Мы имеем, так, драгоценные сведения о особенностях эфира. Разрешают ли они нам выстроить материальное изображение той среды, которая наполняет Вселенную, и решить так проблему, перед которой появились бесплодными продолжительные упрочнения отечественных предшественников?
Кое-какие ученые, по-видимому, питали эту надежду… На данный момент мы замечаем среди физиков именно противоположную тенденцию; они считают, что материя имеется предмет сверхсложный и что зря мы вычисляем себя отлично осведомленными относительно нее. Происходит это по причине того, что мы весьма привыкли иметь с ней дело и ее необычные особенности в итоге начинают нам казаться естественными. Но в объективной действительности эфир, по всей видимости, существенно проще и конкретно его то и следовало бы разглядывать как базу.
Запрещено, следовательно, выяснить эфир материальными особенностями. Пробовать выяснить его иными качествами, чем те, яркое и правильное познание которых дает нам опыт, означало бы делать дело, заблаговременно обреченное на неудачу.
Эфир выяснен, раз в каждой точке его нам известны по величине и по направлению два поля – электрическое и магнитное, каковые смогут в данной точке существовать. Эти два поля смогут изменяться; мы по привычке говорим о перемещении, которое распространяется в эфире, но явление, дешёвое опыту, — это распространение этих трансформаций.
Так как электроны, разглядываемые как изменение эфира, распределенного симметрически около данной точки, в полной мере симулируют инерцию, это главное свойство материи, то делается весьма соблазнительным высказать предположение, что и сама материя имеется более либо менее сложное сочетание движущихся наэлектризованных центров.
Склонность эта обыкновенно весьма велика, как обосновывает изучение световых спектров, образуемых атомами. И конкретно благодаря компенсаций, происходящих между разными перемещениями, значительные особенности материи, к примеру, закон сохранения инерции, не противоречат догадке.
Силы сцепления, как предполагается, обязаны своим происхождением обоюдным притяжениям, каковые действуют на электрических и магнитных полях, образуемых в тела. Возможно кроме того допустить, что под влиянием этих действий может появиться тенденция к определенным ориентировкам, в противном случае говоря, тут выступает обстоятельство, по которой материя может кристаллизоваться.
Все испытания над проводимостью газов либо металлов и над радиациями активных тел давали нам основание разглядывать атом, как складывающийся из центра, заряженного положительно, по величине равного примерно самому же атому, при чем около этого центра вращаются, тяготея к нему, электроны. Возможно, разумеется, высказать предположение, что данный хороший центр сохраняет фундаментальные особенности материи и что лишь сами электроны владеют одной только электромагнитной массой.
Об этих хороших частицах мы не хорошо осведомлены, не смотря на то, что они и видятся в изолированном виде, как мы это видели, к примеру, в канальных лучах. Их не было возможности изучать столь же с уверенностью, как самые электроны; благодаря собственной величине, они создают в телах, на каковые падают, большие потрясения, каковые выражаются вторичными испусканиями, усложняющими и маскирующими начальное явление. Имеется, однако, важные основания думать, что эти хорошие центры не отличаются простотой. Так, Штарк[1], опираясь на весьма остроумные доказательства, добытие им умелым методом, приписывает им образование спектров полос в Гейсслеровых трубках; сложность спектра раскрыла бы и сложность центра. Но, узнаваемые изюминки, каковые воображает проводимость металлов, не могли бы быть растолкованы, раз не было бы сделано аналогичного предложения. Так, атом, лишенный катодной частицы, кроме этого возможно разложен на элементы, подобные электронам и заряженные положительно.
Раз уже это так, то нет ничего, что мешает предполагать, что и данный центр кроме этого симулирует инерцию собственными электромагнитными особенностями и что он воображает собою только известное состояние, локализованное в эфире.
Как бы то ни было, но строение, выстроенное подобным образом, складывающееся из электронов, находящихся в периодическом перемещении, нужно должно ветшать. Электроны подвержены ускорениям, каковые образуют излучения, направленные наружу. Кое-какие из них смогут отдаляться от тела, гарантии сохранения начальной прочности в итоге ослабевают, начинает образовываться новое материя и соединение есть нам претерпевающей преобразования, превосходные примеры которых дают нам радиоактивные тела.
Все эти замечания о строении материи мы уже встречали по частям. Более глубокое изучение электрона разрешает нам занять такую позицию, стоя на которой мы можем видеть вещи светло в их целом и угадывать нескончаемые горизонты.
Но чтобы укрепить эту позицию, следовало бы еще устранить кое-какие возражения: устойчивость электрона слишком мало доказана; по какой причине, как не рассеивается его заряд, какие конкретно связки снабжают постоянство его строения?
Иначе, остаются загадочными явления тяготения. Лоренц, действительно, пробовал выработать теорию, в которой он растолковывает притяжение, допуская, что два заряда однообразного символа отталкиваются меньше, чем притягиваются два заряда равных, но с обратными символами, при чем отличие, если судить по вычислениям, так ничтожна тут, что не поддается яркому наблюдению. Он пробовал кроме этого растолковать тяготение теми давлениями, каковые должны оказывать на тела колебательные перемещения, образующие лучи, талантливые попадать весьма глубоко. Сравнительно не так давно Сутерлянд выдвинул было то объяснение, что притяжение создается отличием действия конвекционных токов, образуемых теми хорошими и отрицательными тельцами, каковые составляют атомы небесных светил и вовлекаются в астрономические перемещения. Но все эти догадки очень туманны и многие авторы полагают, вместе с Лянжевеном, что притяжение создается известным родом действия эфира, совсем хорошим от рода электромагнитного.
.Пуанкаре А.. Эволюция современной физики.- СПб., 1910.- С. 177-179.
М.Планк. Единство физической картины мира
С давних пор, с того времени, как существует изучение природы, оно имело перед собой в качестве идеала конечную, высшую задачу: объединить пестрое многообразие физических явлений в единую совокупность, а вдруг быть может, то в одну-единственную формулу. При ответе данной задачи с покон веков противостояли друг другу два способа, каковые часто соревновались между собой, и вдобавок чаще взаимно исправляли и дополняли друг друга, в особенности в тех случаях, в то время, когда они соединялись для совместной работы в руках одного исследователя. Один из этих способов, более решительный, смело обобщает в одно целое результаты независимых исследований и сходу ставит в центр внимания одно какое-нибудь понятие либо один закон, которому и пытается подчинить с громадным либо меньшим успехом всю природу со всеми ее проявлениями. Так, у Фалеса Милетского – «вода», у Вильгельма Оствальда – «энергия», у Генриха Герца – «принцип прямейшего пути» игрались всегда роль главного и центрального пункта физического мировоззрения, что обязан растолковать и связать между собой все физические явления.
Второй способ осмотрительнее, скромнее и точнее, но ведет не так скоро к цели, как первый, и потому взял признание существенно позднее. Он отказывается сначала от окончательных результатов и вносит в неспециализированную картину лишь те штрихи, каковые представляются точно установленными на основании ярких опытов, а обобщение их предоставляет предстоящему изучению. самая выразительную формулировку взял данный способ в известном определении, которое Густав Кирхгоф дал механике, как «описанию» происходящих в природе перемещений. Оба способа взаимно дополняют друг друга, и физическое изучение не имеет возможности отказаться ни от одного из них.
Но сейчас я собирается вести обращение не об данной двойной методике отечественной науки. Я желал бы обратить ваше внимание на более серьёзный принципиальный вопрос о том, к каким итогам привела эта необычная методика и к каким итогам она обязана привести в будущем. Никто не начнёт сомневаться в том, что физика сделала настоящие удачи в собственном развитии, что мы с каждым десятилетием существенно лучше познаем природу. В этом может нас убедить один лишь взор на все растущие по значению и числу средства, при помощи которых человечество подчиняет природу своим целям. Но каково в общем направление, в котором развиваются эти удачи? Как мы вправду приблизились к конечной цели, к единой совокупности? Изучение этих вопросов должно иметь величайшее значение для всякого физика, что желает сознательно смотреть за развитием собственной науки. В случае, если мы сумеем добиться ответа на данный вопрос, то мы будем кроме этого в состоянии дать себе отчет и в другом вопросе, о котором ведется столько тёплых споров: чем есть по существу то, что мы именуем физической картиной мира? Имеется ли эта картина лишь целесообразное, но в сущности произвольное создание отечественного ума, либо же мы вынуждены, наоборот, признать, что она отражает настоящие, совсем не зависящие от нас явления природы?
Чтобы выяснить, в каком направлении происходит развитие физической науки, имеется лишь один метод: сравнить современное состояние ее с тем, в котором она пребывала в прошлое время. В случае, если же задать вопрос, какой внешний показатель может дать лучшую чёрта данной стадии развития какой-нибудь науки, то я не могу указать более неспециализированного показателя, чем тот метод, по которому наука определяет собственные главные понятия и подразделяет собственные разные области. Дело в том, что ясность и способ распределения и целесообразность определений материала часто содержат в себе в неявной форме последние и самые зрелые результаты изучения.
Посмотрим сейчас, как обстоит дело в этом отношении в физике. В первую очередь мы убеждаемся в том, что научное физическое изучение во всех его областях связано либо с яркими практическими потребностями, либо с очень выдающимися явлениями природы. Этим точкам зрения конечно соответствует наименование и первоначальное разделение физики отдельных ее областей. Так, к примеру, геометрия появилась из мастерства землемерия, механика – из учения о автомобилях, акустика, оптика, учение о теплоте – из соответствующих восприятий эмоций, учение об электричестве – из интересных наблюдений над натертым янтарем, теория магнетизма – из превосходных изюминок руды, отысканной у города Магнезии. Соответственно тому, что целый отечественный опыт связан с ощущениями органов эмоций, физиологический элемент выясняется преобладающим во всех физических определениях. Меньше: вся физика, ее определения и вся ее структура, первоначально имела, в известном смысле, антропоморфный темперамент.
Как отличается от этого картина современной теоретической физики! В первую очередь она в целом имеет более объединенный темперамент. Число отдельных областей физики существенно уменьшилось, поскольку родственные области слились между собой: так, к примеру, акустика полностью вошла в механику, магнетизм и оптика слились с электродинамикой. Это упрощение сопровождается заметным ослаблением роли исторически-людской элемента во всех физических определениях. Какой физик вспоминает еще на данный момент по поводу электричества о натертом янтаре либо по поводу магнетизма – о малоазиатском месте нахождения первого естественного магнита? В физической акустике, оптике, учении о теплоте были необыкновенными конкретно ощущения отдельных органов эмоций. Физические определения тона, цвета, температуры вовсе не заимствованы сейчас от ярких восприятий соответствующих органов эмоций. цвет и Тон определяются на основании числа колебаний либо длины волны…
Это вытеснение своеобразны-чувственного элемента из определения физических понятий зашло так на большом растоянии, что кроме того те области физики, каковые первоначально считались едиными, как соответствующие одному чувственному ощущению, сейчас были распавшимися на части, благодаря разрушения объединявшей их связи – в несоответствии кроме того с неспециализированным рвением к слиянию и объединению. Наилучшим примером может служить учение о теплоте. Первоначально теплота представляла собой определенную ограниченную область физики, которая характеризовалась ощущениями теплового эмоции. На данный момент мы видим, что во всех книжках физики целый отдел о тепловом лучеиспускании выделен из теплоты и отнесен к оптике. Роль теплового ощущения выясняется уже недостаточной чтобы связать разнородные части: одна из этих частей вошла в оптику и вместе с последней в электродинамику, а вторая – в механику, в частности – в кинетическую теорию материи.
В случае, если мы посмотрим назад на сообщённое, то мы можем формулировать его кратко следующим образом. Развитие всей теоретической физики сейчас совершается под знаком объединения ее совокупности, которое достигается благодаря освобождению от антропоморфных элементов, в частности – от своеобразных чувственных ощущений. В случае, если, иначе, отыскать в памяти, что, по общепризнанному точке зрения, ощущения являются исходным пунктом всякого физического изучения, то это отклонение от главных предпосылок может показаться необычным, кроме того парадоксальным. А в это же время ни один факт в истории физики не представляется таким несомненным, как данный. Вправду, должны были существовать неоценимые преимущества, для которых стоило совершить такое принципиальное самоотречение!
Перед тем как перейти ближе к этому серьёзному пункту, обратим отечественный взгляд от настоящего и прошлого к будущему. Как будет поделена совокупность физики в будущем? На данный момент противостоят друг другу две электродинамика и – значительные области механика, либо, как еще в противном случае говорят, физика эфира и физика материи. Первая — объединяет акустику, теплоту, химические явления; вторая – включает магнетизм, оптику и лучистую теплоту. Будет ли это подразделение окончательным? Я этого не думаю, в первую очередь по причине того, что обе эти области вовсе не быстро отграничены друг от друга. Относятся ли, к примеру, явления лучеиспускания к механике либо электродинамике? Либо же – в какую область включить законы перемещения электронов? С первого взора возможно было бы заявить, что к электродинамике, поскольку у электронов весомая материя не играется никакой роли. Но обратим внимание хотя бы на перемещения свободных электронов в металлах. При изучении, к примеру, изучений Лоренца мы отыщем, что законы для того чтобы перемещения значительно больше подходят к кинетической теории газов, чем в электродинамике. По большому счету мне думается, что начальная противоположность между материей и эфиром пара сгладилась. Электродинамика и механика вовсе не противостоят друг другу, взаимно кроме одна другую, как это принято думать в широких кругах, где кроме того говорят о борьбе между механическим и электродинамическим миросозерцанием. Механика испытывает недостаток для собственного обоснования лишь в понятиях пространства, времени и того, что движется, назовем ли мы это веществом либо состоянием. Без этих понятий не имеет возможности обойтись и электродинамика. Соответственным образом обобщенное познание механики имело возможность бы включить в себя кроме этого и электродинамику. Вправду, имеется много указаний, говорящих за то, что эти области, каковые уже сейчас частью переходят приятель в приятеля, со временем сольются в одну область – неспециализированную динамику.
В случае, если противоположность между эфиром и материей будет ликвидирована, то какая точка зрения будет совсем положена в базу разделения совокупности физики? На основании того, что мы сообщили выше, данный вопрос вместе с тем характеризует целый предстоящий движение развития отечественной науки. Но для ближайшего изучения его нам нужно пробраться пара глубже в особенности физических правил.
Планк М. Единство физической картины мира. – М., 1966.- С.23-28.
М.Планк
Физическая картина мира
…Посмотрим назад на те трансформации, каковые претерпела картина мира на протяжении развития науки, и сравним их с намеченными нами изюминками будущего развития. Тогда нужно будет признать, что будущий образ мира окажется значительно более бледным, сухим и лишенным яркой наглядности если сравнивать с пестрым красочным великолепием начальной картины, которая появилась из разнообразных потребностей людской судьбе и несла на себе отпечаток всех своеобразных чувственных ощущений. Эту особенность правильных наук возможно оценить как значительный их недочёт. К тому же необходимо иметь в виду то серьёзное событие, что мы не можем совсем исключить отечественные ощущения, поскольку мы не можем заградить единственный источник отечественного эмпирического знания, а потому не может быть и речи о ярком познании полного.
Какое же событие дает такие особые преимущества будущей картине мира, что оно вытеснит все прошлые, не обращая внимания на указанные недочёты? Это не что иное, как единство его: единство по отношению ко всякому месту и времени, единство по отношению ко всем исследователям, всем народностям, всем культурам.
В случае, если мы присмотримся ближе, то ветхую совокупность физики возможно сравнить не с одной картиной, а скорее с целой коллекцией картин, потому, что для каждого класса явлений природы имеется собственный образ. И все эти разные картины не были связаны между собой; возможно было удалить любую из них, нисколько не повлияв на все остальные. Это окажется уже неосуществимым по отношению к будущей картине физического мира. В ней запрещено будет пренебречь ни одним штрихом. Любой штрих представится нужной составной частью целого и будет иметь определенное значение для замечаемой природы. Иначе, каждое замечаемое физическое явление отыщет себе собственный место в общей картине. В этом содержится значительное различие если сравнивать с простыми образами, по отношению к каким считается достаточным, если они соответствуют оригиналу хотя бы в некоторых, а не во всех чертах. По моему точке зрения, этому различию уделяется через чур мало внимания кроме того в кругах физиков. В современной особой литературе приходится видеться с для того чтобы рода замечаниями, что, используя теорию электронов либо кинетическую теорию газов, направляться постоянно иметь в виду, что они претендуют дать лишь приблизительный образ действительности. В случае, если перефразировать это замечание так, что нельзя требовать от всех следствий из кинетической теории газов полного соответствия данным опыта, то такое мнение основывалось бы на неотёсанном недоразумении.
В то время, когда Рудольф Клаузиус вывел в середине прошлого столетия из баз кинетической теории газов, что скорости газовых молекул измеряются при простой температуре сотнями метров в секунду, то ему возражали на это, что газы диффундируют весьма медлительно приятель в приятеля и что местные разности температур в газах выравниваются кроме этого весьма медлительно. Тогда Клаузиус не ссылался в подтверждение собственной догадки на то, что она дает только приблизительный образ действительности и что от нее нельзя требовать через чур много. Наоборот, он продемонстрировал, вычислив величину среднего свободного пробега, что нарисованная им картина соответствует действительности кроме этого и в других указанных случаях. Он был твердо уверен, что, если бы новая теория появилась в несоответствии хотя бы с одним фактом, то она неминуемо утратила бы собственный место в общей физической картине мира. Совершенно верно кроме этого обстоит дело и на данный момент.
То событие, что физическая картина мира удовлетворяет высоким требованиям, каковые ей предъявляются, и обуславливает ту непреодолимую силу, с которой она завоевывает общее признание, независимо от доброй воли отдельного изучения, независимо от национальности и от века, независимо кроме того от людской рода. Последнее утверждение может показаться на первый взгляд через чур храбрым, в случае, если кроме того не абсурдным. Но отыщем в памяти, к примеру, о тех заключениях, каковые мы сделали выше по поводу физики марсиан. Нам придется тогда признать, что такие обобщения относятся, по крайней мере к тем, повседневно используемым в физике, в то время, когда по поводу конкретно замечаемых фактов делаются заключения, каковые ни при каких обстоятельствах не смогут быть проверены людскими наблюдениями; но каждый, кто не желает признать их убедительности и значения, тем самым должен отказаться от физического способа мышления.
Ни один физик не сомневается в правильности допущения, что существо, которое было бы в состоянии физически мыслить и имело бы особенный орган для ультрафиолетовых лучей, признало бы однородность этих лучей с видимыми лучами, не смотря на то, что никто не видел ни ультрафиолетового луча, ни для того чтобы существа. Совершенно верно так же химик ни при каких обстоятельствах не вспоминает перед тем, дабы приписать находящемуся на Солнце натрию такие же свойства, какие конкретно имеет земной натрий, не обращая внимания на то, что он ни при каких обстоятельствах не имеет возможности сохранять надежду наполнить собственную пробирку солью солнечного натрия.
Последние мысли приводят нас уже к ответу на те вопросы, каковые я поставил в конце собственного вступления: есть ли физическая картина мира лишь более либо менее произвольным созданием отечественного ума, либо же, напротив, мы вынуждены признать, что она отражает настоящие, совсем независящие от нас явления природы? Выражаясь конкретнее, имеем ли мы разумные основания утверждать, что принцип сохранения энергии существовал в природе еще тогда, в то время, когда ни один человек не имел возможности думать о нем либо что небесные тела будут так же, как и прежде двигаться в соответствии с закону тяготения и по окончании того, как Почва со всеми ее жителями разлетится в куски?
В случае, если я, на основании всего сказанного выше, отвечу утвердительно на данный вопрос, то я наряду с этим отлично сознаю, что данный ответ находится в известном несоответствии с тем направлением в философии природы, которым командует Эрнст Мах и которое пользуется на данный момент громадными симпатиями среди естествоиспытателей. В соответствии с этому учению, в природе не существует второй действительности, не считая отечественных собственных ощущений, и всякое изучение природы есть в конечном итоге лишь экономным приспособлением отечественных мыслей к нашим ощущениям, к которому мы приходим под влиянием борьбы за существование. Отличие между физическим и психологическим – чисто практическая и условная; единственные значительные элементы мира — это отечественные ощущения.
В случае, если мы сопоставим это положение с теми результатами, каковые мы вывели из отечественного обзора настоящего развития физики, то мы неизбежно придем к необычному заключению, что это развитие выражается в постоянном исключении конкретно этих элементов мира из физической картины мира. Любой добросовестный физик должен был бы старательно отличать собственный собственное мировоззрение, как необычное по логическому содержанию и совсем хорошее от всех других. Допустим, что два вторых физика, произведя одинаковый опыт, стали бы утверждать, что взяли противоположные результаты. Отечественный исследователь допустил бы принципиальную неточность, если бы вздумал утверждать, что как минимум один из них ошибается: так как несоответствие могло быть обусловлено различием обоих миросозерцаний. Я не думаю, дабы настоящий физик имел возможность когда-нибудь прийти к такому необычному ходу мыслей.
Я готов признать, что доказанная на опыте очень малая возможность фактически не отличается от неосуществимости. Но я особенно желал бы выделить, что те нападки, каковые названная школа направляет против электронной теории и атомистических гипотез, несправедливы и несостоятельны. Наоборот, я готов выдвинуть в противовес им такое положение (я знаю, что не останусь одинок в защите его): атомы, не смотря на то, что мы знаем еще мало подробностей об их особенностях, не более и не меньше настоящи, чем небесные тела либо окружающие нас земные предметы, и в случае, если я говорю, что атом водорода весит 1,6 х 10-24 г, то это положение не меньше обосновано, чем то, что Луна весит 7 х 1025 г. Действительно, я не могу ни положить атом водорода на чашку весов, ни по большому счету встретиться с ним. Но и Луну я также не в состоянии положить на весы. Что же касается видения, то существуют, как мы знаем, кроме этого невидимые небесные тела, масса которых измерена более либо менее совершенно верно: так как масса Нептуна была измерена еще раньше, чем какой-нибудь астролог вздумал направить на него собственный телескоп. Не существует для того чтобы способа физического измерения, из которого было бы исключено всякое познание, основанное на индукции; это не относится и к яркому измерению. Достаточно раз посмотреть в лабораторию правильных изучений, дабы убедиться в том, какой запас умелых данных и отвлеченных рассуждений требуется для одного для того чтобы несложного, на первый взгляд, измерения.
Но постоянная и цельная картина мира представляет собой, как я пробовал доказать, ту незыблемую цель, к которой непрерывно стремиться естествознание на протяжении собственного развития. В отношении физики мы имеем основания утверждать, что уже современная картина мира, не смотря на то, что она еще блещет разными красками в зависимости от личности исследователя, все же содержит в себе кое-какие черты, которых больше не изгладит никакая революция ни в природе, ни в мире людской мысли. Данный постоянный элемент, не зависящий ни от какой людской а также ни от какой по большому счету мыслящей индивидуальности, и образовывает то, что мы именуем действительностью. Найдется ли, к примеру, на данный момент хоть один важный физик, что сомневался бы в действительности принципа сохранения энергии? Скорее напротив: действительность этого принципа принимается за начальное допущение, которое кладется в базу научного изучения.
Действительно, еще нереально дать какие-либо неспециализированные указания относительно того, как возможно быть уверенным, что мы уже установили главные черты будущей картины мира. В этом отношении необходимо быть весьма осмотрительным. Но данный вопрос стоит лишь на втором замысле. Единственно ответственным есть лишь признание незыблемой, не смотря на то, что и недостижимой, цели, и эта цель состоит не в полном приспособлении отечественных мыслей к нашим ощущениям, а в полном освобождении физической картины мира от индивидуальности творческого ума. Это и имеется более правильная формулировка того, что я назвал выше освобождением от антропоморфных элементов. Надеюсь, что так я исключу возможность недоразумения, словно бы миросозерцание должно быть по большому счету высвобождено от творческого ума: последнее совсем неосуществимо.
Подводя итог я приведу еще один аргумент, что произведет, пожалуй, большее чувство, чем приведенные выше мысли по существу, на тех, кто вычисляет самым ответственным критерием познания человеческо-экономическую точку зрения. В то время, когда великие творцы правильного естествознания проводили собственные идеи в науку, — в то время, когда Коперник удалил Почву из центра мира, в то время, когда Кеплер формулировал собственные законы, в то время, когда Ньютон открыл глобальное тяготение, в то время, когда Гюйгенс установил волновую теорию света, в то время, когда Фарадей создал базы электродинамики, — чуть ли все эти ученые опирались на экономическую точку зрения в борьбе против унаследованных воззрений и подавляющих авторитетов. Нет, опорой всей их деятельности была незыблемая уверенность в действительности их картины мира. Ввиду для того чтобы несомненного факта тяжело отделаться от опасения, что движение мыслей передовых умов был бы нарушен, полет их фантазии ослаблен, а развитие науки было бы роковым образом задержано, если бы принцип экономии Маха вправду сделался центральным пунктом теории познания. Не будет ли вправду «экономичнее», в случае, если мы укажем принципу экономии более скромное место? По крайней мере вы видите уже по формулировке этого вопроса, что я вовсе не собирается умалять либо кроме того отрицать сокровище принципа экономии в высшем его значении.
Мы можем кроме того сделать еще один ход вперед. Названные мною ученые говорили вовсе не о собственной картине мира, а о самом мире либо природе. Имеется ли заметная отличие между их «нашей» картиной и «миром мира будущего»? Очевидно, нет: так как еще со времен Канта стало общепризнанным, что не существует способа, при помощи которого возможно было бы установить такое различие. Сложное выражение «картина мира» стали употреблять лишь из осторожности, дабы сначала исключить возможность иллюзий. Но мы можем опять заменить его несложным словом «мир», в случае, если заблаговременно решим быть осмотрительными и осознавать под этим словом лишь совершенное миросозерцание будущего. Таким методом мы придем к более реалистическому методу выражения, что кроме того с экономической точки зрения направляться предпочесть сложному и с большим трудом принимаемому позитивизму Маха. Это тот самый метод выражения, что практически употребляется физиками, в то время, когда они говорят на языке собственной науки.
Я сказал только что об иллюзиях. С моей стороны было бы нехорошей иллюзией, если бы я пологал, что мои мысли отличаются общей убедительностью либо хотя бы общепринятостью, и я всячески попытаюсь не впасть в такую иллюзию. без сомнений, об этих вопросах будет еще довольно много передумано и написано: так как теоретиков довольно много, а бумага терпелива. Исходя из этого мы должны еще более единодушно и неотступно придерживаться того, что мы все подряд постоянно признавали: это в первую очередь добросовестность в самокритике, соединенная с настойчивостью в борьбе за то, что мы раз признали честным; после этого искреннее, не зависящее кроме того от недоразумений уважение к личности научного соперника и, наконец, спокойная уверенность в силе того слова, которое еще девятнадцать столетий тому назад учило точно отличать фальшивых пророков от подлинных: «По плодам их – познаете их».
Планк М. Единство физической картины мира. – М., 1966.- С.43-50.