момент благоговейно относилась к соблюдению приличий – так, что кроме того Озмонду это в итоге приелось. Имеете возможность себе представить, что бывало, в то время, когда они расходились во мнении и обращение шла не о тех приличиях, к каким питает пристрастие он! Но их связывало все их прошлое.
– Да, – повторила машинально Изабелла, – их связывает все их прошлое.
– Очевидно, все их недавнее прошлое – мелочи. Но, обязана сообщить, лет шесть-семь у них все было по-настоящему.
Изабелла пара секунд молчала.
– Для чего тогда ей пригодилось женить его на мне?
– Ах, моя дорогая, в этом-то и сказалось ее превосходство! После этого, что у вас были деньги, и после этого, что она не сомневалась в вашем добром отношении к Пэнси.
– Бедная дама! Пэнси же ее не обожает! – вскрикнула Изабелла.
– Вот по какой причине ей нужен был кто-то, кого Пэнси полюбит. Она это осознавала. Она все осознаёт.
– Осознает она, что вы мне поведали?
– Будет зависеть от того, сообщите ли вы ей. Она к этому готова? а понимаете, как она думает защищаться, на что рассчитывает? На то, что вы сочтете, словно бы я лгу. Быть может, вы так и вычисляете; тогда не стесняйтесь, сообщите прямо. Но дело в том, что на этот раз я не лгу. Мне случалось привирать, плести каждый бред, но этим я никому не вредила, не считая себя самой.
Изабелла сидела и с удивлением, совершенно верно на ворох причудливых товаров, выложенных из тюка на ковер бродячим цыганом, взирала на то, о чем рассказала ее золовка.
– Отчего же Озмонд так и не женился на ней?
– В силу того, что у нее не было денег. – У графини на все готовься ответ, и если она лгала, то лгала весьма умело. – Нет человека, который знает, не было человека, кто знал ни при каких обстоятельствах, на что она живет, откуда у нее все ее красивые вещи. Думаю, кроме того Озмонд этого не знает. Помимо этого, она и не вышла бы за него замуж.
– Вы же утверждаете, что она его обожает?
– Обожает, но в противном случае. Сперва она обожала его так, и тогда она, возможно, вышла бы за него замуж; но в то время жив был еще ее супруг. А к тому времени, в то время, когда мосье Мерль, не смею сообщить, отправился к праотцам, потому, что таковых у него ни при каких обстоятельствах не имелось… ее отношения с Озмондом были уже не те и она стала намного честолюбивее. Тем более что она ни при каких обстоятельствах, – продолжала графиня, предоставляя Изабелле возможность позже, при воспоминании об этом, трагически морщиться, – ни при каких обстоятельствах не обольщалась по поводу его так называемой незаурядности. Она сохраняла надежду выйти замуж за кого-нибудь из сильныx мира сего, это всегда было ее заветной мечтой. Она выжидала, выслеживала, расставляла сети и молила судьбу, и все попусту. В общем, я так как не назвала бы госпожа Мерль удачливой. Не знаю, чего еще она в жизни добьется, но пока ей очень похвастаться нечем. Единственная ее успех – не считая, само собой разумеется, того, что она знает всех на свете и может месяцами гостить то тут, то в том месте и не тратиться, – это ваш брак с Озмондом. Да, это дело ее рук, моя дорогая, и зря у вас таковой вид, словно бы вы в этом сомневаетесь. Я не спускала с них глаз годы и годы, я знаю все… решительно все. Говорят, у меня в голове ветер, но в том месте в полной мере хватило ума, дабы уследить за данной парочкой. Она меня ненавидит и высказывает это тем, что в любой момент якобы защищает мою репутацию. В то время, когда при ней говорят, словно бы у меня было пятнадцать любовников, она ужасается и заявляет, что кроме того и о семерых этого с уверенностью не сообщишь. Уж столько лет как она меня опасается, потому и радуется гнусным, лживым слухам, каковые обо мне распускают. Она опасается, что я выдам ее тайну, кроме того припугнула мне в один раз, в то время, когда Озмонд лишь начал за вами заботиться. Это было у него в доме, во Флоренции; не забывайте тот вечер, в то время, когда она в первый раз привезла вас в том направлении и мы выпивали чай в саду? Так вот, она разрешила мне понять, что, в случае, если мне вздумается сплетничать, она не останется в долгу. Она делает вид, словно бы про меня возможно поведать больше, чем про нее. Занятное вышло бы сравнение! Может сказать все, что ей хочется, меня это ни капли не трогает хотя бы по причине того, что я знаю, – вас это ни капли не трогает. Вряд ли я еще больше проиграю в вашем мнении. Так что пускай себе мстит, сколько ее душе угодно, – не пологаю, что она весьма вас напугает. Сама она жаждала постоянно быть сверхнепогрешимой – этакой лилией в полном цвету, воплощением благопристойности. Она постоянно поклонялась этому идолу. Супруга Цезаря, видите ли, должна быть вне подозрений, а я уже сообщила, она постоянно надеялась выйти замуж за Цезаря. Вот одна из обстоятельств, по которой она не захотела выйти замуж за Озмонда: опасалась, как бы, встретившись с ней рядом с Пэнси, люди что-нибудь не унюхали, чего хорошего, не уловили сходства. Для нее вечным кошмаром было, как бы мать не выдала себя; она была безумно осмотрительна, и мать ни разу себя не выдала.