Айодхья, великий город, охвачен скорбью. Рама и Лакшмана – в изгнанье, Бхарата с Шатругхной гостят у царя кекайев Ашвапати, родного дяди Бхараты. Некому предать тело царя сожжению! Придворные помещают его тело в чан с маслом и отправляют вестников за Бхаратой, новым царем Кошалы.
[Сон Бхараты]
(Часть 69)
Ночною иногда, с появленьем посланников знатных,
Привиделось Бхарате довольно много вещей неприятных.
С большим трудом на заре пробудился царевич хороший,
тревогу и Тоску вселил в него сон неспокойный.
Тут сверстники Бхараты, видя царевича в горе,
Ему поведали много забавных историй.
Умели они толковать о забавных небылицах,
Плясать, притчи и побасёнки разыгрывать в лицах.
Но Бхарата, горестно глядя на эти потуги,
Промолвил: «Недоброе знаменье было мне, други!
Нечесаный, бледный, мне снился папа ненаглядный.
Упал он в пруд, от навоза коровьего смрадный.
Он плавал со хохотом и, каши отведав кунжутной, –
Я видел, – из пригоршней масло он выпивал поминутно.
Все тело царя Дашаратхи лоснилось от масла.
Упала на землю луна и мгновенно погасла.
Иссякшие воды морские и почву во мраке
Узрел я, и сходу объял меня кошмар неоднозначный.
Еще мне привиделись в наше время другие напасти:
Что бивень слона ездового распался на части,
Что жарко блиставшее пламя неожиданно потухло,
Что разом листва на деревьях свернулась, пожухла.
Мне снилось, – окутаны дымом, обрушились горы,
А твердь под ногами разверзлась, и нет им опоры!
И в тёмном убранстве – отца на металлическом сиденье,
Влекомого дамой тёмной, мне было виденье.
Царя украшали багровых цветов плетеницы.
Ослов увидал я в оглоблях его колесницы,
Что к югу стремилась[201], а мерзкая ракшаси[202]в красном
Насмехалась над ним, сотрясаема хохотом страшным.
Чью смерть, приятели, знаменует виденье ночное?
В нем было для отечественного рода предвестье плохое!
Кто едет во сне в колеснице, влекомой ослами,
Тому угрожает костра погребального пламя!
И горло мое пересохло, и дружеской шутке
Внимать я не в силах, как словно бы не в здравом рассудке.
Дрожу от боязни, хоть ужас недостоин приятели.
Слабеет мой голос, поблекла краса от кручины.
Я как будто бы в разладе с собою самим просто так».
Послы ничего не отвечают на расспросы Бхараты. Царевич немедля едет в Айодхью. Прибыв во дворец, он торопится к матери. Он расспрашивает ее об отце, он желает видеть его. Кайкейи информирует ему о смерти родителя. Бхарата с неприятным плачем падает наземь. Криводушная царица говорит сыну о свершении собственного умысла. Бхарата осыпает мать упреками. Он не имеет возможности занять престол, по праву принадлежащий Раме! Он не хочет жить в разлуке с любимыми царевной и братьями Видехи! Он молит Каушалью забыть обиду зло, причиненное ей и Раме царицей Кайкейи. Обещает этот же час выступить на поиски любимого сына Дашаратхи и привезти его в столицу Кошалы.
Бхарата предает сожжению тело отца и совершает поминальные обряды.
После этого Бхарата созывает огромное войско и собирает множество мастеров, которым приказывает проложить новую дорогу к святой Ганге.
[Путешествие Бхараты]
(Часть 83)
Почтительный Бхарата, еле дождавшись денницы,
Чтобы свидеться с братом, приказал заложить колесницы.
Передние шли со жрецами, с мужами совета
И были под стать колеснице Дарителя Света[203].
За доблестным Бхаратой десятитысячной ратью
Шагали слоны боевые с отменною статью.
В том месте было сто раз по шестьсот колесниц, нагруженных
Отрядами ратников, луками вооруженных, –
Сто раз по шестьсот колесниц, оснащенных для боя,
В которых отважные лучники ехали стоя.
Сто тысяч наездников храбрых по этому символу
Погнали сто тысяч коней за потомком Икшваку.
Царицы взошли на блистающую колесницу,
Утешены мыслью, что Рама возвратится в столицу.
За Бхаратой следуя, слушая ржанье и грохот,
О Раме разговаривая, радовались жители.
Они восклицали, кидаясь друг другу в объятья:
«Вы Раму и Лакшману не так долго осталось ждать заметите, братья! –
Добро, воплощенное в Рагху великом потомке,
Рассеет печали земные, как солнце – потемки!»
В стремленье отыскать добропорядочного Раму – едины,
На поиски вышли хорошие простолюдины,
Что дивно бриллианты гранят, обжигают кувшины.
Явились шерсти и прядильщики шёлка отменных,
Сверлильщики узких отверстий в камнях драгоценных,
Искусники те, что куют золотые изделья,
Павлинов ловцы, продавцы благовонного зелья.
В том месте первой руки мастера-оружейники были,
Ткачи, повара, лицедеи-затейники были.
В том месте лекари, виноторговцы, закройщики были,
Чеканщики, резчики, банщики, мойщики были.
И пильщики, и рыбаки, бороздившие воды,
И лучшие из пастухов – главари, верховоды.
Стекло выдувая, кормились умельцы иные,
Другие – одежды выделывали шерстяные.
В телегах, влекомых быками, за Бхаратой следом
Отправились брахманы, жизнь посвятившие ведам.
Сандалом тела умастили, поменяли одежду
И Раму заметить лелеяли в сердце надежду.
Празднично двигались кони, слоны, колесницы
За отпрыском братолюбивым Кайкейи-царицы.
На торжественный лад жители настроены были,
Радостью охвачены Бхараты солдаты были.
И продолжительно царевич выдерживал путевые мытарства,
Но Гангу заметил, вступая в нишадское царство.
К столице нишадской он конскую рать и слоновью
Привел осмотрительно, движимый братской любовью.
В том месте царствовал Гуха. Он Рамой не имел возможности надышаться,
И Рама обожал за величие духа нишадца.
К стенкам Шрингаве?ра и Ганги божественным водам
Приблизилось Бхараты войско праздничным ходом
И замерло… Резвые своры гусей златопёрых
Игрались, красуясь, на этих прибрежных просторах.
Теченье священной реки осмотрел повелитель,
Недвижно застывшее войско и Гухи обитель.
Не чужд красноречья, он молвил сановникам знатным:
«Я отечественному войску, готовому к подвигам ратным,
У Ганги великой, что слиться торопится с океаном,
Велю на приволье немедля раскинуться станом!
Когда забрезжит над Гангой денницы сиянье,
Мы все переправимся и совершим возлиянье
Водой, дабы радже земному, почившему в благе,
В селеньях небесных не знать недочёта во влаге».[204]
Усталое воинство дремало, но, братниной доле
Сочувствуя, Бхарата глаз не смыкал невольно:
«О Рама, ты обязан сидеть на отцовском престоле!»
Переправившись через великую реку, сын Кайкейи вместе с Шатругхной входит в лесные чащи.
То подмечая дорогу по следам, покинутым изгнанниками, то сердцем угадывая путь, Бхарата приходит наконец к хижине Рамы. Он видит братьев и красивую Ситу исхудалых, в неотёсанных одеждах. Он падает к ногам Рамы, просит о прощении, заклинает стремительнее воротиться в Айодхью. Рама определит о смерти отца, он лишается эмоций, Лакшмана и Сита плачут.
Рама, но же, отказывается стать царем. «Так как, умирая, папа не отменил, да и не в силах был отменить собственную волю. Он связан был обещаньем, данным Кайкейи. И сейчас я повинен выполнить приказ родителя. Я пребуду в лесной пустыни, а ты возвращайся в Кошалу, в славную Айодхью, и ведай страну в покое и мире!»
Бхарата требует брата дать согласие, но Рама жёсток. Тогда Бхарата берет его сандалии, изукрашенные золотом, и говорит: «Пускай так! Я возвращусь в Кошалу, но править я буду твоим именем. Сандальи же с твоих ног будут знаком твоей власти, я возложу их на трон. Сам я надену берестяные одежды отшельника и буду жить невдалеке от Айодхьи, ждя твоего возвращения. А если ты, и Сита, и Лакшмана не возвратитесь, я погибну!»
Горестный Бхарата и его скорбящее войско пускаются в обратный путь.
Рама, хотя ободрить опечаленную Ситу, ведет ее к отрогам пестроцветной горы Читракуты. Они поднимаются на вершину…
[Слово Рамы о красоте Читракуты]
(Часть 94)
Любимый сын Дашаратхи царевне Видехи
Горы пестроцветной открыл утехи и красоту;
Хотя развеять скорбь и душевную смуту,
Как Индра – супруге собственной, продемонстрировал Читракуту:
«При виде таковой благодати забудешь мытарства,
Разлуку с приятелями, потерю отцовского царства.
Дивись, луноликая, сворам бесчисленным птичьим
И пиков, пронзающих небо, наслаждайся величьем.
Окраской чудесной утесы обязаны рудам.
Серебряный пик и пунцовый соседствуют чудесным образом.
Вон желтый, как словно бы от едкого сока марены,
И светло синий, как словно бы отыскал ты сапфир драгоценный.
Искри?тся хрустальный, поблизости рдеет кровавый,
А данный синеет вдалеке, как сапфир без оправы!
Иные мерцают, подобно звезде либо ртути,
И царственный вид они придают Читракуте.
Оленей, медведей не счесть, леопардов пятнистых
И броских пернатых, ютящихся в дебрях тенистых.
Богата гора Читракута анко?лой[205]пахучей,
Кунжутом, бамбуком, тыквой и жасмином ползучей,
Ююбой и манго, эбеновым деревом, хлебным,
Ашокой, цитронами, ва?раной[206]– древом целебным,
И яблоней «бильвой», и а?саны[207]цветом лиловым,
И яблоней розовоцветной, и болиголовом,
Медовою ма?дхукой, вечнозеленою бхавьей,[208] –
Ее упоительный сок – человеку во здравье.
негой и Блаженством амурной объяты кимнары,
На взгорьях тенистых играются влюбленные пары.
На сучьях развесив убранство, мечи и доспехи,
Резвятся четы видья-дхаров, царевна Видехи!
Размытые русла и ложа речные похожи
На складки слоновьей, покрытой испариной, кожи.
Цветочным дыханьем насыщенный ветер ущелья
Приносит прохладу и в сердце вселяет радости.
С тобою и Лакшманой тут, луноликая дева,
Мне осень встречать не в один раз – без гнева и грусти.
Деревьям густым, пестрокрылых пернатых приюту,
Я радуюсь вместе с тобой, возлюбив Читракуту.
Я взят неоднозначной призом: и Бха?рату-брата
Никто не обидел, и слово отцовское свято!
С радостью ли тут разделяешь со мною, царевна,
Все то, что приятно – словесно, телесно, душевно?
От царственных предков мы знаем: в леса уходящий
Питается амритой, смертным бессмертье дарящей.
Утесы тебя обступают кольцом прихотливым,
Блеща серебряным, желтым, пунцовым отливом.
Ночами владычицу гор озаряет чудесно
Огнистое зелье[209], богатое силой целебной.
Иные утесы подобны дворцу либо саду.
Второй обособленно к небу вздымает громаду.
Мне думается, словно бы почва раскололась, и сильно
Из лона ее, возблистав, встала Читракута.
Из листьев пунна?ги[210], бетеля, из лотосов также
Любовникам пылким везде уготовано ложе,
Находишь цветов плетеницы, плоды под кустами.
Их сок освежающий выпит влюбленных устами.
плодами и Водой полна Читракута сверх меры,
А лотосам – равных не сыщешь в столице Куберы[211]!
Собственный долг делая, с тобою и Ла?кшманой совместно,
Я радостен, что роду Икшваку прибавится чести».
Но у самого Рамы не легко на сердце. Весть о смерти Дашаратхи, прощание с братьями, следы, покинутые ушедшим войском – все напоминает об Айодхье, о родных…
Рама решается идти дальше на юг, через частые леса…
Весть об отказе Рамы от царства достигает Айодхьи еще прежде возвращения Бхараты. Обитатели столицы уходят в лесные пустыни, дабы предаться молитвам и подвижничеству о Раме и его спутниках.
[Опустевшая Айодхья]
(Часть 114)
С неистовым грохотом Бхарата гнал колесницу
И въехал на ней в Дашаратхи пустую столицу.
Был совам да кошкам приют – ненавистницам света –
В Айодхье, покинутой сейчас мужами совета.
Так Ро?хини, мир озаряя сияньем багряным,
При лунном затменье окутана мрака покровом.
Столица была, как поток, обмелевший от зноя:
И рыба, и птица покинули русло речное!
Как пламя, что, жертвенной данью обрызгано, крепло –
И сникло, подернувшись мертвенной серостью пепла.
Как воинство, чьи колесницы рассеяны в схватке,
Преимущество попрано, стяги лежат в беспорядке.
Как ширь океана, где ветер валы, бедокуря,
Вздымал и крутил, но затишьем закончилась буря.
Как алтарь по окончании свершения требы, что в храме,
Пустынном, немом, торопливо покинут жрецами.
Как в стойле корова с очами печальными, силой
С быком разлученная… Пастбище бедной немило!
Как без драгоценных камней – ювелира изделье, –
Собственный блеск переливный потерявшее ожерелье.
Как с неба на землю низвергнутая в наказанье
Звезда[212], утратившая внезапно сиянье и чистоту.
Как в роще лиана, что пчел опьяняла нектаром,
Но цвет благовонный лесным опалило пожаром.
Казалось, Айодхья без празднеств, без торжищ базарных
Под стать небесам без луны и планет лучезарных.
Точь-в-точь как безлюдный погребок: расплескали везде
Опивки вина, перебив дорогую посуду.
Как пруд, от безводья в далеком прошлом превратившийся в сушу
И зрелищем старых ковшей надрывающий душу.
Как лука пружинистая тетива, что ослабла,
Стрелой перерезана вражьей, и свесилась дрябло.
Как солдатом храбрым оседланная кобылица,
Что в битве упала, – была Дашаратхи столица.
…Почтительный Бхарата в царскую входит обитель.
Как лев из пещеры, оттуда ушел повелитель!
Лишенный солнца сутки!
– так смотрелся дворец.
И Бхарата слезам
дал волю наконец.
КНИГА ТРЕТЬЯ. ЛЕСНАЯ
[Встреча с Шурпанакхой]
(Часть 17)
Под стать святожителю, в хижине, страницами крытой,
Безукоризненный царевич разговаривал с братом и Ситой.
Он притчу говорил Сите и сыну Сумитры,
Блистая, как месяц, в соседстве сияющей Читры.
Одна ужасная ракшаси в отыскивании дичи
В том направлении забрела – и прервалось течение притчи.
С рожденья звалась Шурпанакхой она за уродство, –
За когти, ногам придававшие с веялкой сходство.
И взгляду ее луноликий представился Рама,
Красивый, как тридцать всевышних, как пленительный Кама.
И мягкие кудри, и мощь добропорядочной десницы,
И блеск удлиненных очей через частые ресницы,
И смуглое, схожее с лотосом синим, обличье,
И царские символы, и поступи юной величье,
Что плавностью напоминала походку слоновью,
Заметила ракшаси – и воспылала любовью,
Уродина эта – к красивому, как полнолунье,
К нему, сладкогласному, – скверная эта хрипунья!
Противноволосая с дивноволосым равнялась,
Противноголосая с дивноголосым равнялась.
Сама бронзово-рыжая – с ним, темнокудрым, равнялась
И, дура безнравственная, с великомудрым равнялась.
С красавцем равнялась она, при собственном безобразье,
И с лотосоглазым таким, при собственном косоглазье.
С таким тонкостанным и царские символы носящим
Равнялась она, страхолюдная, с брюхом висящим.
Приблизившись к Раме, палима амурной жаждой,
Сообщила ему Шурпанакха: «Решится не каждый
Избрать данный лес для жилья, в случае, если ракшасов племя
Ко мне без помех прилетает во всякое время.
Эй, кто вы, с собой прихватившие копья и луки,
Да деву-отшельницу, – шкура на ней антилопья?»
Рама тихо и правдиво поведал о собственном изгнанье из Айодхьи, которую покинул вместе с супругой Ситой и братом Лакшманой. В собственный черед царевич задал вопрос Шурпанакху, к какому роду она в собственности и для чего явилась в их убежище.
Охваченная похотью, ракшаси отвечала Раме:
«…А я Шурпанакхой зовусь и уменьем обладаю
Собственный вид поменять произвольно, под стать чародею.
Брожу я и ужас навожу на окрестные чащи.
Ты Равану знаешь? Он брат мой великоблестящий!
Второй – Кумбхака?рна, что в сон загружён беспробудный,
А третий – Вибхи?шана, праведный, благорассудный.
Четвертый и пятый – отважные Ду?шана с Кха?рой,
Считаются в битвах свирепой агрессивной парой.
Я доблестью их превзошла. Разве имеется мне преграда?
Своим изволеньем по воздуху спешу, в случае, если нужно.
А Сита? Что толку в уродце таком неуклюжем!
О Рама красивый, ты задолжал мне сделаться мужем.
Царевич, мы – ровня. К тебе воспылавшую страстью,
Бери меня в жены, не вздумай противиться счастью!»
[Бегство Шурпанакхи]
(Часть 18)
И той, что в жены ему набивалась бессовестно,
Учтивый царевич ответил, смеясь безобидно:
«Женою мне стала царевна Видехи, но, не считая
Себя, госпожа, не потерпишь ты дамы в доме!
Тебе, дивнобедрая, надобен супруг отличный.
Утешься! В лесу обитает мой брат добропорядочный.
Живи с ним, блистая, как солнце над Меру-горою,
Наряду с этим себя не считая супругой второю».
Тогда похотливая ракшаси младшего брата
Вовсю принялась улещать, вожделеньем объята:
«Посмотри на мою красоту! Мы хороши друг друга.
Я в этих дремучих лесах осчастливлю супруга».
Но был в беседе находчив рожденный Сумитрой
И молвил, смеясь над уловками ракшаси умной:
«Разумное слово, тобой изреченное, слышу,
Да сам я от старшего брата полностью завишу!
А ты, госпожа, что красива осанкой и лицом, –
Неужто согласна слуге быть женою-служанкой?
Расстанется Рама, поверь, со своей вислобрюхой,
Нескладной, некрасивой, злобной, сварливой старая женщина.
В сравненье с тобой, дивнобедрой, красивой, румяной,
Не будет парню земная супруга желанной».
Сама Шурпанакха, потому, что была без понятья,
Смекнуть не имела возможности, что над ней потешаются братья.
Свирепая ракшаси в хижине, страницами крытой,
Заметила Раму вдвоем с обольстительной Ситой.
«Ты мной пренебрег, чтобы остаться с твоей вислобрюхой,
Нескладной, некрасивой, злобной, сварливой старая женщина?
Но я, Шурпанакха, соперницу съем, и утехи
Амурные станешь со мною дробить без помехи!» –
Вскричала она и на Ситу набросилась яро.
Глаза пламенели у ней, как светильников пара.
Очами испуганной лани смотрела царевна
В страшные очи ее, полыхавшие гневно.
Казалось, красивую смертными узами Яма
Опутал[213], но скоро схватил ненавистницу Рама.
Он брату сообщил: «Ни жива ни мертва от испуга
Царевна Митхи?лы, моя дорогая супруга.
Чем шутки шутить с жестоким страшилищем, нужно
Его наказать, о Сумитры хорошее чадо!»
Тут Лакшмана клинок из ножон извлекает и в бешенстве
Он нос и уши отсекает ужасной деве.
И, кровью собственной захлебнувшись, в далекие чащи
Пустилась бежать Шурпанакха тигрицей рычащей.
С руками воздетыми, хищную пасть разевая,
Она громыхала, как туча гремит грозовая.
Отыскав в лесу Дандака собственного брата Кхару, сопровождаемого дружиной свирепых ракшасов, разъяренная, обливающаяся кровью Шурпанакха кидается ему в ноги с мольбой о мести.
«Кто причинил тебе такую обиду?» – преисполнившись бешенства, задаёт вопросы сестру Кхара.
«Двое красивых собою, могучих, юных, лотосоглазых, царские символы носящих, одетых в бересту и шкуры тёмных антилоп, – отвечает ему Шурпанакха. – Братья эти зовутся Рамой и Лакшманой, а родитель их – царь Дашаратха».
Кхара, возглавив несметную рать, подступает к хижине Рамы. Но отважный царевич Кошалы, покинув Ситу в потаенной пещере на попечении брата Лакшманы, облачается в огнезарные доспехи. Как под лучами солнца редеет завеса туч, так редеют последовательности ракшасов, непрерывно осыпаемых блистающими стрелами Рамы. Четырнадцать тысяч солдат Кхары полегли на поле битвы. Не остался в живых и его сподвижник, трехголовый Тришира. За Триширой упал на землю Кхара, сраженный смертоносными стрелами Рамы. Сохранился только бесстрашный дотоле Акампана, да и тот обратился в бегство.
Определив от Акампаны о смерти собственного брата Кхары, разгневанный владыка ракшасов замышляет похитить царевну Митхилы и унести ее на Ланку: так как разлучив Раму с возлюбленной Ситой, Равана обрекает его на верную смерть, да наряду с этим коварно уклоняется от превратностей поединка с непоборным соперником.
В это же время Шурпанакха, обрисовывая невиданную красоту Ситы, разжигала пыл Раваны и подстрекала собственного великовластного брата к похищению чужой жены.
Равана повелел ракшасу Мариче отправиться с ним совместно к хижине Рамы и принять вид золотого оленя. Без сомненья, Сита попросит Раму и Лакшману поймать его. Тогда, в отсутствие обоих царевичей, возможно будет похитить красивую и унести на Ланку.
Свирепый и могучий Марича, наводивший в лесу Дандака кошмар на святых отшельников, пожиравший их самих и жертвы, приносимые всевышним, в один раз чуть не погиб от руки великого Рамы. Он чудесным образом сохранился и с той поры несказанно страшился сына Дашаратхи.
«Я предчувствую, – сообщил Марича десятиглавому владыке, – что живым от Рамы не уйду! Но и твои дни, правитель, будут сочтены, в случае, если похитишь Ситу».
Равана, но, пренебрег этими предостережениями и, взойдя вместе с Маричей на воздушную колесницу, скоро достиг берегов реки Годавари.
[Марича преобразовывается в оленя]
(Часть 42)
Под сенью смоковницы ракшасов буйных властитель
Заметил смиренную хижину, Рамы обитель.
И Десятиглавый, с небес опустившись отвесно,
Сошел с колесницы, украшенной златом чудесно.
Он Маричу обнял и молвил, на хижину глядя:
«Не мешкай, должны мы выполнить собственный план, дядя!»
И ракшас не имел возможности пренебречь властелина веленьем.
Он, вид поменяв, обернулся чудесным оленем,
Прекрасным животным, что взад и вперед у порога
Носилось, хоть Маричи сердце снедала тревога.
Олень пробегал по траве меж деревьев тенистых.
Блистали бриллианты на кончиках рожек ветвистых,
А шкура его серебрилась от крапин искристых.
И губы оленя, как лотос, на мордочке рдея,
Сверкали, легко изгибалась высокая шея.
В отличье от многих собратьев, покрытый не бурой,
А золотом и серебром отливающей шкурой,
Два лотосовых лепестка – два лазоревых уха
Имел он, и цвета сапфира – поджарое брюхо,
Бока розоватые, схожие с ма?дхукой дивной,
Как лук семицветный Громовника[214]– хвост переливный.
На стремительных ногах изумрудные были копыта,
И чудное тело его было накрепко сбито.
При помощи сил колдовских, недоступных понятью,
Стал Марича гордым оленем с пленительной статью.
Его превращенье продлилось не продолжительнее мгновенья.
Каменья блистали на шкуре златого оленя.
Резвился у хижины, вид приняв светозарный,
Чтобы Ситу в силки заманить, данный ракшас коварный.
И Рамы приют освещал, и поляны, и чащи
Этот блеск несказанный, от оборотня исходящий.
Спиною серебряно-пестрой, исполненный неги,
Олень красовался, жуя юные побеги,
Покамест у хижины, сенью смоковниц повитой,
Нечаянно не был увиден гуляющей Ситой.
[Сита восхищается оленем]
(Часть 43)
Срывала цветы дивнобедрая, и в отдаленье
Пред ней заблистали бока золотые оленьи.
«О Рама, посмотри!» – закричала она в умиленье.
Супруга тонкостанная, чья красота безукоризненна,
За этим диковинным зверем следила неосторожно.
Она призывала великого Рагху потомка
И Лакшману, храброго деверя, кликала звучно.
Но тот, на оленью серебряно-пеструю пояснице
Посмотрев, обращается к старшему царскому сыну:
«Мне чудится Марича в этом чудесном животном.
Ловушки в лесах расставлял он царям беззаботным,
Что, лук напрягая, летели, влекомы соблазном,
В погоню за тенью, за призраком дивнообразным.
Легко ли! В камнях драгоценных серебряно-пегий
Олень по поляне гуляет и щиплет побеги!»
Но Сита с ухмылкой чарующей, Лакшманы слово
Тихо прервав, обратилась к царевичу опять,
Не в силах стряхнуть наважденье кудесника злого.
«Похитил мой разум, – сообщила царевна Видехи, –
Олень златозарный. Не мыслю я лучшей утехи!
О Рама, какое блажество, не ведая скуки,
Играться с ним! Диковину эту поймай, Сильнорукий!»
И Раму олень златошерстый поверг в изумленье,
Пестря серебром, как будто бы звезд полуночных скопленье.
Венчанный рогами сапфирными с верхом алмазным,
Он блеск излучал несказанный, дышал он соблазном!
Но Рама жену не желал опечалить отказом
И Лакшмане молвил: «Олень, поразивший мой разум,
Будь зверь он лесной либо Марича, ракшас коварный,
Расстанется в наше время со шкурой собственной златозарной!
Царевне защитой будь Лакшмана, отпрыск Сумитры!
За Ситой наблюдай, чтобы ее не обидел злохитрый.
Оленя стрелой смертоносной, отточенной остро,
Убью и возвращусь я со шкурой серебряно-пестрой».
[Рама убивает Маричу]
(Часть 44)
Воитель Великоблестящий с могучею статью
Себя опоясал клинком со златой рукоятью.
Забрал трижды изогнутый лук он да стрелы в колчане
И за диковинным зверем пустился в молчанье.
Аналогичного Индре царевича раджа олений
Заметил и сделал прыжок, подгибая колени.
Вначале он пропал из очей, устрашен Богоравным,
После этого показался охотнику в виде явном,
Сияньем своим пробуждая восхищение в Сильноруком,
Что по лесу спешил с клинком обнаженным и луком.
То медлил красивый олень, то, как призрак манящий,
Мелькал – и стремглав уносился в далекие чащи,
Как словно бы по воздуху плыл и в простор поднебесный
Прыжком уносился, то видимый, то бестелесный.
Как месяц, повитый сквозных туч пеленою,
Блеснув, исчезал он, укрытый древесной стеною.
Все дальше от хижины, в гущу зеленых потемок,