— Осталось последнее, сейчас, я уже так или иначе, отправлюсь любым методом к Дине и, придя, сходу сделаю ей предложение. Если она откажет мне либо ответит неопределенностью, то я тут же прощусь и отправлюсь к Татьяне, поскольку она мне светло ответила: Сам Всевышний все усмотрит и даст свидетельство.
А вдруг Дина согласится?.. Нет, она не должна дать согласие, поскольку она такая важная сестра, рассудительная… нет, нет, — и облегченно набравшись воздуха, Миша скоро был у ее калитки.
Чуть он ухватился за ручку, калитка открылась, и перед ним была сама Дина.
— Мама! Мама! Взгляни, кто к нам пришел! — с торжеством вскрикнула Дина и, не отнимая руки от приветствия, совершила его в дом. В дверях она добавила: — А мы только что вспоминали и вас… — но тут она пара смутилась, легко покраснела и, склонив голову мало, негромко закончила — садитесь.
Не спеша, вошла мама Дины и, поздоровавшись, села против Миши по другую сторону стола. Сбоку села Дина.
уверенность и Решимость в собственных предложениях Михаила не покидали, и он тоном, каким постоянно беседовал с людьми, непринужденно, глядя, то на Дину, то на ее маму, заявил:
— Сестра Мария и Дина Никифоровна, я пришел к вам по вопросу жизни и смерти, исходя из этого поднявшись, попросим благословения у Всевышнего на отечественную беседу.
По окончании краткой молитвы Миша кроме этого открыто, взглянуть на старуху-мать, а после этого на Дину, сообщил:
— Мои дорогие, Мария сестра и Никифоровна Дина, моя скитальческая, одинокая жизнь очень сильно изнурила меня, исходя из этого я просил у Господа, дабы Он выяснил мне подругу судьбы, дабы мы вместе с ней имели возможность поделить жизненное поприще, и помогать Ему. Вот я и пришел ко мне сейчас, дабы сделать вам, сестра Дина, предложение — поделить со мною жизнь в брачном альянсе, а вы Мария Никифоровна, дабы благословили нас на это.
Мать Дины продолжительно, без звучно, наблюдала в глаза Михаилу, позже перевела взор на дочь и ответила:
— Пускай решает она, ей жить!
Дина мельком посмотрела на маму и, нагнув голову, долго-долго молчала. Водворившаяся тишина, стала причиной раздумью и Михаила. Прошлая уверенность в отказе Дины с каждой минутой исчезала, уста его сковало, и он без звучно ожидал, но не того, на что рассчитывал. Какой-то далекий, внутренний голос напомнил ему: Не шути, парень, судьбой не шути!
— Ну, чего молчишь, решай, тебе жить! — обратилась мать к дочери.
Дина подняла голову и, взглянуть на Мишу, светящимися от счастья глазами, и снова согнувшись, негромко сообщила:
— Я согласна!
В июне месяце 1938 года их, в узком кругу друзей, празднично повенчали.
Юная супруга Михаила с самого начала окружала супруга громадной вниманием и заботой. Неузнаваемо его преобразила снаружи и благословила на служение, неизменно сопровождая его, кроме того в самых страшных местах. Приятели весело поздравляли их, и особенно дом Кабаевых, лишь Екатерина Тимофеевна, как-то проницательно глядя ему в глаза, задала вопрос:
— Миша, что-то я подмечаю, что в твоих глазах неполная эйфория, пред Всевышним у тебя все в порядке?
Миша, не смотря на то, что и неубедительно, но старался успокоить собственного ветхого приятеля.
Женитьба Шпака не отразилась на его служении, он с самоотвержением и прежней ревностью продолжал труд благовестника и в такое время, в то время, когда дети Божий были совсем разрознены. И как бы соперники не ухищрялись в преследованиях, у христиан накапливался опыт служения. В этих условиях, общения не прекращались.
Михаилу приходилось посещать несколько группу, и везде он был желанным, дорогим. Думается, из года в год он обогащался мудростью от Господа: и в житейских вопросах, и в деле Божьем.
Неизменно он был окружен людьми: христиане с самыми разнообразными вопросами обращались к нему и приобретали исчерпывающие ответы. С радующимися он радовался, с плачущими — плакал. Проповедующие старцы и оставшиеся служители, так же, как и прежде скрывались в собственных зданиях и оказаться в общениях опасались. Но дело Божие не останавливалось.
* * *
К 1944 году соперники христиан усилили собственную работу и решили любой ценой пробраться в христианскую среду. С целью этого участились случаи вербовки верующих органами НКВД.
Жертвою таковой вербовки был супруг Любы Кабаевой — Гордеев Федор.
в один раз, он не явился в простое время с работы, и семья, в сильном беспокойстве, прождала его до полуночи. Лишь по окончании полуночи, он пришел измученный, безрадостный и неузнаваемый.
По окончании Екатерины Тимофеевны и настоятельных вопросов жены, Федор в слезах согласился, что его вызывали и увезли к себе сотрудники НКВД, продолжительно настоятельно потребовали от него, дабы он доносил им все о жизни и служении христиан, как в общем, так и об отдельных личностях. Сначала, получали методом заманчивых обещаний в улучшении материальной судьбе, а в то время, когда это не помогло, перешли к способу угроз. В то время, когда же и это им не удалось, тогда перевели его в какую-то помещение, откуда, как ему показалось, доносился плач его детей. Тогда один из сотрудников НКВД предотвратил, что если он не позволит подписку — доносить им о верующих, то он больше не заметит собственных детей и, сообщив это, он надолго покинул его одного.
Один Всевышний знает, какой кошмар был в его душе, и он поколебался. Исходя из этого, в то время, когда его задали вопрос еще раз по окончании того, он дал согласие.
Но они на этом не остановились, а на данный момент же настойчиво попросили дать им подписку, исходя из этого, если он не устоял в первом, то не смог устоять и во втором. И дал подписку.
Сейчас совесть не дает ему спокойствия, что и жизни он не рад.
Федор, хотя рассеяться от тяжёлого осуждения, решил заняться больше хозяйственными делами, а на общения ходил весьма редко, дабы не быть предателем собственных друзей и родных.
Но в то время, когда его снова привезли на беседу, и он постарался отговориться тем, что не ходит на общения, сотрудник НКВД ударил по столу кулаком и закричал на него:
— Лжёшь! А братьям во Христе лгать запрещено. В случае, если уж ты Всевышнего не побоялся, и дал нам подписку, так опасайся меня, и наблюдай, помогай честно. Для чего говоришь неправду? У Ковтунов был? Был. У Грубовых гостя встречали? Встречали. Да и сам ты проповедовал? Проповедовал. Так как мы все знаем, Гордеев, вот твоя подписка. В Евангелии как написано? Не рассказываете лжи друг другу, а ты что делаешь? Выходит, ты и Всевышнего не опасаешься и от нас желаешь увильнуть. Гордеев! Так как тут не личная лавочка, а национальный аппарат, и нам ты обязан отвечать лишь совершенно верно. Ты говоришь, что на общение не ходишь, а это по какой причине? Ты обязан ходить, и обязан, как пред Всевышним твоим, так и пред нами, в силу того, что ты и власти должен быть покорен. Иди! И наблюдай, в случае, если в следующий раз так поступишь — будет хуже лишь для тебя. Не забудь — пожалей собственных детей.
Выходя, он на одно мгновение заметил, как в соседний кабинет завели привычного верующего — негромкого, скромного брата Щербакова.
Федор вышел на улицу, но ноги совсем отказались передвигаться и держать его. Еле дошел он до ближайшей скамьи. Упав на нее, зажал руками лицо, и рыданья потрясли все его тело. Ужас от высказанных ему предупреждений, звучал еще в ушах, но ужас перед Всевышним был посильнее этого. К тому же, он отыскал в памяти, как видел в коридоре брата Щербакова и сходу заключил: Так вот кто поведал про общения у Грубовых. Неужто таковой брат и был предателем? А я думал…
Жаром, как из горящего горна, обдало лицо Федора и он, согнувшись к почва, продолжительно горько и безутешно плакал.
— Федя, ты что тут плачешь? На тебе лица нет! Что произошло? — проговорил над его головой брат Щербаков и, глядя ему в глаза, сел с ним рядом.
Видно было, что Федор был очень сильно удивлен и, стёрши лицо, с недоверием поинтересовался у Щербакова:
— Ты, брат, идешь откуда-то как с праздника, либо в гостях где побывал?
Открытое лицо Щербакова, вправду, высказывало какую-то внутреннюю эйфорию и сияло кроткой ухмылкой. Яркими очами он взглянуть на Федора и ответил:
— Да, Федя, ты предугадал, был я, вправду, в гостях, но не у друзей, а у врагов народа Божия, вон в том месте, в сером доме. На допрос вызывают, вот уже второй раз, да слава Всевышнему, Господь разрешил силу победить и таковой бой!
Прошедший раз все потребовали от меня, дабы я им предавал братьев верующих: где планируют, кто проповедует, в особенности кто не редкость из приезжих, кто командует собраниями? Ну я им отказал категорически, сообщив, что я лучше собственную жизнь дам за братьев, чем их буду предавать в ваши руки. Они говорят: Так ты же обязан подчиняться власти по Евангелию! Э, нет, глава, тут не путайте, — ответил я ему, — любая власть установлена над чем-либо определенным и кем-то. Вот над порядками в стране, установлены вы — народом данной страны, а над Церковью Божией — вас никто не ставил властвовать, эта власть в собственности лишь Христу, поскольку Он жизнь Собственную за Нее положил и подтверждал, что Ему дана любая власть от Отца Небесного. Так вот, Ему мы, как центральной власти, и подчиняемся; исходя из этого братьев нужно обожать, а не предавать, грешников нужно выручать, а не портить.
Ну вот, от меня они в прошедший раз ничего не добились, припугнули и выгнали. А сейчас позвали снова, да и снова про то же самое: Кто был у Грубовых? Какой гость приезжал? Задавали вопросы и про тебя. Задавали вопросы, кто командует собраниями, у кого планируют? Про Мишу задавали вопросы — где работает, да какая семья? И вот, я им твердо объявил, что предавать братьев не могу и на их вопросы ничего не ответил.
Они меня поставили в известность в последний раз, в случае, если я не соглашусь предавать верующих, то припугнули расправиться со мною. А мне Всевышний отправил мудрость и такую радость в ответах, что я от них, как на крыльях вылетел. Вот тороплюсь об этом приятелям поведать, кого смогу разглядеть.
Федор взглянуть на брата и в смущении сообщил ему:
— Брат, забудь обиду меня, я поразмыслил про тебя, что ты предаешь братьев, поскольку видел тебя в том месте. А выяснилось совсем второе, ты-то, вот, наблюдай, как смело им ответил, а я так как… подписку дал — не устоял.
Щербаков еще посидел мало с Федором, наставил его на добром слове, ободрил Словом Божьим, и они расстались.
Через пара дней Федор услышал, что Щербакова арестовали, и затем о нем ничего более не было известно.
Душевные мучения у Федора дошли до крайнего предела и привели его в отчаяние. В молитве с домашними он просил у Всевышнего:
— Господи, у меня совсем нет сил противостоять страху, а предателем я жить не желаю. Помоги мне, и выведи меня из моего плохого положения, любой ценой, какую Ты находишь наилучшею для меня. Будь милостив ко мне, забудь обиду меня и спаси.
На очередной вызов он не отправился, а через день после того, пара успокоенный, обнял деток собственных, жену и отправился утром на работу…
Вечером, запыхавшись, Наташа прибежала с работы и прямо с порога заявила:
— Мама! Люба… мне только что передали девочки! Отечественный Федя раненый, при смерти лежит в муниципальный поликлинике, в хирургическом отделении. Поведали, что в то время, когда он ехал в трамвае, раздался случайный выстрел из оружия на дороге, пуля попала прямо по трамваю, в следствии чего двоих ранило, их на данный момент же увезли в поликлинику. Один погиб на операционном столе, а Федор лежит в тяжелом состоянии.
В доме Кабаевых все всполошились в этот самый момент же, помолившись, отправились в поликлинику.
По окончании операции он лежал в сознании, на слезы жены, друзей и родных отвечал со спокойной уверенностью в могущество Божие, и утешал вторых упованием на Него.
Во внутреннем человеке его случилась великая перемена, в собственной судьбе он видел промысел Божий и смирился.
Федор страдал очень сильно от физической боли, но сдерживал себя. Родные попеременно дежурили у него, прилагая все усердие, дабы уменьшить его страдания.
Спустя пара дней, у него появилось как бы облегчение в состоянии здоровья, и весьма многие, при посещении, разговаривали с ним. У всех он со слезами, в смирении принёс свои извинения, многим сказал о собственных искренних намерениях, по выздоровлении — пламенно помогать Господу; но увы, для него эти визита друзей были последними тут, на земле. Любая вспышка бодрости была милостью от Господа как для самого Федора так и для его родных и друзей. В начале утра, утром следующего дня, на руках Наташи, Федор негромко, с блаженным упованием на собственного Господа, отошел в вечность.
Известие о смерти Гордеева Федора мгновенно разошлось по всем верующим, и у его гроба собрались кроме того те, кто годами не был в христианском общении. Тело его, приготовленное к погребению, без слов свидетельствовало окружающим о тех великих истинах, каковые нереально высказать словами.
Кто-то из родных Федора сообщил:
— За всю собственную жизнь он не сообщил так много, как сообщил собственной смертью!
Все эти дни проходили многолюдные собрания. Только благословенными были похороны Феди. Смерть его послужила великим толчком к пробуждению, как охладевших христиан, и в особенности детей верующих своих родителей, так и грешников из мира.
Христианское пробуждение с того времени началось неудержимой лавиной, и Сам Господь, разумеется, руководил этим.
Как и в прошлые времена, покаяние началось с молодежи, не смотря на то, что посещали собрания и другие верующие. Не было для того чтобы собрания, дабы на нем не обратилось пара душ к Господу, а проповедующих, так же, как и прежде, было мало.
Михаил и сейчас самоотверженно, служил Господу среди верующих, но потребность в проповедниках так возросла, что он один уже не имел возможности удовлетворять потребности в доме Божием.
На общениях начали проповедовать девицы и юноши, кое-какие из пожилых сестер, и в любых ситуациях, Господь благословлял собрания покаяниями.
Глава 9.
Компромиссы.
Последние дни в поведении Михаила Шпака стали замечаться кое-какие странности; на каждое собрание он опаздывал и первое время изнурительное ожидание начало печалить друзей, и иногда вводить в неловкое положение. Но Михаил не вразумлялся, и опоздания его с каждым разом делались более затяжными. Тогда юные сестры и братья, из участвующих в служении, вынесли между собой такое ответ: не ожидать больше Михаила, а в строго назначенное время, горячо помолившись Всевышнему, затевать и, не обращая внимания на неопытность, выполнять служение.
К неспециализированному ликованию, Господь так благословил простые проповеди, декламации и пение молодежи, что покаяний не уменьшилось, а увеличилось.
в один раз Шпак пришел к середине собрания и, к собственному удивлению заметил, как проповедь сестры-девушки была прервана бурным покаянием присутствующих, и молитвы покаяния продолжались так продолжительно, что по окончании них ничего не оставалось, как закончить пением гимнов и приветственными поздравлениями.
Михаил на этот раз остался пристыженным, что ему не нашлось места в служении.
В то время, когда, напоенные благодатью Божьей, все разошлись с общения, приятели обратились к брату с этими словами:
— Миша, ты знаешь как мы любим тебя; как почитали и до сих пор почитаем за пример самоотверженного служения Господу. Но мы очень сильно встревожены твоими опозданиями, каковые участились в последнии месяцы, и с любовью желаем обличить тебя — не одних лишь нас ты огорчаешь этим, но и Господа. Возможно, ты думаешь, что для тебя и через тебя, Господь изливает благословения в отечественном городе и, если не будет тебя, то не будет и Божьих благословений? Приятель отечественный дорогой, мы не отрицаем, что все мы — плоды твоих бессонных ночей. Мы венец твой, если не по возрождению и покаянию, то по воспитанию, но Всевышний из-за самомнения, может лишить тебя Собственной благодати, а благословение Собственный будет изливать через самых малых и немощных, свидетелем чего ты был сейчас. Исходя из этого откройся нам и, в случае, если это так, то мы совместно будем просить милости для тебя.
Брат Михаил глубоко задумался над этим. Высказанное обличение было верно и вовремя, но как-то смущало, что высказала это все (от лица друзей) женщина, которой исполнилось всего лишь двадцать три года, которая с пятнадцати лет, как птенец, бегала около него и с раскрытым ртом, постоянно ловила каждое слово, исходящее из его уст. Но он это плотское чувство победил в себе, удивляясь, как в этих юных душах созревал внутренний их человек. Миша был уже готов ответить ей, но вместо него вступилась супруга:
— Сестра, поскольку ты не знаешь ничего, а торопишься с замечанием, не знаешь, по какой причине мы опоздали. Мы заходили к больной сестре и в том месте задержались.
— Дина, — исправила ее сестра в ответ, — ты старше меня и духовно, и по годам. Я готова извиниться перед братом за необдуманность и свою поспешность, но учитывая те негодования, какие конкретно возбуждаются среди друзей из-за Мишиного опоздания, я бы на твоем месте, попыталась мужа-служителя отпустить одновременно с на собрание, а самой, возможно было бы и задержаться с больной. Помимо этого, поскольку речь заходит не о сегодняшнем опоздании, а о совокупности, которая показалась у отечественного брата за последние 2-3 месяца.
Михаил, видя, что разговор принимает не совсем верный оборот, быстро вмешался:
— Дина, ты помолчи. Сестра увидела верно мне и тебя исправила весьма разумно!
После этого, обратившись ко всем, заявил:
— друзья и Дорогая сестра мои, не смотря на то, что, вправду, я опаздывал довольно часто по той причине, что задерживался где-то на посещении, но, но, опасаюсь Всевышнего и откроюсь вам, вправду это так, мысли и соблазны были такие: меня ли благословляет Господь либо Собственный дело? Исходя из этого молитесь Господу, пускай он помилует меня.
Беседа закончилась милой молитвой, в которой юные приятели молились об охране Миши от всяких соблазнов и о прощении его, за его поступки. Молился и сам Михаил.
* * *
Пробуждение расширилось так, что по зданиям, в частных беседах, верующие начали сказать об неспециализированном объединенном собрании; к тому же, преследования, как-то заметно, стали утихать. Увидев это, Михаил Шпак с приятелями принялись усердно и быстро проводить беседы с верующими об открытии молитвенного дома, на что многие с радостью дали согласие, а также стали предоставлять собственные дома для собраний.
С каждым разом собрания стали все больше расширяться, так что в малых зданиях становилось уже тесно и не все помещались. Друг за другом стали посещать собрания и служители, оставшиеся от арестов, пресвитера, проповедники и диаконы, каковые из-за страха преследований, все эти долгие годы сидели дома и нигде не оказались.
Христиане, заметив многих, с кем пара лет были разлучены, в особенности ветхих проповедников, были по-детски, честно рады. Михаил Шпак был так рад, заметив, что многие служители, кроме того малоизвестные ему, стали посещать собрания и с радостью учавствовать в служении. Дело в том, что кое-какие из них, приехали издали в Ташкент, удирая от преследований в тех местах, где они жили раньше. По прибытии же ко мне, заметив, что и тут арестовывают братьев, посчитали разумным сидеть негромко в собственных зданиях и ожидать более свободного времени.
Сейчас, к весне 1944 года, в Ташкент приехал некто, Патковский Филипп Григорьевич. Папа его и сам он (в братстве баптистов) были известны как служители церкви по Сибири. В свое время братство их уважало, а о Филиппе Григорьевиче слышали, с прискорбием, что в числе страдальцев за веру евангельскую, и он был арестован со всеми братьями. Но как он был на воле, это было никому неизвестно.
По приезде, он легко установил сообщение со служителями и, собравши их совместно, обратился к ним:
— Братья, информирую вам громадную эйфорию, какую отправил нам Господь: по окончании некоторых опробований скорбями, правительство дало открывать собрания, каковые были ранее закрыты. Лишь придется подать заявление влияниям и пройти регистрацию по установленной форме. Прошлая же регистрация, у кого была с 20-х годов — недействительна. Вот с данной эйфорией, я и приехал к вам, и собрал вас ко мне для дискуссии. Давайте, сейчас поблагодарим Господа за дарованную свободу и обсудим условия регистрации.
— Брат, а ты откуда? А кто тебя отправил к нам? …А что с альянсом? — послышались с различных сторон, в беспорядке, вопросы.
— Братья, — возвысил голос старец Гавриил Федорович Кабаев, — дело весьма важное, и нужно доходить к нему тихо, и разговаривать в почтительности приятель ко приятелю. Степенно будем задавать вопросы брату-гостю, а он нам будет отвечать. Последовательность вопросов ему уже задали, послушаем ответ на них. Я лишь осмелюсь, со своей стороны, исправить мало отечественного дорогого гостя.
— Брат, — обратился он к нему, — вы предлагаете нам помолиться и поблагодарить Всевышнего за дарованную нам свободу, но мы до тех пор пока свободы никакой не видим; вашего дела, какое вы нам предлагаете, мы не знаем, а молиться за это заседание, мы уже молились, так что будем продолжать.
— Отвечаю вам, братья, на ваши такие возбужденные вопросы, — продолжал Патковский. — Я из братьев-баптистов, как мы знаем тут некоторым из вас, был арестован вместе с отечественными братьями, по милости Божьей, высвобожден и в Новосибирской церкви совершаю служение пресвитера. Отвечаю по поводу альянса. Альянс — имеется на сегодня и находится в Москве, на Покровке, в Мало-Вузовском переулке. Трудятся в нем отечественные уважаемые братья: Орлов, Жидков, Карев и другие — вот, по их советы, я и отправлен к вам, ко мне… Ну, еще что вас интересует? — задал вопрос гость братьев по окончании некоей паузы, но все сидели без звучно, посматривая друг на друга. После этого, из присутствующих встал один из старших пресвитеров, что в годы рассеяния тайно совершал служение среди молодежи, и ответил:
— Глубокоуважаемый Филипп Григорьевич, мы не верим той свободе, о которой ты говоришь, что ее отправил нам Господь. Если бы ее, вправду, отправил Господь, то Он не отламывал бы для нас крохи, как мы в узах делились крошками нищенской, голодной, арестантской пайки. Он бы со свободой возвратил и отечественных узников-братьев: Одинцова, Тимошенко, Иванова-Клышникова, Баратова, Куксенко и других. Он бы так же вернул и закрытый отечественный альянс, и издание Баптист, и не потребовал бы от нас какой-то таинственной регистрации, о которой ты стесняешься нам сказать. Мы не верим, что эта свобода от Господа, она от тех, каковые без вести отобрали отечественных дорогих братьев-сибиряков: Ананьина, Федора Пимоновича Куксенко и других, а высвободили тебя с Каревым по собственной милости, а не по милости Божьей. Исходя из этого, не верим и тебе, да и альянса отечественного ни при каких обстоятельствах не было в Мало-Вузовском переулке, сколько я не забываю, в том месте всегда была протестантская кирха (церковь).
— Братья, — обратился он к присутствующим, — нам тут, не о чем совещаться, помолимся и будем расходиться!
На этом все разошлись, покинув Патковского Ф. Г. в смущении.
Михаил задержался во дворе на пара мин. и незамеченный никем, замечал, как в тени дувала (глиняный забор) к Патковскому подбежала какая-то личность и, остановив его, елейным голосом, сожалея о провале, увидела ему:
— Поторопился ты, братец! Так как ты осознай, что тут собрались большинство тех баптистов, каковые опасаются и устав баптистский нарушать и сидеть за него не больно захотели, все они разбежались со собственных краев. К ним нужен второй подход — подождите мало.
Как Михаил не вспоминал, все же не имел возможности отыскать в памяти, чья это продажная душа таким голосочком обладает? А ведь он был среди нас. Да вот, их не определишь сходу, но сохрани нас Господь от них, — поразмыслил Шпак и зашагал к себе.
Неспециализированные собрания продолжались и расширялись все больше. На одном из них проповедовал пожилой брат, с большими чертами лица и бережно подстриженной бородой. Проповедь его была ясна, не лишена красноречия; голос мягкий, а основное — она сопровождалась слезами умиления. Многие первый раз видели и слышали его на собрании и, в то время, когда по окончании собрания, поприветствовавшись, разошлись по всему дому и, образовав группы, знакомились приятель со втором, проповедующий брат отрекомендовал себя — Умелов Павел Иванович. Со своей родством и семьёй он, как и многие другие, переехал из России и уже пара лет, как обосновался в Азии. Но по обстоятельству все той же, как он выразился, осторожности, на общениях в прошлом не бывал. Ранее он был рукоположен на служение в церкви, и с первого же собрания расположил к себе собственной общительностью.
Михаил Шпак, видя, как с каждым собранием появляются все новые служители и проповедники, старше его годами, по их беседам, имеющие большой опыт служения, смело, непринужденно становятся на проповедь — начал уступать им, с некоторым оттенком печали, а также пропускать собрания. Приятели снова обличили его и предотвратили, дабы он ни за что не оставлял дела Божия, тем паче, что назревал вопрос об организации общины и официальном открытии собрания. И сейчас, в то время, когда христиане выходят на простор, покинуть ли их в распоряжении тех, которых они не видели все эти пережитые годы?
Создавалась весьма тяжелая ситуация, в которой не следовало Михаилу производить из рук инициативу, а по строгим евангельским правилам доходить к организационным вопросам. Но это было весьма тяжело, в первую очередь по причине того, что Шпак не был рукоположен, в то время как пришли более десятка рукоположенных братьев: пресвитеров, благовестников, диаконов. Во-вторых, на собраниях начало открываться, что часть названных служителей, якобы, в эти годы стояли во главе молитвенных кружков-групп.
Михаил осознал, что время подходит решительное и напряженное, и оставлять собраний никак запрещено, исходя из этого ободрился и, при помощи друзей, старался инициативу держать в собственных руках.
К лету, на заседании верующих, определилось, что община решила основаться на постоянное время у брата Иванова по улице Гордеева.
Брат выяснил для собрания две громадные помещения, а в теплое время — двор. Все были весьма рады такому положению, и решили приступить к формированию общины.
К тому времени совсем вышли из стали и своих убежищ систематично посещать собрания рукоположенные служители: Глухов Савелий Иванович, Умелов Павел Иванович, Громов Иван Яковлевич.
Названные братья, в открытый дом молитвы пришли со многочисленной роднёй и своими семьями. В общей собственной массе, они воображали собою ничто иное, как общину, практически полностью переехавшую из России, со своим хором и проповедующими. От прошлой Ташкентской общины, которая была распущена И лет назад, осталось весьма мало, в большинстве случаев, родственники и дети некогда арестованных братьев, давших собственную жизнь за Господа в узах.
Первые собрания в открытом доме молитвы (на улице Гордеева) были такими радостными и благословенными, что по окончании богослужения, в большинстве случаев, до полуночи практически никто не расходился. Тут проходила самая деятельность общины и кипучая жизнь. Молодежь, вырвавшаяся на духовный простор, по-весеннему, бурно расцветала. По окончании собрания, разделялись группами по всему дому молитвы: в одной группе кто-то из братьев проводил назидательную беседу, в второй — молодежь разучивала новый гимн, в третьей — разговаривали с приближенной душой. Откуда-то из угла послышался голос:
— сестры и Братья, вот эта юная душа желает дать собственный сердце Господу!
И тогда, со всего дома, присутствующие сходились к тому месту, с сияющими лицами приветствовали снова обращенного парня и, поздравив, пели ему: Весёлую песнь прославьте в небесах! Отыскана пропавшая овца…
В другом углу, несколько старушек и верующих старичков, опираясь на собственные посохи, с умилением следили за кипучей судьбой молодежи и по большому счету христиан, также не хотя покидать дом молитвы. И только к полуночи, в то время, когда хозяин предупредительно угасил одну из лампочек, восторженные визитёры неохотно, друг за другом, покидали помещение.
Продолжительно еще, по пустынной, тускло освещенной улице, раздаются прощальные голоса приветов, угасала мелодия снова разученного гимна, да четкой дробью рассыпался стук каблуков запоздалых подружек, догоняющих собственных друзей.
— Эх, юность! Христианская юность! Как ты красива, орошенная дождем благословений Божьих. Как радостен тот, кто в душе может не растрачивать тебя! — кивая головой, сказал вслед, обгоняющим его девушкам, старичок собственной старухе, с опаской ведя ее под руку.
На членском неспециализированном собрании было решено: восстанавливать членство будущей общины лишь через искреннее, чистосердечное очищение с исповеданием, допущенных в прошлом грехов и согрешений.
Решение было принято единодушно, с весёлым сознанием, что без этого желаемых благословений не будет. Так оно и проходило среди несложных рядовых участников. Но, в то время, когда Седых И. П. и Михаил Шпак стали напоминать старцам-служителям о том, что они неосторожно покинули дело Божье в годы преследований, то тут наткнулись на необычное упорство. Практически никто из них не считал себя виновным и, наперебой, показывали собственные преимущества в том, что они лично были привычны с, известными братству, великими тружениками, что кого-то из них, рукополагал и крестил кроме того сам Янченко.
В беседе с одним из них, Михаил Шпак, при очищении, не утерпел и увидел;
— Дорогой брат, Янченко мы знаем, знаем и других, кого вы именовали, и что они в тяжёлое время не покинули дела Божья и овечек Господних не кинули на расхищение, но пошли на страдания за них, подверглись расхищению имущества, и в том месте собственную жизнь положили за Имя Иисуса. О вас же мы знаем, что вы также подверглись преследованию, и сбежали с тех мест, но не за свидетельство Иисусово, а за собственный имение. Да и ко мне приехали — не рассеянных чад Божиих собирать воедино, а разводить в парниках огурцы с помидорами. И тогда, в то время, когда милостью Божией и усердием вторых, уже отечественное поколение начало обращаться к Господу без вас, вы, гонимые страхом, отказались их крестить. Сейчас объявляете, что вы чисты, не имеете греха и вам незачем проходить очищение, в силу того, что с двоюродным братом в чулане совершали молитвенные подвиги, собравшись впятером в кружок.
— Брат Михаил, — перебил его обличенный служитель, — тебе не подобало бы так сказать, ты еще молод и малоопытен… — (по последовательностям послышались голоса возмущения).
Видя такую обстановку, поднялся на ноги брат Умелов и, перебивая обиженного служителя, заявил: