Объединительное совещание двух русских центров прошло в одну из мартовских ночей 1943 года в бараке № 7, где помещался ревир лагеря пленных. Помещение, в которой мы собрались, являлась вещевым складом ревира. Двери раскрывались дежурными лишь по окончании обмена паролями. Мне было как мы знаем, что лагерные милицейский по указанию интернационального центра ведут незаметную наружную охрану 7-го барака. Было предусмотрено, что при опасности мы выскочим в окно на территорию барака № 13, где кроме этого дежурили отечественные люди.
На заседании находились Василий Азаров, Александр Купцов, Иван Ашарин, Николай Тычков, Григорий Крахмалев, Николай Толстый, Степан Бакланов, Михаил Левшенков, Иван Ногаец, Александр Павлов, Адам Васильчук (Астахов), Владимир Холопцев и я.
Был создан центр, в который вошли: В. Азаров, И. Ашарин, С. Бакланов, А. Купцов, М. Левшенков, Н. Толстый. Мне доверили управление центром. Каждому участнику центра четко выяснили круг его обязанностей.
Потому, что подпольный центр пленных именовался армейским, а центр политических заключенных — политическим, объединенный центр начал называться «Русским военно-политическим центром». [35]
Главные задачи, находившиеся перед русской подпольной организацией, мы сформулировали так:
1. Подготовить русских арестантов лагеря на случай антифашистских, революционных выступлений рабочего класса Германии для того, чтобы оказать германским рабочим посильную помощь.
2. При угрозы уничтожения всех заключенных лагеря готовься к независимому прорыву проволоки.
Для подготовки к исполнению данной задачи было решено:
а) Отлично наладить политическую работу среди русских осуждённых.
б) Создать в бараках русских арестантов бригады и боевые батальоны под руководством кадровых начальников.
в) Установить крепкие братские связи с осуждёнными вторых национальностей.
г) Вооружиться за счет оружия неприятеля и тайно изготовлять собственный оружие.
д) Развернуть кампанию массового саботажа на армейском заводе «Густлов-верке», получая большого брака.
е) До небольших подробностей изучить организацию эсэсовской охраны лагеря.
ж) Всеми силами бороться за сохранение судеб арестантов.
з) Начальникам центра взяться за изучение немецкого языка для налаживания более тесного сотрудничества с германскими коммунистами.
В последних числах Марта Гельмут Тиеман устроил мне перевод из громадного ревира в барак № 7.
Барак № 7 стал основной «тайной квартирой» подпольщиков. Для этого тут имелись все условия. Седьмой блок был разбит на две половины: в одной жили осуждённые — старшины лагеря, в второй лежали больные. В том месте же пребывала амбулатория. Барак имел две входные двери, что было важно. На амбулаторный прием приходили десятки людей, так что появление в бараке новых лиц не имело возможности позвать подозрений. В ревире барака № 7 пребывали лишь русские — как военнопленные, так и политические заключенные, — и это также было нам на руку. Переселившись в 7-й барак «для продолжения лечения», я взял возможность поддерживать тесные связи с нужными мне подпольщиками, среди них и с политзаключенными из неспециализированного лагеря. [36]
В то время, когда от замыслов начали переходить к делу, к созданию боевых подпольных групп и яркой подготовке к восстанию, стало известно, что центр нужно пополнить кадровыми офицерами и опытными подпольщиками. Подпольный центр был обновлен и до самого освобождения трудился в таком составе: Николай Симаков — начальник, Иван Смирнов — начальник боевого отряда, Степан Бакланов — важный за военную работу, руководитель и — Николай отдела безопасности, Сергей Котов — начальник политического отдела, Михаил Левшенков — редактор подпольной газеты, Василий Азаров — комиссар бригады.
Члены центра товарищи Ашарин и Купцов, каковые стали известны через чур громадному кругу подпольщиков, взяли задание с одним из транспортов осуждённых перебраться в филиал Бухенвальда — Кассель. В том месте они скоро кроме этого создали подпольную организацию.
Любой из участников центра отвечал головой за собственный участок работы. Ни один из них не имел права принимать ответственных ответов самостоятельно. Строжайшая дисциплина была для подпольщиков первой заповедью.
Не реже двух раз в тридцать дней русский подпольный центр планировал на совещания, на которых постоянно присутствовал Вальтер Бартель. Совещания происходили в подвале водокачки, на территории лагерной поликлиники, в бараке «Патологии»{4} либо в бараке № 7, а довольно часто прямо на улице на протяжении прогулок в свободные 60 секунд.
Со всей определенностью необходимо выделить, что фундамент бухенвальдской подпольной организации был заложен смелыми германскими коммунистами — тельмановцами.
В то время, когда нас привезли в лагерь, в том месте шла глухая ожесточённая борьба между немецкими уголовниками и политическими заключёнными за власть в лагеря. В первой половине 40-ых годов двадцатого века эта борьба закончилась решительной победой политических заключенных. Для узников Бухенвальда это событие имело большое значение. Создание подпольной организации, успешная борьба за сохранение судеб товарищей и, наконец, подготовка к восстанию — все это произошло в значительной степени потому, что старостами лагеря и блоков стали германские политические заключенные. [37]
С 1943 года до самого освобождения старостами были коммунисты: Эрих Решке, Ганс Эйден, Пауль Шрек. От них зависел целый внутренний порядок в лагере, за что они персонально отвечали перед начальником лагеря.
На таких только ответственных для подпольщиков участках, как «арбайтстатистика», где комплектовались рабочие команды, и в лагерной канцелярии с 1943 года прочно удерживались красные. Старшим «арбайтстатистики» был германский осуждённый коммунист Вилли Сайферт, старшим писарем канцелярии — уверенный антифашист Нейманн.
Мы, советские люди, бывшие узники Бухенвальда, окончательно сохранили в собственных сердцах глубокую признательность германским коммунистам-подпольщикам за то, что они сделали для нас. Они обучили нас, вчерашних фронтовиков, мастерству конспирации. Но, надеюсь, германские приятели не обидятся на меня, в случае, если я сообщу, что кое в чем ученики превзошли собственных преподавателей. Советские люди, не утратившие в Бухенвальде собственного боевого наступательного духа, стали самой надежной, самой решительной частью интернационального подполья, его ударной бригадой.
Интернациональный центр
Практически сразу после создания объединенного русского военно-политического центра меня по предложению Вальтера Бартеля избрали в подпольный интернациональный центр. Среди участников центра были чех Кветослав Иннеманн, австриец Буше, француз Марсель представители и Поль вторых национальностей, имевших антифашистские организации. Возглавлял центр Вальтер Бартель. Все члены центра трудились в разных командах. Должностей старост либо штубендинстов{5} никто из нас не занимал, во-первых, из-за конспирации, а во-вторых, чтобы постоянно пребывать в самой гуще политических заключенных.
Интернациональный центр планировал приблизительно раз в тридцать дней. Совещания происходили ночью в помещении эффектенкамеры{6}, кухни либо санчасти. Помещение выбиралось с запасным выходом, через что возможно было бы скрыться при опасности. На протяжении совещаний, в большинстве случаев, в [38] лагеря дежурили лагершуцы — милицейский, члены подпольной организации. Они пристально следили за главными воротами и, в случае, если в лагерь входила эсэсовская охрана, срочно сигнализировали светом карманных фонарей (начальник лагеря дал полицейским пользоваться ночью карманными фонарями). На совещании центра мы систематично заслушивали политический интернациональный обзор и данные о положении на фронтах. Докладчики пользовались сообщениями Совинформбюро, каковые в лагере принимались по радио немецкими подпольщиками и русскими.
Интернациональный центр объединял и направлял работу национальных организаций.
Заседания, замыслы, объединение центров… А какое практическое значение имела вся эта деятельность? — спросит читатель. Разве возможно было серьезно бороться с нацизмом за колючей проволокой лагеря смерти, где за один косой взор в сторону охранника — пуля в лоб, где денно и нощно дымила труба крематория, где вся жизнь арестанта проходила под наведенными дулами пулеметов? Возможно, люди, о которых говорит создатель, лишь тешили себя иллюзией борьбы?
Нет, отечественная борьба была не иллюзией, а действительностью. О том, как изо дня в сутки шла безжалостная война за колючей проволокой, война, завершившаяся самоосвобождением заключённых и вооружённым восстанием лагеря, говорят в этом сборнике мои боевые приятели — бывшие узники Бухенвальда. [39]
Ю. Сапунов. Верные Отчизне
Расстрел
На руке проступили пятна. Вот уже два часа она свисала передо мной, громадная, натруженная, загорелая, но уже бессильная рука убитого воина. В маленьком окопчике лежали восемь трупов и я, легко раненный.
Было жарко, солнце стояло высоко. какое количество же часов мне еще ждать темноты? Я закрыл глаза, дабы не видеть мертвой руки, практически касающейся моего лба, и вспоминал события последних дней.
Август 1941 года. Село Подвысокое, Кировоградской области, где мы держали оборону, окружено. Фашистская артиллерия, авиация, автоматчики поливают нас огнём и свинцом. Решаем уйти в лес по глубокому заросшему кустарником оврагу. Цепочкой продираемся через кусты. в первых рядах — мост, переброшенный через овраг. Мост занят соперником. Приходится отойти назад. Утром, в то время, когда гитлеровцы начали прочесывать овраг, считая, что сопротивление сломлено, мы открыли по ним пламя. Перестрелка длилась недолго — соотношение, сил было очевидно не в отечественную пользу. Мотоциклисты в тёмных костюмах с засученными рукавами набросились на нас со всех сторон, повалили, скрутили руки. Последнее отчаянное отечественное сопротивление взбесило их. Гитлеровцы приказали снять ремни и сапоги, с остервенением срывали и [40] забрасывали в кусты красные звездочки с отечественных пилоток. Позже загнали в поверхностный, по грудь, окоп и без команды вскинули автоматы. Мне повезло: я стоял в окопе крайним слева, а они начали косить справа. Не думая, инстинктивно, подогнул ноги и сел на дно окопа. Мотоциклисты не стали проверять, все ли мертвы, и уехали.
Время шло. Груда мертвых тел давила на меня. Какой долгий сутки… Нет, возможно, не дождусь темноты. Пошевелился, попытался скинуть с себя тяжесть и внезапно услышал женский визг. Выглянул: две крестьянки опрометью бегут от окопа. Что делать? Оставаться либо вылезать? Съежился и снова опустился на дно окопа. Не знаю, сколько времени прошло, но внезапно ощущаю, кто-то теребит за плечо:
— Камрад, камрад!
Два пожилых немца достали меня из окопа. Это были обозники, по всей видимости, люди ветхого закала, довольно много повидавшие на своем веку и имевшие вопреки гитлеровской пропаганде собственный взор на войну. Они вывели меня на дорогу, где стояла вереница мулов, впряженных в крытые фуры, дали напиться и покушать. Один из них дотянулся из кармана отечественную листовку-пропуск и задал вопрос: вправду ли, в случае, если с данной бумагой перейти на сторону Красной Армии, то им ничего не сделают. Согласиться, я был удивлен: так как фашистская армия в ту пору побеждала. Гитлеровская Германия захватила практически всю Европу, легкие победы вскружили головы германским воинам, но выясняется не всем.
Однако возницы сдали меня на сборный пункт пленных.
Мы сидели на земле, окруженные часовыми, и слушали, как недалеко в пылавшем селе строчит пулемет. То отечественный товарищ отбивался до последнего патрона. Кто-то заявил, что это танкист с пулеметом, снятым с танка, забаррикадировался в избе. Он давал очередь и затихал. Мы также замирали. Неужто все, финиш? Но нет, опять строчит пулемет. Позже разрывы гранат, автоматные очереди. Все? Томительные секунды тишины, и снова таковой привычный говорок отечественного пулемета. 12 часов подряд сражался безвестный храбрец, а мы мучились от того, что оружие оторвано из отечественных рук и мы не можем прийти ему на помощь.
В этом районе неприятелю достались громадные трофеи, нас направили собирать оружие и второе военное имущество. Но мы занимались не сбором, а разгромом: били аккумуляторная батареи, разбирали и забрасывали в кусты замки артиллерийских орудий, [41] вместе с ненужным тряпьем сжигали карты. Германские интенданты придумали выплавлять свинец из захваченных патронов. Они вынудили нас высыпать патроны в котел полевой кухни и разжечь под ним пламя. Это была бредовая выдумка, и мы скоро положили ей финиш, закинув в котел орудийный боеприпас.
Новоархангельское, Умань, Днепропетровск, Новомосковск… какое количество отечественных городов и сел прошли мы под фашистским конвоем! Тяжко видеть родную почву под вражеским сапогом, горько ощущать, что ты, солдат, защитник и надежда Отчизны, не можешь оказать помощь ей в эту ужасную пору. Украинские дамы, глядя на нас, думали о собственных мужьях, сыновьях, братьях. Где они, их родные? Держат ли оборону на фронте либо лежат в братских могилах, наскоро присыпанные почвой, либо, так же как и мы, в плену, исхудавшие, оборванные, бьют киркой камень под присмотром фашистских поработителей. Местные обитатели пользовались всякой возможностью, дабы передать нам через проволоку ломоть хлеба, кусок сала, кисет самосада. В Новоархангельском две учительницы ухитрялись передавать нам кроме того сообщения Советского Информбюро.
Эсэсовская сортировка
Сталинградская битва явилась историческим переломом на протяжении войны. Советская Армия начала наступать, но час отечественного освобождения был еще весьма далек.
12 февраля 1943 года гитлеровцы погнали нас пешком из Днепропетровска в Кировоград. Конвоиры спешили. Они получили приказ спешно доставить пленных в Германию. [42]
Кормить нас в пути не считали нужным. Путь отечественный, как вехами, был отмечен трупами товарищей, оставшихся лежать на обочинах дороги.
После этого нас пять дней везли в закрытых вагонах в Германию. И за это время только один раз выдали по черпаку баланды. Чуть живые, качаясь от голода и помогать друг другу, мы вышли из теплушек на броский солнечный свет. Но картина, представшая перед нами, не радовала: забор из колючей проволоки, а за ним — унылые казармы. Это был «Шталаг 326» — громадной сортировочный лагерь.
— Тут все решат, — сообщили нам, новеньким, ветераны лагеря. — Кому трудиться, кому в лагере сидеть, а кому на тот свет.
Сортировка происходила так: нас, 150 человек снова прибывших, привели на поляну, где стоял низкий долгий барак. Вынудили сесть по-турецки спиной к бараку. Оборачиваться, шевелиться запрещено. Удар палкой по плечу свидетельствует приказ подняться и бежать в открытую дверь барака. Троих ребят уже огрели палкой, и они побежали в помещение. Текут 60 секунд. Ну, где же отечественные товарищи, что в том месте с ними делают? Воображение рисует всяческие кошмары. Наконец парни появляются. Спотыкаясь, выбегают из дверей барака и садятся на землю. Скашиваю глаза в их сторону. Товарищи встрепанные, красные, с синяками и кровоподтёками, не легко переводят дух.
В то время, когда же моя очередь? Но вот рядом на траву ложится долгая тень воина. В этот самый момент же тень взлетевшей палки. Удар по пояснице. Вскакиваю и бегу в дверь. В коридорчике вижу еще три двери. В какую? Солдат палкой направляет меня в среднюю.
Помещение. Налево — письменный стол, перед которым стоит, покачиваясь на носках, эсэсовский офицер. У окна на тумбочке — радиоприемник. Эсэсовец жестом приказывает выйти на середину помещения. Переводчик приступает к допросу. Вот дословно его мои ответы и вопросы.
— Капитан?
— Рядовой.
— Лжёшь!
— Не лгу.
— В каких частях служил?
— Телефонист.
— Комсомолец?
— Нет. [43]
— Какие конкретно имел оборонные значки?
— Все, не считая «Ворошиловского стрелка».
— Лжёшь!
— Я близорукий.
— Откуда родом?
— Из Калинина.
— Инженер?
— Нет, окончил семилетку.
— Где трудился?
— На вагоностроительном заводе.
— Комсомолец?
— Нет.
— какое количество раз собирал комсомольские взносы?
— Не собирал.
— Член профсоюза?
— Да.
— Общественная работа?
— Глава шахматного кружка.
Тут он повернулся к эсэсовцу и сообщил пара фраз по-германски, из которых я уловил лишь одно слово «активист». Из моих ответов это, само собой разумеется, не явствовало, но, по большому счету говоря, он предугадал. Я был комсомольцем. Сообщить об этом означало обречь себя на смерть. Выслушав переводчика, эсэсовец, что за все время допроса ни разу не раскрыл рта, подошел ко мне и тихо, как словно бы бил по мячу, ударил ногой в пах. Я чуть успел прикрыться ладонями. Тогда он ударил меня кулаком в лицо с таковой силой, что я отлетел в угол. Разъяренный гитлеровец схватил бамбуковую табуретку и бросил ее мне в голову. После этого позвал воина, и тот выволок меня в тамбур. Дальше, к своим товарищам, я летел, как хоккейный мяч, подгоняемый клюшками: воины ударами палок переправили меня через всю поляну до места.
На этом допросе решилась моя будущее. «Решение суда», вынесенный эсэсовцем, был краток — пожизненный тюремный срок в Бухенвальде.
Но прежде мне предстояло пройти через 9-й блок лагеря 326. Данный блок именовался эсэсовским, в силу того, что судьбами его жителей распоряжались не армейские, а эсэсовские власти.
Не меньше, чем эсэсовские преступники, нам отравляли жизнь предатели, отправившиеся в услужение к гитлеровцам. Прав был Неприятный, сообщив, что кроме того тифозную вошь обидело бы сравнение с предателем. [44]
Их было двое — Сашка, по прозвищу Бомбовоз, и Жорка. Особенно изощрялся в издевательствах над нами Жорка, потребовавший величать себя Георгием Александровичем. Он, к примеру, заставлял по окончании дождя утаптывать почву в лагерном дворе. Мы выстраивались мелкими шажками и шеренгой проходили 400 метров до забора, поворачивались — и та же чечетка в обратном направлении. Как-то раз Жорка затеял похороны мёртвого мышонка. Четверо высоких пленных несли носилки, на которых лежал трупик зверька, а Жорка шел рядом и скалил зубы. На потеху эсэсовским офицерам он устраивал «бокс»: выбирал несколько военнопленных и заставлял их бить друг друга. Люди делали это неохотно, лишь для вида. С каким наслаждением избили бы они самого «Георгия Александровича»! Эсэсовец — сухопарый брюнет с застывшей презрительной миной — следил за «боксом» и иногда сам бил пленного кулаком в лицо, показывая, как тот либо другой удар производится «по-настоящему». Сашка Бомбовоз развлекался, натравливая на нас собственную овчарку, и в случае, если пара уступал Жорке в изобретательности, то превосходил его в жестокости. Один вид этих подлецов вызывал у нас невыразимую гнев. Возмездие настигло Бомбовоза намного раньше, чем он имел возможность этого ожидать, — арестанты его растерзали. Надеюсь, что и Жорку постигла заслуженная кара.
Дух борьбы
2 июня 1943 года меня в числе группы 80—90 пленных привезли в Бухенвальд. Двое товарищей остались за воротами — майор Баймасов и политрук Сергач. Последнего я знал близко. Он через чур открыто проявлял собственную неприязнь к Жорке, и тот отомстил ему. Сергача и Баймасова расстреляли. Остальные вошли в ворота Бухенвальда.
В лагеря три барака — 1, 7 и 13-й — были отгорожены от остальных колючей проволокой. Они составляли так называемый лагерь пленных{7}. Говорили, словно бы отечественное юридическое положение чем-то отличается от положения вторых осуждённых. В действительности отличие между узниками и нами неспециализированного лагеря заключалась в том, что нам вместо [45] брюк и полосатых курток выдали зеленые вильгельмовские мундиры с буквами SU («Совет унион»), выведенными несмываемой краской на пояснице и на левом бедре.
Рабочий сутки начинался в семь часов утра зимний период и в шесть часов летом. Утром мы приобретали кружку эрзац-кофе, 20 граммов маргарина и буханку тёмного суррогатного хлеба на четверых. На буханке было очевидным различимо клеймо «1939 год». На человека приходилось 300 граммов хлеба. Данный кусок необходимо было растянуть на целый сутки. Кое-какие съедали его сходу, другие «мармеладничали». Были и такие, каковые дробили собственную часть хлеба на 36 ломтиков и в течение всего дня обманывали самих себя, растягивая наслаждение. Вечером по окончании работы выдавали по три четверти литра жидкого супа из шпината либо брюквы. Вот и целый рацион, если не считать еще одной порции кофе, которое привозили в бачках на место работы.
По окончании утреннего завтрака производился аппель — поверка. «Мютцен ап!» — звучала команда. По слову «мютцен» нужно было снять шапку, «ап» — хлопнуть себя шапкой по бедру. В случае, если ухо эсэсовца улавливало разнобой, он заставлял проделывать все опять. Блоковые сдавали рапорты, дежурный начальник сличал поданные ему сведения о численности с имеющимися у него данными. Иногда эта процедура затягивалась более чем на час.
По окончании поверки арестанты отправлялись на работы. Одни команды шли в цехи армейских фирм, расположенных на территории лагеря, другие — на оружейный завод «Густлов-верке», третьи — в каменоломню и т. д.
Меня включили в шахткоманду. кирками и Лопатами рыли мы котлован, неизвестно для чего пригодившийся отечественным мучителям. На дне котлована грузили в вагонетку зеленоватую глину, и пять изможденных узников, надрываясь, тащили ее наверх А в том месте на краю, свесив ноги, сидел эсэсовец, что замечал не столько за тем, дабы мы не убежали, сколько за тем, дабы не отдыхали. Солнце слепило, и я приладил себе под пилотку бумажный козырек. Охраннику это не пришлось по нраву. В то время, когда, подталкивая вагонетку, я прошел мимо него, он отозвал меня в сторону, сорвал козырек и избил палкой. А позже вынудил два часа таскать камни из котлована.
На первый взгляд казалось, что Бухенвальд ничем значительным не отличается от других лагерей: тот же голодный паек, те же животные-эсэсовцы, та же каторжная работа. Но так [46] лишь казалось. Скоро я почувствовал, что отличие имеется, и притом очень значительная. Во многих вторых лагерях надсмотрщики из уголовников, поощряемые эсэсовцами, зверствовали вовсю. В Бухенвальде дело обстояло в противном случае. Во главе лагерного самоуправления находились германские коммунисты. И это накладывало отпечаток на всегда лагеря. В то время, когда и как случился переворот в лагеря, из-за которого была свергнута тирания уголовников, не знаю — на этот счет ходили разные слухи. Эсэсовцы от таковой перемены не считали себя в проигрыше. Напротив, это избавило их от множества хлопот, таких, к примеру, как комплектование рабочих команд. Для заключенных же внутрилагерное самоуправление имело большое значение.
Позднее мне довелось принимать участие в подавлении путча преступников. Прошел слух, что «зеленые» (так именовали уголовников, каковые носили зеленые нашивки) подготавливаются устроить Варфоломеевскую ночь осуждённым германским коммунистам и вернуть собственную власть. Говорили, что «зеленые» планировали зарезать нескольких старост-политзаключенных и пойти с повинной головой в комендатуру, где бы их, само собой разумеется, «великодушно» простили. Всю ночь мы стерегли «зеленых», не производя их из блока. Трудность пребывала в том, что необходимо было скрываться от часовых, пристально смотревших за лагерем с башен. Преступники постарались было выскочить из барака, но через секунду с разбитыми носами влетели обратно в дверь, Переворот не состоялся.
Любой новичок весьма не так долго осталось ждать обращал внимание на особенный взаимопомощи и дух солидарности, которым были пронизаны отношения между осуждёнными Бухенвальда. Не обращая внимания на то что паек тут был таким же мизерным, как и в других лагерях, каковые мне было нужно пройти, в Бухенвальде люди как словно бы лишь и ожидали случая, дабы оказать помощь друг другу, поделившись супом и хлебом.
в один раз на аппеле стало известно, что не достаточно одного осуждённого-чеха. До тех пор пока его искали, целый чешский блок поставили на колени и держали на плацу с девяти часов вечера до двенадцати ночи. Пропавшего в итоге нашли, думается, в каменоломне, где он не то заснул, не то упал в обморок от истощения. Псы изорвали несчастного в клочья, а его товарищей начальник лагеря лишил пайка. Тысячи арестантов пришли на помощь чехам. По неспециализированному ответу отечественный блок дал чехам половину надеявшегося нам хлеба и супа. [47]
Был случай, в то время, когда лишили пайка целый лагерь пленных. Тогда из всех блоков громадного лагеря нам понесли продукты, и у нас набралось чуть ли не в два раза больше супа и хлеба, чем мы приобретали в большинстве случаев.
В первой половине 40-ых годов двадцатого века все казармы облетела весть о том, что в Бухенвальд проездом в второй лагерь прибыл транспорт дам. Они уже прошли через санпропускник, им выдали куртки и полосатые штаны и загнали в безлюдный блок, не разрешив поесть. Зная повадки гитлеровцев, мы догадывались, что дам не кормили в дороге и не поразмыслят накормить на пути к месту назначения. Целый лагерь пришел в беспокойство. Люди, каковые приплелись с работы еле волоча ноги и ожидавшие вечерней баланды, как манны небесной, сейчас сливали эту баланду обратно в неспециализированные бачки, вынимали покинутые с утра ломтики хлеба и несли эти бесценные подарки несчастным узницам. Добропорядочный душевный порыв разом охватил тысячи человек.
В Бухенвальде люди не замыкались в собственной скорлупе. Любой снова прибывший вызывал живой интерес «ветеранов». Ко мне в первоначальный же сутки подошли двое военнопленных и продолжительно расспрашивали, откуда я, где жил, где попал в плен и как угодил в Бухенвальд. Месяца полтора спустя штубендинсты Иван Виктор и Ногаец Бахолдин попросили зайти к ним в помещение (у штубендинстов были собственные отдельные каморки). Я в далеком прошлом уже увидел, что оба они хорошие, честные юноши, всячески помогавшие своим товарищам. Кстати сообщить, в этом также было отличие от вторых лагерей, где старшими частенько появились гитлеровские пособники и подлецы.
— Попытайся, Юрий, организовать работу в шахткоманде так, дабы народ не трудился, но и под наказание не попадал,—сообщил Бахолдин. — Сможешь?
Задача была не из легких. Допустим, эсэсовских охранников еще возможно было бы совершить. Технику саботажа мы изучили в совершенстве. Трудился лишь тот, на кого наблюдал охранник. Другие за его спиной отдыхали. Но кроме эсэсовца за нами следил одноглазый поляк, по прозвищу Перунья. Он был у нас форарбайтером (бригадиром). Перунья заискивал перед арестантами, но чуть приближался гитлеровец, как он избивал нас, придирался и очень старался, показывая собственный радение. Исходя из этого я ответил Ногайцу и Бахолдину:
— До тех пор пока Перунья будет измываться над нами, ничего не окажется. [48]
Через два дня Перунья вышел на работу с синяками, но с нами был только любезен и мил. Прямо чудо свершилось, человек переродился. Он выбирал нам работу как возможно лучше, где-нибудь в лесу либо за домом, вдалеке от глаз охраны, и сам, пока мы «трудились», стоял на страже, дабы предотвратить о приближении эсэсовцев. Кроме того те, кто трудился в душных помещениях, сейчас время от времени приходили к нам «проветриться». Разумеется, товарищи сделали Перунье очень энергичное «внушение». Но разве Бахолдин либо Ногаец поддерживали сообщение с поляками? Выходит, что так, не смотря на то, что я об этом раньше и не подозревал.
«Правда пленных»
в один раз ночью я почувствовал, что меня дергают за ногу. С большим трудом поднимаю голову: передо мной Иван Ногаец. Для чего я ему пригодился среди ночи? Он повел меня к себе в помещение, где познакомил с другим пленным — Михаилом Левшенковым.
— Юра, — сообщил Левшенков, — мы к тебе в далеком прошлом приглядываемся, довольно много о тебе знаем. И вот желали бы привлечь тебя к нужной, занимательной работе. Согласен?
— В случае, если справлюсь, — ответил я.
Я уже давно подозревал, что в лагере ведется подпольная работа, и сейчас был взволнован оказанным мне доверием.
Из 13-го блока, где происходил разговор, Левшенков повел меня в ревир, помещавшийся в 7-м блоке. В том месте в маленькой комнатке с окном, заклеенным тёмной бумагой, нас ожидали еще двое военнопленных — Евгений Яльцев и Сергей Богданов.
— Ну вот, товарищи, отечественная редколлегия пополнилась новым сотрудником, — сообщил Левшенков.
Меня ввели в курс дела. Оказывается, прежде от случая к случаю выходила подпольная рукописная газета «Правда пленных». Сейчас Левшенков, редактор газеты, решил наладить регулярный ее выпуск. В газете было три отдела — «фронтовые известия», «лагерные новости» и «вести с Отчизны». Последний отдел поручили вести мне.
— А где же я буду брать данные? От снова прибывающих? — задал вопрос я. [49]
— Для чего же, — возразил Левшенков, — вот, пожалуйста.
И он протянул мне клочок бумаги, исписанный карандашом. не забываю, наровне с последней сводкой Совинформбюро в том месте кроме того было сообщение о том, что в Москве с новой программой выступил оркестр Утесова. Я задал вопрос:
— Откуда это?
— По радио, — радуясь, растолковал Левшенков.
Тут я изумился еще больше, но расспрашивать Левшенкова не стал.
Мы начали функционировать.
Над заголовком «Правда пленных», выведенном на первой странице ученической тетради, стоял девиз газеты: «Пребывав в плену, не забывай о Отчизне». Сергей Богданов писал для газеты на основании сообщений Совинформбюро армейские обзоры. В них он разоблачал официальные фашистские заявления «об эластичной обороне», «умышленном сокращении линии фронта» и прочую брехню, благодаря которой гитлеровцы пробовали оправдать собственный отступление под ударами победоносной Советской Армии.
Левшенков приносил нам листки с краткой записью советских радиопередач. В них я обнаружил материал для отдела «вести с Отчизны».
В отделе «лагерные новости» мы информировали товарищей, к примеру, о том, откуда прибыла в лагерь новая партия арестантов, сколько человек гитлеровские преступники день назад тайно умертвили в крематории, у какой рабочей команды эсэсовцы забрали паек за саботаж. По неизвестным мне тогда каналам организация выясняла, в какой из рабочих команд орудует осведомитель гестапо, и через газету оповещала об опасности, время от времени именуя иуду по фамилии.
Редактор потребовал от нас строжайшей конспирации. До тех пор пока мы, сидя в маленькой комнатке ревира, трудились над газетой, поблизости прохаживались отечественные дозорные. Записи радиосообщений сжигали в печке. Окончив работу, шепетильно мыли руки: чернильное пятнышко на указательном пальце имело возможность стать роковой уликой.
Воспоминания советских узников немецких концлагерей
Интересные записи:
- Булгары, как этнос, возникли в волго-урале на основе слияния части местных сакланов (восточных арийцев) и пришлых финно-угров в один народ.
- Б) вращение заданных геометр-их элементов относительно оси (прямой линии) перпендикулярной плоскости проекций.
- Бюджета рф и формы отчётности
- Бухенвальд — это тоже фронт 8 глава