Второй пример: в повести американской писательницы Харпер Ли То Kill a Mockingbird имеется предложение Mr. Raymond sat up against the tree-trunk, которое в русском переводе передано как Господин Реймонд сел и прислонился к дубу. (пер. Н. Галь и Р. Облонской) Опять-таки возможно поразмыслить, что русское предложение по высказываемым в нем значениям не в полной мере соответствует исходному британскому: в нем имеется слова и прислонился, отсутствующие подлиннике; британское наречие up в sat up показывает, что субъект глагола пришел в сидячее положение из лежачего (ср. sat down), тогда как в русском предложении эта информация не содержится; наконец, британское tree-trunk свидетельствует не дуб, а ствол дерева. Но в действительности смысловая эквивалентность тут имеется, лишь для ее установления нужно, во-первых, учитывать лексико-грамматические преобразования («переводческие изменения»), имеющие место в ходе перевода, и, во-вторых, выйти за рамки данного предложения в более широкий контекст. Вправду, русское сел и прислонился соответствует британскому sat up against постольку, потому, что одним из значений предлога against есть значение соприкосновения с чем-либо либо опоры на что-либо; та информация, которую передает британское up в sat up, в pyccком переводе извлекается из последующего предложения2 — Раньше он лежал на траве; наконец, дерево, к ко-
1 См. А. И. Смирницкий. Морфология британского язы ка. М., Изд-во лит. на иностр. яз., 1959, с. 289—310.
2 Кроме этого и в британском подлиннике; вторыми слонами, в этом случае англ. up в sat up семантически избыточно с позиций широкого контекста.
торому прислонился Реймонд, упоминается в предшествующем контексте, где указано, что речь заходит конкретно о дубе (ср. We chose the fattest live oak and we sat under it).
Смысловая эквивалентность текстов на ИЯ и на ПЯ и в этом случае устанавливается не на уровне отдельных слов либо кроме того предложений, а на уровне всего текста в целом. (См. кроме этого гл. 4.)
Итак, семантические расхождения между языками не могут служить непреодолимым препятствием для перевода н силу того события, что перевод имеет дело не с языками как абстрактными совокупностями, а с конкретными речевыми произведениями (текстами), в пределах которых осуществляется взаимодействие и сложное переплетение как следует разнородных языковых средств, являющихся выразителями значений — слов, грамматических форм, синтаксических и «супрасегментных» средств и пр., в собственной совокупности передающих ту либо иную семантическую данные. Та семантическая эквивалентность перевода и текстов подлинника, которую мы вычисляем нужным условием осуществления процесса перевода, существует не между отдельными элементами этих текстов, а между текстами в целом, причем в данного текста не только допустимы, но довольно часто и просто неизбежны бессчётные перегруппировки, перераспределения и перестановки отдельных смысловых элементов («переводческие изменения»). При переводе, значит, неукоснительным правилом есть принцип подчинения элементов целому, низших единиц высшим, в чем мы в будущем будем иметь возможность много раз убедиться.
4) Сообщённое отнюдь не означает, что в ходе перевода постоянно осуществляется полностью полная («стопроцентная») передача всех значений, выраженных в тексте подлинника. Мы уже говорили, что при переводе семантические утраты неизбежны, и что обращение может идти лишь о максимальной полноте передачи значений, высказываемых текстом подлинника. Сомнения в возможности сохранения при переводе значений, высказываемых в тексте на ИЯ, обоснованы постольку, потому, что речь заходит об полном тождестве высказываемых значений. Потому, что, но, мы предъявляем требование не полной, а максимальной полноты передачи значений при переводе с соблюдением того, что мы именуем «порядком очередности передачи значений», постольку эти сомнения отпадают.
§ 5. Фактически говоря, на этом рассмотрение вопроса о возможности передачи значений, высказываемых в тексте на ИЯ при его переводе на ПЯ, возможно было бы закончить. Но для окончательного уяснения данной неприятности («неприятности переводимости) необходимо развеять еще одно сомнение касательно возможности полной и адекватной передачи значений, высказываемых на одном языке, средствами другого языка. Источником этого сомнения есть взор — а вернее сообщить, предрассудок, в соответствии с которому существуют языки «развитые», «цивилизованные» и языки «неразвитые», «первобытные», «отсталые». С данной точки зрения, до сих пор бытующей в обывательских кругах1, те доводы, каковые только что были приведены в пользу переводимости, имеют силу только по отношению к «развитым» языкам, но не относятся к языкам «первобытным» либо «неразвитым», потому, что эти последние, в силу собственной «примитивности», неспособны высказывать все те значения, каковые смогут быть выражены при помощи «развитых» «цивилизованных» языков.
Необходимо со всей решительностью заявить, что указанная точка зрения во всех отношениях полностью несостоятельна. Ее политическая несостоятельность очевидна в свете марксистско-ленинского учения о равноправии языков: «Тот не марксист», — писал В. И. Ленин, — «тот кроме того не демократ, кто не признает и не отстаивает равноправия наций и языков».2
Но эта точка зрения несостоятельна кроме этого и в чисто лингвистическом отношении. Ознакомившись с бессчётными «экзотическими» языками туземцев Африки, Австралии, Северной и Южной Америки, языковеды заключили , что все они характеризуются достаточно «развитым» богатым и грамматическим строем словарным составом. Ни в одном из известных сейчас языков как живых, так и мертвых, не удалось найти каких-либо линия, каковые возможно было бы с той либо другой долей убедительности вычислять показателями «примитивности» либо «неразвитости».
В действительности: задумаемся на 60 секунд — в чем может проявляться отличие между «развитыми» и «неразвитыми»
1 Прежде это заблуждение разделялось многими языковедамн; на данный момент, но, большинство лингвистов отвергает эту точку зрения и только немногие выступают в ее защиту. (см., напр., Р. А. Будагов. О предмете языкознания. «Известия АН СССР», Серия языка и литературы, т. XXXI, вып. 5, 1972)
2 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 24, с. 125.
языками? Специфику любого языка определяет, во-первых, его звуковой (фонологический) строй, во-вторых, грамматическая совокупность и, в-третьих, словарный состав. Что касается звукового строя, то вряд ли кому придет в голову утверждать, что существует отличие между «первобытным» и «цивилизованным» звуковым строем. Непременно, во многих «экзотических» языках существуют непривычные для нас звуки (к примеру, так именуемые «щелкающие» либо «всасывающие» звуки в готтентотском и бушменском языках), но нет никаких оснований считать, что эти звуки по собственному характеру являются в каком-либо отношении «примитивными» либо «нецивилизованными». Значит, обращение может идти лишь о грамматике и словаре. Но и при анализе этих качеств структуры языка приверженцев деления языков на «примитивные» и «развитые» ожидает разочарование. Многие языки, вправду, имеют необычный, специфичный грамматический строй, не укладывающийся в привычные для нас схемы латинской, русской либо британской грамматики. Но разве это может служить основанием вычислять их грамматический строй «примитивным»?
Из того, что во многих «экзотических» языках отсутствуют такие грамматические категории как, скажем, время либо число, отнюдь не вытекает, что мышлению народов, говорящих на этих языках, несвойственны сами понятия времени либо числа. Анализ строя этих языков говорит о том, что все они смогут выразить и вправду высказывают каждые понятия, среди них и самые абстрактные, такие как время действия, количество предметов и пр., но эти понятия выражаются в этих языках не грамматическим, а лексическим методом. Усматривать в этом какую-то «примитивность» данных языков было бы очень наивно. Языки любого грамматического строя в состоянии выразить любое понятие и любую мысль — таков непреложный факт, что до тех пор пока что никому не удалось опровергнуть.
Любопытно, что в тех случаях, в то время, когда в «экзотических» языках отсутствует та либо другая грамматическая категория, приверженцы теории «примитивных» и «развитых» языков усматривают «диффузность», «нерасчлененность» первобытного мышления; в то время, когда же, напротив, в них обнаруживается та либо другая категория, несвойственная привычным нам (европейским, по преимуществу) языкам, то говорят о недостаточной «абстрактности» примитивного мышления, его «неспособности» отвлечься от выражения тех либо иных
отношений и конкретных значений. Иными словами, одно да и то же явление в «собственных» языках рассматривается как показатель их развитости («абстрактность» — это отлично; «расчлененность» — также отлично), а в «первобытных» — как свидетельство их неразвитости («нерасчлененность» — это не хорошо; «чрезмерная конкретность» — также не хорошо). Очевидно, все это не имеет ничего общего с подлинно научной аргументацией, в случае, если мы заблаговременно уверенны, что отечественный личный язык идеальнее всех других.
То же самое обнаруживается и при анализе словарного состава так называемых «экзотических» языков. Словарный состав (лексикон) языка, как мы знаем, наиболее непосредственным и прямым образом запечатлевает и фиксирует эти людской опыта, другими словами ту настоящую реальность, которая отражается в сознании коллектива, говорящего изданном языке. Непременно, в языках пародов, находящихся на низших ступенях публичного и культурного развития, отсутствуют либо очень бедно представлены такие разряды лексики как научная, техническая, политическая терминология, обозначения абстрактно-философских понятий и им подобные — по той очевидной причине, что понятия и соответствующие предметы по большому счету отсутствуют в практическом опыте людей, относящихся к данным языковым коллективам. Но возможно ли вычислять это событие показателем «примитивности», «первобытности» этих языков? Очевидно, нет, потому что в принципе все эти языки в состоянии обрисовывать и обозначать каждые предметы, ситуации и понятия, с которыми приходится либо придется в будущем сталкиваться людям — носителям этих языков. Когда людской коллективу, говорящему на том либо другом «примитивном» языке, становятся известны те либо иные предметы, технические устройства, политические университеты, научные понятия и пр., в их языке срочно появляются соответствующие методы обозначения этих понятий и предметов, другими словами выражения и соответствующие слова. Напомним в данной связи то, что уже было сообщено выше (в §§ 2, 4 данной главы): любой человеческий язык устроен так, что при его помощи возможно обрисовывать не только уже узнаваемые, но и совсем новые, прежде ни при каких обстоятельствах не видевшиеся предметы, ситуации и понятия; иными словами, лексикон языка — это открытая совокупность, способная к обогащению и непрерывному пополнению. Это относится к любымязыкам, а не только к так называемым «развитым» либо «цивилизованным».
Иначе, не нужно забывать и того, что такие разряды лексики как научная, техническая, абстрактно-философская терминология отсутствуют в активном а также в пассивном словаре у весьма многих людей, говорящих на так называемых «развитых» языках. То же самое относится и к различным периодам истории одного и того же языка. Не только в языках дикарей Новой Гвинеи либо Центральной Африки, но и в русском языке времен Пушкина отсутствуют такие слова как телефон, радио, телевизор, космонавтика, рационализатор, соцсоревнование, культмассовый и многие другие, сейчас отлично узнаваемые каждому советскому школьнику. Но никому не придет в голову утверждать, что русский язык, на котором сказал и писал Пушкин, менее «развитый» и «цивилизованный», чем современный русский язык.
В случае, если же говорить о количественной стороне, то в этом отношении словарный состав так называемых «примитивных» языков в целом никак не уступает словарю языков «развитых», потому что отсутствие в первых научно-технической и абстрактной терминологии компенсируется разнообразием и богатством лексики, которая связана с теми областями деятельности и жизни, каковые свойственны для людских коллективов — носителей данных языков. Языки многих нецивилизованных народов характеризуются наличием выражений и большого количества слов, относящихся к таким сферам людской деятельности как охота, рыболовство, земледелие; в них изобилуют такие слова как заглавия разных животных, растений, орудий труда и пр., многие из которых по большому счету малоизвестны народам, говорящим на «цивилизованных» языках. Все беседы о языках и народах, в словаре которых насчитывается якобы всего лишь пара сот слов, — целая выдумка; не смотря на то, что количество слов в лексиконе кроме того одного человека, а тем более целого народа, выяснить с точностью очень тяжело, все же мы можем в полной мере определенно утверждать, что в количественном отношении между словарным составом так называемых «развитых» и «примитивных» языков нет никакой принципиальной отличия.
Еще один довод, к которому время от времени прибегают приверженцы теории неравенства языков — это утверждение о том, что в словаре «неразвитых» языков якобы изобилуют слова с узкими, конкретными значениями и одновременно с этим отсутствуют слова обобщенного, абстрактного значения. Вправду, время от времени в так называемых «экзотических»
языках отмечается явление, которое, на первый взгляд, подтверждает это положение: так, в бушменском языке, по свидетельству экспертов1, отсутствует глагол со значением ‘переносить‘ по большому счету, но имеется много слов, обозначающих разные методы переноски – на голове, на пояснице, на плече, на финише палки, переброшенной через плечо, на руках и т.д. Но делать на этом основании заключение о «примитивности» того либо иного языка неправомерно: то же самое явление, то есть, громадная степень разделения значений слов в одном языке по сравнению с другим обнаруживается и при сопоставлении между собой так называемых «цивилизованных» языков. Ниже, в главе 3 будут даны соответствующие примеры из британского и русского языков; все они убедительно показывают, что структура словарного состава (равно как и грамматическая структура) различных языков разна, но отнюдь не о «превосходстве» одного языка над вторым. Из того факта, что в английском нет слова со значением ‘палец’ по большому счету, а имеется дифференцированные наименования для ‘громадного пальца на руке’ (thumb), ‘всех остальных пальцев на руке’ (finger) и ‘пальца на ноге’ (toe), никак нельзя сделать вывода об «отсталости» английского если сравнивать с русским. К тому же при сравнении «примитивных» языков с «цивилизованными» столь же довольно часто отмечается и прямо противоположное явление — недифференцированность значения слова; так, в том же самом бушменском языке одно да и то же слово обозначает не только мясо, но и всех съедобных диких зверей по большому счету. Но, как мы уже знаем, это отнюдь не смущает приверженцев теории «развитых» и «неразвитых» языков, каковые в этом случае говорят о «диффузности» первобытного мышления, следуя тому же принципу — «что отлично для собственного языка и не хорошо для чужого»2.
Наконец, время от времени отличие между языками «передовыми и «примитивными» усматривают в том, что в последних якобы отсутствует какая-либо стилистическая разделение, тогда как для первых характерно наличие громадного количества развитых функциональных стилей. Но и данный довод неправомерен: в любом языке имеется определенная
1 См. Ю. А. Найда. Наука перевода. «Вопросы языкознания», 1970, № 4, с. 11.
2 См. Е. Nida. Principles of Translation as Exemplified by Bible Translating. On Translation, ed. by R. Brower. Cambridge, Mass., 1959, p. 26.
стилистическая разделение, не смотря на то, что, само собой разумеется, не во всех языках (и не во все периоды существования одного и того же языка) выделяются одинаковые функциональные стили. Так, в языках социально и культурно отсталых народов отсутствуют, само собой разумеется, такие стили, как научный, публицистический и другие, но в них, в большинстве случаев, четко выделяются стили религиозно-мифологический, фольклорный, разговорно-бытовой и другие. Когда на том либо другом языке появляется научная, политическая и вторая литература, в нем срочно появляется и соответствующий функциональный стиль и в первую очередь соответствующая особая терминология, о чем мы уже говорили применительно к словарному составу языка.
Несомненным есть одно: деление языков на «высшие» и «низшие», «прогрессивные» и «отсталые», «цивилизованные» и «первобытные» носит по собственному существу расистский темперамент, каковы бы ни были намерения лиц и субъективные взгляды, придерживающихся данной точки зрения. В довольно недавнем прошлом эта теория взяла необычное преломление в советском языкознании в лице недоброй памяти так именуемого «нового учения о языке» академика Н. Я. Марра и его последователей. Исходя из собственной вульгарно-социологической трактовки языка как несложного производного от уровня социального развития общества, марристы пробовали установить в развитии людских языков определенные «стадии»: народы, находящиеся на низших уровнях социального развития, согласно их точке зрения, характеризуются «низшими стадиями» языка и развития мышления, тогда как народам, достигшим более больших уровней социального развития, характерно языки и мышление более «высоких» стадий.1 Наряду с этим их любимым доводом было утверждение о том, что это неравенство умственного и языкового развития народов не расовое, а публично обусловленное. Практически данный «довод» сводился, но, к подмене расизма биологического расизмом социологическим.
Если бы марристы были правы, то это означало бы, что при переходе от более низкого уровня социального развития
1 Последствия этих концепций иногда дают себя знать и по сей день; в статье В. И. Дегтярева «Формирование категории вещественности», («Вопросы языкознания», 1971, № 6) серьезно утверждается, что индейцы, говорящие на языке хопи, находятся на более низком уровне «мыслительного развития», чем люди, говорящие на европейских языках!
к более высокому изменялся бы и строй языка того либо иного народа. История пародов и языков СССР, но, самым убедительным образом опровергла эту пошлую-социологическую концепцию. Как мы знаем, что многие племена и народы, жившие на территории бывшей царской России, до революции пребывали на уровне первобытнообщинного либо родового строя, от которого они сразу же, минуя феодальную и капиталистическую формацию, перешли к социализму. Но наряду с этим их языки остались в целом теми же, что и прежде, не претерпев никаких особенных «качественных» трансформаций ни в области грамматического строя, ни в словарном составе (в его главном ядре). Непременно, их словарь пополнился громадным числом терминов научного, публично-политического и философского характера (грамотных как за счет заимствований, так и из внутренних ресурсов самих этих языков); но данный процесс, как уже было сообщено, происходит непрерывно в любом языке. За годы советской власти на языки некогда отсталых народов СССР была переведена широкая научная, публично-политическая и философская литература; но нигде и ни при каких обстоятельствах не появлялось непреодолимых препятствий для для того чтобы рода переводов. Так, практика языкового строительства в СССР дала самое наглядное опровержение концепции непереводимости применительно к отношению между так называемыми «примитивными» и «передовыми» языками, показав полную несостоятельность самого для того чтобы деления языков.
В наши дни не только языковедам, стоящим на марксистских позициях, но и практически всем зарубежных ученых ясна ненаучность деления языков на «развитые» и «первобытные». Вот, к примеру, что говорит узнаваемый американский лингвист Р. А. Холл: «Все изучения, каковые до сих пор проводились на «примитивных» языках, продемонстрировали» что они имеют тот же тип строения и такой же богатый словарь, как и другие языки… Другими словами, на современном этапе людской развития нет таковой вещи, как вправду «примитивные» языки. Разумеется, существовала стадия, на которой людская обращение была значительно менее развита чем на данный момент, но данный период имел место как минимум пара сотен тысяч лет тому назад и от него нигде не осталось никаких следов. Все языки, на которых говорят на данный момент, кроме того языки племен американских индейцев, австралийцев и африканцев, достигли в целом одной и той же
ступени развития… Отечественный личный язык, будь то английский язык , французский, итальянский либо германский и все другие так именуемые «цивилизованные» языки, являются цивилизованными только постольку, потому, что те группы людей, каковые говорят на этих языках, проделали в определенных областях достаточный технический прогресс, чтобы выстроить «цивилизацию», другими словами более сложную культуру. Многие так именуемые «примитивные» языки… имеют грамматический строй, что символизирует иные и столь же серьёзные различия в окружающем нас мире, что и строй отечественных «цивилизованных языков». В то время, когда один популярный еженедельник1 охарактеризовал хинди как «довольно примитивный язык, которому, к сожалению, не достаточно научного и технического вокабуляра», его редакторы попросту нашли собственный склонность и собственное невежество принимать на веру ходячие оценочные суждения, которым не место ни в научном, ни в популярном описании различий между языками»2.
А вот мнение американского антрополога проф. Ричарда Ли, прожившего продолжительное время среди бушменов: «Условия их судьбы дают ключ к пониманию прошедших периодов истории, потому, что неприятности, с которыми они сталкиваются в собственной повседневной жизни, те же самые, с которыми имел возможность сталкиваться первобытный человек. Я прожил среди них пара лет, изучил их их язык и образ жизни. Я заключил , что … они совсем такие же люди как и мы и что их умственный уровень никак не ниже отечественного… Полагаю, большая часть из нас согласится с тем, что создание все более и более больших ядерных боеголовок никому не приносит пользы. Довольно моей собственной профессии я могу утверждать, что попытки отыскать отличие в умственных свойствах представителей различных рас не приведут ни к чему хорошему».3
Яснее, думается, выразиться запрещено.
Итак, нам остается сделать вывод: потому, что противопоставление языков «развитых» и «неразвитых» научно несостоятельно, постольку выдвинутый нами принцип принципиальной возможности перевода («переводимости) на базе
1 Р. Холл имеет в виду американский издание Newsweek.
2 R. A. Hall. Introductory Linguistics. Philadelphia, 1964, PP. 13—14, 469 (перевод мой — Л. Б.).
3 Цит. по тексту интервью, размещённому в газете Moscow News 2.Х.1971 (перевод мой — Л. В.).
передачи значений, выраженных на одном языке, средствами другого языка, не знает ограничений и применим к отношениям между любыми двумя языками.
3. Место теории перевода среди вторых дисциплин
§ 6. В прошлом изложении мы пара раз употребили термин «лингвистическая теория перевода». В данной связи появляется необходимость уточнить, во-первых, на каком основании теория перевода относится нами к числу лингвистических дисциплин; во-вторых, существуют ли какие-нибудь иные подходы к проблемам теории перевода не считая лингвистического; в-третьих, какое место занимает лингвистическая теория перевода среди вторых отраслей науки о языке.
В ходе перевода осуществляется преобразование текста на одном языке (ИЯ) в текст на втором языке (ПЯ) при сохранении неизменного замысла содержания, другими словами значения либо, правильнее, совокупности значений, выраженных в исходном тексте. Дабы выполнить собственную задачу, то есть отразить значительные закономерности перевода, теория перевода обязана в первую очередь установить расхождения и совпадения в методах выражения аналогичных значений в ИЯ и в ПЯ и на данной базе распознать самые типичные методы преодоления этих расхождений («переводческие приемы»). Такая задача по собственному существу являете языковедческой, а теория перевода, ставящая перед собой конкретно такую задачу, не может быть ничем иным как лингвистической дисциплиной.
На это возможно было бы, на первый взгляд, возразить, что задача расхождений и установления совпадений в методах выражения значений в различных языках входит в компетенцию не теории перевода, а сопоставительного языкознания. В действительности теория перевода теснейшим образом связана с сопоставительным языкознанием, которое помогает для нее яркой теоретической базой; и все же лингвистическая теория перевода не тождественна сопоставительному изучению языков. Сопоставительное языкознание, как и языкознание по большому счету, имеет дело с совокупностями языков — в его функции входит вскрытие различия и чёрт сходства между совокупностями двух языков в области их звукового (фонологического) строя, грамматического строя и словарного состава. Исходя из этого для сопоставительного языкознания (как и для языкознания по большому счету) сущест-
ственным есть разграничение уровней языковой иерархии, другими словами отнесение тех либо иных единиц языка (либо двух сопоставляемых языков) к определенному нюансу либо уровню языковой совокупности. Перевод же, как было выделено выше, имеет дело не с совокупностями языков, а с конкретными речевыми произведениями, другими словами с текстами. В речи же, как мы знаем, преодолевается расслоение языковой совокупности на уровни либо нюансы (морфологический, синтаксический, лексико-семантический и пр.); в пределах речевого произведения осуществляется синтез и сложное взаимодействие как следует разнородных средств выражения значений. Значит, для теории перевода принадлежность разглядываемых единиц к определенному уровню либо нюансу языковой совокупности совсем не играет роли; сопоставление языковых единиц в теории перевода производится лишь на базе общности высказываемого ими содержания, другими словами значения, иными словами, на базе семантической общности данных единиц, независимо от их принадлежности к одному либо к различным уровням языковой иерархии.
Поясним сообщённое конкретным примером. Допустим, мы поставили себе целью сопоставительное изучение видовременных форм глагола в британском и русском языках. В этом случае сопоставительная грамматика этих двух языков обязана ограничиваться изучением различий и сходств конкретно видовременных глагольных форм, другими словами оставаться в пределах морфологического уровня как в британском, так и в русском языках, совсем не затрагивая вопроса о том, что те либо иные значения смогут в одном из сопоставляемых языков выражаться не морфологическими а также по большому счету не грамматическими, а лексико-семантическими средствами. Иное дело в теории перевода. Тут в разглядываемом случае именно нельзя ограничиться установлением соответствий лишь в пределах совокупности морфологических форм; нужно выйти за эти пределы и установить, что определенные значения, высказываемые в одном из языков грамматически, в другом смогут выражаться при помощи лексических средств, как в приведенном выше (§ 4) примере из рассказа С. Моэма, где значения, выраженные в исходном тексте при помощи форм временной отнесенности глагола, в тексте перевода передаются лексически при помощи слов прежде и сейчас. Иными словами, теория перевода в принципе равнодушна к языковому статусу сопоставляемых единиц, к тому, относятся ли они к грам-
матическим, лексическим либо еще каким-либо средствам; для нее значительным есть только их семантическое тождество, другими словами единство высказываемого ими содержания. Значит, в случае, если для языкознания по большому счету и для сопоставительного языкознания в частности значительным моментом есть разграничение уровней языковой совокупности, для теории перевода, наоборот, самое основное – это разглядывать и сопоставлять языковые явления в их связи, в том сотрудничестве, в которое они вступают в речи, в структуре связного текста.1
В данной связи направляться подчернуть, что в современном языкознании по большому счету отмечается тенденция перейти от изучения языка как абстрактной совокупности к изучению функционирования языка в речи. Эта тенденция проявляется и в возросшем интересе к проблемам речевой деятельности, исследуемым в плане психолингвистики, и в разработке тематики, которая связана с так называемым «коммуникативным членением и «актуальным синтаксисом предложения», что мыслимо лишь при учете функционирования предложения в строе связной речи, и, наконец, в появлении новой отрасли языкознания — «лингвистики текста»2. Все эти направления изучения языка самым тесным образом связаны с теорией перевода; возможно кроме того утверждать, что лингвистическая теория перевода — это не что иное, как «сопоставительная лингвистика текста», другими словами сопоставительное изучение семантически тождественных разноязычных текстов.
Наряду с этим нужно сделать следующее разъяснение: строго говоря, обращение как таковая не может быть предметом языкознания, потому что она в любой момент лична, единична и неповторима, а каждая наука может изучать только что-то общее, закономерное, обычное и систематично воспроизводимое. Обращение помогает для языкознания только материалом, из которого оно извлекает собственный объект изучения, то есть язык.3 В случае, если мы говорим, что в современном языкознании отмечается тенденция к изучению функционирования и использования языка в речи, то это указывает только сдвиг в изучении того же объекта — языка, выражающийся в упоре не на статическую, а на динамическую его сторону, не на
1 См. А. Швейцср. К вопросу об анализе грамматических явлений при переводе. «Тетради переводчика», вып. 1, М., 1963.